У Чимина простуда, долги в универе и шестнадцать тысяч вон Тэхену, еще с прошлого месяца. Работа официантом в пабе с 19:00 до 1:00, график два через два, постоянная усталость, которую едва можно сбить бодрым голосом Намджуна, его порой слишком звонким смехом, ну или просто присутствием. Намджун самый настоящий хен, который любит появиться в небольшой квартирке Чимина в любое время дня и ночи (без предупреждения), потрепать его по голове, завалившись к нему на диван, да так и уснуть, скинув все конечности на любимого донсэна, предварительно выпив пару больших кружек кофе, обмокнув сначала в них чупа-чупс.
Чимину нравится проводить время с Намджуном, пусть то будет поход на реку Хан, с целью поглазеть на фейерверки (крайне романтично), чуть соприкасаясь с хеном руками, или же ночные вылазки на окраины Сеула, что бы расписать все мыслимые и не мыслимые заброшки граффити.
Чимину нравится, приходя с работы, уставший в смерть, заставать на кухне Намджуна (иногда с этим выскочкой Джином), курящего в форточку. Если Ким дожидается с работы Пака у него дома, это может означать лишь одно: на поздний ужин у них вкусная пицца с грибами и игра в приставку до утра. И Чимину становится совершенно плевать, что с утра на учебу, что зачет по социологии, сейчас главное вкусная пицца и ночь с Намджуном — хеном.
Чимину нравится Намджун.
Пак смотрит на неуд в зачетке, и понимает, что пора бы уже завязать с этими бессонными ночами в компании с Намджуном, да и с самим Джуном тоже пора бы завязывать. У Намджуна чисто братские чувства к младшему, как-никак их мамы еще за одной партой сидели, они все детство вместе, точнее Пак, сколько Намджун себя помнит, за хёном таскался, Ким как-то и привык уже к нему.
Он объявляется спустя дня три, говорит, что устраивает завтра вечеринку в честь приезда его старого приятеля из Дэгу, и что очень бы хотел видеть на той самой вечеринке и Чимина, потому что собираются самые близкие. Под самыми близкими он имел в виду Сокджина и Тэхена, теперь еще получается и Чимина, ну и этого паренька, который из Дэгу.
Чимин приходит почти в два ночи, потому что работу еще никто не отменял. Ключи от квартиры Намджуна он благополучно потерял, наверно уже как пару месяцев, поэтому долго звонит в дверь, с надеждой, что ему хоть кто-нибудь откроет. После энного раза, дверь открывается, на пороге стоит невысокий парень, с сигаретой в зубах и вселенским похуизмом на лице. Его молча пропускают в напрочь прокуренную квартиру, после чего предположительно-чувак-из-Дэгу идет на кухню. Растерянный Чимин за ним.
-А где все? — весьма логичный вопрос.
— Тэхен перебрал и уснул в ванной, а эти кролики трахаться в комнату ускакали.
Из-за последних слов у Чимина кольнуло сердце, и появился едва ощутимый ком в горле. Главное не подать виду.
-А ты чего тут один сидишь? - что, блядь, за глупые вопросы, Пак Чимин?
— Потому что я пить умею, и ебать мне некого, в отличие от некоторых, — ухмыльнулся предположительно-чувак-из-Дэгу, и затушил окурок о пепельницу. Между прочим, подаренную Чимином Намджуну на двадцать первый день рождения.
— Эм, ты же тот самый старый приятель Намджуна, который из Дэгу?
— Думаю, Мин Юнги короче будет.
— Пак Чимин, — чувак-из-Дэгу-который-Юнги протянул ладонь для рукопожатия. Теплую такую ладонь. Мягкую.
— Чимин, не хочешь выпить?
Чимин, в принципе, пил мало, не в ладах он был с алкоголем, да и вообще старался ограничивать себя, чтобы не попасть в какую неловкую ситуацию. Однако сейчас, на его счету была уже третья бутылка соджу, и приятная компания в лице Мин Юнги, его еще Шугой называют, из-за пристрастия того к сладкому. Шуга учится на юридическом, является частью андеграундной тусовки Дэгу, любит баскетбол и зеленый чай с молоком, а в мятный он покрасился, потому что проспорил другу, что сможет месяц не ходить на баскетбольную площадку.
У Юнги голос хриплый, немного шепелявый, куча всяких историй про Дэгу, про универ, про любимого пса Дэфа, который лучше любого человека, и больное пристрастие к сигаретам.
Скоро из- за выпитого соджу, Чимину становится очень хорошо, и на все наплевать. Они сидят на полу, оперевшись о кухонные шкафчики, и пьют прямо из горла, Чиминовская голова покоится на плече Юнги, и, казалось бы, шло оно все нахуй: и долги в универе, и долг Техену в каких-то шестнадцать тысяч вон, и этот Намджун, который, все — таки, уломал своего ненаглядного.
— Эй, голубки, я смотрю, вы уже познакомились, — на кухню зашел Намджун в одних черных боксерах. Жаль, что спокойствие Чимина было таким недолго-призрачным. Обида, перемешанная с ревностью и злостью, вновь захлестнули его.
-Познакомились. Пока ты там свою шлюшку натягивал, успели много чего обсудить, — все находящиеся на кухне прибывали в тихом ахуе. Один Чимин чувствовал бешеную злость и адреналин, отдающий пульсацией в висках. Алкоголь сделал свое дело, только в этот раз весьма странно, Пака не срубило, он не блевал, и даже не ревел, завывая о том, какой Ким Намджун прекрасный, и как он его любит.
— Мелкий, ты перегибаешь. Набухался, так иди спать, нехер тут сцены устраивать, - Ким, кажется, тоже из последних сил сдерживает себя, почувствовав это, Юнги встал рядом с Чимином, слегка сжав его плечо.
-Так, успокойтесь оба, хорошо? Ну, выпил лишнего, с кем не бывает, — Чимин дергает плечом и выбегает из квартиры. Юнги недолго думая, идет за ним.
Это второй Чиминовский срыв за месяц, но первый когда при этом присутствует кто-то еще, помимо него самого.
— Давно ты так? — Юнги выжидающе и с плохо скрываемым сочувствием смотрел на Чимина.
— Лет с четырнадцати, — он поднял взгляд на Юнги, когда на его плечи опустилась куртка.
— Выбежал, как ошпаренный, хорошо, хоть обулся. На улице не май месяц. Вроде ты в этой приходил, твоя же?
— Да. Спасибо, — Чимин нормально надел куртку и застегнулся, — действительно холодно.
— Ну, так пойдем.
— Нет, я туда сегодня точно не вернусь.
— К тебе пошли, говорю, — Пак посмотрел на Мина, в его глазах читалось удивление, — я догадался уже, что к Джуну ты не пойдешь, по крайней мере сейчас, а одного тебя в таком виде я не оставлю, так что идем к тебе. К тому же я тоже чертовски замерз.
Чимин был благодарен Шуге, за то, что с вопросами не приставал, за то, что куртку вынес. За то, что одного не оставил. Они шли в тишине, пока Пак не открыл дверь квартиры.
— Ничего тут у тебя, уютненько, — разувшись, Юнги отправился на кухню открывать форточки, — только душно.
— Чая зеленого нет. Молока тоже, — в поисках чая, Чимин привстал на носочки, пытаясь дотянуться до верхней полки кухонного навесного шкафа. Юнги малясь залип на смуглой коже, кофта Пака на уровне бедра немного приподнялась, — пиво есть, будешь?
— Буду.
Они допивают последнюю бутылку Холстена, разливая ее по стаканам, когда ночные уличные фонари гаснут, и за окном пробивается что-то смутно похожее на рассвет. Шуга на подоконнике сидит и курит, болтая ногами, а Чимин украдкой наблюдает за ним, отмечая, что у того взгляд слишком серьезный для двадцатитрехлетнего парня, и ноги слишком, для парня, идеальные.
У Чимина единственное спальное место в его квартире — это диван-раскладушка, почти новый и совсем не скрипит, так что ребята особо не переживали, по поводу ночевки под одним одеялом, ибо чего париться-то, оба парни, и даже почти натуралы. Недостаток спальных мест и напрочь отсутствующее (с виду) стеснение, привело их к негласному решению спать вместе.
По поводу ориентации Чимина, как он сам утверждал — геем он не был, ведь его тянуло всегда только к Намджуну, да и не возбуждал его хён никогда. Он просто любил его и всё, как сам считал. Шуга же, в принципе, никогда о своей ориентации не задумывался, до уже вчерашнего вечера. До тех пор пока не начал залипать на открывшиеся ключицы, из-за глубокого выреза футболки Чимина, и когда чуть слюной не подавился, от того, как мелкий губы облизывает, и голову задирает, зачесывая почти огненную копну назад, не то что, задумываться, начал сомневаться.
Вот даже сейчас, он лежит с Паком, ближе, чем нужно, касаясь грудью его лопаток, и вслушивается в размеренное дыхание младшего. Морфей утягивает в свое пленительно-сладкое царство, а остатки сознания отдают набатом в висках: «беги, Мин Юнги, пока не поздно».
Шуге невыносимо жарко, тяжело и правая рука затекла. Хочется дотронуться до носа, тот чешется нещадно, но в попытке поднять не затекшую руку, до него доходит, его придавило чье-то тело. Мин щурит спросонья глаза, осматривается. Он лежит на самом краю дивана, а Чимин почти навалился сверху: голова на многострадальной затекшей руке Юнги, одна рука поперек живота, а нижняя часть туловища наглеца полностью покоится на самом Юнги. Кряхтя и матерясь, он даже не старается не потревожить сон младшего, просто скидывает все части тела с себя.
Чимин смешно хмурится, глаза кулачком трет, и пытается понять, что вообще здесь происходит, Юнги же в это время отмечает, дурманящее очарование младшего, уникальный талант совмещать в себе умилительную невинность ребенка и будоражащую сознание сексуальность. «Ты чертов извращенец, Мин Юнги», думает Шуга, и все так же матерясь, скрывается в ванной.
Последующий час они провели молча. Чимин все еще переживал по поводу вчерашнего, ну, а Шуга был не из тех, кто достает пустой болтовнёй не по делу. Может они бы так и расстались в ненапряженной тишине (ведь, и правда, последняя совсем не напрягала этих двоих), если бы не звонок мобильного Юнги.
— Чимин-а, ты сегодня сильно занят будешь? — на кухню зашел немного озадаченный Шуга. Увидев немой вопрос на лице младшего, парень продолжил, — Намджун звонил, он в Ильсан к тётушке поехал, там какое-то чп у них, вернется через пару дней, а у меня билет домой только на завтра. Ты же не отправишь новоиспеченного хёна тусить целые сутки на вокзале?
— Если поможешь мне с уборкой, оставайся хоть на месяц, — сказал Чимин, пряча улыбку в кружке с чаем.
— Без проблем.
Юнги был человеком честным, прежде всего, с самим собой, поэтому с легкостью осознал и принял тот факт, что ему не нравятся сложившиеся обстоятельства, от слова совсем. Ему нравится человек, который по уши влюблен в его друга, к тому же они живут на расстоянии около двухсот пятидесяти километров, хотя это больше радовало, ведь их встречи будут сведены к минимуму. Парень был уверен, еще пара таких вечеров перетекающих в бессонные ночи рядом с уютным и приятно пахнущим Чимином, и он будет страдать от безответной любви не меньше самого Пака.
У Чимина хоть и детское личико, с пухлыми щечками и глазами-полумесяцами, зато руки накаченные как и пресс, у Юнги с его впалым животом просыпается едва заметная зависть, и почти явная эрекция. С парнем такого раньше никогда не случалось, может просто, потому что только у Чимина есть эта странная смесь умилительсности и сексуальности до дрожи в коленях. Еще у него голос, словно бархат, им он может поддержать любую тему, начиная кулинарией и заканчивая искусством эпохи Возрождения. К слову о кулинарии: Пак готовит богически вкусно, а в фартуке с котятами смотрится убийственно мило, настолько, что хочется подойти и затискать этого накаченного ребенка. А когда Чимин улыбается все мыслимые и немыслимые насекомые в животе Юнги роем кружат по внутренним органам, щекочут, и улыбаться в ответ хочется, и оберегать эту улыбку, словно самую драгоценную реликвию, что бы та никогда не угасла.
— Хён, это я, Пак Чимин, приём, — Чимин помахал рукой на уровне глаз подвисшего Юнги, — ты чего завис? У нас еще работы по дому полно, а ты тормозишь. Если долго провозимся, вечером не успеем.
— А куда мы должны успеть? — Юнги едва мотнул головой, отбрасывая пелену недавней задумчивости.
— Не скажу. И вообще, это сюрприз должен был быть. Айщ, Чимин, твоя болтливость… — пробубнил Чимин себе под нос, отворачиваясь и яростно натирая журнальный столик. Юнги на это лишь улыбнулся, замечая чуть покрасневшие щеки младшего.
— А в честь чего поездка? — Шуга в удивлении изогнул бровь, когда увидел приветственно моргнувшие фары старенькой Тойоты Королла девяносто седьмого года, которая оповещала о снятии той с сигнализации.
— Не знаю. Просто захотелось свозить тебя на свое любимое место. Может, в честь благодарности? — Чимин открыл дверь машины со стороны водителя.
— Не стоило, — ухмыльнулся Мин, садясь рядом.
А только из-за благодарности ли? Да, вчера Юнги помог ему, и для Чимина это было больше чем просто жест вежливости, ведь раньше такого с ним никогда не случалось. Впервые именно за ним побежали, именно его не оставили одного. Именно за него переживали. Всю свою жизнь Чимин чувствовал себя, будто в массовке в крутом сериале, где главным героем был Ким Намджун. Он всегда был центром внимания, лучший ученик школы, красавец, спортсмен, а после еще и молодой, подающий надежды, композитор. Вокруг него была всегда куча народу, девушки толпами бегали, парни уважали, да чего греха таить, многие штабелями ложились перед Его Величеством. Чимин завидовал и восхищался. Он давно вбил себе в голову, что бесконечно любит своего хёна совсем никак хёна. Просто Чимину так было проще. Но, после того, как он увидел, что и к нему могут быть неравнодушны, у парня в душе еле заметным огоньком поселилась крохотная надежда на то, что и он может быть в главной роли.
В Шуге Пак распознал родственную душу, с ним было комфортно, словно они близкие друзья уже долгие годы. Чимин так себя даже с Намджуном не чувствовал, там было обожание на грани фанатизма, никаких истинных чувств, просто по-другому он не мог. Чимин ни за что не смог бы выбиться из Намджуновской тени, он был в этом свято уверен, поэтому
просто был одним из тех обожателей, которые слепо боготворят прекрасного Ким Намджуна.
Небо переливалось закатом, когда Чимин свернул с главной трассы на проселочную дорогу.
— Завезешь в лес и изнасилуешь, после чего бросишь мое бренное тельце где-нибудь у обочины? — Пак еле заметно вздрогнул, голос Юнги от долгого молчания казался еще более хриплым, от чего мурашки побежали по телу.
— Ты читаешь мои мысли? — Чимин решил не отставать, — мы почти на месте.
— Парк аттракционов? Ты серьезно? — Шуга не верил своим глазам. Да и парком аттракционов это место было трудно назвать, наверно, уже лет десять.
— А вот мое самое любимое, — Пак указал на огромное колесо обозрения.
— Чимин, ты же не… — поздно. Чимин карабкался вверх по огромному сооружению, как человек паук, опираясь руками и ногами на различные выступы, которые скрипели под ним, — полезешь туда.
— Хён, ты что, струсил? — Чимин уже был на уровне трех метров от земли, он отпустил одну руку, размахивая ей, — залезай, тут совсем не страшно!
И Шуга полез. Шуга, который боится высоты, и вообще не разу не рисковый, ибо жизнь свою любит, и умирать не собирается, по крайней мере, разбившись, упав с заброшенного колеса обозрения. Он карабкается, точь в точь копируя жесты Чимина, успевая поражаться, как тот ловко перекидывает конечности, с выступа на выступ. Смотря на него, кажется, что это действительно легко и совсем не страшно. Юнги и не заметил, как очутился почти на самой высокой точке колеса. Пак залез в одно из кресел, помогая и Мину забраться туда же. Им понадобилось пару минут, что бы выровнять дыхание, только после чего Шуга заметил потрясающий вид, открывшийся им. Северная часть Сеула была словно на ладони, а в купе с закатом, казалось, будто верхушка города охвачена огнем.
— Красиво тут, правда? — Чимин улыбался, и если бы Юнги в этот момент смотрел на него, то увидел облегченние и спокойствие на его лице.
— Очень, — Шугу завораживала картина, открывшаяся перед ним.
— Скоро будет еще красивее, — Пак достал из рюкзака плед и термос.
Они сидели, накрывшись пледом, распивая зеленый чай с молоком, наблюдая за тем, как закат потихоньку уплывает куда-то вдаль. На небе появлялось все больше звезд, а город, будто с каждой зажегшейся звездочкой, включал уличные фонари. Небо почти окрасилось в черный, когда где-то вдали послышался треск, после чего вверх прыснули разноцветные огоньки. Фейерверочные залпы стреляли один за другим, образуя на небе различны узоры. Разноцветные огни на секунду сливались со звездами и быстро падали вниз, сгорая на полпути.
— Я люблю фейерверки, — сквозь шум послышался голос Чимина, — когда смотрю на них, представляю свою жизнь похожей на них: такая же яркая, шумная, запоминающаяся. Еще ты многим нравишься, на тебя смотрят с восхищением, — он грустно улыбнулся, — правда, они горят не долго, но оно того стоит. Знаешь, ты первый, кого я взял с собой. Обычно я всегда прихожу сюда один, не хочется портить такую сказочную обстановку лишним присутствием, — Шуга хотел, что-то ответить, как Чимин перевел на него взгляд и продолжил, —, а ты не лишний, хён. Спасибо тебе, — и за что Чимин благодарил Юнги, не знал даже он сам; то ли за поддержку, оказанную вечером ранее, то ли, за то, что появился в его жизни.
— А что, если ты для кого-то и есть этот самый фейерверк? — Юнги внимательно посмотрел на Чимина.
— Что?
— Что если есть кто-то, кто так же смотрит на тебя и сердце на секунду замирает, а потом начинается биться в разы быстрее? Ты не задумывался, что можешь быть тем самым фейерверком, которым восхищаются? — Шуга встретил глазами взгляд Чимина, и попытался рассмотреть в них хотя бы нотку понимания. Зрительный контакт длился не более трех секунд, Чимин потупил взгляд, но Шуга взял его за подбородок, заставляя смотреть в глаза, — Ты самый яркий, самый красивый, самый запоминающийся человек во вселенной. Можно я буду восхищаться тобой, Чиминни? — Юнги придвинулся чуть ближе, губы едва соприкоснулись с губами Пака, чтобы секундой позже поцеловать в самый уголок, где появляется еле заметная ямочка, когда они растягиваются в улыбке. Поцелуй вышел почти невинным, Юнги отстранился, Чимин хотел что-то сказать, как под пледом его руку накрыла чужая рука. Парни смотрели, как последние яркие огоньки на небе медленно угасают, непреклонно падая на город, и в словах больше не было необходимости, ведь перед глазами открывается потрясающий вид, и руку крепко держит чужая рука, иногда осторожно поглаживая.
***
Это была любовь с первого взгляда. С первого отчаянного взгляда Чимина, тогда, на улице, перед домом Намджуна. Глаза, полные горечи и безысходности смотрели в самое сердце Юнги. Он не хочет, что бы эта ночь заканчивалась, но, увы, рассвет, словно упаковку, надрывает темное небо, пропуская струями свет утреннего солнца, машина Чимина мчит по пригородной трассе обратно в Сеул. С момента поцелуя прошло несколько часов. Оба не произнесли и слова. Чимин немного осунулся, совсем не поднимая глаз на Юнги, его словно что-то очень мучало, но что именно, Шуга спросить так и не решился. Он понимал, что Пак за эти сутки Намджуна не разлюбил, да и то, что Юнги на это время послужил для него неким обезболивающим от «Намджунозависимости», тоже не отрицал. Ему хотелось кричать, что есть мочи, про гребанную несправедливость, про свои чувства, про то, что вот он, есть, тут рядом, который, стоит только Чимину поднять на него взгляд, сделает всё. Вот он, раскрытая книга перед Чимином, бери и читай. Шуга с мольбой смотрит на четко очерченный рассветом профиль, тщетно взывая бросить хотя бы секундный взгляд. Ему ничего не остается, кроме как попросить остановить машину.
Слишком теплый, для октября ветер, хлестнул по щекам, стремительно уносясь куда-то вдаль. По памяти Юнги определяет, что до вокзала ему примерно три квартала, если свернуть налево. Проверяя на всякий случай карманы куртки на наличие денег и билета, где-то очень глубоко в районе, может быть, души, жалел, что не оставил все у Пака. Теперь у него нет причины возвращаться.
***
Проехав еще с километр, машина остановилась. Чимин тяжело выдохнул и положил голову на руль. Вчерашний поцелуй ввел его в ступор и он сам не знал, почему ничего не сказал Юнги за все это время. Почему позволил уйти. Чимин был растерян, и те слова, сказанные Шугой на колесе, не давали покоя. Была ли это просто поддержка или же нечто большее….
Чимин судорожно взъерошил волосы, кулаком ударяя руль, он никогда себе не простит того, что,
вот так просто отпустил его. Ему столько всего хотелось сказать, объясниться в том, в чем он сам еще не разобрался.
***
**
Та случайная встреча, и сумбурные выходные, кажется, давно должны были быть успешно забыты и пылится на самых верхних полках памяти в старой коробке с потертой надписью «ненужный хлам». Но нет, Шуга всё помнит до мельчайших подробностей, и мало того, ужасно скучает по рыжеволосому парнишке с глазами цвета коньячного шоколада, в которых плещется морскими волнами отчаянная грусть. Юнги и рад бы забыть, он постоянно убеждал себя, что должен жить дальше, не возвращаясь в те дни, когда Чимин был рядом, на расстоянии вытянутой руки. Он хотел не приезжать в Сеул, всматриваясь в лица прохожих, в надежде разглядеть до боли нужные сейчас черты, вслушиваться в голоса, пытаясь услышать знакомые нотки, гулять недалеко от дома Пака, так что бы можно было видеть свет в тех самых окнах третьего этажа. Он хотел не встречать рассвет каждое воскресение на том самом заброшенном колесе обозрения. Он хотел, но не мог.
Прошло несколько месяцев, дни образовали одну сплошную серую массу, состоящую из периодических запоев, вылазок к (призрачному) Чимину, и постоянной депрессии. Чимина не хватает до боли в суставах, до слишком явных с ним снов. Не спасало уже ничего: ни баскетбольная площадка, ни андеграундная сцена, даже обществу Дефа он не так рад, как был бы рад хотя бы просто присутствию Пака. Шуга твердил себе, что не любит его, но когда давал мозгу команду «забыть», каждый раз сердце выдавало окно «ошибка», выстраивая свою программу, после чего Юнги мчался к воскресному рассвету. Он не приезжал раньше четырех утра, боясь встретить там Чимина, из-за чего фейерверки не заставал, но наблюдал за тем, как небо словно просыпается под утренние тонкие лучи солнца, и в эти моменты, Чимин будто сидит рядом, Шуга ощущает его присутствие, теплое дыхание и облегченную улыбку. Юнги хотел сделать так, что бы сердце Чимина улыбалось, он мечтал сделать его счастливым, быть с ним, чувствовать его, но ко вселенской несправедливости, Юнги просто не мог дать того, что нужно Чимину, хотя бы потому, что он не Намджун. Парень свернулся калачиком и отвернулся к окну, оставляя недокуренную сигарету одиноко тлеть в полупустой банке из-под пива.
***
Календарь на стене Чимина показывает шестое января, из открытой форточки на кухне пробирается морозный воздух, забираясь под майку, ероша мокрые после душа волосы. Чимин сидит на подоконнике курит и пьет зеленый чай с молоком, его совсем не волнует возможная простуда из-за столь халатного отношения к своему здоровью. Чимина, кажется, давно ничего не волнует. С того утра, когда он последний раз увидел сгорбленную удаляющуюся фигуру в боковом зеркале машины, парень, кажется, вообще перестал чувствовать. Единственное, что для него вот уже три с лишним месяца имеет ценнность, так это воспоминания, связанные с Юнги, которые остаются такими же яркими, как и его любимые фейерверки. И такими же недолгими. Пытаясь хоть как-то восстановить ощущение присутствия Шуги, Чимин уже на автомате копирует его повадки. И курить он стал в разы больше, и андеграундный рэп слушает, в основном немногочисленные треки Юнги, когда хриплый голос из наушников читает уверенно и до нехватки дыхания круто. Чимин скучает, жадно вслушиваясь в голос из наушников, пропускает лекции и звонки от Тэхена, тот названивает стабильно четыре раза в день, сдавшись к вечеру, приходит, кормит Пака, и, проследив, что тот уснул, тихо закрывает за собой дверь. Тэ, хоть с виду парень ветренный и несерьезный, на самом деле очень внимательный и догадливый. И один из немногих, кто Чимина раскусить и разговорить на «раз-два» может.
— Долго страдать собираешься? — очередным зимним вечером предусмотрительный Тэхен принес Чимину ттокппоки.
— Я не страдаю, - то, что Чимин попытался поесть, уже радовало Кима.
— Ты забил на универ, ничего не ешь, только сидишь на подоконнике, куришь и думаешь о нем, как ебаная тупая пизда.
— Ты не понимаешь!
— Это ты не понимаешь, Чимин. Я же вижу, ты запутался в самом себе. Единственное, в чем я уверен, так это в том, что твои страдашки по Намджуну, просто детские сопли, по сравнению с тем, что ты чувствуешь к Юнги.
— Тэхён-а, почему все так сложно? — Чимин положил голову на колени друга.
— Да всё очень просто, на самом деле, — Тэ перебирал выцветшие прядки, пальцы иногда путались в жестких волосах, от чего Пак еле слышно шипел.
— Мне непривычно само осознание того, что я действительно могу полюбить кого-то кроме Намджуна хена. И как мне убедиться, что я скучаю именно по Юнги, а не по тому чувству, что я кому-то нужен?
— Айщ, дурак, — Ким сильнее обычного оттянул одну из прядок, — ты вот мне всегда нужен, неужели ты этого не чувствуешь, Пак Чимин? — Тэхен несильно ударил друга по плечу.
— Тэхен, я не об этом. Мне хотелось быть нужным ему, понимаешь? Именно ему, Тэхен. И, кажется, я правда скучаю именно по человеку и по…, — Чимин осекся, он не хотел, что бы кто-нибудь узнал о той ночи в парке. Слишком личное, слишком прекрасное, слишком сказочное, — с ним я забыл, что такое боль.
— Я думаю, увидев его, ты сразу всё поймешь и разберешься в себе, — Ким заметил заминку в речи Пака, но виду не подал; если Чимин захочет, он сам всё расскажет.
— Смеешься? О нем я знаю только, что он живет в Дэгу, ни телефона, ни адреса мне не известно. Да даже если б и знал, ни поехал бы. Он и не помнит меня уже, наверно.
— А рискнуть не хочешь?
— Нет. Не переживу последствий.
Ночной Сеул. Чимин шатается по улицам, раздраженно скользя взглядом по ярким вывескам и витринам магазинов, курит и сильнее кутается в шарф. В метро прислоняется, хотя «не прислоняться», и слезы из глаз ручьем, хотя «нельзя», и вытирает их словно не его совсем. Пальцы сжимают кулаки, челюсть сводит.
» Не могу больше. Заебался.»
И выходит на следующей станции.
Когда Чимин заворачивает во двор, он не сразу замечает едва сгорбленную фигуру, возле соседнего подъезда, она почти призрачная, но когда Пак зачем-то поворачивает голову, душа словно издает стон, толи облегчения, толи радости, толи разочарования. Чимин постоянно представлял себе Шугу, курящего у Чимина на кухне, смотрящего в окно. Он знает, что виноват, что поступил тогда, как последний идиот, но не понимает, что сейчас делать? Сердце выпрыгивает из груди, когда голова его личного призрака поднимается, и их глаза встречаются, Чимин замечает массу эмоций даже не расстоянии двух подъездов, нос щиплет, к горлу подкатывает тошнота, фигура поднимается, бежит к Чимину, врезаясь в него, крепко обнимая.
— Чиминни…, — «Я думаю, увидев его, ты сразу всё поймешь и разберешься в себе»
— Я скучал, хён, я так скучал, — рыдания становится неконтролируемыми, Чимин и не пытается сейчас что-либо контролировать, мысли, чувства — сейчас он отпускает всё, ведь вот он, рядом, обнимает крепко, Чимин чувствует тепло, и сладкое дыхание, которое дурманит, и хочется целовать, долго, Пак тянется к губам, тычется, словно слепой щенок, слезы душат, он задыхается, Юнги только успокаивающе гладит, берет инициативу на себя, целует нежно, вытирает слезы, улыбается, снова целует, мороз сейчас летняя жара, они не замечают, как руки покраснели от холода, сейчас только двое и больше никого во всей вселенной. Только они и сладкие дурманящие поцелуи.
— Тсс солнце, поехали, посмотрим на фейерверк? — Юнги, посмотрел в глаза и улыбнулся сквозь слезы, Чимин провел ладонями, стирая их.
— Ты мой фейерверк, хён.
Чимин не знал, любовь это или нет, но был уверен в одном точно: всем своим сердцем и душой он хотел лишь спрятаться в нем, раствориться, быть с ним одним целым и делить на двоих одну вселенную.
