Я не хочу жить в мире, где нет места нежности. ©кинофильм «Одинокий мужчина»
Тило 11, и он замечает нового мальчика на перемене, когда прячется за книжкой. Он ни разу не видел его в школе, это он знает точно, потому что такого невозможно не заметить. Он разговаривает со старшеклассниками, и, судя по манере держаться, сам является одним из них. Первое, о чем Тило думает, это то, что теперь ряды его «мучителей» пополнятся на одного человека, потому что этот парень выглядел так же, как и главные «бандиты» школы, которые при каждом удобном случае обижают Тило и других ребят, не способных дать сдачи. Но его мнение меняется в тот же день, когда его в очередной раз ловят после уроков и избивают за школой, и в этот момент не понятно откуда появляется тот самый новенький и в одиночку расправляется с пятью хулиганами, а потом угрожает им куда более серьезной участью, чем вывихи суставов, если те еще раз обидят слабого. И тогда они убегают, сверкая пятками. А Тило сидит на мокрой земле, не обращая внимания на порванную жилетку (мама опять будет ругаться) и саднящие разбитые коленки, пораженно смотрит на своего спасителя. Его ни разу никто не защищал, тем более такой взрослый мальчик, к которому и подойти-то страшно. И стоит тому склониться к Тило, обеспокоенно осмотреть все его синяки (при этом он раздраженно произносил плохие слова, за которые родители сразу бы дали по губам), заботливо помочь остановить кровь из носа, вытереть грязь с формы и, улыбаясь, протянуть широкую ладонь, называя свое имя, Тило больше всего хочется поцеловать его в щеку в знак благодарности. Тило 12, и у него никогда не было такого друга как Милле. Они дружат уже больше года, а Тило до сих пор не верит, что смог его чем-то заинтересовать. Но он точно знает, что у него нет никого ближе его единственного и незаменимого друга. Хотя их интересы сильно отличаются, и в силу разности в возрасте им бывает трудно понять друг друга, и они частенько ссорятся. Но все равно, каждый раз после очередной ссоры Милле вновь садится в столовой рядом с Тило и молча протягивает тому коробочку с домашним печеньем, которое делает его мама и которое так любит Тило, как бы говоря, что между ними ничего не изменилось, и, замечая открытую улыбку Тило, со вздохом облегчения принимается за собственный завтрак. Милле уже совсем взрослый, ему скоро исполнится 18, и он заканчивает школу в этом году. А еще он высокий, гораздо выше Тило, поэтому Тило клятвенно обещает себе, что вырастет большим-большим, чтобы можно было легко обнять Милле за плечи. У Милле есть два друга его возраста, Роберт и Юрген, они учатся с ним в одном классе, часто вместе гуляют, и, кажется, планируют создать собственную музыкальную группу. Но Милле неизменно каждые выходные оставляет для их с Тило посиделок, когда они болтают всю ночь напролет или когда Милле помогает с домашним заданием. Поэтому ревность Тило не поднимается выше обыкновенно, стоит ему увидеть Милле в компании незнакомых ребят. И хотя ему очень хотелось бы не делить друга ни с кем, он понимает, что в отличие от него самого, у Милле полно друзей, которым также надо уделять время и внимание. И пока ему достаются братские поцелуи в макушку, он готов потерпеть присутствие других в жизни Милле. Тило 16, и он еще ни разу не целовался. Несмотря на его природную привлекательность, девушки обходили его стороной, выбирая более спортивных, накачанных пижонов, которые потом хвастались перед всеми своей очередной «победой». Тило же хочет неторопливых свиданий, долгих романтичных вечеров и нежных поцелуев при свечах. И он считает себя достаточно взрослым, чтобы целоваться, но недостаточно смелым, чтобы сделать это. Поэтому он просит Милле, своего единственного, верного друга, которому может доверять и который совершенно точно не будет над ним смеяться, научить его целоваться. Тот в свою очередь от неожиданности чуть не роняет новую гитару. Эта просьба выбивает из колеи, но жить с этим можно, поэтому после долгих раздумий он соглашается, но с условием, что об этом никто не узнает. Первый поцелуй выходит неловким, они периодически стукаются зубами и задевают носы, но, наконец, подстроившись, в течение нескольких минут не могут друг от друга оторваться, забывая о сбившемся дыхании и неудобной позе. Потом на припухших от поцелуев губах Тило расцветает неконтролируемая счастливая улыбка, которая становится еще шире, когда Милле говорит о том, что его поцелуй со вкусом клубники и еще что у него самые мягкие губы, которые Милле когда-либо целовал. Тило 17, и он решается записать свои песни. Он никому об этом не рассказывает, и это первый раз, когда он скрывает от Милле что-то посерьезнее двойки по физике. Он договаривается с одним своим знакомым, что тот предоставит ему свою маленькую студию на всю ночь, а взамен получит экземпляр первого альбома Тило. Это был хороший обмен. И как только запись была закончена, проверена и перенесена на компактную кассету, он пошел к Милле, на его новую квартиру. Из-за вечных переездов и туров последнего они почти не виделись, но при первой же возможности встречались и проводили вместе время до тех пор, пока Милле не нужно было опять куда-то уезжать со своей группой на концерты. Он и его ребята таки добились своего и теперь покоряют Европу. А Тило… Ему оставалось только радоваться за друга и молча тосковать без его присутствия. И вот, стоило Милле открыть дверь, как его заключили в крепкие объятья. Если для того и существовало что-то важнее его творчества, то это Тило. Его маленький Тило, который к семнадцати годам вымахал под два метра, стал настоящим красавцем, и даже его вечные черные балахоны не портили идеальной фигуры, и который, кажется, больше всего на свете любил красть у Милле поцелуи. Сам Милле ничуть не возражал, и даже поощрял подобное рвение… Но они никогда не переступали «черту». Милле считал, что Тило слишком юн и мало знает жизнь, а его по-детски трогательная влюбленность в своего друга могла легко пройти, стоит только ему встретить хорошую девушку. Поэтому Милле не тешил себя надеждами и не подпускал Тило слишком близко, чтобы потом при расставании не было так больно, хотя он и так был владельцем его сердца уже давно, окончательно и бесповоротно. И сейчас, слушая его первые песни, он поражался той глубине, скрытой в простых словах, глубине сердца Тило, его мыслям. Маленький мальчик вырос, теперь у него другие игры, другие желания и другие цели. Гадкий утенок вырос и превратился в прекрасного лебедя с черными крыльями. Музыка будет его крыльями. Она всегда была и будет с ним. И Милле был рад, что тоже являлся частью его жизни, и всем сердцем желал, чтобы Тило добился всего того, к чему стремился. Перед сном он нежно поцеловал вихрастую макушку, благодарно прижимая к себе улыбающегося Тило. Тило 18, и теперь у Милле не будет повода ему отказать. Этот день он отказывается отмечать вместе с родителями и, только проснувшись, идет к Милле. Они празднуют весело и непринужденно: слоняются по улицам и любимым местам, балуются на детских площадках и брызгаются водой из фонтана, обедают в кафе-мороженом и ужинают в недорогом ресторане. Милле заказывает для Тило бокал хорошего красного вина, аргументируя это тем, что тот уже совершеннолетний и ему разрешен алкоголь, но начинать пить лучше с чего-то «благородного», такого как вино или виски, но виски — слишком крепкий напиток для неподготовленного организма. Тило нравится вино, оно немного сладкое, приятно покалывает язык, и после него по телу разливается тепло. Но он не позволяет себе больше одного бокала, — сегодня ему нужна светлая голова. Стоит им вернуться домой, Тило прямо заявляет о своем желании и о том, что теперь Милле бесполезно приводить в доводы его «юный» возраст и «детскую» влюбленность. Ему восемнадцать, и он твердо уверен, что любит Милле больше жизни. Милле на это нечего возразить, и он сдается. Он не торопится, медленно раздевается и раздевает Тило, аккуратно складывая их одежду. Тило неловко стоять обнаженным и ничего не делать. В его снах Милле яростно набрасывался на него и жадно терзал его тело. А в реальности Милле обращался с ним очень, даже слишком бережно. Он укладывает Тило на мягкую постель, теплыми ладонями поглаживая бока и часто вздымающуюся грудь, а потом склоняется и целует слегка приоткрытые губы. И у Тило захватывает дух от этих простых прикосновений. В них столько любви и заботы, что остается только слезам навернуться. Этой ночью он отдает всего себя любимому человеку, полностью и без оглядки. Все мысли, которые только могли крутиться у него в голове, улетучиваются, стоит только прикоснуться к этой горячей коже, обнять эти широкие плечи, обвить ногами эти бедра. Хочется только целовать все, до чего могут дотянуться губы, трогать и гладить все, до чего могут достать руки, поддаваться навстречу глубоким неторопливо-мучительным толчкам и вскрикивать от удовольствия, каждый раз прошибающего насквозь при очередном движении. Хочется только дарить это ни с чем не сравнимое удовольствие единения, а в ответ получать не менее сильное желание. Находясь на пике, они не смеют оторвать глаз от лица партнера и не могут сдержать стонов наслаждения, вырывающихся из груди. В последнем поцелуе слышатся имена, выдыхаемые от переизбытка чувств и выходящих за грани возможного эмоций. И они засыпают, крепко прижавшись друг к другу, будто боясь, что их счастье кто-то может отнять. Тило 20, и он сейчас впервые будет выступать перед большой аудиторией. Это его первый концерт, первое выступление Лакримозы, его детища. О, как же долго он откладывал этот концерт, всеми правдами и неправдами пытался отодвинуть момент, когда придется самому петь со сцены. Сказать, что у него сейчас трясутся коленки от страха, — это ничего не сказать. Все его тело, все его существо поддалось неконтролируемой дрожи. Ему кажется, что хуже он себя никогда не чувствовал. Он делает несколько медленных глубоких вдохов и выдохов, но это не помогает, а волнение усиливается чуть ли не с каждой секундой, будто подражая шумной толпе, которая собралась в большом зале и которую слышно даже здесь, за кулисами, в самой дальней гримерке. Не слушающимися пальцами он расстегивает верхнюю пуговицу у рубашки, находит среди множества цепочек искомую и подносит к своим губам маленький крестик, что весит на ней. Тихо нашептывая слова молитвы, он постепенно успокаивает свое сознание. И хотя волнение не ушло, ему стало немного легче. В последний раз целуя свой верный талисман, он прячет его от посторонних глаз, подходит к небольшому зеркалу у стены, поправляет прическу и костюм и, не мешкая более ни секунды, выходит из комнаты на первую встречу с поклонниками его музыки. Тило 21, и он встречает Анне Нурми. Финская клавишница завоевывает его музыкальное сердце своим ангельским голосом. Она великолепна. Красива, талантлива, у нее приятная улыбка и понимающие голубые глаза. Она идеально подойдет ему, она идеально подойдет Лакримозе. Она соглашается присоединиться к нему сразу после того, как он дает ей послушать свою музыку. В ней загорается азарт, ей тоже хочется создавать музыку на основе чувств и эмоций, ломая привычные рамки. Она так радуется новой возможности, что на эмоциях подбегает к Тило, обнимает и целует в гладкую щеку. Тило 22, и он сомневается, что идея снять клип на одну из песен Лакримозы была удачной. Нет, безусловно, это будет очень здорово и интересно, тем более у каждой группы должен быть хоть один клип, да и сюжет придуман потрясающий, и со священнослужителями они договорились о разрешении снимать в церкви, но все равно был один момент, который не давал Тило покоя. По сценарию, придуманному Томасом, они с Анне должны были поцеловаться, и Тило это ужасно смущало. Он любил целоваться, очень, но он любил целоваться только с Милле, со своим первым и единственным, на других девушек и юношей он даже не думал смотреть. И вот теперь ему надо будет «страстно» поцеловать свою новую подругу, с которой они так хорошо поладили и сработались. Отказаться он уже не может, Томас ему просто голову оторвет за очередные поправки в постановке из-за его «капризов», а просить Анне сделать это за него гордость не позволяла. Тем более это могло обидеть девушку, вряд ли она будет в восторге от того, что «какой-то парень» не хочет ее целовать да и вообще лишний раз как-то прикасаться. Девушки в этом плане слишком ранимы и обидчивы. Поэтому когда наступает момент, во время которого Тило должен медленно наклониться к неподвижной девушке, неторопливо прикоснуться к ее губам, а потом продемонстрировать (или хотя бы попытаться изобразить) чувственный поцелуй влюбленных, Тило невольно кривится и сжимает губы таким образом, чтобы как можно меньше дотрагиваться до чужих губ. Разумеется, это не осталось не замеченным, и после пары минут возмущения от режиссера, сцену повторяют еще раз. А потом еще раз. И так с десяток раз. После, не пойми какого по счету, неудачного дубля Тило с обреченным стоном опускается на мраморные ступени у алтаря и закрывает лицо руками. Это слишком сложно для него. Ему кажется, будто прикасаясь к кому-то, он тем самым предает Милле, хотя сейчас все не по-настоящему и только на камеру, но ему все равно не нравится. Анне садится рядом с ним и осторожно интересуется, что же случилось. Услышав про «любовь всей жизни» и возможное «предательство», она едва слышно смеется, называет Тило «мальчишкой» (ага, ей легко так про него говорить, она ведь на 4 года его старше), предлагает быстро отыграть положенное (чем быстрее отмучаешься, тем быстрее покончишь с этой ненавистной темой) и больше к этому не возвращаться. Это было разумной идеей. И вот, наконец, собравшись с духом, Тило вновь повторяет нужную сцену, абстрагируясь от окружающего мира и стараясь думать о чем-то ином, но в его памяти все равно остается это ощущение чужой помады и непривычной мягкости женских губ. Тило 26, и они с Милле решили записать совместную песню для нового альбома Kreator. Им так давно хотелось сделать что-то вместе, «оставить след в истории», показать, что они «друзья», что они связаны друг с другом, чтобы это знали все (хоть и не всю правду). Так приятно петь вместе с любимым человеком, отдавая словам всю душу, подчиняя слушателя своим голосом с мельчайшими оттенками интонаций, заставляя того замереть хоть на мгновение, вдруг осознать всю свою никчемность и все свое величие. Именно такой должна быть музыка. Именно такой была Эндорама, пропитанная их страстью, их любовью и их ненавистью. Эмоции были слишком сильными, чтобы их можно было сдержать. Поэтому при съемке клипа на песню Тило отпустил себя, всячески извиваясь всем телом, будто плыл на волнах музыки. И такой контраст — серьезный, сдержанный Милле, который почти не двигался, и раскрепощенный, смелый в своих желаниях Тило — смотрелся очень выигрышно, необычно, привлекающе внимание. И буквально секунда, когда на последнем слове Тило резко наклонился к Милле и пылко впился в его губы, будто заявляя на него свои права, выглядела более чем логичным завершением. Словно сама песня поставила точку и в то же время дала продолжение. Несмотря на незапланированную «сцену», никто из присутствующих на съемочной площадке не высказался против такого исхода, а режиссер даже решил оставить этот момент на память для «особо наблюдательных». Тило 32, и ему кажется, что время стоит на месте. Все стало таким обыденным и однообразным, что аж зубы сводит от тоски. Его творчество практически стоит на месте, хотя он исправно пишет песни и музыку, но 90% композиций отправляется в утиль, так как после прослушивания записи, они начинают раздражать. Отношения с Милле вошли в такое привычное русло, что кажется, будто они с самого рождения были вместе. Как у старых супругов, которые уже полвека живут в браке и чьи отношения слишком устоялись и потеряли всю страсть первых лет. Нет, он все также сильно любил Милле, но порой ему хотелось больше внимания с его стороны. А эти бесконечные туры, когда тот пропадает чуть ли не месяцами, и Тило приходится сидеть дома в одиночестве, методично вгоняя себя в депрессию, еще ощутимее давили на его самолюбие. Поэтому когда Милле неожиданно, без всяких предварительных предупреждений, врывается в его студию прямо по середине песни, подойдя к Тило, резко, почти жестко, по-собственнически, целует в губы, и, перекинув через плечо его субтильную тушку, уносит неизвестно куда, а на все вопросы отвечая, что «это сюрприз», Тило думает, что такими темпами у них еще есть шанс «вернуть к жизни» прежний огонь их любви. Тило 36, и сегодня будет самый ужасный в его жизни день. Тогда, больше полугода назад, когда они с Милле крупно разругались, он не думал о том, что через несколько месяцев получит приглашение на свадьбу. Какая насмешка, какая жестокость… Тило прекрасно понимает, что Милле все это делает на зло ему, пытается уязвить, понимает и все равно злится, проклинает и бьет посуду и другие хрупкие предметы в радиусе одного метра, а когда успокаивается, горько плачет, уткнувшись в собственные худые коленки и сидя на холодном кухонном полу. И все, о чем он мечтает, — это сжечь дотла эту женщину, отнявшую у него любимого человека, и Милле, заставляющего его так страдать. Но он все равно идет на «праздник», пересилив себя и тщательно замазав покраснения и синяки вокруг глаз. Свадьба будет в церкви, и это вдвойне нелепо, потому что Милле не верующий, абсолютно. Видимо, это желание его будущей женушки. Тило в данный момент бесит все: от белых ленточек до цветов у алтаря. В зале уже необычайно много народу, слишком много, чтобы все они были приятелями Милле, а те, что были, в большинстве своем знали Тило лично. Из его родственников он замечает только его немного грустную мать, которая, несомненно, была бы больше счастлива видеть рядом с Милле именно Тило, а не кого-то еще. Эту вещь Тило понял давно и прочно, когда она сама много лет назад отдала ему свое обручальное кольцо, подаренное ее любимым покойным мужем. Оно было простое, с едва заметным рисунком, но Тило невероятно любил и берег это кольцо, хотя бы потому, что оно было символом материнского благословения. А сейчас эта женщина сидела в первом ряду, недалеко от места жениха, рядом с Роберто. Когда Тило поймал его взгляд, он понял, что хочет сесть рядом с ним, ибо это единственный человек, способный сейчас его поддержать. Взгляд у Роба был такой же грустный и немного удивленный, он не рассчитывал встретить здесь Тило, а еще сочувствующий, уж кто-кто, а он знал о них с Милле все до последней мелочи. Подойдя к нему, он прежде всего поприветствовал маму Милле, которая в свою очередь тихонько заплакала и заботливо поцеловала его в щеку, а потом пожал руку Робу и молча сел рядом. У Роба был почти такой же недовольный вид, как и у него самого, только тот еще и шепотом комментировал невесту, говоря, какая она безмозглая курица и выглядит не лучше жабы. Скорее всего, он преувеличивал, но его слова успокаивали. И вот объявляют о начале церемонии, слева от священника, прямо напротив «сплоченной» троицы, встает жених… Да, Милле сегодня отлично выглядит: хороший дорогой костюм, белая рубашка, даже волосы попытался собрать в хвост (увы, не очень успешно). Он посмотрел в их сторону и быстро отвел взгляд, кожей чувствуя исходящую от них ауру общего недовольства происходящего. В глаза Тило он так и не посмотрел. Заиграла музыка, и вошла невеста в сопровождении пожилого мужчины (видимо, ее отец). Тило старался на нее не глазеть, и поэтому смог рассмотреть только, когда она встала напротив Милле. Ее нельзя было назвать некрасивой, но Тило она определенно не понравилась (и не только по личным причинам). Было что-то такое неприятное в этом чуть вздернутом носе и слишком пухлых губах. Было не понятно, что такого в ней нашел Милле, которому всегда нравились женщины с внутренним светом или… сам Тило. А здесь были пустые глаза и кривая улыбка. Когда священник традиционно спрашивает, «знает ли кто-нибудь из присутствующих причину, по которой этот мужчина и эта женщина не могут сочетаться законным браком, пусть скажут сейчас или замолчат навек», Тило не выдерживает, поднимается со своего места, подходит к Милле, не замечая невесту (как там ее звали?), и крепко целует в губы, одной рукой зарываясь в его непослушные кудри, а другой гладя по щеке. В этот поцелуй он вкладывает всего себя, всю свою бесконечную любовь, целует как в последний раз. И Милле от неожиданности по привычке отвечает, остро осознавая, что до безумия скучал по этим губам. Тило обрывает поцелуй также резко, как начинает. Смотрит в глаза и отступает на шаг. А затем, ни на кого не смотря и не оборачиваясь, выходит из церкви. Тило 40, и в его жизни наступают перемены. Это слабо связано с подготовкой нового студийного альбома (хотя это событие для него не менее важно), это происходит из-за того, что он допускает, вернее, возвращает в свою жизнь, в свой мир, в свое сердце и душу самого дорогого для себя, чем кто-либо еще, человека — Милле. Спустя столько лет, прожитых в обидах и в ссоре, прожитых порознь, они встретились по воле случая, который изменил все. Столкнувшись с Милле лицом к лицу, он в тот момент наиболее четко понял, как сильно ему не хватало этого человека. Несмотря на десятки романов (которые, надо сказать, были на редкость неудачными), ему никак не удавалось заполнить пустоту, образовавшуюся после ухода Милле. Было одиноко и больно, будто сердце вырвали из груди (а ведь, по сути, так и было…), хотелось бросить все, наплевать на собственную гордость и пойти к Милле умолять на коленях вернуть прошлые времена, вернуть все, как было. Ему до боли не хватало того тепла, которое так щедро дарил Милле, не хватало его смеха, такого мягкого и в то же время глубокого, его крепких рук, его глаз цвета коньяка, от взгляда которых можно опьянеть… Вместе с Милле из его жизни ушла любовь. И вот они стоят друг напротив друга, не произнося ни слова. Более двух часов они выясняли отношения, высказали все, что накопилось за эти мучительные годы, обвиняли и просили прощения. А теперь не осталось слов. Только осознание того, что чувства до сих пор не забыты, не покрыты пылью, не выжжены болью, вселяло надежду. Да, надежду. Тило закончил свою личную Революцию, теперь в его жизнь вернулась Надежда. Не сговариваясь, сделав по шагу навстречу, они сплелись в крепких объятьях. Вжимаясь в тело, впитывая тепло и биение родного сердца, вдыхая знакомый еще детства запах любимого человека, они стояли так, пока не подкосились колени, но даже тогда не смогли расцепить рук. Милле сцеловывал тихие слезы облегчения со щек Тило, у которого кружилась голова от переполнивших его эмоций. Ему не хватало смелости поверить, что Милле пришел к нему, что тот снова «вольная птица», что он до сих пор любит его, что не забывал, не смог забыть… что он теперь его, только его. Что все испытания закончились. Им осталось только распить бутылку красного вина, того самого, которое Тило пробовал в свое восемнадцатилетие, прослушать незаконченные песни Лакримозы и решить, что Милле просто необходимо принять участие в его новом альбоме, тем самым подтверждая их окончательное воссоединение. Тило 43, и он попадает в аварию. Милле узнает эту новость, находясь в Германии за тысячу километров от Базеля, от Анне, которая всячески старалась скрыть свое волнение и чисто женские рыдания, которые все равно были слышны по телефону. Он срывается с места, ничего не объяснив ни ребятам из группы, ни менеджеру, только уже сидя в машине и сворачивая на главную трассу, он уточняет у Анне адрес больницы и звонит Роберту, чтобы тот собрал ему сумку со всеми необходимыми вещами и встретил его около их старой студии, которая как раз была по пути. В голове одна мысль перекрикивала другую: «как это произошло?», «как сильно он пострадал?» и «он будет жить?». Хотя последний вопрос он упорно произносил с утвердительной интонацией, потому что иначе быть не могло, Тило не может просто так взять и умереть… Адреналин в почти сведенных судорогой мышцах позволяет не свалиться прямо на месте, когда он резким движение припарковывает автомобиль возле больницы и вбегает в здание. В ушах стоит гул и сознание путается, и все, что ему нужно, - это найти Анне и палату Тило. Поэтому он почти грубо отвечает медсестре на входе на вопрос, что ему нужно. Но узнав причину его, мягко говоря, невменяемого состояния, она спокойно проводит его на третий этаж в крыло с частными палатами. Возле одной из дверей, что в конце коридора, Милле замечает знакомую фигуру. У Анне красные глаза, и руки у нее дрожат, но она уверенно разговаривает с врачом, когда Милле к ней подбегает, и, благодарно пожав руку медику, заключает Милле в свои цепкие объятья. Она тихо нашептывает ему прямо в ухо, чтобы он успокоился и не переживал… С Тило все в относительном порядке, он сломал ногу, но более серьезных повреждений нет, и он жить будет еще долго… Но Милле этого недостаточно. Он хочет лично во всем убедиться, увидеть собственными глазами подтверждение тому, что он зря себя накручивал. Но его впускают в палату не скоро, заставляют ждать бесконечные минуты, а когда же, наконец, он заходит к Тило, понимает, что хочет сделать сразу две вещи. Во-первых, хорошенько наорать на этого непутевого водителя и надавать оплеух, чтоб знал, как гонять без тормозов. А во-вторых, прижать к себе это недоразумение, обнять покрепче, зарываясь носом в коротко подстриженные волосы, шептать всякие глупости о том, что все хорошо, скоро все пройдет и болеть не будет, целовать эти бледные щеки и никуда не отпускать от себя ближайшие сто лет. И вид такого одновременно спокойного и все-таки напуганного недавними событиями Тило склоняет чашу весов в более гуманную сторону. И Милле торопливо подходит к кровати, на которой лежит неудавшийся гонщик с внушительным гипсом на левой ноге, берет за руку, подносит к своему лицу теплую ладонь и благодарно покрывает ее поцелуями, успокаивая внутри себя эмоциональный шторм из волнений и переживаний. За эти несколько часов он такого страху натерпелся, что не будет удивлен, если в его шевелюре появится несколько седых прядок. Очень хочется поругать за невнимательность, расспросить о случившемся или просто наворчать за побитый автомобиль, но это молчаливое понимание между ними так прекрасно, что его не хочется прерывать никакими словами. Когда в комнату заходит еще один посетитель, Милле невольно хочет отпустить руки Тило, чтобы не смущать непрошенного гостя, но Тило не дает ему это сделать, лишь сильнее сжимает его пальцы. В дверях стоит его отец, Фрэнк Вольфф. На его лице беспокойство сменяется облегчением, и он с легкой улыбкой подходит к сыну, чтобы похлопать того по плечу, при этом приветливо кивая Милле, делая вид, что не заметил их соединенных рук. После чего он неожиданно дает Тило подзатыльник, как бы говоря «смотри, как за тебя переживают, а ты себя не бережешь», но потом притягивает к себе за шею, заключает в крепкие отцовские объятья и, чуть отстранившись, целует высокий лоб, такой же как у него самого, искренне надеясь, что эта уже подросшая неугомонная бестолочь больше ни во что не ввяжется (хотя бы в ближайшее время, иначе к чертям угробит нервную систему собственных родителей), а этот его «дружок с ранних лет» за этим проследит. Тило все еще 43, и он наконец-то возвращается домой. А в аэропорту его уже ждут. Милле стоит посреди огромного зала, залитого холодным утренним светом, и Тило он кажется единственным теплым и живым существом во всем мире. Тяжело опираясь на уже надоевшие костыли, Тило подходит к счастливо улыбающемуся Милле и устало падает в его раскрытые объятья. И сразу становится спокойно на душе. И, несмотря на резко навалившуюся усталость от этих бесконечных перелетов и концертов, Тило чувствует себя таким целым и, главное, нужным, что он с трудом поднимает голову с плеча Милле, но лишь для того, чтобы прижаться губами к губам и вздохнуть от облегчения и удовольствия. Какая разница, что вокруг еще есть люди, что за твоей спиной стоит твоя команда, которая в свою очередь понимающе и одобрительно улыбается и старается не нарушить своим присутствием «семейную идиллию», что эти ужасные костыли неудобно упираются в бедро и что холод с улицы пробирается под складки расстегнутого пальто… Какое это имеет значение, если все твое существо счастливо лишь от того, что ты можешь поцеловать любимого человека, можешь его обнять на глазах у всех (и ты имеешь на это полное право)? Нет ничего важнее и ценнее этого чувства единства, нет ничего дороже любви. И Тило, прервавший долгий поцелуй, со всей своей нежностью и любовью к Милле смотрит в его глаза, широко улыбается и тихо шепчет: — Я дома… Я вернулся, родной…Смеяться без всяких "но" Любить без знаков вопроса Так жить - это того стоит! Я держу тебя в объятиях И больше никогда тебя не отпущу... Lacrimosa - Keine Schatten mehr