We've come too far to give up who we are So let's raise the bar and our cups to the stars
—
Вглядываясь в строгое лицо, отражавшееся в зеркале, Доктор то расстегивал, то застегивал верхнюю пуговицу. Все было не то. Все было неясно и шатко. Роуз, конечно, выслушала его с величайшим вниманием и даже сумела воздержаться от комментариев, которые, судя по тому, как она пару раз набирала воздуха в легкие, так и норовили выскочить сами, но с того самого вечера все было не в порядке. Они разговаривали, смеялись, шутили, навещали Сапфо (та даже посвятила Роуз изящную, но весьма пространную поэму), крепко вздорили с Джеймсом Джойсом, по ошибке очутившись в Ирландии, убегали от безумных червяков, размером с рысь, но тонкая ледяная корка так и не стаивала. Когда вторая неделя обернулась третьей, Доктор заключил, что больше не в силах выдерживать эту скребущую невыясненность. Он маялся с пуговицей, по старой привычке ерошил волосы, дико ощеривался, запрокинув голову, в поисках какого-нибудь прилипшего к зубам шпината, но в тот самый миг, когда казалось, что бояться нечего, собранная в кулак храбрость начинала капать сквозь пальцы. Волнение передалось даже ТАРДИС, гул моторов стал низким и булькающим, а ротор освещался неравномерными кусками, будто половина лампочек перегорела. На долю секунды Доктор тоскливо припомнил те намеднишние времена, когда все было необременительно и прозрачно хотя бы потому, что ни ему, ни его пассажирам по негласному обоюдному соглашению не было друг до друга никакого дела (незнакомцы, клетки, случайно столкнувшиеся в первичном бульоне). Просто смешно. Выдохнув наконец, и, насвистывая «The House of the rising sun», чтобы отвлечься, Доктор направился к гардеробной. Роуз всегда любила блуждать среди бессчетных вешалок, груд платьев, гор шарфов, ворохов перчаток и галстуков, и по возвращении проводила в зале времени больше, чем где бы то ни было в ТАРДИС. Возможно, сказывались годы экстремального аскетизма, когда самой большой роскошью в ее туалете была запасная футболка и смена белья. В начале двадцать второго века в Андромеде, еще не заселенной колонистами, с одеждой для гуманоидов было туговато. Это Доктор знал по собственному опыту. — Роуз! — откашлявшись, позвал он и почему-то не постучал в дверь, а шлепнул ее ладонью. — Роуз! — М-м-м? — с той стороны что-то со звоном рухнуло, и раздались торопливые шаги босых ног. — Ты в порядке? — Ага. Да! — уверенно воскликнули из-за двери. — Может, погуляем? — Конечно, — снова отозвалась дверь. И Доктор, как ни старался, не мог точно установить деланным или неподдельным энтузиазмом полнился голос Роуз. Прибрежные города — словно застывший в янтаре и во времени лист. Приезжают и уезжают туристы, рождаются и умирают правители, империи взмывают на гребень могущества и разбиваются в пыль, но провинции нет дела до таких мелочей. Они — вневременные константы. Поэтому Доктор так любил порой втиснуться в вялый, сонный порядок маленьких поселений. Среди изумрудных гор, в дождливую погоду попирающих оловянно-серые пухлые тучи, возлежал как раз такой город (скорее деревня, но местные настаивали на том, что то был именно город). Казалось, весь он целиком состоял из лестниц: старых, поновее, совсем новых, деревянных, мраморных, бетонных, пологих, крутых, с перилами и без. Все они остроумно соединяли многоуровневую общину, облюбовавшую каждый мало-мальски пригодный под виллы участок, от самой вершины горы до самого подножья. На одной из таких вершин, в душистой лимонной роще и приземлилась ТАРДИС. Первым, что бросалось в глаза, была зелень. Сочная, наливная, пестрящая бесчисленными оттенками — от прозрачно-салатовых до оливковых и малахитовых. Зелень, по одному виду которой можно было сказать, что ни в солнечных лучах, ни в морском ветре, ни в хозяйском внимании ей никогда не отказывали. Свет и тепло, хлещущие из распахнутых дверей, взрезали застоялость консольной, и Доктор, прислонившись к косяку, упивался чистым воздухом, какофонией звуков и запахов. Роуз, облаченную в бесформенное льняное платье, вынесло из холодных коридоров проворной летней волной. Рюкзак ее в первый раз за прошедшие недели сменился на крупную пляжную сумку в полоску, на одном боку которой красовалась поистершаяся, некогда золотая надпись «БРАЙТОН 1986». — Никого нет? — поинтересовалась Роуз, почесывая одну ногу другой. Поставив ладонь козырьком, Доктор, сморщив нос, воззрился на яркое солнце, белеющее в самом зените. — Полдень. Думаю, у всех перерыв, пока не спадет жара. Сдунув со лба тонкую прядь волос, Роуз тоже подняла взгляд в безоблачное высокое небо и согласно хмыкнула. Макушку за эти пару минут уже начинало припекать. — Пойдем, осмотримся? Перепарковав ТАРДИС в сень самого раскидистого лимонного дерева и убедившись, что с какой стороны ни подступись, заметно ее не будет, Доктор и Роуз принялись разыскивать выход из патио, стараясь не наступить на автоматические поливалки, каверзно притаившиеся в некошеной траве. В окнах небольшого двухэтажного дома то и дело мелькал мужчина, гоняющийся за крошечным кудрявым ребенком, которому очевидно спать в дневное время чрезвычайно претило. Громыхнув железной калиткой, путники наконец выбрались на тесную тропку, ведущую к изжелта белой каменной лестнице. — Надеюсь, что сегодня не будет никаких неприятностей, — внезапно произнес Доктор, даже его шею уже начинало пощипывать потом. Роуз, собиравшая волосы в хвост и с этой целью как раз закусившая резинку в зубах, промычала что-то неразборчивое. — Чего? — Подожди, — пробубнила Роуз по слогам. Одолев хвост, она выудила из сумки круглые солнцезащитные очки с красными стеклами и нацепила их на нос. — Тебе идет, — благодушно сознался Доктор. — Спасибо. Я хотела сказать, что мне как-то говорили, что неприятности — всего лишь фон, — и улыбнулась куда-то в мир, горам, деревьям, склонявшимся над лестницей, солнцу, искрящему под ноги сквозь листву, совсем краешком — ему. И этот единственный луч обжег Доктора куда сильнее тех, что летели из бесконечной космической дали. У фонтанчика сделали передышку, чтобы со смехом отфыркиваясь напиться лакомой прохладной водой. Через два пролета они нагнали ослика, груженного корзинами с крупными, бугристыми апельсинами. Под уздцы ослика неторопливо вела пожилая дама в задорной плетеной шляпе, чьи поля увенчивали пестрые цветы и ленты. Лучезарная дама пожелала доброго дня и, дождавшись, пока пришельцы догонят, основательно растолковала, что до города, де, рукой подать, и хоть площадью город всего в два километра, а посмотреть-таки есть на что. Убедившись, что Доктор и Роуз запомнили и не пропустят ни единого стоящего местечка, дама отшпилила от шляпки пару кремовых гибискусов с пурпурной сердцевиной и, пристыдив ослика, покушающегося на цветы, преподнесла их с большой элегантностью. Лестница становилась все более пологой, и в конце концов под ступнями вместо ровного камня ступеней оказалась мостовая, такая же бугристая, как апельсины. — Славная женщина, — восхищенно объявил Доктор. — Напомнила мне одного знакомого археолога. — Да? — поинтересовалась Роуз, не показывая носа из-за лепестков. — И как ее звали? — Амелия… — уверенно начал Доктор и вдруг запнулся. Удрученно покачал головой, со значением поскреб затылок, но это не помогло. — Амелия… — Амелия? Значит, человек. А фамилию потом вспомнишь, — поспешила утешить Роуз. — Вы путешествовали вместе? — Не совсем. Путешествовала тогда со мной Романа, а она оказала неоценимую помощь. — И что бы ты без нас делал, Доктор? — с ухмылкой поддразнила Роуз. К ее удивлению тот ответил с полной серьезностью: — Не знаю. На тесной улочке не было ни души. Зеленые и синие ставни на домах тоже были закрыты. Казалось, что сонное сопение, не слышимое уху, можно было уловить по тому, как вибрировал гретый воздух. Достопримечательности города в три тысячи жителей легко можно было счесть на пальцах одной человеческой руки. На первую Доктор и Роуз набрели, случайно свернув в проулок. На стенах домов висели огромные черно-белые фотографии. На них были запечатлены памятные моменты истории города, рядом с каждой из фотографий был прикреплен листок с обстоятельным пояснением к снимку. Самое позднее фото датировалось 2027 годом, а самое раннее 1918, но отретушировано оно было так старательно и любовно, что заметить разницу в пленках смог бы разве что самый дотошный из зрителей. В сущности, все в этом малюсеньком городке было сделано старательно и любовно. Улочки извивались так причудливо, что, несмотря на чрезвычайную скученность, у каждого домика оставалось личное пространство, надежно скрытое от глаз праздных прохожих. Рассматривая фотографии, Доктор и Роуз понемногу спускались к центру. Тут их встретила вторая достопримечательность. Вилла первого века, прекрасно сохранившаяся благодаря тому, что почти сразу после постройки разразилась непогода, и весь комплекс оказался погребен под землей чуть ли не на девятнадцать столетий. Всю эту полезную информацию Доктор с чувством зачитывал вслух из брошюрки, которую на входе им выдал вялый юноша. Дневная жизнь и работа столь мало волновали его воображение, что он поприветствовал посетителей кивком головы и, не сподобившись разузнать, на каком языке те изволят изъясняться, сунул им в руки сразу семь брошюр, разнили которые только флажки стран на корешках. Вилла находилась ниже уровня города, и после палящего солнца вековечные тень ее и прохлада казались особенно достойными благоговения. Маршрут, впрочем, был невелик — несколько просторных зал, пол и стены которых были выложены мозаикой, да пара информационных стендов со статьями о раскопках. Доктор эффектно распространялся о Римской империи, пока они вволю бродили по залам. Схема виллы, напечатанная в брошюре, свидетельствовала о том, что из каждой залы есть по крайней мере три хода, ведущие в глубь постройки, но все они были затворены жестяными листами. Денег на то, чтобы открыть их для посетителей, видимо, пока не накопилось. Интереса ради Доктор отодвинул один из них, но изнутри пахнуло сыростью и плесенью, а в глаза бросилась мрачная беспроглядная темень. Нерешительно пожав плечом, Роуз взглянула на Доктора. К удивлению обоих, и ему лезть внутрь не хотелось. Вскоре любоваться на щербатые носы коней, выложенных на полу, сил не осталось, и прилежные туристы вернулись в мир живых, к вялому юноше. Оставив Доктора сдавать все семь брошюр, Роуз скрылась в уборной для работников, ключ от которой юноша долго искал, а потом и выдал с самым безразличным видом. Однако вернувшись к стойке, Доктора Роуз не обнаружила. Возвратив ключ, она недоуменно огляделась, пропасть здесь попросту было негде. На мгновение она решила, что Доктор все-таки решил исследовать один из темных ходов, как вдруг вялый юноша, все более и более оживающий по мере того, как солнце скатывалось к горизонту, возвестил: — А его забрали в полицию. — Куда? — В полицию, за нарушение общественного порядка, — невозмутимо повторил юноша, поглядывая на телефон. — Мы, вообще-то, уже закрываемся, так что… — И где ваша полиция? Но ответ не потребовался. Направление подсказали громкие и довольно крепкие непечатные вопли Доктора, от злости шотландский акцент его становился особенно заметным. И если раньше об угрозе общественному порядку еще можно было поспорить, то теперь факт этот цвел в полную силу. Несколько раз сворачивая не туда, путаясь в тонкой паутине просыпающихся улиц, Роуз все-таки нагнала бравого полицейского, снисходительно волокшего Доктора. — Не порть мне статистику, приятель, — уговаривал он. — У нас тут в жизни такого срама не было. — Послушайте! — окликнула Роуз. — Слушаю, — с готовностью отозвался полицейский — воплощенная галантность. Плечи его еще сильнее распрямились сами собой, а резко очерченные брови сладко скруглились. — Прошу вас, отпустите его. — Вы знаете этого человека? — с восторгом спросил полицейский. — Знает, знает, — огрызнулся Доктор. — Знаю, — с готовностью подтвердила Роуз. — Разумеется, — умильно протянул полицейский, достав из нагрудного кармана ключ от наручников, шанс использовать которые выпадал далеко не каждый день, — считайте, что ваш дядюшка свободен как ласточка. Надеюсь, что проводив его домой, мы с вами сможем подружиться. — Черта с два я тут дядюшка, — злорадно выпалил Доктор. Желваки полицейского заиграли, а брови снова стали геометрично острыми. — Боюсь, мой муж будет против, — с улыбкой отозвалась Роуз. — Верно, дорогой? — Муж? — подозрительно уточнил полицейский. Действовать нужно было срочно. Роуз метнулась к Доктору и, обхватив его шею ладонью, припала к губам. В тот же миг Доктор рухнул в звездную бесконечность. — Муж. — Выговорил полицейский с разочарованием. Его не слышали. Доктор, чьи руки до сих оставались закованными в наручники, за невозможностью обнять, всем неуступчивым, неподатливым телом льнул к Роуз. — И как вас угораздило с таким вот связаться? — спросил полицейский, повысив голос. — Сама не знаю, — пожала плечами Роуз. Замок щелкнул, и полицейский, красный и немного возбужденный, поспешил покинуть переулок. Со смехом выбравшись на главную улицу, где даже мог проехать один автомобиль, а в высокий сезон лавки и крохотные ресторанчики на два-три столика не закрывались до глубокой ночи, Доктор и Роуз впервые услышали плеск волн. До набережной по самым грубым расчетам оставалось метров триста. — Проголодалась? — закатывая рукава рубашки, поинтересовался Доктор. — Да, — кивнула Роуз. Сидеть в помещении не хотелось, а столики на улицах были заняты, поэтому Доктор и Роуз втиснулись в магазин, в самую середину очереди. — И за что он тебя схватил? — Ни за что. Сфабрикованное дело. Этот брошюроносный юнец начал учить меня истории. Роуз только и успела, что фыркнуть от смеха, как ее поднесло к прилавку, где она, почти не глядя, тыкала пальцами в витрину. Выскочить из магазина в целости и сохранности им удалось просто чудом. Виляя между людьми, спускались они к морю. Возле самой набережной стоял приятный смешливый гул — битком набитая детьми и взрослыми кондитерская хвастала бесчисленными золотыми пирожными. Отовсюду пахло сумерками, солью и едой. Возле пирса швартовался последний на сегодня пароходик, служивший местным самым быстрым средством сообщения с соседями. Капитан и два его помощника провожали пассажиров лучистыми улыбками — чаевых в этот раз получилось необычайно много. В деревянные столбы, зеленые и скользкие от ила, хлестали кубовые волны и рассыпались мелкими брызгами. Свесив ноги, Доктор и Роуз уселись на самом краю пирса, разложив между собой теплый похрустывающий багет, крошащийся сыр и ветку винограда. Пробка на бутылке вина, по счастью, была металлической. — Знаешь, что странно? — задумчиво протянула Роуз, сделав первый глоток прямо из горлышка. — Странно, что приходится снова привыкать к земной гравитации. Я ведь здесь родилась, выросла и все такое. Никогда бы не подумала, что от такого можно отвыкнуть даже за тысячу лет. — Прости. — Ты тоже. — Я серьезно, Роуз, из-за меня у тебя, должно быть, была ужасная юность. Прости меня. — Ты знаешь, мне кажется от двадцати до тридцати — самый жуткий возраст, — вздохнув, произнесла Роуз. — Когда кажется, что все вокруг уже определились, все на своем месте, все куда-то идут и тебя обгоняют, а ты даже не знаешь, в какую сторону вообще ползти. И я не только о себе, у Микки то же самое было, у мамы… Я к тому, что если уж эти десять лет должны были быть кошмарными, то я рада, что у меня был ты. Немного покрутив ступнями, Роуз сняла очки и вернула их в сумку. Кое-где на черной рубашке Доктора проступила белесая соль. С потаенной улыбкой швырял он куски хлеба дико вопящим чайкам, когда припомнил вдруг: — Профессор Амелия Румфорд, так ее звали. Археолога. — Не сомневаюсь, она была великолепной, — широко зевнув, уронила Роуз и опустила голову Доктору на плечо. Тот сидел не шелохнувшись, пока не расхрабрился до такой степени, что решил выяснить все и сразу одним махом. — Это… То, что мы делали сегодня, это же не просто прогулка, да? Это свидание? — Да, — закусив нижнюю губу, подтвердила Роуз. В руках она сосредоточенно вертела чуть поникший цветок гибискуса. Еще долго в волнах плясал полумесяц, а Доктор и Роуз, свесив ноги к морю, жевали ломанный хлеб, крошили сыр и поочередно запивали его мягким вином.