миротворец

      Странное чувство разливалось в груди, то обжигающее своей таинственностью, раскаленными щупальцами касаясь самой души, то леденящее своей зловещей смутностью, абстрактностью. Быстро билось сердце, словно в ожидании, смутной тревоге, в неком даже предвкушении. Гулко шумела кровь в ушах, оглушая, и мир чуть плыл перед глазами, как если бы я был пьян, но, о трагедия, в осознанности моей не было сомнений, как и в том, что я сходил с ума.       Это неясное пламя, леденяще-жаркое, зародилось от фраз чужих, таинственных и полубезумных, от ритма, вгоняющего в болезненное забытие, от образов полузабытых, расплывчатых, от воспоминаний мутных, приносящих в одночасье счастье минувшего и тут же ранящих своей мимолетностью, тоскливым ощущением пустоты от их потери. Я просыпался, охваченный лихорадочным жаром, и судорожно пытался вспомнить те блаженные сны, что после себя оставляли лишь сладковатый привкус тайны и толику разочарования. Я смотрел на полную луну в мрачном ночном небе и вздох мой был наполнен сожалением и тоской по несбыточному. За спиною медленно тлели крылья моей наивной надежды и этот скорбный огонь жег и мою душу.       Я создавал новые миры, руша собственный. Я шел по руинам своего былого величия, творя пером новые вселенные. Я горел, даруя себе обманчивое счастье сотворения. Я умирал, будучи Господом своих миров – холодных, безжизненных, но все же согревающих мое останавливающееся сердце.       Я содрогался от собственного беззвучного плача, пронзенный насквозь когтями реальности, но текла не кровь моя – черная, холодная, а моя вера.       Как мог я жить в мире, полном моего горького сожаления, как я мог пережить свое прошлое, столь отчаянно отвратительное, как мог дышать воздухом, что сочился холодной тревогой и безысходностью? Я жил, но кровь моя давно остыла, я пытался дышать, но задыхался, я был обманчиво спокоен, но храм мой рушился.       Чего стоило мое бытие, бывшее обманом смерти?