тайны

      Я, словно загнанный зверь, метался между двух истин, не смея остановиться ныне, ибо истины те были мною не разгаданы. Предаться ли сладостному влечению света, вкусить ли эфемерного счастья, плыть ли, словно по ласковому теплому морю, по беспечности наивного бытия, или же, отринув людские слабости, безумным волком устремиться в манящую тьму, что хранит в себе заветные тайны, но платой за эту отравляющую кровь тоской, грустью и предательской отстраненностью?       Увы, я не мог выбирать. Меня захватывало темное очарование полуночи, я млел от мимолетных прикосновений тайн ко мне, я парил средь мириадов историй, но неизменно падал вниз, настигнутый цепкими когтями беспечности. Я дивной рыбой покорял океаны игристого счастья, я подставлял уставшее лицо чуть капризным лучам Солнца, чувствуя умиротворение, находя в этом отраду, свое спасение, я разменивал бесценные сокровища на жизнь, не овеянную туманом времен. Но вечерами я, изнеженный, падал в отчаянии на колени, прося у Ночи крыльев, и, прощенный, я летел к звездам, храня их последний свет в собственной душе как диковинную историю былых времен.       Тьма, одетая в летящие наряды Ночи, убаюкивала меня своей песнью, слышимой на грани безмятежного забытия. Я плыл по темным водам, освещаемый лишь уставшей улыбкой Луны, и я не чувствовал страха, ощущая под собственной спиной тысячелетия, укромно прятавшие свои загадки на самом дне.       Я опускал руки в спокойную прохладу, и юные, свободные тайны ластящейся кошкой льнули к моим пальцам, давая ощутить блаженную близость разгадки, но лишали большего, играясь. В зловещих пещерах, укрытые настороженным сумраком, прятались Великие Тайны – сияли их глаза, словно милостливая Луна в загадочных сумерках, и в этом далеком для меня сиянии я видел вековую мудрость, некую снисходительность и воздушное одиночество. Как маленький ребенок, я тянулся к ним, к их великолепию, но они мягко отталкивали меня, чуть грустно смотря, ибо сами они желали быть услышанными, но не несмышлёным младенцем, а мудрецом, что упивался бы этой историей как амброзией. Я мог ими любоваться – я восхищенно смотрел на их невесомость, на их изменчивые образы, я дивился их красоте, зачарованный то легкомысленным сиянием бриллиантов, то чуть опасным отблеском рубинов.       Мы прощались с Ночью, и я больше не парил. Я боялся Солнца, что даровало мне снисходительно тепло, но горделиво обжигавшего меня, когда я хотел насладиться им всласть. Я боялся этого моря, что было так глубоко, опасно и непредсказуемо – я сидел на берегу, чуть лаская кончиками пальцев воду, и с легкой неприязнью смотрел на легкомысленных, глупых, маленьких тайн, что позволяли раскрыть себя, не чувствуя азарта. Испуганно пятился назад, когда хищные, Опасные Тайны плыли ко мне, так и желая свести меня с ума не собственной невероятностью, а жестокостью собственного решения.       Я не выдерживал и уходил. Солнце чуть обиженно смотрело в мои окна, будто вопрошая, но я задергивал наглухо шторы, и тогда ласковые руки Ночи, что бежала ко мне, боясь быть замеченной во Дне, опускались на мои напряженные плечи, и я выдыхал, смотря с благодарной улыбкой через плечо. Мы, свободные от сковывающих слов, были счастливы, упиваясь собственным умиротворением.       Нет, я не мог выбирать, ибо выбор был ясен как доброта Луны. Я шествовал рядом с Ночью, ловя лицом ласкающий ветер времен, и Солнце все пыталось дотянуться до меня своими изнеженными, но жестокими руками, желая переманить, но я был ему боле неподвластен.