Северо-запад, юго-восток

Там, где раньше тигры срали, Мы построим магистрали. Приезжай ко мне на БАМ, Я тебе на рельсах дам.

Посмеялся над собой Меркулов гораздо позже, а тогда, в октябре двадцать второго, он был слишком расстроен и зол, чтобы понять, что делает неправильно абсолютно всё, и вовремя остановиться. — "Ирга"?! — переспросил он с отчаянием. — Вы шутите! Это та же целина! Что это за команда, ВХЛ?! Сергеев развёл руками. — Это решение генсека, Саша, — сказал он. — Идея была Славина. ВячеславАндреича. Нас с Димой даже не слушали. Меркулов вскочил, схватился за лицо, прошёл по кабинету, заваливаясь набок на поворотах. Это была катастрофа: переехать из Москвы в Иркутск, буквально на край света, играть за только что созданную команду, собранную с миру по нитке, не имеющую шансов не то что победить, а даже выйти в плей-офф. Ему, Меркулову. Капитану сборной, выигравшей юбилейную Суперсерию с Канадой. — Саша, — позвал Сергеев и замолчал: он сам закончил играть пару лет назад, ему ничего не надо было объяснять. Меркулов остановился спиной к нему, глядя невидящими глазами сквозь дверь. — Есть шанс, что меня вернут до плей-офф? — спросил он, с трудом справившись с желанием пнуть этажерку. — Не знаю, — Сергеев помолчал. — Саша, извини за бестактность, но чем ты так разозлил Соснина? В один день получить повышение в звании и уехать в ссылку — это уметь надо. — Я умею, — буркнул Меркулов, вспомнил, как Макаров говорил, что провёл три года в Хабаровске как раз по решению Соснина, и окончательно пал духом. — Мы что-нибудь придумаем, — пообещал Сергеев. — Держись, Саша. "Иргу" Костромитин тренирует, он мужик неплохой, вы должны сойтись. — ЦСКА с ними ещё не играл, да? — Меркулов нехотя вернулся к столу и сел, сгорбившись. — В конце октября у них выезд по европейской части, — Сергеев бросил взгляд на календарь, улыбнулся с виноватым сочувствием. — Так что увидимся скоро. — Да, — Меркулов тоже посмотрел на календарь и сбился на неофициальный тон: — Федь, отправь меня поездом, а? Хоть нажрусь по дороге. — Я договорюсь, — кивнул Сергеев. "Сокол" по Транссибирскому скоростному пути шёл от Москвы до Иркутска двое суток с небольшим. Памятуя о том, что погоны отвлекают внимание от лица, Меркулов поехал в военной форме, сдав баул в багажный вагон и увязав клюшки в бесформенный чёрный пакет. Идея себя оправдала, сосед по купе, иркутский инженер Женя, и вправду его не узнал и сначала скис, увидев форму, затем обрадовался, когда Меркулов выставил бутылку "Кремлёвской". — Правильно мыслишь, лейтенант, — Женя потер руки. — Зачем ещё поездом ездить, когда самолёты есть. Сейчас закусь сообразим! Пожалел Меркулов только о том, что пропускает матч СКА с горьковским "Торпедо", они играли, пока "Сокол" находился между вышками вещания сотовых операторов, и Меркулов, уже изрядно набравшийся, увидел лишь последние минуты третьего периода, когда СКА в лице Остапчука забил четвёртую безответную шайбу в ворота горьковчан. — Опа, опа, что там? — Женя залез ему через плечо. — Илюха жжёт, — ухмыльнулся Меркулов. — Он крутой! — Мутный он какой-то, — засомневался инженер. — То есть, да, вообще ленинградцы молодцы, но Остапчук... — Что — Остапчук? — набычился Меркулов. Женя вытаращил на него глаза. — Ты где был-то всё лето? — спросил он. — За Полярным кругом, или куда у нас ещё интернет не провели? Не слышал, как он Меркулова полоскал? Экран сотового погас. Меркулов отложил телефон и встал, испытывая одновременно гнев и неловкость, сверху вниз посмотрел на собеседника, а потом махнул рукой, сказал: — Иди ты к чёрту! — и вышел из купе, хлопнув дверью. В коридоре было прохладно, темнота снаружи превращала окна в зеркала. Меркулов прислонился лбом к стеклу, закрыл глаза, взялся за поручень. Остапчук говорил, что поедет в дисбат, если они проиграют, и Меркулов бился с канадцами не только за страну, но и за Илью, и вот теперь в дисбат — фактически! — едет он, а Илью всё так же держат за саботажника и врага народа. Глупо было рассчитывать на хороший исход. Для таких, как они, никогда ничего не изменится, и наплевать, что статью отменили в восемьдесят первом, и даже лучше, что их развели по разным концам страны: не будет соблазна прыгнуть в "Ласточку" после тренировки и уже в полночь быть в Ленинграде, чтобы провести вдвоём хоть пару часов. В окне мелькнули и пропали огни какого-то населённого пункта. Меркулов выпрямился, подумал поздравить Илью с победой, сунул руку в карман и вспомнил, что оставил телефон в купе. Пришлось возвращаться. — Ну, ты чего? — поприветствовал его инженер Женя. — Нашёл, на что обижаться, как дитё малое! Давай, садись, я тебе расскажу, что там было! — Не надо, — отказался Меркулов, взял телефон, написал Остапчуку поздравление в эхо-конференцию и едва успел отправить: связь снова пропала, "Сокол" покинул зону покрытия вышки. — Ну, как хочешь, — Женя не обиделся. — Ты, кстати, зачем в Иркутск-то едешь? Я вот домой, в Москву на выставку отправляли, ну и насчёт весеннего авиасалона договорились заодно, крутяк будет, вот послушай меня!.. Меркулов пил и слушал, радуясь, что инженер не требует развёрнутых ответов и комментариев; они прикончили вторую бутылку и наконец улеглись, Женя продолжал говорить в темноте, пока не заснул на середине фразы, и Меркулов усмехнулся и тоже позволил себе заснуть, положив телефон под шею, чтобы почувствовать вибрацию, если — когда! — появится связь и придёт ответ Остапчука. На вокзале его должны были встречать. Меркулов распрощался с Женей, так его и не узнавшим, получил напоследок визитку и пожелание удачи, забрал баул и медленно пошёл по перрону, выглядывая кого-нибудь с табличкой, но вместо этого ему навстречу шагнул высоченный хмурый парень в клубной куртке "Ирги". — Привет, Саша, — сказал он. — Я Толузин. — Привет, — Меркулов переложил чехол с клюшками и ответил на рукопожатие. — Ты единственный, кто узнал меня в фуражке. — Я именно тебя ждал, — Толузин не улыбнулся. — Пойдём, нам сюда. У него была "девятка" цвета мокрого асфальта, не новая, но ухоженная, с застеленным плёнкой багажником. Толузин помог Меркулову погрузить вещи, захлопнул багажник, сел за руль. — Толузин, — повторил Меркулов. — А зовут как? — Андрей, — Толузин покосился на него, хмыкнул и добавил: — Я капитан "Ирги" вообще-то. Меркулов помолчал. — Мне должно стать стыдно? — спросил он в итоге. — Да, я понятия не имею, с кем буду играть. Я с июня не в курсе новостей. И с июня же меня интересовал только один список: сборной на Суперсерию. — Конечно, — Толузин кивнул. — Как иначе. Он указал на панель перед Меркуловым. — Возьми. Программка с крайнего матча. Хоть состав посмотришь. Несколько секунд Меркулов колебался, затем неохотно открыл брошюру. Он почувствовал некоторое облегчение, обнаружив, что знает примерно треть игроков "Ирги" по чемпионатам КХЛ, а большая часть оставшихся была молодняком вроде Сойкина, особого подвоха от них Меркулов не ждал. Обзоры он пропустил, ещё раз пробежался глазами по списку, сопоставляя имена с лицами, перевернул программку и хотел положить обратно на панель, но увидел на задней обложке расписание домашних игр на октябрь. — Вы завтра играете? — уточнил он, ожидая услышать в ответ, что матч перенесли, но Толузин снова кивнул. — С "Нефтехимиком". — И ты накануне игры сам едешь встречать кого-то на вокзал? — Меркулов воззрился на него с искренним недоумением. — Вместо тренировки?.. — Евгений Вячеславович разрешил, — Толузин пожал плечами. Меркулов не нашёлся с ответом. До Ангары они ехали молча, Толузин даже не включил музыку, хотя магнитола в машине была настроена на местную станцию УКВ, девяносто и восемь. Он снова заговорил, когда они въехали на мост, и Меркулов невольно задержал дыхание, увидев сверкающую на солнце реку. — У нас хорошо, — произнес Андрей неожиданно миролюбиво. — Ребятам понравилось, кто к нам в этом году пришёл. — К вам все в этом году пришли, — Меркулов фыркнул, оглянулся: — А ты местный? — Большинство — местные, — поправил Толузин. — Так или иначе. Вот тебя мы не ждали, — добавил он после паузы. — У нас некомплект защиты, а не нападения. — Да я к вам тоже не рвался, — Меркулов откинулся на спинку сидения, раздражаясь. — Но меня не спрашивали. — И нас, — поддержал Толузин. — Давай друг друга потерпим, мы в одинаковом положении. "Нет, — возразил Меркулов мысленно. — Не в одинаковом. У вас ничего не отбирали". У них с Ильёй была всего одна ночь между крайним матчем Суперсерии и визитом в Кремль, а после Кремля всё закончилось, ещё в Кремле закончилось: у Соснина вытянулось лицо после просьбы Меркулова, он перешёл к следующему игроку сборной, а Меркулов остался улыбаться через силу для оператора трансляции и надеяться на лучшее. Лучшее обернулось Иркутском. — Если позволишь дать тебе совет, — начал Толузин. Меркулов взглянул на него исподлобья. — Ну? — сказал он хмуро. — Прими снотворное и ложись спать, — Толузин постучал по часам на панели. — За тобой завтра кто-нибудь зайдёт около восьми, но тебе будет казаться, что три часа ночи. Первые дни тяжело, что-то вроде акклиматизации. Будет всё время в сон клонить. Совет был дельным, но Меркулова взбесило продолжение. — За мной не надо заходить, — процедил он. — Я сам доберусь куда угодно на такси или общественным транспортом. — Не сомневаюсь, — на этот раз Толузин усмехнулся. — Но лучше всё-таки дождись. Скорее всего, это политрук будет. Он высадил Меркулова перед общежитием, постоял, разглядывая его с ног до головы, потом решился, предупредил: — Саша. Ребята не особо в восторге от твоего приезда. Постарайся не заводиться, ладно? — Первые дни тяжело, — процитировал его же слова Меркулов, ухмыльнулся невесело. — Да. Спасибо. Я учту. Он выдержал натиск коменданта общежития, получил свою порцию поздравлений и восторгов и расписался на титульном листе календаря с фотографиями игроков ещё "Ангары", прямо над портретом всё того же Толузина. Вместе с ключом от комнаты ему выдали магнитную карту от входной двери здания ("После двадцати двух — только по карте"), вручили информационный листок. Меркулов кивал и улыбался, затем поднялся в комнату, запер дверь и растянулся на кровати, не сняв форму и бросив фуражку на пол. Почтовый ящик эхо-конференции ломился от сообщений. Ему писал Илья, писали Петренко и Сойкин, Сергеев, мама, брат и много кто ещё. Никому из них Меркулов сейчас отвечать не хотел, открыл только ветку общения с Остапчуком и отослал короткое: "Доехал. Пиздец. Расскажу позже". Поддерживало его то, что ничего другого он не ждал. Толузин говорил о первых днях, но Меркулов представлял, что адом будет всё его пребывание в "Ирге" от начала и до конца, и готовился просто выживать, чтобы рано или поздно заслужить прощение генсека и вернуться в ЦСКА. Тяжело поднявшись, он снял форму и повесил на плечики в шкаф, принял душ, запил снотворное остатками минералки из поезда. В кармане с бутылкой нашлась и визитная карточка Жени, Евгения Суренского, бригадного инженера отдела эксплуатации ИАЗ ПАО "Иркут" (чем бы это ни было). Меркулов покрутил её в руках и бросил в мусорное ведро. Встречаться снова с человеком, который хаял Илью, ничего о нём не зная, он определённо не собирался. Иркутский политрук Никитенко водил зелёный УАЗ "патриот" в комплектации "тайга", Меркулов дарил такой же своему отцу пару лет назад. Пахло в салоне неприятно, Никитенко извинился за это и добавил: — На охоту ходили на той неделе, сдал в автосервис на чистку, а они перемудрили со своими парфюмериями. — У меня отец раньше уток стрелял, — невольно откликнулся Меркулов. — А я как-то не заинтересовался. Никитенко заулыбался. — Я не по птицам, — сказал он. — Кабана привезли. Здоровый, зараза, чуть не застряли с ним в лесу, так просели. Меркулов кивнул. Он удивился сперва разговорчивости Никитенко (ни Ерёменко, ни Клочков этим не отличались), но по пути из военкомата, где Меркулова поставили на учёт, в паспортный стол Меркулов поймал себя на том, что рассказывает Никитенко о ЦСКА, и усмехнулся про себя: разговорчивый, как же. Просто у всех свои методы ведения допроса. Скрывать Меркулову в любом случае было нечего или почти нечего, но о причинах перевода Никитенко его не спрашивал, зато интересовался Канадой и Скандинавией, поделился: — "Ирга" только после Нового года выезжает. Пока визы оформят... Меркулов снова кивнул. Дело было не в визах. "Иргу" сформировали внезапно, в прошлом сезоне даже слухов не ходило, только перед чемпионатом мира объявили, что в следующем сезоне в КХЛ войдет Иркутск. И, разумеется, никто не выпустит хоккеистов из Союза без проверки, а вот на это уже нужно время, всё-таки не первоочередная задача для органов безопасности. — Если Антона выпустят вообще, — неожиданно закончил Никитенко. — Волкова? — уточнил Меркулов. — А что не так? — А ты ещё не знаешь? — Никитенко пожал плечами, сбросил скорость, въезжая на парковку здания ГУВД. — У Антона судимость, погашенная, но из-за неё у него масса неприятностей. Он вздохнул и сменил тему. Новость Меркулова не слишком заинтересовала: хоккеисты тоже люди, бывали приводы по малолетке, бывали и драки, и автомобильные аварии по их вине, ничего особенного. Правда, что такого надо сделать, чтобы после этого ставили под сомнение твой выезд из страны?.. Он забыл об этом на входе в паспортный стол, когда вместо собственно паспорта у него взяли автограф. Никитенко водил его по этажам, Меркулов быстро потерялся и покорно следовал за ним, подписывал и заполнял под диктовку нужные для регистрации формы. — Мы пришлём справку в администрацию клуба, — пообещала девушка в секретариате. — Какую справку? — шёпотом спросил Меркулов, когда они вышли из кабинета. — О временной регистрации, — ответил Никитенко. — Им нужно запросить ФМС, чистая формальность, но вот её избежать невозможно. Не гуляй до тех пор по ночам, чтобы патруль не заинтересовался. Меркулов посмотрел на него с сомнением: патруль?.. Гулять по ночам?.. — но спорить не стал. Часы в вестибюле показывали начало первого. Никитенко тоже на них посмотрел, задумался, затем объявил: — Поедем обедать. Потом я тебе город покажу, а к пяти, когда ребят с базы заберут, посмотрим базу, чтобы ты знал, куда идти завтра. Возразить Меркулов снова не решился, да и что бы он сказал? Что у него свидание в эхо-конференции?.. Ещё объяснить, с кем, и начало иркутской карьеры можно считать состоявшимся. Вместе с завершением её же. Как будто мало генсека. — Извините, Павел Борисович, — Меркулов вытащил телефон в машине. — Напишу сообщение только. — Девушке? — Никитенко подмигнул. — Маме, — соврал Меркулов. Он боялся, и от этого ему было муторно и тоскливо. Он всегда говорил правду, не видел смысла в другом, всё равно шила в мешке не утаишь, да и характер не давал сдержаться, но теперь следовало взять себя в руки, если не ради себя, то для безопасности Остапчука. — Мама — это святое, — согласился Никитенко и замолчал, позволив Меркулову сосредоточиться на сообщении. Остапчук поменял визитку в эхо-конференции, поставил снимок с Суперсерии. Меркулов улыбнулся и закусил губу, набрал: "Привет. Не смогу позвонить сегодня, прости: политрук и обзорная экскурсия. Напиши завтра, как проснёшься. Фотка — огонь!" — Родные не расстроились, что тебя в "Иргу" перевели? — как бы между делом полюбопытствовал Никитенко. — Расстроились, что "Иргу" не в Тагиле основали, — Меркулов усмехнулся. — Ну, так-то я не сильно дальше от них стал. Всё равно только весной теперь увидимся. Он сразу понял, что ляпнул лишнего. — А как же Новый год? — не наигранно удивился Никитенко. — Разве ты домой не поедешь? — Я... в Ленинград поеду на Новый год, — с заминкой ответил Меркулов. — Ну, наверное. Если сложится. Он задержал дыхание в ожидании следующего вопроса, но ему повезло: Никитенко не стал допытываться, поделился: — Я однажды только в Ленинграде был, когда экзамены сдавал. Как раз в белые ночи попал. Видел, как у них мосты разводят? Меркулов помотал головой. — Красиво, — Никитенко вздохнул, пошутил: — Привези мне магнитик новогодний, если всё-таки поедешь! — Обязательно, — пообещал Меркулов. За обедом он ловил на себе пару раз пристальный взгляд Никитенко и старался следить за тем, что говорит, и это стремительно портило ему настроение и заставляло раздражаться. — Саша, ты меня боишься? — спросил Никитенко внезапно. — Ты думаешь, я тебя проверяю? — А разве нет? — буркнул Меркулов в ответ. — Нет, — Никитенко помолчал. — Я с тобой знакомлюсь. Если ты вдруг не захочешь отвечать, если я влезу в твои личные дела, так и скажи. Моя задача — политпросвет, а не запугивание игроков. Меркулов внутренне усмехнулся: действительно, Ерёменко вот тренера запугивал, а не сборников. Он пожал плечами. — Я не боюсь, — соврал он снова, добавил в сердцах: — Чего мне теперь бояться-то? Дальше не сошлют. Никитенко продолжал смотреть на него. — Так ты считаешь, что тебя именно сослали? — уточнил он. Меркулов наклонился вперёд. — А вы правда считаете, что перевод из ЦСКА в Иркутск — награда?! — произнёс он с расстановкой, с трудом сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. Теперь уже пожал плечами Никитенко. — Я, например, люблю свою работу, — произнёс он без улыбки. — Я делал бы её где угодно. А ты — нет?.. Меркулов выпрямился. "Так будет всегда", — крутилось у него в голове. Он никогда не сможет сказать, с кем встретит Новый год, кому звонит и пишет сообщения в час дня, почему ему так важно жить в московском часовом поясе, а не на другом конце страны. Он поморщился и махнул рукой. — Не в этом дело, — сказал Меркулов с досадой. — Но — да. Я не хочу отвечать. К половине седьмого Никитенко привёз его в арену ЛСК "Зимний", где Меркулова уже ждал пропуск и очередная группа желающих получить автограф. — Павел Борисович, а где программки продают? — спросил Меркулов неловко. Обед они закончили в молчании, Никитенко оттаял лишь через полчаса езды по городу; водить машину ему нравилось, за рулём он расслабился и снова начал шутить, и Меркулов изо всех сил старался вернуть себе его расположение, но так и не понял, получилось ли. — Возьми в ложе, — предложил Никитенко. — Или ты непременно хочешь купить? Лучше на благотворительность кинь, — он указал на стеклянный ящик недалеко от входа. В арене ЦСКА тоже стояли такие и тоже от "АдВиты", Меркулов и остальные всегда опускали в прорезь хоть что-то, проходя мимо, и Петренко как-то упомянул между делом, что взносы от хоккеистов превышают сборы где-нибудь в отдельно взятом отделении Сбербанка или почты. По служебной лестнице они поднялись в ложу. Вид на лёд был отличный. Меркулов остановился в проходе, глядя, как разминается "Ирга", нашёл Толузина, затем Пашку Нойманна, знакомого Меркулову по ярославскому "Локомотиву". — Программка, — Никитенко вложил ему в руку буклет. — Оставляю тебя, Саша. Захочешь уйти — возьми такси, на стоянке всегда кто-нибудь дежурит. Увидимся, наверное, на следующей неделе, или ты заходи, если будут вопросы, я на базе три дня в неделю точно. — Спасибо, Павел Борисович, — Меркулов помолчал. — Вы извините... Никитенко покачал головой. — Надеюсь, ребята тебе понравятся, — сказал он, улыбаясь. — Хорошего вечера и спокойной ночи, Саша. — До свидания, — уже в спину ему отозвался Меркулов. Он сел в углу возле ограждения, не пытаясь спрятаться от камер, смотрел на "Иргу", пока они не ушли со льда, потом открыл программку, сложил листы пополам, чтобы видеть только лица и номера, и вспоминал фамилии. Кроме Нойманна он неплохо знал по КХЛ Серёгу Чурилина из "Ак Барса" и хуже, но все-таки помнил Макса Кулькова из "Сибири" и Тимура Ставицкого из "Салавата Юлаева". От Ставицкого, кстати, Меркулову в прошлом сезоне хорошо досталось, когда Тимур взял его на силовой приём, и Меркулов, несмотря на больший вес, улетел в борт и долго приходил в себя на скамье запасных. Остальных иркутян он заучивал вчера по сайту "Ирги", пока не подействовало снотворное, и теперь с удовлетворением отметил, что запомнил всех, нахмурился, дойдя до Волкова. "Судимость у Антона", — сказал Никитенко. Волков на фотографии выглядел недружелюбным, но в целом довольно спокойным и безопасным. Что он мог сделать такого, что дело вообще дошло до суда?.. Дверь ложи распахнулась, Меркулов оглянулся, краем глаза заметив движение, и встал: между рядами прошли три молодые женщины. Растерялись они ничуть не меньше него. — Здравствуйте, — первой нашлась рыженькая, одетая в домашнюю игровую сетку, но не "Ирги", а "Ангары". — Вы — Саша Меркулов, да? А я — Катя Окарина. Она протянула руку, и Меркулов осторожно её пожал. — Привет, — ответил он, сморгнул. — Лена, — сказала та, что выглядела постарше остальных. — Власова. — Привет, — повторил Меркулов, кивая как китайский болванчик. — А я Дарья Иванова, — улыбнулась последняя. — Очень приятно познакомиться, Саша. Мы все за вас болели во время Суперсерии, так волнительно было! — Спасибо, — Меркулов сглотнул, спохватился: — Мне тоже приятно. Познакомиться. От неловкой паузы в светской беседе их спас голос диктора. — На лед приглашается стартовая пятёрка команды "Нефтехимик", Нижнекамск! — А вы сегодня приехали? — спросила Катя. На рукаве у неё был номер девяносто пять, как у Окарина сейчас, что Меркулова не удивило: "Иргу" ведь создавали на базе "Ангары", её игроки и выбирали первыми. — Вчера, — сказал он, не садясь, чтобы потом не вставать снова на гимн, добавил зачем-то: — Меня Андрей Толузин встречал. Катя заулыбалась. — Андрюша такой, — подтвердила она. — Он ответственный. Я его сто лет знаю, с детства практически. — На лед приглашается стартовая пятёрка команды "Ирга", Иркутск! — объявил диктор. — Ворота защищает Антон Волков, номер четвёртый! Лена и Дарья тоже спустились к ограждению. — Защитники: Павел Нойманн, номер двадцать восьмой, и Сергей Власов, номер восемнадцатый! Женщины активно захлопали. "Власова, — запоздало сообразил Меркулов. — Конечно". — Нападающие: Андрей Толузин, номер девяносто второй, Валерий Окарин, номер девяносто пятый, и Владимир Поскрёбышев, номер девяносто шестой! Меркулов невольно улыбнулся. — Номера нарочно кучкой? — наклонившись, поинтересовался он у Кати. Она улыбнулась: — По году рождения же, — сказала она. — Вова меня с ними и познакомил. Мы в одном классе с ним учились, а они все жили в одном дворе. — Надо же, — Меркулов усмехнулся, не зная, что ещё на это ответить. — Звучит государственный гимн Советского Союза! Катя прижала руку к сердцу. Меркулов покосился на неё, на остальных: они пели гимн под музыку, и ему стало неловко, что он не поёт, он открыл рот, но так и не произнёс ни слова. Садиться сразу он тоже не стал, оперся локтями о перила, наблюдая за игрой, и к концу периода вынужден был признать: созданная на базе ВХЛ или нет, "Ирга" была сильнее "Нефтехимика". — Ну, как вам, Саша? — полюбопытствовала Дарья в перерыве. — Не скучно? — Нет, — Меркулов покачал головой. — Волков божит. Он всегда такой? — Почти всегда, да, — Катя серьезно кивнула. — Тоша замечательный. Валера говорит, они наполовину благодаря Тоше три года подряд Братину выигрывали. — Три года подряд?.. — повторил Меркулов. Спрашивать у женщин про судимость Волкова он не стал, не захотел им, сияющим, портить настроение. "Ирга" выиграла у "Нефтехимика" всухую; женщины обнялись, Катя, как самая смелая, обняла и Меркулова, предложила: — Саша, пойдёмте вниз, подождём ребят? — Мне не велено, — развел руками Меркулов. — Завтра буду знакомиться. Можете от меня поздравления передать. — Непременно, — серьёзно кивнула Катя. — Удачи Вам в Иркутске. Вам тут понравится, у нас очень хорошо! Меркулов вымучил из себя ответную улыбку, распрощался, спустился на стоянку и уже в такси вышел в эхо-конференцию. "Ну и как политрук? — написал Илья. — Страшно по тебе скучаю. Как команда? Как устроился? Позвони мне завтра, мне нужно что-то побольше, чем "пиздец"!" В ответ Меркулов отправил ему пару снимков своей комнаты в общежитии, а доехав, сделал то, что собирался ещё накануне: вытащил из бумажника фото, выпрошенное у Остапчука ещё до отъезда в Канаду, и приколол между столом и изголовьем кровати. — Ничего, Илюх, — сказал он шёпотом. — Я справлюсь. Если кто и может, то именно я. — Ты нам не нужен, — поприветствовал его с утра Окарин. Звено Толузина присутствовало в полном составе, и если Поскрёбышев едва поднял голову, то Окарин наехал на Меркулова с порога. — Валера, прекрати сейчас же, — одернул Толузин. — Саша, любое место из свободных — твоё. Под пристальными взглядами Меркулов прошёл вдоль стены, поставил сумку в первую же незанятую секцию, ещё раз сказал, теперь конкретно соседу: — Привет. — Привет, — откликнулся настороженный Малинин. Меркулов распаковался, стараясь как можно меньше стоять ко всем спиной, и постепенно разговоры в раздевалке возобновились. Окарин вернулся на своё место (почти напротив Меркулова), сел, что-то тихо сказал Толузину. — Я не знаю, — отпёрся тот тоже вполголоса. — Подожди, Карин. Всё увидим. Нойманн пришёл с Потаниным, Потанин на ходу что-то доедал, запивая молочным коктейлем, Нойманн нёс обе сумки, свою и его. — Санёк! — обрадовался он, скинул сумки и обнял Меркулова. — Здорово. Как долетел? — Он ехал, — ввернул Окарин едко. — Поездом. Не доверяет иркутскому авиапрому. — Саня не суеверный, — отмахнулся Нойманн, ухмыльнулся. — Саня бухал. Что я, не знаю, зачем железкой ездят? Меркулов усмехнулся в ответ, начиная оттаивать. Потанин смотрел на него с любопытством, не выпуская свой коктейль, потом спохватился, протянул руку. — Кирилл, — сказал он. — Потаня он, — поправил Толузин, улыбаясь, пожал плечами: — Саша, его Кириллом в жизни никто не называл, не пытайся, тебя не поймут. Потанин ни капли не смутился, напротив, расцвёл, развёл руками. — Я тут ни при чём, — сообщил он. — Да ты никогда ни при чём, — снисходительно согласился Окарин. Потанина в команде определенно любили, Меркулов убедился в этом, когда Окарин добавил: — Опять всякую гадость хлещешь? — Белок и углеводы, никаких консервантов и Е! — запротестовал Потанин. — Хочешь? Он протянул стакан Окарину, тот засмеялся, качнул головой. — Что я, зверь какой, детей обирать, — отказался он. — Пей на здоровье, молодой растущий организм! Меркулов ждал, что хотя бы Нойманн спросит, как вышло, что из ЦСКА его перевели в "Иргу", но и Нойманн любопытства не проявил, и если сначала Меркулова это обрадовало, то теперь напрягло: люди не интересуются, когда уже знают, но что они могут знать? Кто и что им сказал?.. Косились на него в меру, как на любого новичка, специально не избегали, но и не подходили без необходимости; впрочем, разговоров во время тренировки практически и не было, в "Ирге" хоккеистов не жалели, нагрузка была не меньше чем в сборной. Марис Балодис, тренер по физической подготовке, не делал никакой разницы между опытными игроками КХЛ и пацанами из молодёжки, гонял всех одинаково интенсивно и требовал полной отдачи. Меркулову он особого внимания не уделил, посмотрел бегло, кивнул и пошёл дальше, потом вернулся, спросил с лёгким латышским акцентом: — Саша, кто ставил вам реабилитационную программу? — Рожков, — Меркулов опустил штангу, выдохнул. — Дмитрий Анатольевич. Тренер ЦСКА по ФП. Балодис снова кивнул, поблагодарил и сделал ему знак продолжать. Меркулов взялся за гриф и поймал на себе взгляд Толузина, но Андрей сразу отвернулся, заставив Меркулова насупиться. Ему захотелось подойти и спросить, в чём дело, он с трудом сдержался, но хорошего настроения ему это не добавило; после тренировки он собрался одним из первых и оглянулся без энтузиазма, когда его окликнул Чурилин: — Сань, ты куда сейчас? — В общагу, — буркнул Меркулов. — А что? — Хотели тебя на обед позвать, — Чурилин указал на себя и Кузьмина. — Можно тут поесть, можно в столовую рядом сходить, они тоже под нашу диету заточены. В другое время Меркулов согласился бы, но не сейчас: судя по вторым часам на экране сотового, в Ленинграде вот-вот должен был проснуться Остапчук, и если Меркулов не вернётся сейчас в общежитие, разговор отложится до позднего вечера. Объяснить это он тоже не мог, разумеется. — Я в общагу, — повторил он неловко. — Серёга, извини. Чурилин помолчал. — Ну, ладно, — он развел руками. — Как хочешь. Тогда позже увидимся. От общежития базу "Ирги" отделяло буквально два двора, так что Меркулов успел: сообщение в эхо-конференцию упало в тот момент, когда он уже запирал изнутри дверь комнаты. "Привет, — писал Остапчук. — У нас — доброе утро". Меркулов набрал его с планшета и включил камеру, поставил на стол. Остапчук ответил почти сразу, сначала на экране мелькнула кафельная стена, потом он тоже закрепил телефон на полке, наклонился к экрану, держа во рту зубную щётку. — Теперь-то, — сказал он, вытащив щётку и стерев след пасты со щеки, — ты познакомился с командой. Как оно? — Нормально, — Меркулов смотрел на него и улыбался. — Всё хорошо. — Да? — усомнился Остапчук. — А мне кто-то писал, что пиздец. Ты передумал, они исправились? Он прополоскал рот, сплюнул в раковину и исподлобья взглянул в камеру. — Саша, не зависай, — попросил он. — Да ну их, — отмахнулся Меркулов. — Нормально всё, Илюх. Ну, что со мной будет? Не сожрут же. Ну, нальют клея в коньки, подумаешь. Он убедил не только Остапчука, но и себя самого и даже проверил коньки украдкой, прежде чем надевать, но с ними и с прочей амуницией всё было в порядке, и Меркулов вышел на лёд спокойный и уверенный в себе. Костромитин поставил его в звено Окарина, Окарин прокомментировал это, выразительно закатив глаза, стоило Костромитину отвернуться; Поскрёбышев, оставшись не у дел, вздохнул, но спорить не стал, натянул серую сетку и уехал к борту. Большую часть тренировки он так и просидел на лавке, положив подбородок на руки, оживился, лишь когда к нему подсела молодая женщина в спортивном костюме "Ирги" и косынке в цветочек. Меркулова она едва удостоила взглядом, зато помахала рукой остальным. Окарин послал ей воздушный поцелуй, Толузин, ухмыльнувшись, щёлкнул его по шлему. — Кто это? — полюбопытствовал Меркулов. — Не твоё дело, — вежливо сказал Окарин. — Валера, уймись, — осадил Толузин снова. — Добром прошу. Саша, это Вера, наш маскот. Окарин поднял брови, но промолчал. Расспрашивать дальше Меркулов не стал, чтобы Окарина не провоцировать, сосредоточился на тренировке и удостоился в конце похвалы от Костромитина. — Очень хорошо, Саша, — сказал тот. — Думаю, дело пойдёт. Толузин с Окариным переглянулись. — Мы не успеваем, Евгений Вячеславович, — произнёс Толузин. — Ничего, — Костромитин похлопал его по плечу. — Нагоните. Я в вас верю. — Спасибо большое, — пробормотал Окарин ему вслед. — Луз, это пиздец. Можно, я в защиту перейду? — Что не так? — Меркулов насупился. — Есть претензии? — Саша, мы не успеваем за тобой, — терпеливо повторил Толузин для него. — Ты не видишь? — Ну так успевайте, — буркнул Меркулов. — Что мешает-то? Окарин снова посмотрел на Толузина. — Да ничего, в самом деле, — согласился он насмешливо. — Ладно, герой. Мы тебя поняли. Он медленно покатил к калитке, перехватив клюшку за середину. Толузин вздохнул и покачал головой. — Зря ты так, Саша, — сказал он. — Ну да ладно. Как-нибудь разберёмся. Меркулов открыл рот, но так и не заговорил, кивнул и тоже поехал к выходу с площадки. Теперь он был более чем готов поужинать в компании, но предлагать было некому: Чурилин, едва выйдя из душа, кому-то позвонил, ходил по раздевалке, держа телефон плечом, и сосредоточенно слушал, только соглашался время от времени или переспрашивал: — Что? Повтори, ты пропадаешь. Нойманн на прямое предложение растерялся, развёл руками и неловко объяснил: — Сань, я домой собирался... Меркулов отступился, не желая навязываться, принял душ, неторопливо оделся, поглядывая исподлобья, как расходятся товарищи по команде. Одним из последних ушёл Волков; пока он одевался, Меркулов косился на него, пытаясь понять, что за татуировка у него на спине, и Волков бросил, проходя мимо: — Волчья стая. — Что? — опешил Меркулов. — Тату, — без улыбки ответил Антон. — Тебя ведь это интересует. Там волчья стая из пяти особей. — Великолепная пятёрка? — пошутил Меркулов. — А вратарь? — А вратарь — я, — отрезал Волков, перед зеркалом вставил себе в уши чёрные серьги-клыки и ушёл не прощаясь. В раздевалке остались Меркулов, Игорь Малинин и Макс Кульков. О Максе в прошлом сезоне ходили слухи, что его хочет забрать себе Ленинград, но, видимо, право первого выбора предоставили "Ирге". И Кульков оказался единственным, кто спросил: — Саня, а за что тебя сослали? Меркулов застегнул брюки. — С генсеком неудачно поговорил, — он повернулся, пожал плечами. — Не понравился. Кульков хмыкнул. — Хорошо ты ему не понравился, — согласился он. — Если тебя после Суперсерии выперли. Вы же сейчас Союзные герои. Кстати, орден дали? — Нет, — Меркулов нахмурился. — За что ещё? В звании повысили и всё. — Ну, не такое уж "и всё", — Кульков снова хмыкнул. — Но тем интереснее, чем ты ему не угодил, единственный из всей сборной. Меркулов отвёл взгляд. Он и сам не понимал, о чём попросил, пока ему не объяснил Остапчук. Илья, услышав, что Меркулов сказал генсеку, схватился за лицо и долго молчал, потом сказал: — Он тебя посадит, Саша. Ты не представляешь, на что замахнулся. Не представляешь последствия. — Но ты же сам говорил, что не хочешь скрываться! — возразил Меркулов. — Но я не пытался поставить на уши всю страну! — Остапчук подошёл и взял его за руки. — Сашка. Ничего. Мы что-нибудь придумаем. Страна сейчас за тебя, по крайней мере. Он искренне обрадовался, когда Меркулов сообщил, что едет в Иркутск. — Пять часовых поясов! — напомнил Меркулов хмуро. — Ерунда какая, — отмахнулся Илья. — Это решаемо. Будут выходные, есть самолёты. Есть лето, в конце концов. Он не разжаловал тебя и не сослал по статье. Побудешь декабристом немножко, потом пройдёт Чемпионат мира, и тебя реабилитируют. То же самое Меркулову сказал Петренко, провожая его на вокзал. — Без тебя плей-офф не торт, — он пожал Меркулову руку и хлопнул по плечу. — Держись, Саня. Они увидят, где ты должен быть на самом деле. Кульков всё ещё ждал ответа. — Не угодил вот, — Меркулов поморщился и наклонился за футболкой. Макс понял его правильно. — Ладно, не буду допытываться, — согласился он. — Хорошего вечера и спокойной ночи. Малина, ты опять за вахтёра? — Папа через полчаса заедет, — Малинин похлопал по сумке. — Я как раз философию дочитаю. — Учишься? — поинтересовался Меркулов. — Хочу экстерном сдаться, — отозвался Малинин. — За вышку прибавка к тарифу идёт. Мне пока актуально. Меркулов не придумал, что на это ответить. — Ладно, — сказал он. — Не буду тогда мешать. Удачи с учёбой. — Спасибо, — кивнул Малинин. На лёд в составе "Ирги" Меркулов первый раз вышел в матче с "Авангардом". С утра Костромитин собрал телефоны в коробку и унёс в свой кабинет, предупредил: — Саша, обедаем и спим мы здесь, тебе покажут. — Сюрприз, — ухмыльнулся Окарин. — Незадача, да, Саш? Меркулов даже не посмотрел в его сторону. Новость его не обрадовала, но и не выбила из колеи. Он отвык от такого обращения, да, но ещё помнил, что примерно половина лиги практикует изоляцию игроков перед важными матчами. Или перед любыми. — Это только для Омска или каждый раз? — спросил он у Малинина. — Каждый, — Малинин пожал плечами. — А на выезде? — На выезде в гостинице остаёмся. — Уже хочешь сбежать? Тебе настолько неприятно наше общество? — снова влез Окарин. На этот раз Меркулов поднял голову. Окарин смотрел на него в упор, и вместе с ним смотрела добрая половина команды, но придумать остроумный ответ Меркулов не смог, огрызнулся: — Да пошёл ты! Что ты ко мне прицепился? — Я? — Окарин развел руками. — Что ты, Саша. Слова больше тебе не скажу, раз тебя это так задевает. Толузин на этот раз его вслух не одёрнул, молча взял за плечо, заставил встать и вывел в коридор. Меркулов вытер лицо руками, пригладил волосы. Что он мог сказать? Что при разнице во времени между Ленинградом и Иркутском у него лишь два получасовых окна, когда они с Ильёй относительно свободны и могут пересечься?.. И что дальше? Объяснять, что их связывает?.. Он отвернулся, делая вид, что не замечает повышенного внимания к своей персоне, налил себе сладкого чая. Вернулся Толузин. Один. — Саша, пойдём, я тебе "казарму" покажу, — предложил он. — Чтобы ты знал. — Извини Валеру, пожалуйста, — добавил он уже в коридоре. — И сам не заводись. Это лишнее, правда. Нам всем просто нужно притереться. Меркулов с трудом прикусил язык, чтобы не ляпнуть, что следовало бы сказать это Окарину: Толузин уже сказал. И это вряд ли Андрея порадовало, учитывая их с Окариным многолетнюю дружбу. — Не буду, — пообещал Меркулов хмуро. Толузин кивнул. Он проводил Меркулова на второй этаж, распахнул дверь без признаков замка. — Поскольку ты пришёл последним, твоя койка — та, что осталась, — пояснил он. Меркулов обвёл взглядом два ряда кроватей, произнёс медленно: — Даже на выездах живут по двое... Толузин усмехнулся. — Видно, что ты не служил на самом деле. — А ты служил? — Меркулов посмотрел на него. — Здесь только спят, Саша, — Толузин не подтвердил, но и не опроверг. — Какая разница, где спать? — Никакой, — согласился Меркулов. Но ему было неловко, он поднялся после обеда в "казарму" одним из последних, разделся до белья и лёг под одеяло, пахнущее хвойным мылом, закрыл лицо локтем, убеждая себя, что после общей раздевалки и душа стесняться в принципе нечего, никто не стесняется же. — Спокойной ночи, — пошутил Серёжа Карамнов, второй вратарь. Кто-то щёлкнул выключателем, опуская плотные тёмные жалюзи на окна. В другом конце комнаты зашептались, Меркулов не понял, кто, но Толузин позвал: — Потаня. — Акела промахнулся! — просипел Окарин. Засмеялись сразу несколько человек. — Э-это не П-потаня, — заикаясь, признался Саша Рогожин, которого Меркулов до сих пор ни разу не слышал и теперь понял, почему. — Нехорошо получилось, — согласился Толузин. — Потаня, прости за поклёп. Алечка, приказ по роте: спать. Меркулов убрал руку с лица, выдохнул, пытаясь расслабиться. После Рогожина никто больше разговаривать не пытался, некоторое время как будто даже не шевелились; Меркулов закрыл глаза, взял себя за запястье, задышал ровнее, слушая пульс, чувствуя, как задрёмывает, и незаметно провалился в сон. Проснулся он от тихого разговора. — ...перебудишь, — предупредил Толузин. — Пять минут до будильника, — шёпотом ответил Мальцев. Он был правым краем четвёртого звена, но сегодня попал в заявку тринадцатым нападающим, а его место занял Поскрёбышев. — Серьёзно, Андрюх, что ты думаешь? Меркулов открыл глаза. Мальцев сидел на корточках возле кровати Толузина, Толузин приподнялся на локте и что-то обдумывал, хмурясь. — Мне всё равно, — добавил Мальцев. — А команде чистая выгода. Я бы ЕвгеньЧеславычу сказал. — Скажи, — решил Толузин. — Если показаний нет, он сам тебе запретит. А так — ты прав, нам чистая выгода. Он повернул голову, посмотрел на Меркулова, усмехнулся. — Я же говорил, перебудишь, — повторил он и спустил ноги на пол, нашаривая тапки. Меркулову было интересно, что предлагал Мальцев, но очевидно было, что перед матчем он это с Костромитиным обсуждать не станет — с Костромитиным-старшим, вообще-то, был ещё младший, Юра, центр всё того же четвёртого звена, — так что Меркулов переключился на более насущные вопросы и, наплевав на неписанный регламент, во время самостоятельной разминки в арене направился в расположение "Авангарда". Булочкин ему обрадовался, подмигнул: — Мы к тебе готовы, даже не надейся влёгкую Дениску укатать! — Посмотрим, — ухмыльнулся Меркулов. — Как вас встретили с Рябиной? На руках носили? — Ну, не без того, — Булочкин заулыбался. — А тебя разве нет? Как тебе тут? Как ты вообще тут оказался? Слухи сами себе противоречат, знаешь. — Догадываюсь, — Меркулов дёрнул плечом и внезапно придумал идеальное объяснение: — Коровин так решил. Ему виднее. — У, — протянул Булочкин. — Это да. Вячеслав Андреич знает что делает. От вранья и от воспоминания о Коровине у Меркулова появился горький привкус на языке, он напился воды в раздевалке, но избавиться от горечи не удалось. Он сплюнул, прежде чем выйти на лёд, огляделся, закладывая круг по "домашней" половине площадки. Трибуны были заполнены до отказа, Меркулов не увидел навскидку ни одного свободного места, и это его подбодрило: по крайней мере, в этом медвежьем углу ценят хоккей!.. Окарин больше до него не докапывался, сказал только: — Меркулов, на вбрасывании на конёк подальше встань, наезжаешь близко, мне неудобно. Это Меркулову было понятно, он кивнул и отъехал, оказавшись чуть позади авангардовца Подпалова. Окарин выиграл вбрасывание в точности ему на крюк, Меркулов принял и рванул к воротам, но завяз в омской защите и перепасовал шайбу Толузину, тот скинул на Нойманна и уже Нойманн от синей линии пробил Гостеву в домик. С начала периода прошло одиннадцать секунд. Толузин привёз шайбу на скамейку, показал Пашке и отдал администратору Волкову (Артёму, "Нет, не родственник"), тот надписал и спрятал в один из бездонных карманов своего жилета. — Можешь претендовать на "Секунду" регулярки, — Меркулов хлопнул Нойманна по спине. — Вот поэтому я и люблю играть с первым звеном, — отозвался Нойманн, ухмыляясь. — Всегда есть шанс. В перерыве Меркулов рассмотрел наконец маскот "Ирги", серую волчицу Коринку с номером "5" на спине. — А почему "Корина"? — спросил он у Нойманна же, выделив первую гласную. — Потому что не Корина, а Коринка, — укоризненно заметил Малинин, оборачиваясь. — Это то же, что ирга. — А это что-то значит? — удивился Меркулов. — Я думал, просто название. Как географическое. — Ирга — это ягода такая, — пояснил Нойманн. — Ты приехал поздно, а нас тут летом угощали. Вкусная, кстати. На это Меркулов не ответил, подумал с досадой, что он бы вообще не приезжал, если бы его спросили. Настроение испортилось моментально, несмотря на результативную передачу, а может, и благодаря ей тоже: как же, первое очко за иркутский клуб. Кто-нибудь обязательно поздравит, куда без этого. Как будто это невесть какая заслуга. Он разозлился ещё сильнее, когда во втором периоде Волков пропустил глупейшую шайбу. Частично, конечно, виновата была пара защиты Рогожин — Иванов: Саша-Алечка упустил нападающего, а Егор загораживал Волкову обзор, но и сам Волков откровенно прошляпил выход Новака и выставил ногу слишком поздно, шайба прошла под щитком, ударилась изнутри в раму ворот и отскочила обратно к коньку Антона. — Ну бля!.. — не сдержался Меркулов, сжимая руками борт. Волков своей ошибке тоже не обрадовался, тряхнул головой и отъехал в сторону, предоставив Рогожину вытаскивать шайбу из сетки и отдавать линейному арбитру. "Авангард" насел, почуяв кровь, а "Ирге" не хватало темпа для достойного ответа. Меркулов бесился, бестолково метался по площадке и не мог сидеть на скамейке; Толузин посматривал на него, затем остановился рядом, сказал: — Саша, нормально всё будет, не волнуйся. "Я не хочу нормально, — вспомнил Меркулов слова Остапчука. — Я хочу хорошо". Он перестал оглядываться на своё звено и сам наполовину подгадал, а наполовину создал удобный момент, перехватил шайбу и на этот раз вышел один в ноль, обвёл Гостева и забил легко, как на тренировке. Трибуны взревели, Меркулов вскинул руки — и получил в спину клюшкой от омского защитника. Злость, кипящая в нём последние минуты, наконец нашла выход. Меркулов развернулся и сбросил краги, поймал Сороку за сетку и ударил в лицо. Их растащили, разумеется, но Меркулов успел в кровь разбить Сороке губы и нос. Несколько секунд он переводил дух, ещё раздувая ноздри, затем подобрал краги и клюшку и хотел поехать на скамью штрафников, но арбитр покачал головой. — За грубость большим штрафом и дисциплинарным до конца игры штрафом наказан игрок команды "Ирга" Александр Меркулов, номер сорок седьмой, — объявил диктор. — За грубость малым штрафом наказан игрок команды "Авангард" Евгений Сорока, номер сорок четвёртый. — Большое спасибо, Александр Вадимович, — поблагодарил Окарин. Нойманн потёр шею, посмотрел на Меркулова, затем на Толузина, ещё разговаривающего с главным судьей. Со скамейки запасных вывалился Костромитин-младший, не спеша поехал в штрафной бокс отбывать большой штраф, и это пришибло Меркулова окончательно, он молча покинул площадку и ушёл в раздевалку, сел на свое место, бросив шлем под ноги. И меньше всего он ждал, что после такой выходки Толузин привезёт шайбу и ему. — Держи, — Андрей протянул её на раскрытой ладони. — Зачем она мне? — огрызнулся Меркулов, сгорая от стыда. В раздевалке стало тихо, словно все ждали другого ответа, но прежде чем Меркулов это осознал, стало поздно что-то менять: Толузин выпрямился, обхватил шайбу, словно хотел врезать ею Меркулову как кастетом, покачал в руке, кивнул. — Ладно, — сказал он. И бросил её в мусорное ведро. Звук этот снился Меркулову по ночам, потому что так началась холодная война, в которой налитый в коньки клей Меркулов счёл бы за окончательное и полное прощение. Впервые на своей шкуре он узнал, что такое бойкот, и впервые увидел, что бойкотировать можно и на льду. Теперь уже он пытался подстроиться под Окарина и Толузина и не особенно преуспевал в этом: играющие вместе больше десяти лет, они легко выключали его из любой комбинации, даже не навлекая на себя недовольство тренерского штаба. Шайбу Меркулов получал или случайно, или от защиты, но и защитники ему навстречу шли неохотно. Нойманн был единственным, кто вообще с Меркуловым заговорил на следующий день. — Зря ты так, — сказал он. — Я понимаю, тебе не нравится перевод, для тебя это ссылка. Но поставь себя на наше место. — "Ваше" место? — переспросил Меркулов, моментально вспыхивая. — Ты в "Локо" играл! Первая пятёрка на Западе!.. — И я хочу входить в первую пятёрку на Востоке, — перебил Нойманн, помолчал. — Саня, это вопрос личного выбора. Да, я приехал сюда добровольно, в отличие от тебя. Но ты уж сам реши, хочешь ты всё-таки играть или демонстрировать всем, как тебя обидели. Извини. Он отошёл, оглянувшись напоследок, неловко пожал плечами. Меркулов отвёл глаза. Вечером на ледовой тренировке Костромитин-старший отправил Мальцева наигрываться в защите, а в звено Чурилина поставил Потанина. Место Потани сперва занял Поскрёбышев; в таком составе "Ирга" провела последний домашний матч в серии, с минимальным счётом выиграв у "Трактора", но перед выездом Костромитин посовещался с Потоцким и вернул Поскрёбышева к Окарину и Толузину, опустив таким образом Меркулова во второе звено к Кузьмину. Решение тренера никто не комментировал. То есть, никто в "Ирге". — Что так? Не сработались? — спросил Петренко после матча. С ЦСКА "Ирга" тягаться не могла, правда, Меркулов в полной мере оценил мастерство Волкова, спасшего ворота тридцать семь раз из тридцати девяти. С площадки Антон уезжал медленно, Карамнов на скамейке взял у него шлем, клюшку и блин, и Волков не возражал, видно было, что ему нехорошо. Ворота Налимова остались неприкосновенны. — Ты не бил в полную силу, — упрекнул Петренко. Они стояли в коридоре. Меркулов ушёл со льда с хоккеистами ЦСКА, но заходить в раздевалку всё-таки не стал, это было бы неправильно; он обнялся со всеми и каждый второй уже успел сказать ему, что его не хватает, отчего у Меркулова набух ком в горле. На Петренко он рыкнул, Петренко только ухмыльнулся и похлопал его по плечу. — Но все-таки ты мог Стаса пробить, — повторил он. — Почему ты не стал? — Я не мог, — Меркулов покачал головой. — Это же Стас, куда мне. — С каких пор ты занимаешься самоуничижением? — удивился Петренко. — Сань. Ты мне не нравишься. — А я и не должен, — буркнул Меркулов. Петренко рассмеялся. — Да, и правда, — согласился он. — Главное, чтобы ты Илюхе нравился, — он понизил голос. — Как у вас? — Тебе-то что? — снова напрягся Меркулов. Вот теперь Петренко забеспокоился всерьёз. — Сань, ты чего? — спросил он, беря Меркулова за локоть. — Что там у вас творится? Я ж тебя знаю как облупленного, ты не из-за матча такой. — Такой, да, — повторил Меркулов, ухмыльнулся. — Не, Игорь, я в порядке. Серьёзно. Просто не привык ещё домой как в гости приезжать. Он вернулся в свою — гостевую! — раздевалку, когда все остальные уже заканчивали собирать вещи, поспешно выхлебал полбутылки воды и пошёл в душ. В крайней кабинке, прислонившись к стене, стоял Волков, Меркулов помедлил, вернулся, спросил: — Всё в порядке? — Тебе-то что? — не открывая глаз, отозвался Антон, эхом повторив самого Меркулова. — Ну, послезавтра "Локо", — Меркулов проглотил обиду, радуясь уже тому, что Волков вообще ответил. — Тебе в раму снова. — В раму Рама пойдёт, — Волков выпрямился, встряхнулся и уставился на Меркулова. Глаза у него были такие же чёрные, как у Остапчука, но напоминали не черешню, а стылые угли, готовые от любого дуновения вспыхнуть алым. — Чего тебе надо? Ты мыться пришёл? Иди мойся. Он завернул кран, замотался в полотенце, не вытираясь, и вышел, вода с волос стекала по спине, от движения мышц казалось, что волки готовятся к прыжку. Меркулов вздохнул и встал на его место. Вопрос Петренко ударил его под дых, потому что именно сейчас Меркулов не знал, "как" у них, и виной тому был его гол в ворота магнитогорского "Металлурга". Счет в матче открыли магнитогорцы, замотали Волкова, поймали "Иргу" на смене и влепили шайбу под перекладину; Поскрёбышев психанул и сел на две минуты за удар клюшкой, и в меньшинстве за него отомстил Окарин, распечатав ворота Львова от синей линии. После этого игра завязла, весь второй период возились в средней зоне, только в третьем, не желая доводить до овертайма, обе команды забегали, но как-то бестолково, безрезультатно. Поскрёбышев сел ещё раз, теперь за задержку руками, за две минуты до конца третьего периода, и Костромитин взял тайм-аут, вернул на скамейку Толузина с Окариным и выпустил Власова и Ставицкого — и с ними Потанина и Меркулова. — Саша, сможешь — забей, — сказал он. — Остальные — как обычно. К этому времени внешняя нежность Потанина Меркулова уже не обманывала: Потаня лидировал в "Ирге" по силовым приёмам, проводя их настолько грамотно и безупречно, что попадал в десятку лучших по КХЛ каждую игровую неделю. Чем он пока похвастаться не мог, так это забитыми шайбами, но Костромитин от него шайб и не ждал. Сейчас от Потанина требовалось одно: сработать третьим защитником, не пустить магнитогорцев к воротам Волкова. Меркулов вбрасывание проиграл, но Потанин Каверина перехватил и опрокинул, шайба ушла к Меркулову обратно, и Меркулов её уже не упустил, буквально смёл Барикова и пробил с такой силой, что шайба, срикошетив от сетки изнутри, ударила Львова в затылок. Трибуны взорвались криками протеста. — Саня! — заорал Потанин и с разбега кинулся Меркулову на шею. Меркулов оторопел, как стоял с разведёнными руками, так и остался стоять, и Потанин, спохватившись, его отпустил, отступил на шаг. — Поздравляю, — сказал он, неловко округляя глаза. Власов и Ставицкий тоже подъехали, похлопали Меркулова по плечу. На салют, к облегчению Меркулова, руки ему подставили, он проехал вдоль скамьи и хотел зайти в калитку, но Потоцкий его остановил, попросил: — Саша, если можешь — останься. — Могу, — кивнул Меркулов. — Конечно. Они выиграли, Кузьмин отметил в раздевалке: — По-моему, мы — единственная команда, которая все голы за игру забила в меньшинстве! — Ага, все два, — ухмыльнулся Окарин. — Стоящий рекорд. Потанин, проходя мимо Меркулова, на мгновение притормозил, словно хотел что-то сказать, но Меркулов не поднял головы, не желая ставить пацана в неловкое положение, а Потаня не настаивал, плюхнулся между Окариным и Толузиным и заговорил с Андреем. Меркулов ушёл на велотренажёр, потом в душ; когда он вернулся, Потоцкий уже принёс коробку с телефонами. Меркулов вытащил свой, разблокировал и улыбнулся, увидев поздравление от Ильи. "Ты смотрел это позорище? — спросил Меркулов. — Или заснул в начале, к концу проснулся?" "Дремал, — признался Остапчук. — Но твой гол видел. И как тебя обнимали, тоже. Почему только Потанин?" Меркулов закусил губу и телефон отложил. Он не хотел говорить правду, но что он мог сказать?.. "Потому что Потаня ребёнок и добрая душа, — неохотно набрал он, закончив одеваться. — Он забыл о том, что Ирга меня бойкотирует". Ответ пришёл моментально. "Так, — Остапчук поставил рожицу-колобок с дубинкой. — Какого ещё чёрта я не знаю о том, что входит в твоё ёмкое определение "пиздец"? Позвони мне. Прямо сейчас". — Всё нормально, слышишь? — произнёс Меркулов, едва Илья снял вызов. — Это ерунда. — Ага, — Остапчук фыркнул. — Что за бойкот? — Я облажался, — Меркулов помолчал. — Илюх, всё пройдёт. Нужно время, только и всего. Остапчук как будто поверил, снова фыркнул, спросил ревниво: — Почему ты мне сразу не сказал? — Не хотел волновать, — честно ответил Меркулов, радуясь, что наконец-то можно не врать. — Ну, правда. Всё будет нормально. Глядишь, Потаня ещё пару раз так прыгнет, может, и простят. Ради Потани, — он усмехнулся, оглянулся, убеждаясь, чтобы рядом никого не было. — А что, Потаня, — Остапчук голосом выделил прозвище, — со всеми так обнимается? — Да вроде, — растерялся Меркулов. — А что? — Ничего, — отпёрся Остапчук. — Врёшь, — неуверенно предположил Меркулов. Он сам написал Илье в начале одиннадцатого, когда тренировка СКА с гарантией закончилась: "Почему тебе не нравится Потаня?" Остапчук не ответил, а на следующий день "Ирга" уже была в московском часовом поясе, и Меркулов позвонил рано утром, попросил: — Включи камеру. Остапчук смотрел хмуро, зябко ёжился, завернулся в махровый халат. — Илюх, что не так? — начал Меркулов. Остапчук перебил: — Извини меня, Сашка. Меркулов сморгнул. — Ты где вообще? — Остапчук всмотрелся в экран сотового. — В коридоре, что ли? — В номере я не один, — Меркулов пожал плечами. — Но тут тихо. Илюха, всё нормально? — Я ревную, — признался Остапчук. — И нет, ты не давал мне повода. — К кому? — удивился Меркулов. — К Потане, что ли?.. Остапчук долго молчал, глядя в камеру, потом медленно произнёс: — Саша, ты только не злись, ладно? Я вчера навёл справки немного, посмотрел фотки и пару видях с вашим Потаниным. — И?.. — Меркулов нахмурился. Подозревать Потанина в чём-то — в чём угодно! — было невозможно. Нереально. Ненормально. — Я думаю, он гей, — быстро проговорил Остапчук. — Саша, только не злись. Я могу ошибаться. Меркулов снова сморгнул, споткнувшись о слово, всё ещё остававшееся для него запретным и неприличным, почувствовал, как кровь прилила к щекам и ушам, но Остапчук не улыбался, смотрел тревожно, с ожиданием. — Саша?.. — позвал он. — Ты... ошибаешься, — Меркулов облизал губы. — Илюх, нет. Он просто... ребёнок совсем. Он не самый младший, но его даже мелочь опекает, он типа сын полка, что-то такое, вот и всё. Остапчук вздохнул. — Ладно, — согласился он. — Тогда тем более извини. У тебя и так трудное время, ещё я тут... Сам придумал, сам обиделся. Они как будто разобрались и разрешили конфликт, но у Меркулова весь день на душе кошки скребли, он плохо провёл тренировку и отправился спать, крайне недовольный собой; Кузьмин, делящий с ним комнату на выездах, спросил: — Скучаешь по ЦСКА? — Нет, — отрубил Меркулов. И он не знал, что ответить Петренко. Как у них? Да никак. Меркулов скрестил пальцы и загадал, чтобы ему хватило сил не наделать глупостей до ноября. Они встретятся в Ленинграде, потом в Иркутске, а потом будет Новый год. И всё будет хорошо. Шестого ноября после тренировки "Ирга" осталась на базе праздновать. Накануне скидывались на алкоголь и заодно на день рождения Волкова; к Меркулову Толузин подошёл неохотно, спросил: — Участвуешь? Они разругались, когда Меркулова не предупредили о дне рождения Чурилина в октябре. Ну, как — разругались: Меркулов рявкнул, Толузин сдержался, вот и всё. Но хороших отношений им это не добавило. — Да, — буркнул Меркулов. Особых надежд на вечер он не возлагал: чокаться с ним будут, и ладно. Посидеть часа полтора, послушать, о чём говорят, а потом можно вернуться в общежитие, никто и не заметит, как не заметили тихий уход тренерского штаба. Говорили, кстати, обо всём. Меркуловым никто не интересовался, и он уткнулся в итоге в телефон под прикрытием стола, гонял по экрану танки и жалел, что нельзя прямо сейчас позвонить Остапчуку. Появилась и исчезла Вера — маскот и на самом деле жена Толузина, о чём Меркулов узнал от Потоцкого; Меркулов исподтишка наблюдал за ней, пока она разговаривала с мужем, Вера как будто почувствовала, обернулась и подошла к нему сама. — Привет, Саша, — сказала она, протягивая руку. — Привет, — Меркулов поднялся ей навстречу. — С праздником. Вера только улыбнулась. — Ты меня так и не вспомнил, да? — спросила она вдруг. — А мы на Олимпиаде уже знакомились. В Корее. Меркулов нахмурился, положил телефон на стол, не зная, куда девать руки, и чувствуя себя полным идиотом. — Я Максимова, — добавила Вера. — Биатлон. Она снова улыбнулась и покачала головой. — Ладно, что я к тебе пристаю, в самом деле. — Извини, — выдавил Меркулов. — Я правда... — Я понимаю, — Вера кивнула. — Всего хорошего, Саша. Меркулов посмотрел ей вслед и наткнулся на колючий и насмешливый взгляд Толузина. "Я не обязан помнить всех! — воспротивился Меркулов мысленно. — Какого чёрта?!" Толузин отвернулся. Меркулов налил себе ещё водки, залпом выпил без тоста и вышел в коридор, помедлил, прикидывая, не уйти ли прямо сейчас, но вместо этого поднялся в казарму, не включая свет, вытянулся на своей койке поверх одеяла, набрал в поисковике: "вера максимова биатлон" и чертыхнулся: конечно, Максимова!.. Об этом говорили ещё долго после окончания Олимпиады: на спуске во время женского масс-старта американская биатлонистка не удержала равновесие и, падая, зацепила лыжей белоруску и лыжной палкой — свою коллегу по команде, они втроём попали под ноги Максимовой и вытолкнули её с лыжни в лесополосу. Виновница происшествия отделалась растяжением и ушибами, белоруска сломала запястье, а вот скатившаяся по склону Вера получила сотрясение мозга и разрыв мениска и связок правого колена. Олимпийский комитет разбирал дело почти месяц и вынес вердикт: несчастный случай, никто не виноват. Выключив телефон, Меркулов заложил руки за голову, закрыл глаза. Он не видел, чтобы Вера хромала, но достаточно было и того, что она ушла из биатлона. Меркулов это понимал — особенно он, особенно сейчас; ещё он понимал теперь тот давний взгляд Толузина, когда Балодис спросил о реабилитационной терапии. — Вот дерьмо, — одними губами произнёс Меркулов. Невольно он начал прикидывать, нельзя ли отправить Веру в Москву, поморщился, выругал сам себя: его никто не просил. И не попросит. И никакой помощи от него не примут. Не говоря о том, что прошло четыре года, что теперь восстанавливать?.. Да и нужно ли оно Вере?.. "Это. Не. Мое. Дело, — проговорил Меркулов про себя. — Она спросила только для того, чтобы лишний раз подчеркнуть, что я — столичный сноб". Некоторое время он лежал неподвижно, впервые задумавшись о том, не позвонить ли Коровину. Вячеслав Андреевич отругает его, непременно отругает и точно не станет спасать, но пожаловаться ему было бы не стыдно, и, возможно, он дал бы Меркулову совет, как всё исправить. Потом Меркулов вспомнил, что именно Коровин сослал его в "Иргу". "Я устал, — он закрыл глаза локтем. — Я не могу так больше". Торопливые шаги в коридоре заставили его снова поморщиться, но позу он не сменил, так и лежал, даже когда хлопнула дверь, и Нойманн, тоже не включая свет, признался: — Я страшно по тебе соскучился. Меркулов перестал дышать, слушая, как шуршит одежда. Нойманн кого-то целовал, прижав к двери, оторвался, шумно вздохнув, сказал: — Кирюх, пошли домой уже!.. — Нельзя! — упёрся Потанин. — Ещё полчасика!.. Меркулов прочистил горло и сел. За его спиной стало тихо, затем Нойманн медленно проговорил: — Блядь. — Извините, — сказал Меркулов. — Я ухожу. Глаза у него уже привыкли к темноте, но на их лица он старался не смотреть, вышел в коридор и закрыл за собой дверь. — Он не понял? — громким шёпотом спросил в казарме Потанин. — Всё он понял, — ответил Нойманн. — Да, Саня?.. Меркулов спустился вниз, глянул на часы в холле. В столовой выключили радио и почти все лампы, кроме тех, что над стойкой, Ставицкий играл на гитаре что-то из старой "Машины Времени", кто-то подпевал, кто-то стучал в такт. Меркулов вернулся на своё место, кивнул Кузьмину, когда тот выразительно наклонил бутылку. — Будем, — Кузьмин поднял рюмку. — Будем, — согласился Меркулов. Он смотрел сквозь стол, всё ещё слыша голос Нойманна: "Я страшно по тебе соскучился". Ставицкий передал гитару Волкову, налил себе водки. — Корабли, — сказал он. — Празднично, — оценил Антон, но спорить не стал, перехватил гитару, выдернул из-под колков медиатор. Этой песни Меркулов никогда не слышал, и первая строчка действительно звучала не оптимистично:

Умирает капитан и уходит в океан Оставляя за собой розовую нить Он раздавлен и распят а корабли в порту стоят И движения руки хватит чтобы им поплыть

Должно быть, он смотрел на Волкова слишком пристально, потому что Волков повернул голову и тоже уставился на него, не прекращая играть. В его глазах плясали красные блики от гирлянды. Вернулись Потанин с Нойманном, сели через стол друг от друга. Потанин уткнулся в свой сотовый, кусая губы, Нойманн налил полную рюмку водки и единым духом осушил, вызвав неприкрытый интерес Окарина; чтобы предупредить ненужные откровения, Меркулов набрал сообщение: "Я ничего не видел и не слышал", отправил Нойманну. Тот вздрогнул от вибрации в кармане и не сразу отреагировал, но Меркулов ждать не стал, поднялся, похлопал по плечу Кузьмина, сказал: — Я в общагу. Хорошего праздника, Дим. Его зазнобило, он застегнул куртку до подбородка и замотался шарфом, остановился на крыльце: кто-то открыл окно в столовой, и Волкова было слышно даже на улице.

Потеряли своё "я" два военных корабля Позабыли свой фарватер и не помнят где их цель И остались в их мозгах только сила и тоска Непонятная свобода обручем сдавила грудь И неясно что им делать или плыть или тонуть Корабли без капитанов капитан без корабля Надо заново придумать некий смысл бытия Нафига

— Нафига, — повторил Меркулов. Замёрзшими руками он набрал номер Остапчука, спохватился: в Ленинграде пять, у СКА только началась тренировка; несколько секунд Меркулов колебался, не свернуть ли в магазин за бутылкой, выгреб из кармана мелочь, ссыпал обратно, вспомнив, что после десяти алкоголь не продают. — Саня! — крикнул сзади Нойманн. Меркулов неохотно обернулся. Нойманн добежал, остановился, переводя дух. — Саня, — сказал он снова. — Застегнись, — бросил Меркулов хмуро. — Простынешь, кто играть будет? — Не простыну, — Пашка хватил ртом холодный воздух, защёлкнул пластиковые клипсы куртки. — Саня, послушай... — Не хочу, — перебил Меркулов. — Меня это не касается. Нойманн взял его за шарф. — Этого не простят даже Потане, понимаешь? — спросил он, понизив голос. — Иди нахуй, — посоветовал Меркулов. — Я тебе уже всё сказал. Он выдернул шарф, развернулся и пошёл прочь. Нойманн отстал. Остапчук позвонил сам около часа дня. — Привет, Саш, — он ходил по кухне с кружкой. — Что делаешь? — Сплю, — честно ответил Меркулов. — Что мне ещё делать? — В смысле?.. — Остапчук притормозил. — Саш. Седьмое ноября!.. — И что? — Меркулов пригладил волосы. — Предлагаешь мне на демонстрацию пойти? Парада тут нет. До салюта ещё полдня. — И ты собираешься эти полдня проспать? — Илья помолчал. — Саш, ты чего? Почему ты ни с кем не договорился? Блин, я не верю, что в Иркутске нечем себя занять в выходной! Меркулов промолчал, не зная, что сказать. Напоминать о бойкоте? Говорить, что так ни с кем и не подружился?.. Дима Кузьмин уехал к жене в Ангарск, она работала там на закрытом предприятии и наотрез отказалась перебираться за ним в Иркутск; Толузин вчера за столом напомнил Волкову, что ждёт его в гости, Волков ухмыльнулся, а Меркулова спросил Нойманн, перегнувшись через тарелку с бутербродами: — Сань, ты что завтра делаешь? Позвони утром, гулять пойдём. Потанин энергично кивнул, подтверждая приглашение. Нойманн жил с ним, Кузьмин как-то обмолвился об этом, и Меркулов был уверен до вчерашнего дня, что это связано с обыкновенной бытовой скукой в общежитии и удобством съёма квартиры на двоих. До вчерашнего вечера: до того, как оказался непрошеным свидетелем, и до того, как послал Нойманна матом. Он не стал звонить, и Пашка, разумеется, тоже о себе не напоминал. Остапчук понял затянувшуюся паузу правильно. — Саш, так нельзя, — сказал он. — Ты не можешь всё время сидеть один между нашими разговорами! Что не так? Почему ты с Потаней хотя бы не общаешься? — При чем тут Потаня?! — огрызнулся Меркулов. — Нахуй он мне нужен?! Остапчук оторопел. — Ты чего? — спросил он. Лицо у него стало напряжённым и злым. — Саша. Я просто спросил. Меркулов сморгнул. Ему казалось, он должен объяснить, что Илья был прав насчёт Потанина, но он обещал Нойманну молчать, и это раздражало его, он снова нахмурился и дёрнул плечом. — Ладно, — буркнул он. — Проехали. — Ничего мы не проехали, — неожиданно для него вспыхнул Остапчук. — Какого чёрта ты на меня орёшь? Ты на всех так бросаешься? Тогда неудивительно, что у тебя проблемы в команде. Меркулов открыл рот, но Остапчук наклонился к камере. — Так что, Саша? — он сделал приглашающий жест. — В чём дело? — Ни в чём, — бросил Меркулов и разорвал связь, выключил телефон, чтобы не сказать лишнего, если Илья вдруг перезвонит. В этом, впрочем, Меркулов сильно сомневался. Они поругались. Снова. Как делали так или иначе все шесть лет знакомства. Меркулов выругался и обхватил голову руками, бросив сотовый на одеяло. — Я не могу, — процедил он чуть слышно, сам не понимая, что говорит. — Я не могу так. Телефон он включил только через час, чтобы скачать себе приложение с картой Иркутска, и пару секунд ждал, задержав дыхание, но сообщений о непринятых звонках не было, ветка эхо-конференции тоже не обновлялась. Скрипнув зубами, Меркулов кивнул, надел куртку и вышел, спросил на вахте: — Где сегодня больше всего гуляют, ГалинСанна? — В ЦПКиО, — не задумываясь, ответила комендантша. — В Прибайкальском ещё, это рядом совсем, к аэропорту. Но лучше в ЦПКиО идите, Саша, кстати, там и салют вечером будет хорошо видно. Байкальская под холодным ноябрьским солнцем пылала флагами, Меркулов даже замедлил шаг, разглядывая город, пошёл ближе к краю тротуара, чтобы ни с кем не сталкиваться. Навигатор предложил ему три маршрута на выбор, но все они укладывались в полчаса, и сперва Меркулов направился на набережную. То есть, она называлась "Верхняя Набережная". Меркулов ожидал увидеть нечто облагороженное, ещё одно место для прогулок, по сути, и опешил, выйдя непосредственно к Ангаре. Асфальтовая дорожка без намёка на ограду примыкала к самому берегу, до тёмной воды оставалась пара метров, не более. — Это набережная? — уточнил Меркулов. Старушка с собакой посмотрела на него неодобрительно. — А то ты не видишь, сынок, — сказала она наконец. Меркулов кивнул, забыв поблагодарить, подошёл к воде. Ему снова стало тошно от ощущения, что его сослали на целину, он сглотнул, напоминая себе, что всё-таки это не вагончики на строительстве БАМа и Транссиба, что он продолжает играть и живёт в более чем достойных условиях, но прямо сейчас всё это выглядело на редкость бессмысленным. — Нафига?.. — спросил Меркулов, едва шевеля губами. — Что я здесь делаю? Что мне делать дальше? Телефон в кармане завибрировал, Меркулов поспешно вытащил его, надеясь, что это Остапчук, но сообщение пришло от Сойкина. "С праздником, Саша! Как твои дела?" "И тебя, — набрал Меркулов. На пальцы пришлось подышать, чтобы сенсорный экран на них реагировал; Меркулов усмехнулся, включил камеру, сфотографировал панораму Ангары и прикрепил к сообщению, подписал: — Примерно так мои дела". "Красиво! — восхитился Сойкин. — Это за городом?" "Это в городе, — Меркулов добавил колобка с круглыми глазами. — Приезжай, покажу". "Приглашаешь? — Сойкин "заулыбался". — Не получится. Мы играем с Байкалом 2.12, вы в Калининграде будете". Меркулов не успел ничего на это сказать, как следом прилетело ещё одно сообщение. "А покажи ещё что-нибудь? Ты же гуляешь, да?" "Гуляю, — согласился Меркулов. — Ну, жди. Буду тебе фотки кидать". Он вернулся на Байкальскую и сфотографировал буйство флагов, подписал: "Живу недалеко". "Повезло! — обрадовался Сойкин. — Круче, чем у нас!" Меркулов снова усмехнулся. Он успокоился и больше ничего не ждал, шёл без навигатора, куда ноги несли, фотографируя для Сойкина всё, что казалось ему мало-мальски интересным. "До арены не дойду, — написал он между делом, — но арену ты и в сети можешь посмотреть". Сойкин прислал улыбающегося колобка, потом добавил: "Саша, извини, если что, но — как ты там?" "Хорошо", — соврал Меркулов. Он остановился пообедать, выбрал столовую поменьше, и его там узнали, конечно же, когда он снял шапку и шарф, но оставили в покое, только принесли десерт "за счёт заведения". Меркулов медленно ел, поглядывая в телевизор за подготовкой к параду на Красной площади, спросил: "Сойка, парад смотреть идёшь?" "Непременно, — отозвался Илья. — Тут где-то клёвое местечко есть, Макс Маркин нас с Никитосом позвал, вид отличный должен быть!" "Сфотографируй мне, — пошутил Меркулов. — Я прямой эфир пропущу". Возвращаться в общежитие не хотелось, но Меркулов не знал, чем ещё себя занять до салюта, так что он неохотно зашагал назад и уже на Байкальской сообразил, чего хочет на самом деле. Пропуск был при нём всегда. — А никого из ваших нет, — удивился вахтёр на базе. — Вроде, МихалБорисыч только тут? Или ушёл уже?.. — А мне никого и не надо, — Меркулов пожал плечами, — мне бы только льда кусочек. Он включил себе музыку, переоделся и размялся, впервые за последний месяц чувствуя себя свободным, нагрёб в пакет шайб из корзины и вышел на лёд без шлема и в сетке ЦСКА, которую из какого-то нелепого упорства держал в сумке "на счастье". Ворота вытаскивать не стал, разогрелся, раскидал шайбы и начал тренировку в обычном режиме, как в Москве, как делал с Коровиным и Рожковым, пока восстанавливался летом. Он работал, пока не взмок, и только тогда взглянул на часы, заулыбался, увидев, что уже почти половина восьмого: час поспать, и на салют. За это время так никто и не пришёл. Меркулов собрал шайбы, оглянулся на изрезанный лёд и, чувствуя вину за добавленную заливщикам работу, написал маркером на планшете свои извинения, повесил на калитку, откуда выезжали машины. — Праздник, не праздник, чуть свет — и на работу, да? — проводил его Валерий Петрович. — Уже с работы, — отшутился Меркулов. — В нашем деле расслабляться нельзя. Да и в вашем тоже! Он снова выключил телефон, выставив будильник, и заснул, едва коснувшись головой подушки. А салют удался. Меркулов смотрел в небо, как заворожённый, приоткрыв рот, пока не пересохли губы и язык, тогда он сглотнул, вытер рот рукой и снова его открыл, не почувствовав, отвлёкся, лишь когда в кармане снова завибрировал телефон. Меркулов полез за ним и приостановился: за ним с любопытством наблюдал Окарин. И не только он, они все там стояли: Окарин, Катя, Толузин и Вера, Поскрёбышев и Волков; Меркулов растерялся, не зная, как ему реагировать, поднёс телефон к уху, затыкая другое ухо пальцем. — Да? — Сашка, это я, — громко сказал Остапчук. — Сашка, у вас салют, да? — Да, — Меркулов расплылся в улыбке, закрыл глаза от облегчения. — Да. Ты слышишь? Ты слышишь? Прости меня. Я не хотел. Не хотел орать на тебя. — Ты меня прости, — попросил Остапчук. — Я слышу, да, Сашка, ори сколько хочешь, только разговаривай со мной. — Я буду, — пообещал Меркулов. Он открыл глаза, вспомнив об Окарине и остальных, но их уже не было. Меркулов обернулся, но никого не увидел. "Да и к чёрту". — Я гулял, Илюха, — сказал он, разворачиваясь, чтобы потихоньку выбраться из толпы. — Ты хотел, так вот я гулял. К Ангаре сходил. Сойке Иркутск показывал по эхе, ты знаешь Сойку, Сойкина, тёзку твоего? Из "Красной Армии"? — Знаю, — Остапчук засмеялся. — Саша, эхо-экскурсии — это прекрасно. Ты покажешь мне то же, что ему? — Да, — Меркулов помолчал. — Погоди! Он обернулся и сфотографировал небо, расцветающее последними залпами, сбросил фото Остапчуку. — Как-то так, — он растерялся. — Илья. Илюха. Знаешь... — Что? — отчего-то шёпотом спросил Остапчук. И Меркулов решился. — Ты был прав, — признался он. — Насчет Потани. И я не могу его позвать. Я никого в этой блядской команде никуда не могу позвать!.. Остапчук вздохнул. — Рассказывай, — велел он. — Прямо сейчас. На двадцатипятилетие Волкову подарили сертификат на пошив у Микешина. Экипировка у него и впрямь выглядела непрезентабельно: серо-коричневые щитки и такая же ловушка, блин ему перетянули ещё в сентябре, и он резко выделялся новеньким кожзамом на фоне всего остального, но Антона как будто устраивало. Вскрыв конверт с подарком, он перестал улыбаться, помолчал, затем спросил, не поднимая головы: — Серьёзно? Вы чокнулись. — Клуб тоже вложился, — сказал Толузин. — Тоха, ты хоть рад? Волков посмотрел на него, обвёл взглядом раздевалку, сглотнул и кивнул. — Спасибо, — выдавил он. — Спасибо, пацаны. Это, — он развёл руками, — самый охуенный подарок, который мне делали с тех пор, как я пришёл в хоккей. Он положил конверт на скамью и пошёл обниматься, досталось и Меркулову, которого царапнуло по щеке серьгой. Дойдя до Толузина, Волков о чем-то с ним пошептался, покрутил пальцем у виска и оглянулся, сказал: — Клуб накрыл нам стол. Жрать пойдём?.. — Двадцать пять лет бывает один раз в жизни, — объявил Потоцкий, провожая их из арены. — Когда ещё. Но учтите: завтра "Донбасс" с вас спросит! — За меня бы кто на двадцать пять проставился, — проворчал Лещенко. — Завел шарманку, — Кузьмин ткнул его локтем, пояснил для Меркулова: — Когда в сентябре Пашку поздравляли, Лещ ещё тогда начал ныть, что их во Владике никто не баловал, я ему посоветовал доиграть до полтинника, тогда и стол накроют, и на пенсию сплавят заодно. Меркулов усмехнулся. — В ЦСКА такое, — он покачал бокал, — не прокатит. Чтобы официально и с полного одобрения тренерского штаба. Вина им налили чисто символически, но сам факт Меркулова удивил. Волков в торце стола сидел, подперев голову рукой, то ли захмелев с половины бокала, в чем Меркулов сомневался, то ли в глубокой мечтательной задумчивости. Толузин снова сказал ему что-то на ухо, Волков кивнул, улыбнулся, не разжимая губ. — А по-моему, хорошая традиция, — Кузьмин допил и налил себе воды. — Просто тут совпало, что подряд почти Пашка и Антон, а так-то ещё дождись поди, пока кому-то четвертак исполнится. В атмосфере праздника Меркулов не рискнул уткнуться в телефон ни сейчас, ни позже, в автобусе; только когда Кузьмин в гостиничном номере ушёл в душ, Меркулов залез в эхо-конференцию, ответил на письмо мамы, просмотрел новости и сам написал Остапчуку, пожелал удачи в их завтрашнем матче с "Атлантом", последнем в выездной серии СКА, потом армейцы возвращались в Ленинград и шестнадцатого ноября принимали "Иргу". — Дим, — спросил Меркулов, когда Кузьмин вернулся, — Пал Борисыч обмолвился, что у Тохи судимость. А за что? — Сто восьмая, — помедлив, сказал Кузьмин. — Превышение пределов самообороны. Он остановился, глядя на Меркулова сверху вниз, добавил: — Тоха не любит об этом вспоминать. А судимость давно погашена. Почему Никитенко с тобой об этом говорил? — К слову пришлось, — Меркулов пожал плечами. Телефон моргнул светодиодом, принимая сообщение, но Меркулов задвинул его под подушку. Кузьмин проследил за ним, хмыкнул, тоже сел. — Слушай, Саш, — начал он, — я не хочу ссориться ни с тобой, ни с командой. Хочешь знать точно – спроси Антона или поищи статью, об этом писали. Но я, — он выделил голосом местоимение, — не буду с тобой Волка обсуждать. И никого другого в команде. Извини. Ты у нас не задержишься, тебе всё равно, а мне потом проблемы не нужны. Меркулов покатал слюну во рту, сдерживаясь, чтобы не плюнуть на пол. — Не обижайся, — Кузьмин сдал назад. — Саша, встань на моё место... — Спасибо, — перебил Меркулов, — я на своём лучше поиграю. Никогда не хотел быть центром. Он встал, стянул футболку и тоже ушёл в душ, включил воду погорячее; в кабинке на пару секунд запахло вином от его волос, Меркулов вымыл голову, прополоскал рот — и ударил по стене раскрытыми ладонями: всё было напрасно. Даже Кузьмин не принимал его. Даже Нойманн... впрочем, Нойманн теперь вообще старался держаться от него подальше. Словно Меркулов заразный. Словно он мог всем растрепать. Меркулов снова ударил по стене и сморщился, застонал сквозь зубы от отчаяния. О полученном сообщении он забыл. — Саша, — поймал его на утренней раскатке Костромитин-старший, — ты в порядке? Телефоны собрали перед завтраком. В автобусе Меркулов таращился в окно и грыз ногти, слушая радио, в арене вышел на разминку первым и первым же выкатился на лёд, прихватил и рассыпал шайбы. Кто-то помахал ему рукой с противоположного края площадки, Меркулов махнул в ответ, не вглядываясь, и отвернулся. — Ты в порядке? — спросил Костромитин. — Да, — ответил Меркулов. — Я что-то делаю не так? — Да нет, — растерялся Костромитин, кивнул несколько раз: — Работай, Саша. Наработал Меркулов дубль в ворота "Донбасса". Сыграться со своим звеном он даже не пытался, просто пёр на ворота украинцев каждый раз, как получал шайбу. Он был уверен, что никто его не одёрнет, в этом был плюс бойкота: тебя не хвалят, но и обругать не могут, и Меркулов плюнул окончательно и только после матча, оставшись в одиночестве в душевой, ещё раз ударил по стене кулаком. И позвонил Сергееву. — Здрасте, Фёдор Витальич, — сказал он. — Я вас не отрываю? — Здравствуй, Саша, — обрадовался тот. — Я всё отложу. Что-то случилось? — Заберите меня отсюда, — попросил Меркулов. Сергеев помолчал некоторое время, затем кашлянул, неловко рассмеялся. — Саша, — он снова сделал паузу. Меркулов запрокинул лицо к небу и медленно выдохнул, посмотрел на идущий изо рта пар. — Извините, — сказал он, прежде чем Сергеев продолжил. — Я глупость сморозил. Просто подумал, вдруг вы знаете что-нибудь. Может, меня амнистируют, например. Извините. На этот раз Сергеев молчал дольше. — Саша, я пытался, — признался он наконец. — Мою петицию мне Слава вернул. С резолюцией генсека. И пояснением от себя, — Сергеев кашлянул. — Я ничего больше не могу для тебя сделать. Мне жаль. Меркулов ушёл в конец автобуса, забился в угол, заткнул уши плеером и открыл новостную ленту в телефоне. Москва только-только закончила игровой день, СКА разгромил "Атлант" всухую, Остапчук не забил, но отдал передачу; Меркулов трижды перечитал его вчерашний ответ, и пока он смотрел на экран, в ветке появилось новое сообщение: "Сашка, молодчик, так держать! Позвонишь мне? Есть идея насчет пятнадцатого!" Но идее этой реализоваться было не суждено: накануне Остапчук слёг с ветряной оспой, причем узнал об этом Меркулов от своей же команды. — Парни, нам несказанно повезло, — объявил за завтраком Поскрёбышев с оглядкой на тренерский штаб. — СКА потерял Остапчука. Меркулов перестал жевать. — В смысле — потерял? — не понял Толузин. — А он заболел, — подтвердил Мальцев. — Передай горчицу, а? В новостях написали, СКА пришлось подтверждать. — Ну, заболел, — Окарин нахмурился, — и что? Накачают антибиотиками, завтра выйдет. — Губин говорит, от четырёх до шести недель, — с торжеством закончил Поскрёбышев. — Если сильно повезёт, то и в декабре он с нами играть не будет. Окарин нахмурился ещё сильнее. Меркулов встал, собрал недоеденный завтрак на поднос и сдал в мойку, вышел в холл, на ходу доставая телефон. "Илюха, что случилось? — написал он. — Ты в порядке?" Ответа не было так долго, что Меркулов покрылся холодным потом, полный самых жутких предчувствий и готовый бросить к чёрту всё и уйти в самоволку, если Илье потребуется его помощь. — Саня, на тебе лица нет, — обеспокоился Нойманн, увидев его. Меркулов тряхнул головой и отвернулся, говорить он был не в состоянии, он вообще ничего не мог, пока наконец не обновилась ветка. "39.ветрянкаа, — сообщил Илья. — Дома. Нчг немогу.простии". Меркулов шумно выдохнул, его передёрнуло от облегчения так, что лязгнули зубы. "Выздоравливай и ни о чем не волнуйся, — набрал он поспешно. И добавил, замирая от собственной решимости: — Я люблю тебя". Лёгкой игры со СКА, тем не менее, он не ждал, что бы там ни воображали себе иркутяне, после раскатки, посомневавшись, сказал Кузьмину: — Надо ловить Юганова на смене, самый большой шанс. Он будет меняться последним из пятёрки, в эти моменты может просесть. Белого брать бесполезно, а остальных не знаю, не играл с ними. Кузьмин кивнул. — Я передам остальным?.. Меркулов пожал плечами. Остапчук больше не писал, но Меркулов и не ждал, по себе помнил, как тяжело даже просто смотреть на экран, когда поднимается температура; он хотел сперва спросить Ильдарова, врача "Ирги", но передумал, поискал в сети и психанул, почитав, как опасна ветряная оспа во взрослом возрасте. "Это Остапчук, — напомнил он себе. — Это СКА и сборная. У него будут лучшие врачи Ленинграда и лучший уход, если понадобится. За ним присмотрят". Во второй половине дня пришло сообщение от Петренко: "Саня, только глупостей не наделай, всё с твоим будет в порядке". "Иди к чёрту, — отозвался Меркулов. — Без твоих ЦУ разберусь. Анжелке привет". "И тебе не хворать", — Петренко добавил катающегося от смеха колобка. Меркулов смотрел на экран, пока он не погас, затем встал, вышел в коридор, чтобы не будить Кузьмина, набрал Игоря. — Почему ты никогда на меня не обижался? — спросил он хмуро. — А чего с тебя, дурака, возьмёшь? — фыркнул Петренко, ничуть не удивившись. — Кстати, я обижался. Я от тебя даже уехал. — Потому что я тебя выгнал, — отмахнулся Меркулов. — Но сам ты никогда меня не посылал, почему? Петренко помолчал, потом уточнил: — Сань, ты что, серьёзно? Ты чего вообще? Что на тебя нашло? — Пытаюсь понять, нафига, — пробормотал Меркулов, добавил погромче: — Не бери в голову. Какие новости? Как тебе с Ромкой играется? Петренко поддался, сменил тему; они проговорили с полчаса, но потом Игорь сказал: — Об обидах, Сань. Я же знаю, что ты не со зла. Характер у тебя паршивый, но ты же сам потом извиняться придёшь. А многие не знают, на тебе табличка-то не висит. — Сейчас повешу, — пообещал Меркулов, хмыкнул: — Вот прям-таки паршивый? — Отвратительный, — подтвердил Петренко. — Ты склочная скотина и трамвайный хам, даром что в трамваях не ездишь. А чтобы обнаружить твою трепетную душевную организацию, тебя надо знать столько, сколько я тебя знаю. Ну, и Илюха твой, н-да. — Что?.. — насторожился Меркулов. — Надеюсь, ты готов однажды признать свои отношения, — Петренко понизил голос. — Потому что слухи ползут, Саш. Когда-нибудь это выплывет. — Я не боюсь, — Меркулов помолчал и повторил: — Не боюсь. Вечером он сообщением пожелал Остапчуку спокойной ночи и попрощался на сутки, чтобы утром сдать телефон, после раскатки поболтал несколько минут с Артемьевым и Белым, которые пришли посмотреть на принципиально нового противника, предупредил, ухмыляясь: — Жалеть не буду! — Ничего, — Антон кивнул, — я тебя сам... пожалею. Без общения с Ильей — и без перспективы общения в ближайшее время, — Меркулов чувствовал себя так, словно на чемпионате мира по ошибке зашел в чужую раздевалку, шведскую или норвежскую; он молча занимался своими делами, слушая, о чем говорят рядом, но не был уверен, что понимает смысл отдельных слов и всего в целом. — Малин, когда сессия? — позвал Толузин от другой стены. — Утвердили? — В январе, — откликнулся Малинин. — Я в спецграфике, два экзамена вообще в одиночестве сдавать буду. — Ничего, ты справишься, — подбодрил Карамнов. — Потаня, ты знаешь, кстати, что ты на втором месте по КХЛ по силовым приемам? — подал голос из угла Кульков. — Я тебе ещё утром сказать хотел, забыл. — Потань, почему только на втором? — засмеялся Окарин. — Давай, оторвись уже, мы за тебя болеем! "Он не понял?" — вспомнил Меркулов, вздохнул, опустил голову ещё ниже. "Всё он понял". "Надо заново придумать некий смысл бытия". Матч он начал более чем слабо, Костромитин-старший отругал его в перерыве, и Меркулов послушно сосредоточился, но зажечься не получалось, было скучно и неохота, и он сам видел все возможности, которые упустил, но так ничего и не сделал. Костромитин снял его на третью двадцатиминутку, отправил к Кузьмину Витю Хвоста, но Меркулову снова ничего не сказали, промолчал даже Кузьмин, только посмотрел и отвернулся. "Положительные стороны бойкота", — Меркулов прижался лицом к холодному стеклу автобуса, включил в плеере прошлогодний сборник "Русского радио". В Ленинграде похолодало, пошёл мелкий снежок, искрящийся в свете фонарей; Меркулов залез в эхо-конференцию, написал Остапчуку: "Снег идёт". "Вижу, — ответил Илья. — Мама шторы раздвинула. Улетаете?" "В аэропорт едем, — Меркулов провел пальцем рядом с его фотографией. — Тебе лучше?" "Не особо, — признался Остапчук. — Но ты не волнуйся, Саш. За мной тут целый консилиум присматривает". "Хорошо, — согласился Меркулов. — Пиши, когда сможешь". Он не стал добавлять, что любит, потому что Остапчук никак не отреагировал на его вчерашнее признание, но шепнул беззвучно, когда самолёт отрывался от земли: — Люблю тебя, Илюха. Декабрь начался выездом по западно-европейской части Союза: Калининград, Рига, Таллинн и Прага. Для большей части "Ирги", тех, кто играл ещё в прошлом сезоне в ВХЛ и МХЛ, это было приключение, для Меркулова — рутинная и очень утомительная в смысле перелётов поездка. В этот раз их сопровождал Никитенко, он сменил гражданскую одежду на военную форму, и Меркулов с оторопью сообразил, что Никитенко младше него по званию. — Удивлен, Саша? — Никитенко похлопал его по плечу. — Я тебе признателен, что ты не бравируешь погонами. Во время пересадки в Москве, пока они ждали в аэропорту, к ним прибился подвыпивший мужик, кого-то встречающий. — А выы всее вмеесте? — он обвёл рукой ближайшие к нему две скамьи, растягивая слова. — Нет, на самом деле нас в два раза меньше, — заявил Окарин. Волков поморщился, встал и ушёл на балкон смотреть на самолёты. — Даа? — удивился мужик. От пункта охраны к нему шли двое из транспортной милиции, но мужик их ещё не заметил, спросил, наклоняясь к Окарину: — А выы ктоо? — Женская баскетбольная сборная, — Валера тоже встал, оказавшись на голову выше собеседника. — Всего вам доброго. Меркулов хмыкнул, отвернулся, чтобы Окарин не заметил. Мужика взяли под локти и увели, Толузин объяснил старшему наряда, кто они и чего ждут, и милиционер дружелюбно пожелал удачи и оставил их в покое. — Но почему "женская"? — Потанин перегнулся через спинку скамьи. — То есть, почему "баскетбольная", тебя не волнует, да? — Окарин щёлкнул его по носу. — Объясните ему кто-нибудь. — Потому что Карина же, — Мальцев вытянул ноги. — И Алечка. И По-танечка, между прочим, — он ухмыльнулся. Толузин ушёл за Волковым, встал рядом с ним, держа руки в карманах, Волков повернул к нему голову, что-то сказал. — Я в детстве обижался ужасно на "Карину", — добавил Окарин. — Дрался, спорил. А всё равно прилипло. Ну, я и плюнул в итоге. Теперь смешно, из-за такой херни столько нервов извёл. — Он мелкий был, капец, — влез Поскрёбышев. — Меньше Алечки. Ещё и считали его младшим всегда, а не меня, а он на фоне Андрюхи ну очень ржачно смотрелся, Андрюха жердь такая, и Валерка ему в пупок дышит! Окарин лениво пнул его по голени. — Договоришься, — пообещал он, улыбаясь, поймал взгляд Меркулова, вопросительно поднял брови. Меркулов отвернулся, затем вообще встал и ушёл к кофейному автомату. Он скучал по нормальному человеческому общению. Сначала он добирал хотя бы разговорами в эхо-конференции с Остапчуком, но они не виделись с середины ноября: Илья наотрез отказался включать камеру. — Я весь в этом блядском фукорцине, — сказал он с отвращением. — Не хочу, чтобы ты меня видел. — Илья, выбирай выражения! — потребовал женский голос на заднем плане. — Мама, поверь мне, Саша и не такое слышал! — отмахнулся Остапчук. Меркулов улыбнулся. И спохватился: — А это ничего, что ты со мной разговариваешь, ну, при ком-то?.. Остапчук не понял сперва, затем засмеялся. — Саша, — протянул он. — Сейчас, погоди... всё, ушла. Саш, ты не пугайся только, но моя мать в курсе. Она прочитала твоё сообщение с признанием, — он кашлянул. — Так что мы... побеседовали. — И что?.. — растерялся Меркулов. — И ничего, — Остапчук помолчал. — Ты же приедешь на Новый год? — он снова засмеялся. — Не бойся, я не стану пугать тебя знакомством с родителями! Меркулов молчал и краснел, сжимал телефон вспотевшей ладонью и не знал, что сказать, как объяснить, что он чувствует. — Илюха, — выдавил он наконец. — Я тебе всё расскажу лично, — пообещал Остапчук. — Если захочешь. Ты же приедешь? — Я уже билеты взял, — признался Меркулов. — Прилетаю тридцать первого утром, обратно — второго вечером. Он опасался, не перегнул ли палку с таким временным интервалом своего пребывания в Ленинграде, но Остапчук обрадовался, и Меркулова отпустило. — Ищешь знакомые буквы? — съязвил за его спиной Окарин. Меркулов вздрогнул и обернулся, возвращаясь к реальности. — Ты любуешься автоматом уже минут пять, — Окарин сделал шаг вперёд, заставив Меркулова посторониться, накидал монет в прорезь и выбрал горячий шоколад. — Не можешь определиться? — А ты пришёл, чтобы добить меня здесь? — Меркулов взглянул на него исподлобья. — Разве тебе не нужны благодарные слушатели для самоутверждения? Окарин взял пластиковую чашку из окна выдачи, понюхал, помолчал, рассматривая Меркулова в ответ. — А почему у тебя нет прозвища? — спросил он невпопад. — Не придумали, — Меркулов пожал плечами. — Танком звали. Канадцы — Мерксом. Он пожалел об этом сразу, как только договорил, но Окарин лишь кивнул. — Меркс — не твоё, — сказал он задумчиво, пригубил шоколад. — А ничего, кстати. Если не найдешь других знакомых букв, рекомендую. Меркулов смотрел ему вслед, пока его не тронули за плечо: — Вы будете брать что-нибудь?.. Он отошёл, пропуская молодую женщину с маленьким мальчиком, вытер лицо. Окарин на него не оборачивался, вернулся с чашкой на свое место, запрокинул голову и принялся дразнить Потанина, Потанин вёлся и хохотал до слёз, уткнулся в итоге в плечо Нойманна и всхлипывал ему в шарф, только плечи вздрагивали. Меркулов отвёл глаза, словно подсмотрел случайно за чем-то личным. Впрочем, он ведь подсмотрел; Нойманн боялся, что Меркулов проговорится, но Меркулов не стал бы, не смог, ни за что на свете. "Статью отменили сорок один год назад, — он сжал кулак. — Так какого чёрта..." — Внимание, — перебил его мысли диктор, — пассажиров рейса 937 Москва — Калининград просим пройти к стойкам регистрации шесть и семь. Внимание, пассажиров рейса 937 Москва — Калининград просим пройти к стойкам регистрации шесть и семь. Меркулов сунул десятку в щель автомата и с чашкой в руке направился за своей сумкой. К матчу с "Иргой" Остапчуку разрешили начать тренировки, но в основной состав не вернули. — Я валялся в ногах у Губина и угрожал, что всё равно улечу за свой счёт, если меня не возьмут на выезд, — объяснил он Меркулову. — Так что он смирился. А эти кони ржали, — он жестом обозначил весь СКА. От ветрянки у него остались розовые следы на коже, Остапчук страшно их стеснялся и закрывал иногда лицо рукой, сказал: — Обещали, что через пару месяцев сойдёт. Если нет, то лазером шлифовать придётся. Меркулов смотрел на него, молчал и улыбался. — Что? — Остапчук насупился. — Я страшно по тебе соскучился, — признался Меркулов. — Ты не представляешь, Илюха. Они лежали на кровати в комнате Меркулова, Остапчук — на спине, Меркулов — на боку у стены; вдвоём было тесно, но их обоих это мало беспокоило. — Немножко представляю, — шёпотом отозвался Илья, погладил его по щеке. — Ты жутко задроченный, Сашка. Совсем плохо? Меркулов мотнул головой. — Завтра будет плохо, — сказал он честно. — Когда ты улетишь. Буду дни считать до Нового года. — Уже недолго, — Остапчук кивнул. Он искусал себе руку и губы: днём в общежитии почти никого не было, но они всё-таки старались не шуметь, — и трещинки кровоточили, Меркулов поцеловал его, ощутив солёный привкус, прижал к кровати, навалился сверху. — Мне, кажется, нужен кляп, — пробормотал Остапчук. — Саша. Меркулов накрыл его рот ладонью и почувствовал, как Остапчук улыбается. На лёд он выходил, зная, что Илья смотрит на него из ложи гостей вместе с Трубачёвым и Девяткиным, и волновался сильнее, чем перед Суперсерией. — Если выиграем, станем вторыми на Востоке, — мечтательно произнёс Потанин, пока они ждали выхода. — Сплюнь! — велел Толузин. Потанин послушно сплюнул через плечо, постучал по своей секции раздевалки. — Чистый пластик эти сидушки, — шепнул Окарин Меркулову, проходя мимо. — Но главное — искренняя вера, правда? К его вниманию Меркулов до сих пор не привык. Окарин заговаривал с ним всегда внезапно и на отвлечённые темы, никогда не затягивал разговор, но иногда посматривал на Меркулова так, словно ждал его инициативы. Толузин его не поддерживал, как будто не замечал даже, что происходит, и это не добавляло Меркулову понимания ситуации. Матч начался с удаления у "Ирги": Нойманн выкинул шайбу, судья усмотрел в этом умысел. Меркулов выходил в первой бригаде меньшинства, его задачей было увезти шайбу и по возможности забить. Забить ему не дали, под шайбу лег Кондратьев, шайба срикошетила от него к борту и обратно прямо на клюшку Султанова, который, правда, до ворот Волкова её тоже не довёз. — Надо выстоять, надо выстоять, — повторял Костромитин, когда Меркулов вернулся на скамью запасных. — Терпеть, не ошибаться! Словно услышав его, Ставицкий вспылил и зацепил Султанова клюшкой на втором подходе к воротам. Поскрёбышев выругался, Окарин зарылся лицом в полотенце, Рогожин открыл рот и забыл его закрыть. — Буллит, — подытожил Потоцкий за спиной Меркулова. Буллиты Волкову давались не всегда. Сейчас он воспользовался паузой, подъехал к скамье и взял у Карамнова бутылку, попил, поплескал себе за шиворот. — Антон, всё хорошо, — сказал Каратаев, тренер вратарей. — Дыши. Меркулов глянул на Султанова, встал, наклонился через борт к Волкову. — Не выкатывайся на него, — посоветовал он. — Жека охуенен в противоходе и любит бить с неудобной. Он обязательно будет обводить. Волков скептически на него посмотрел и поехал обратно к воротам. Меркулов, предчувствуя, что его слова пропали втуне, вернулся на своё место, положил руки на борт и смотрел, как Султанов разгоняется, обходит выехавшего из рамы Волкова на противоходе и с неудобной забивает прямо Антону под локоть. Арена безмолвствовала. — Дебил тупой, — в голос констатировал Меркулов, не стесняясь соседей по скамье. Линейный арбитр достал шайбу из ворот и назначил вбрасывание в центральном круге. К середине матча они проигрывали уже ноль — два, вторую забил Артемьев, и он же попытался спровоцировать драку. Власов не повёлся, скинул его с себя и отъехал к Волкову, похлопал его по плечу в утешение. — Он поплыл, — громко сказал Меркулов. Карамнов оглянулся на него, глаза у него были круглые и белые. И тут Меркулова осенило, он тихо застонал и схватился за лицо, радуясь, что всё равно никто не спросит. Конечно, Волков поплыл. Конечно, Серёжка боится, что его сейчас выгонят на замену. По сути, только пять человек в "Ирге", включая самого Меркулова, были готовы работать в нужном темпе, с нужной агрессией и напором: те, кто уже играл в КХЛ в клубах, регулярно выходящих в плей-офф. Для остальных это был постоянный стресс. Для Волкова. Для пацанов из молодёжки, которые ещё год назад никому нафиг не сдались. Для Окарина, каким бы цельнометаллическим мудаком он ни старался казаться. — Серёжа, настраивайся, — сказал Каратаев. — Если Антон пропустит ещё, пойдёшь на смену. Меркулов смотрел теперь на лёд иначе, он даже почти забыл о присутствии Остапчука где-то там, наверху, но в голову, как назло, не приходило ни одной умной мысли. Волков доиграл до конца периода, ушёл в раздевалку, и его вывернуло, он едва успел притянуть к себе мусорное ведро. Потанин начал грызть перчатку, Окарин запрокинул лицо к потолку. Меркулов зажмурился. Он не мог лезть сам. Не теперь, когда Волков, не послушав его, зевнул буллит. — Карина, — процедил Меркулов. Окарин повернул голову, подошёл. — Иди к нему, — велел Меркулов тихо. — Возьми его за шкирку. Ори. Угрожай. Обматери его. Он должен выйти на третий период. Иначе он сломается. — Ты ебанулся?! — Окарин сделал соответствующий жест. — Ему плохо! — Обычная истерика, — отрезал Меркулов. — Впрочем, да. Что я могу понимать!.. Он отошёл, поплескал водой себе на руки, умыл лицо. "Просрём, — признал он мысленно. — Блядь, всухую просрём!" — Саша, — позвал его Костромитин-старший. — Саша, ты можешь... — За всю команду — не могу, — перебил Меркулов. — Готовьтесь, мы просрём. Костромитин оторопел настолько, что не нашёлся с ответом. Меркулов сел на своё место. Теперь он видел, что "Ирга", хорошо стартовавшая в сезоне, загнала себя сама. Дружная команда — это хорошо, но слишком дружная команда теряет внутренний соревновательный дух, а когда они объединились против Меркулова, стало и того хуже. Волков знал, что его будут жалеть, а не ругать, и это ни черта не помогало ему собраться. — Отлично, — громко сказал Окарин. Меркулов невольно поднял голову. — Снимай щитки. — Что? — опешил Волков. — Снимай, говорю, — повторил Окарин. — Я в раму пойду, раз ты ссышь. Меркулов бросил быстрый взгляд на часы. Пять минут. Волков даже снять с себя амуницию не успеет. Окарин содрал игровую сетку, расстегнул и стащил нагрудник, поторопил: — Давай бегом, время поджимает. — Пошёл нахуй, — Волков встал, несколько раз стукнул зубами как в ознобе. — Я в порядке. — Кто, ты? — не поверил Окарин. — Ты в воротах в обморок хочешь упасть? Шоу должно продолжаться? Волков без предупреждения ударил его в лицо, Окарин взмахнул руками и отлетел на пару шагов назад в объятия Толузина. — Пошёл нахуй, — раздельно произнёс Волков ещё раз, взял со скамейки шлем и направился к выходу из раздевалки. Карамнов, вытаращив глаза, схватил его блин и ловушку и заковылял следом. "Оруженосец", — рассеянно подумал Меркулов. — Валера, ты как?! — Костромитин-старший подбежал к нему. — Ты что? Ребята, вы с ума сошли?! Окарин ощупал челюсть, покрутил головой, попросил Ильдарова: — Рашит Мамедович, заморозьте, а? Тяжёлая у Тохи рука, блин, больно! Меркулов сжал кулаки. "Ты мне поверил. Ты поверил мне", — он медленно выдохнул. У него был смысл. Новый смысл всего. Они, конечно, всё равно проиграли: СКА забил ещё одну, но им в ответку в ворота Козловского шайбу внезапно привёз Потанин с передачи Чурилина и Зайцева. — Первая, — удивленно сообщил Потанин, возвращаясь с шайбой на скамейку, отдал Артёму Волкову, чтобы тот подписал. Меркулов дотянулся и потрепал Потанина по шлему, Потаня крутанул головой и заулыбался, и Меркулов себя одёрнул: главное теперь было — не торопиться. Не перестараться с новыми веяниями. "Сказать ещё про тренерский диплом, и всё, можно коньки на гвоздь вешать, сожрут живьём", — он ухмыльнулся. — Что-то вы не в тонусе сегодня, — поддразнил Артемьев на рукопожатии. — Сделали вам одолжение, — Меркулов пихнул его в плечо. — Чтобы вы не плакали потом всю дорогу во Владик. Он видел, как Волков подъехал к Окарину, и они вместе ушли под трибуну. — Илюху не забудь к нам развернуть, — попросил Артемьев. — Чтоб ему потом отдельным такси в аэропорт не ехать. Хотя, с другой стороны, отсюда он может и прямо домой лететь, миссия выполнена, — Женька усмехнулся. Меркулов показал ему кулак, но пообещал: — Не задержу. Остапчук ждал его в коридоре, он был уже в куртке и в клубном шарфе "Ирги", из кармана торчала шапка. — Это что? — Меркулов указал на шарф. — Измена? — предположил Остапчук. — А что, я не имею права сочувствовать другой команде? Кубок Надежды никто не отменял, у вас есть все шансы! Меркулов взял его за руки. Сейчас, с высоты коньков, он смотрел на Остапчука сверху вниз, и это было странно и забавно. — Вот уж нет, — сказал он, улыбаясь. — Кубок Надежды для неудачников. Мой кубок — Гагарина. — Посмотрим, — Остапчук подмигнул. — Я буду за тебя болеть. — Ты уже в этом сезоне за всю команду переболел, — пошутил неловко Меркулов, понизил голос. — Ты не представляешь, как я хочу сейчас зажать тебя в углу. — Две недели, — Илья погладил его пальцы. — Две недели, Саша. И три дня каникул. — Я убью любого, кто попробует мне помешать, — Меркулов прерывисто вздохнул, сглотнул. — Иди. А то я тебя никуда не пущу. Ещё две блядские недели. — Всего две. — Целых две, — он отпустил Остапчука, выпрямился. — Иди. И не оглядывайся. Примета плохая. Остапчук кивнул. Меркулов тоже не смотрел ему вслед, снял наконец шлем, провёл рукой по волосам и лицу, а когда снова открыл глаза, увидел Потанина. — Что? — спросил Меркулов, хмурясь. — Ничего, — Потаня помотал головой. — А что? В раздевалке было на удивление тихо, с телефона Поскрёбышева играло "Русское радио", коробки с пирогами ещё даже не все открыли. Меркулов стащил сетку и защиту, бросил на сиденье секции и налил себе чай, разломил пополам красное яблоко, такое блестящее, что казалось восковым, понюхал. — Не отравлено, Белоснежка, — заметил Окарин. Меркулов повернул голову. — Ты правда был таким мелким, как Вовка говорил? — спросил он. Окарин пожал плечами: — Даже ещё меньше. А что? — он подождал, но Меркулов не ответил, и Окарин закончил сам: — Не думал, что скажу это когда-нибудь, но — спасибо. — Не за что, — буркнул Меркулов. В такси он набрал сообщение: "Уже скучаю". "А меня освистали, — написал Остапчук, поставил хохочущего колобка. — Саша, что ты им сказал?" "Ты пришёл к ним в нашем шарфе, как они должны были тебя встретить? — возразил Меркулов. — А я пообещал только, что не стану тебя задерживать". Он улыбнулся и краем глаза заметил, что шофёр наблюдает за ним в зеркало. — Что-то не так? — спросил Меркулов, морща лоб. — Улыбаетесь, — неохотно сказал таксист. — Хотя проиграли. Меркулову стало интересно, он заблокировал телефон и наклонился вперёд. — Мы не первый раз проигрываем дома, — напомнил он. — И, по-моему, с вами я не первый раз еду. Но заговорили вы только сегодня. — Это вы заговорили, — поправил таксист. — По договору с клубом нам запрещено начинать общение первыми. — А хочется? — Меркулов окончательно развеселился. — Как тебя зовут? Давай на "ты", ровесники же вроде! Таксиста звали Николай, и он болел ещё за "Ангару" в прежнем составе, он первым подписался работать с "Иргой" и на Меркулова возлагал определённые надежды, за которые сам себя ругал. — Да всё понятно, ты-то уйдёшь, — он махнул рукой и вернул её на руль. — Но старт хороший будет! Хоть в первый раунд выйти!.. — Мечтать по-крупному надо, — ухмыльнулся Меркулов. — Первый раунд — это не цель, это разминка, брать надо по максимуму. Полюбить — так королеву, проиграть — так миллион!.. Но он впервые подумал об этом серьёзно, открыл турнирную таблицу, уже лёжа в кровати. Поражение от СКА отбросило "Иргу" с третьего места на шестое, поскольку и "Авангард", и "Ак Барс" в своих матчах выиграли, и именно с "Ак Барсом" пришлось бы сражаться "Ирге", если бы плей-офф начинался завтра. Меркулов побарабанил пальцами по планшету. В ноябре они выиграли у "Ак Барса" дома, но у них это был первый домашний матч в серии, а у казанцев — четвёртый выездной, а плей-офф придётся начинать в гостях. — Лучше бы подняться повыше, — пробормотал Меркулов, пожевал губу. Этого он один не мог. Разово забить — да, удачно отдать пас, рассказать о ком-то, кого хорошо знает. Но проигрывает команда и побеждает команда. Меркулов нуждался в Окарине. Толузин капитанил, да. Но Окарин был шеей, которая вертела головой. Если Меркулов хотел прощения, простить его должен Валерка. Карамнов весь следующий день таскался за Волковым хвостом, но в ворота на матч с "Витязем" встал спокойно, без видимой паники. Волков, оставшись в запасе, тоже делал вид, что это не он блевал в мусорное ведро в перерыве между периодами и не на него орал Окарин, так что больше всего, на взгляд Меркулова, нервничал Костромитин-старший. Ильдаров отвел от матча Рогожина, потянувшего ногу на тренировке, и Костромитин не заявил и Иванова тоже, оставив три пары защиты; перед игрой он зашёл в раздевалку, посмотрел на всех по очереди и пожелал удачи, Толузин его поддержал: — Ну всё, ребята, пошли. Надо их сделать. "Сделали", правда, только в овертайме: "Витязь" балансировал на грани попадания в плей-офф и грызся за очки до последнего. — Два очка хуже трёх, но лучше, чем одно, — подытожил Кульков. — Спасибо, капитан Очевидность, — фыркнул Лещенко. — Устал? — заботливо поинтересовался Волков у Карамнова. — Ага, — признался Серёжка. — Вообще ничего не помню! — Молодец, — Волков ухмыльнулся. Меркулов по обыкновению слушал, сидя в своей секции, и через некоторое время ему стало казаться, что чего-то не хватает, чего-то очень важного. Он поднял голову, огляделся исподтишка и нахмурился, увидев Потанина — молчащего Потанина. Это было так же неестественно, по мнению Меркулова, как снег в июле, и судя по взглядам, которые на Потаню метал Нойманн, он тоже так считал. Нойманну Меркулов это и оставил, оделся, собрал сумку и уехал. "Сегодня вы выглядели гораздо лучше", — написал в эхо-конференцию Остапчук. "Сегодня и противник был не такой мощный", — отшутился Меркулов. Он не стал Остапчуку ничего писать, подумав, что объяснит быстрее и проще при личной встрече, и он действительно вычёркивал оставшиеся дни в карманном календарике. В Москве они выиграли у "Витязя" ещё раз, теперь — в основное время, не дотерпели буквально минуту, чтобы сделать Карамнову сухарь, но Серёжа не обиделся, достаточно довольный тем, что отбил двадцать два броска из двадцати трёх. Волков принёс ему из киоска в фойе большую шоколадную медаль, Карамнов её немедленно слопал и пришёл в абсолютно умиротворённое расположение духа окончательно. — Мы ж гостиницу менять не будем? — спросил Толузина Поскрёбышев. — Не собирались вроде, а что? — А прикрой меня, я пойду знакомиться, — Поскрёбышев ухмыльнулся. — Там такая девочка хорошенькая в группе поддержки! — Нафига ты девочке сдался, старпёр! — заржал Окарин. — А которая? — А тебе-то что, ты женат! — Поскрёбышев выжидающе уставился на Толузина. — Андрюх, ну?.. — Иди, — Толузин махнул рукой. — Позвони, если что. Меркулов забрал из коробки свой телефон одним из первых, но когда в следующий раз прошёл мимо стола, то увидел, что в коробке лежит чей-то ещё сотовый, тонкая "пэта". — Парни, кто телефон не взял? — спросил он, наклоняя коробку к раздевалке. — Я, — неохотно ответил Кузьмин, поднялся, остановился у стола, словно сомневаясь, надо ли ему это. — Ты чего? — удивился Меркулов. — Нинка на меня обиделась, — Дима вздохнул. — Не ответил ей вчера, сейчас включу — и начнётся!.. Он вытер лицо рукой и нажал на кнопку разблокировки, экран "пэты" вспыхнул, погас, снова вспыхнул окном кода доступа. Кузьмин отошёл, на ходу набирая цифры, сел, чуть не промахнувшись мимо скамьи. Меркулов проводил его взглядом и случайно заметил нахохлившегося Потанина. Нойманн его не трогал, вряд ли не замечал, значит, не видел смысла тормошить, и это Меркулова удивило вдвойне, он подумал было, что они разругались, но Потанин украдкой погладил Пашку по руке, и Нойманн улыбнулся ему в ответ. В эхо-конференции Меркулова ждало сообщение от брата. "Сижу на больняке, приду смотреть на вас в среду, — написал Игорь. — Потом спущусь, подождёшь?" "Если быстро придёшь, — в тон ответил Меркулов. — А то самолёт ради меня не задержат". Он авансом вычеркнул сегодняшний день в календаре, забравшись в автобус, помахал Кузьмину, мол, садись ко мне, но Кузьмин ушёл в конец, где никого не было. Меркулов забеспокоился, но не стал бы допытываться сам, однако в номере Димка разделся, сел на кровать и вдруг трудно и неловко разревелся, сказал, не дожидаясь вопросов: — Нинка на развод подала, — он всхлипнул. — Блядь, ну как?! Говорит, что уже ушла, чтобы я не искал даже!.. Саша, ничего не было, ни скандалов, ничего! Просто ушла, блядь! Я её на руках носил, всё для неё, что я не так сделал?! Он вытер лицо рукавом. — Блядь, что за пиздец, — он подтянул колено к груди и начал раскачиваться. — Ну, как я теперь?.. — Раз ушла, значит, не любила, — хмуро сказал Меркулов. — Раз не любила, зачем она тебе? — Потому что я ее люблю, — Кузьмин невесело рассмеялся, шмыгнул забитым носом, порылся по карманам в поисках платка. — Блядь... Мы четыре года женаты, Саша. Я детей от неё хотел. — Выпить хочешь? — спросил Меркулов. — Напиться хочу, — огрызнулся Кузьмин. — Но нельзя. Подожду. Новый год заебись будет, вот и набухаюсь. Как домой-то ехать, мать меня сожрёт... Он обхватил голову руками. — Не езди, — предложил Меркулов. — Да, наверное, — согласился Кузьмин. — Напрошусь к Потане с Пашкой, они добрые, не выгонят. Или к Гошке. Не, к Гошке нельзя, он непьющий вообще, а если я нажрусь с его Дарьей, он точно не оценит, — он усмехнулся. — Все разъедутся. Ты, Серёга, Сашка, Тимур. Один я останусь. Он помолчал и снова заплакал. — Я не понимаю, — выговорил он. — Не понимаю, почему!.. Меркулов не знал, что ответить. Он сидел рядом, слушал и испытывал беспочвенную неловкость за свои отношения, за то, что всё зависит от того, с какой стороны смотреть, и можно завидовать беззаботному Потанину, притащившему Нойманна к себе жить, но лучше утешаться тем, что твои чувства взаимны, что ты не будешь отмечать Новый год с заявлением о разводе, один, без родителей, без друзей и без перспектив к улучшению. Он остановился рядом с Окариным на следующий день, заваривая чай, сказал: — Димку бросила жена, в Новый год он собирается забухать. Окарин на него не смотрел, стоял вполоборота, сунув руки в карманы, и даже не кивнул. Но ответил. — Понял, — произнёс он. — Справимся. И пошёл навстречу Толузину. Тридцатого играли дома с красноярской "Энфортой", Волков стоял в воротах в новой экипировке, пришедшей в Иркутск, пока "Ирга" была на выезде. — Я уж думал, ты забил на это дело, — заулыбался Нойманн, увидев синие с лиловым щитки перед тренировкой. — Он почти месяц эскизы рисовал, ты что! — упрекнул его Окарин. — Сделали-то быстро. Тох, дай посмотреть! Волков, ухмыляясь, протянул ему ловушку, предупредил: — Только не мерить! — Что я, совсем дурной, что ли? — обиделся Окарин. — Или ты мне ещё тот наезд не простил? — Из тебя вратарь как из снега масло, — Волков скривил губы. — Хотя я бы на это посмотрел. Не хочешь на самом деле попробовать? Я тебе старую экипу дам. Меркулов опустил голову, пряча улыбку. Окарин тоже понял, что отказаться не выйдет, расправил плечи, сказал: — Ну, давай. В амуниции Волкова он попросту утонул, несмотря на соответствие роста, Антон повздыхал и затянул все крепления до упора, потыкал Окарина пальцем под ребра со словами: — Ну ты тощий, я не замечал раньше. Сам он надел только шорты и толстовку поверх футболки, зашнуровал коньки и подтолкнул Валерку в спину: — Пошли. Сейчас пацаны подтянутся, ты хоть поучись пока на ногах стоять. — У меня такое чувство, будто я Потаню на спине несу, — пожаловался Окарин. Меркулов выехал за ними на лёд, заложил большой круг, чтобы не упустить из виду, и вернулся к калитке, остановился рядом с Костромитиным и Каратаевым. — Саша, — встрепенулся вдруг Каратаев, — а мне казалось, я как-то видел тебя в воротах?.. — На благотворительном матче, — Меркулов кивнул. — В двадцать первом. Да я вообще начинал как вратарь, меня потом уже полевым сделали, так что вспомнил детство, типа. Каратаев покивал и тоже выкатился на лёд, повысил голос: — Антон, не издевайся над Валерой! — Не жалеешь? — спросил Костромитин. — Что полевым стал? — Не, — Меркулов тряхнул головой. — Чего жалеть-то. Чёрт знает, как оно сложилось бы, может, вообще ничего бы не вышло. Я псих, а вратарю надо спокойствие сохранять, как бы ни повернулось. Набрасывать Окарину шайбы Меркулов не хотел, но уклониться не получилось, его зажали в середине цепочки, и он проехал, бросил в четверть силы. — Меркулов, халявишь! — отреагировал Окарин моментально. Меркулов остановился, снисходительно на него посмотрел. — Если я тебе влуплю, ты с воротами улетишь, — сказал он. — Антон-то не всё берёт. — Антон всё возьмёт, — пообещал Волков за его спиной. — Вот только слюнявчик наденет. Меркулов взглянул в его сощуренные (действительно, волчьи) глаза. — Спорим? — предложил он, протягивая руку. — Спорим, — не отказался Волков. — Десять буллитов. Возьму все, — он оглянулся. — Серёга, разбей. Чурилин стукнул по их ладоням. — На что спорите-то? — полюбопытствовал он. Волков с Меркуловым переглянулись. — На желание, — сказал Волков. Меркулов поднял бровь, но возражать не стал. Пока Волков с Окариным переодевались, Меркулов покружил по площадке, понакидывал Карамнову, спросил Каратаева: — Михал Борисыч, вы не возражаете, что мы тут ерундой занимаемся? — Почему ерундой? — не согласился Каратаев. — Антону полезно, да и тебе тоже. Меркулов усмехнулся. Вернулся Волков в новой экипировке, размялся, поездил под воротами и подал Меркулову знак, что готов начинать. Площадка опустела мгновенно, "Ирга" сбилась у борта, на линии ворот остался только Каратаев в роли арбитра. Потоцкий положил шайбу в центральный круг, Меркулов объехал её, попятился и взял разбег, пошёл зигзагом, но это для Волкова были семечки. — Один — ноль в пользу Антона, — объявил Каратаев. На шестом броске Меркулов начал злиться, зажмурился, отъезжая от ворот. Ему не жалко было желания и, в общем, мастерство Волкова как основного вратаря команды его радовало, но вот так раз за разом проваливаться на глазах у всех было чертовски неприятно. Он остановился над шайбой, постучал клюшкой по льду. — Саня, давай! — крикнул Нойманн. — Меркулов, жги! — поддержал его Окарин, заставив Меркулова вздрогнуть. Но седьмой буллит тоже ушёл в молоко. А на восьмом Меркулов испугался. Он разогнался слишком сильно и телом, не головой, понял, что не успеет остановиться и влетит сейчас в каркас ворот, как на тренировке в том году; Меркулов метнулся в сторону, неловко бросил с неудобной и боком ударился о борт. Нога отозвалась тупой фантомной болью, Меркулов выругался сквозь зубы, сплюнул. — Восемь, — подытожил Каратаев. — Саша, всё хорошо? — Я проигрываю, а так — отлично, — Меркулов криво улыбнулся через силу и покатил к центру площадки. "Ирга" разделилась. За Меркулова болели Нойманн с Чурилиным, Потанин, Мальцев и внезапно всё ещё Окарин, за Волкова — все остальные. "Сейчас или никогда", — пообещал себе Меркулов. И промазал, вообще не попал по воротам. — Я предупреждал, — не удержался Волков, ухмыляясь. — Готовься! — Сам готовься, — буркнул Меркулов. Для последней попытки у него была только одна идея. Он мысленно прокрутил в голове давешний буллит Султанова, глубоко вздохнул и без разбега покатил шайбу вперёд, глядя только в угол над правым плечом Волкова. Шайбу он не видел вообще, если бы она сошла с крюка, исправить это Меркулову не удалось бы, но она не сошла. В последнее мгновение Меркулов резко подался влево, скинув шайбу направо, и на вытянутой руке запихнул её в ворота. — Десять! — рявкнул он, вскидывая клюшку. Кто-то со скамейки засвистел, застучал по борту, Потанин тоже замахал клюшкой. Меркулов сделал маленький круг и вернулся к Волкову. — Калька с Султанова, — сказал Антон, скалясь. — Скотина. — Ты расслабился, — парировал Меркулов. — Нельзя расслабляться. До последней секунды нельзя. Это вам не ВХЛ. Волков помолчал. — И чего ты хочешь? — спросил он. Меркулов наклонился к его уху. — Кубок Гагарина, — прошептал он. — Подумай об этом. — Ну, ты скотина, — повторил Волков ему в спину с восхищением. — Ну, Саша!.. Меркулов ухмыльнулся. — Что ты загадал? — тут же прилип к нему Потанин. — Не скажу, — Меркулов с трудом удержался, чтобы не щёлкнуть его по носу. — Ладно, я у Волка спрошу, — Потанин не обиделся. Меркулов попил воды, вытер лицо полотенцем. — Меня бы ты и вправду вбил в ворота, — согласился Окарин. Меркулов посмотрел на него и увидел, что Толузин тоже смотрит, и ничего хорошего его лицо не обещало. Если до этого Меркулов мог отшутиться, то под взглядом Андрея настроение пропало. — У меня бросок сильный, — ответил он хмуро и отвернулся. Весь вечер в раздевалке обсуждали, какое желание Волков в итоге проспорил. Волков ухмылялся, Меркулов тоже расслаблялся иногда, но натыкался вновь на колючий взгляд Толузина и злился, не знал, куда себя деть, торопился и злился от этого ещё сильнее. — Вовка, девочка-то твоя прилетит? Из "Витязя"? — поинтересовался Лещенко. — Уже прилетела, — Поскрёбышев заулыбался. — Завидуй молча. — А как её зовут? — спросил Потанин. Он ожил, вернувшись с выезда, словно просто скучал по дому, трещал без умолку и висел на Нойманне так откровенно, что Меркулов иногда краснел, глядя на них, и не понимал, почему никто больше этого не видит. — Аня Данилова, — произнес Поскрёбышев мечтательно. — Уже неделя прошла, а она все ещё Данилова, а не Поскрёбышева? — поддел Лещенко. — Что-то ты тормозишь, братец! — А он сам хочет её фамилию взять! — подал голос Окарин. Раздевалка заржала: Вова и в самом деле свою фамилию не жаловал. — Почему бы и нет? — с вызовом ответил Поскрёбышев. — Ничего такого. Упёртый патриархат — прошлый век! Несколько секунд все молчали, потом Окарин с интересом посмотрел на Толузина и спросил: — Луза, это он о чём? Переведи мне! Снова раздался смех. — Ай, ну вас! — сдался Поскрёбышев. — Дебилы. Я пошёл, всем привет! — Наши наилучшие пожелания Анечке! — крикнул ему вслед Окарин, добавил уже для оставшихся: — Она ещё не знает, что её ждёт! — Да ладно, — Толузин укоризненно поджал губы. — Вовка хороший добрый парень. — Добрый, — согласился Окарин. — С этим не могу поспорить. Меркулов застегнул сумку, намотал шарф и встал, махнул всем рукой. — До завтра, — сказал он неловко. Уходить молча было привычнее, но как-то некрасиво после такой тренировки. — Пока-пока, — отозвался Окарин. После игры он задержал Меркулова сам, взял за рукав куртки и сразу отпустил. — Сегодня улетаешь? — спросил он. — Завтра утром, — Меркулов нахмурился. — А что? Окарин долго на него смотрел, словно подыскивал нужные слова, затем пожал плечами. — Нет, ничего, — он покачал головой. — Счастливо отпраздновать. — Тебе тоже, — Меркулов сморгнул, исправился: — Вам с Катей. Окарин кивнул, не сводя с него глаз. — Спасибо, — сказал он. Остапчук встретил Меркулова в Пулково, Меркулов не сразу увидел его, но Остапчук подпрыгнул и замахал шарфом "Ирги", крикнул: — Сашка! Они не обнялись, не смогли, как-то не получилось; Меркулов взял Илью за руки, подержал, отпустил. — Видишь, я прилетел, — сказал он глупо. Остапчук закусил губу. — Моя машина на стоянке, — он осмотрел Меркулова. — Не замёрзнешь? Багаж есть? — Нет, — Меркулов приподнял сумку. — Только это. — Тогда пошли. У Остапчука был "четырнадцатый" ЗИМ густого тёмно-синего цвета с красной полосой на капоте. — Красавец, да? — гордо сказал Илья, стряхивая снег с дворников. — Знаешь, сколько ему лет? — Пять? — наобум предположил Меркулов. — Девять, — с торжеством ответил Остапчук. — После первого чемпионата купил, каждое лето перебираю. Салон даже не успел остыть. Меркулов снял куртку, пристегнулся. — Включи что-нибудь, — попросил Остапчук, выезжая со стоянки. Меркулов ткнул наугад в первую попавшуюся радиостанцию, но там крутили классическую музыку, и Меркулов перешёл на следующую. И услышал те самые "Корабли".

Но забыли капитана два военных корабля Потеряли свой фарватер и не помнят где их цель И остались в их мозгах только сила и тоска Непонятная свобода обручем сдавила грудь И неясно что им делать или плыть или тонуть...

— Это что?.. — растерялся Меркулов. — А? — Остапчук остановился, пропуская поперечный поток. — Это "Агата Кристи", "Два корабля". Ей лет сто уже, ты что, никогда не слышал? — Один раз слышал, — медленно проговорил Меркулов. — В ноябре. Когда Потаню с Пашкой спалил... Остапчук посмотрел на него с интересом. — Ты мне не всё рассказал? — он отпустил на пару секунд руль и пощёлкал у Меркулова перед носом. — Саша, ау! — Да, — невпопад отозвался Меркулов. — Всё. Я не знал ещё тогда. Про смысл. У меня смысла не было. Он замолчал, дослушивая песню до конца. Волков исполнял её очень близко к оригиналу, оказывается, Меркулов почти видел его сейчас, сидящего в полумраке на табурете, полупьяного и с красными искрами в глазах. — Ты меня пугаешь, — признался Остапчук. Он жил в Ковенском переулке и держал машину на подземной стоянке за БКЗ "Октябрьский". — Ты точно не замёрзнешь? — спросил он снова. — Минут пять идти. — Ты меня согреешь, — ляпнул Меркулов и покраснел. Остапчук приподнял брови, ухмыльнулся. — О да, — подтвердил он, понизив голос, провёл языком по зубам. — Я согрею. Меркулов залип на его губы и не видел практически, куда они идут, не помнил, как поднимался по лестнице, даже не знал, на каком они этаже. Илья с кем-то поздоровался по пути, и Меркулов механически за ним повторил, а потом Илья впихнул его в квартиру и прижал к стене, расстёгивая куртку. — Сашка, я так скучал, — шепнул он. — Это совершенно невыносимо, невозможно!.. Они целовались, пока у Меркулова окончательно не пошла кругом голова, но Остапчук всё-таки отпустил его, отступил на шаг. — Ты с самолёта, а я — бессовестный эгоист, — он поднял руки. — Хочешь есть? — Хочу в душ, — честно ответил Меркулов. — И с тобой в койку. Дневной свет его не смущал, он не мог отвести от Ильи ни рук, ни глаз, растерялся, вдруг осознав, что сейчас будет, но лишь хватил ртом воздух и позволил Остапчуку делать всё, что ему захочется, застонал и прикусил себе палец, чтобы молчать. — Ты можешь шуметь, — выдохнул Остапчук, но Меркулов не мог, физически не мог, он зажмурился и запрокинул голову, и Илья до боли сжал его ладонь, заставив открыть глаза, признался впервые: — Люблю тебя!.. Он лежал головой у Меркулова на груди, успокаивая дыхание, повторил: — Я так скучал. Меркулов молча его обнял. Они валялись в постели до позднего вечера: спали, просыпались, занимались любовью и снова засыпали; в какой-то момент Меркулов проснулся от голода, встретился с Ильёй взглядом, и они одновременно засмеялись, думая об одном и том же. — Жрать! — сказал Остапчук. Он завернулся в простыню, Меркулов натянул предусмотрительно захваченные спортивные штаны. — Новогодние костюмы, — оценил он, выйдя на кухню. Остапчук посмотрел на него поверх дверцы холодильника, хмыкнул: — Ты замёрзнешь на Дворцовой в одних штанах. — А мы идем на Дворцовую? — уточнил Меркулов. — Это далеко? — Полчаса, — Илья неопределённо помахал рукой. — С ребятами. На этот раз Меркулов молчал чуть дольше. — А они... — начал он затем с некоторым сомнением. — Артемьев, Юганов и Окунев с Кольцовым с девчонками. В смысле, с жёнами, — поправился Остапчук. — Это с кем мы договорились. Может, ещё кто подтянется, кому дома скучно. Он поставил пластиковый контейнер на стол и присел перед Меркуловым на корточки, взял его за руки. — Сашка, они знают, — сказал он серьёзно. — Проблем не будет. Но если ты не хочешь, мы никуда не пойдём, я всё отменю. — Я не боюсь, — Меркулов помотал головой. — Я знаю, что ты не боишься, — перебил Остапчук. — Ты генсеку не зассал ляпнуть, куда тебе бояться!.. Меркулов криво улыбнулся. — Но если ты не хочешь, — повторил Илья. — Хочу, — Меркулов вздохнул. — Я хочу, чтобы все знали. Я не могу больше молчать. Остапчук всё-таки дал ему свой свитер перед выходом на улицу. — У вас там теплее, что ли, в Иркутске? — спросил он с недоумением. — Я просто по улице не хожу, — напомнил Меркулов. — От арены до такси. А от общаги до базы — два двора. — Ну да, точно, — удрученно согласился Остапчук. — Надевай, короче. В своём ты замёрзнешь. Ленинградских армейцев они подобрали по дороге у станции метро "Гостиный двор". — С ними всё понятно, — Остапчук обвёл рукой коллег по команде, показал на женщин: — А это Лера Окунева и Юля Кольцова. А тебя и так все знают. — Очень рады познакомиться, Саша, — первой сказала Лера, протянула руку, стащив пушистую белую варежку. Меркулов осторожно её пожал, повторил то же с Юлей. — Держимся рядышком, народу много, — предупредил Окунев, — кто потерялся, звонит мне, сориентируемся. Народу и правда было много. Невский проспект сиял огнями, и они прошли минимум три огромные живые ёлки, украшенные гирляндами и цветными шарами и флажками, но на самой Дворцовой площади ёлки не было, только неоновые звёзды и снежинки, сверкающие фигуры оленей и снегирей и окружённый прожекторами экран, на котором крупными и мелкими кадрами показывали праздник в других городах. — В Иркутске уже четыре часа как двадцать третий, — спохватился Меркулов, полез в телефон и чертыхнулся досадливо, обнаружив сообщения от Нойманна (подписанное "Мы с Кирюхой"), Кузьмина ("Тебе приветы от первого звена и их дам") и Волкова ("Мне Пашка дал твой номер"). — Я свинья, — добавил он, поспешно набирая ответы и извинения. — Мне никак часовые пояса не даются! — Учитывая, — Юганов подождал, пока Меркулов отправит сообщения, — так вот, учитывая, что сейчас у них четыре часа утра, есть некоторая вероятность, что они как раз только-только заснули! Засмеялись все. — Молчал бы лучше, — заметил Артемьев. — Да и кто спит в четыре утра в Новый год, ты чего? Сань, всё пучком. Кольцов раздал бенгальские огни, поджёг, когда на экране появился генсек на фоне главных часов страны. Меркулов невольно нахмурился, и Остапчук сжал его руку. — Всё будет хорошо, Саша, — сказал он, пользуясь тем, что на площади стало тихо перед включением речи. Меркулов стиснул его пальцы в ответ, вздохнул. С первым ударом курантов начали стрелять пробки, люди разливали шампанское по пластиковым бокалам, — а кто и по стеклянным, — Артемьев и Окунев ловко обезглавили две бутылки, торопливо, разбрызгивая, наполнили стаканы. — С Новым годом! — заорал кто-то в толпе, и Дворцовая площадь подхватила: — С Новым годом, с Новым годом! Меркулов залпом выпил шампанское, притянул к себе Остапчука и поцеловал, Илья ответил, обхватил руками его голову, и они целовались как никогда до этого, сталкиваясь зубами и носами, мешая друг другу и беспричинно, по-детски рассмеялись; с Меркулова слетела шапка, Остапчук запустил ему пальцы в волосы и снова сказал: — Я люблю тебя. Я в тебя, дебила, влюбился, как увидел, слышишь?.. Меркулов смотрел на него и улыбался, потом снова поцеловал и очнулся, лишь услышав аплодисменты: им хлопали знакомые и незнакомые, Артемьев, ухмыляющийся Кольцов, какие-то совершенно посторонние люди, стоящие рядом. — Что?.. — не понял Остапчук. — Что такое, Жень? — Вас только что на всю страну показали, — Окунев кивнул на экран. — Тут же тоже камера есть. Остапчук кашлянул. — Да?.. — переспросил он, посмотрел на Меркулова. — Саша. Я не подумал. Меркулов пожал плечами. — Зато узнали все и сразу, — сказал он с напускным спокойствием, хотя сердце колотилось кузнечным молотом, наставил на Окунева палец: — На "бис" повторять не буду. Гулять пойдём?.. Около часа ночи ему перезвонил брат. — Да, — сказал Меркулов. — С Новым годом же! Ты забыл, с кем уже разговаривал, а с кем — нет? — С Новым, — Игорь кашлянул. — Я не забыл, а ты-то что творишь? Совсем обалдел? — Ты о чём? — Меркулов насупился, заткнул второе ухо пальцем, чтобы не мешал грохот фейерверков. — Твой... твоя выходка, — Игорь замялся на мгновение, — за полчаса набрала десять тысяч просмотров на Совиде! Тебя сейчас вся страна обсуждать будет, ты нафига это сделал? Мать корвалол шампанским запивает! Он сбился с менторского тона и захохотал, проговорил: — Сашка, ты ебанулся! Десять, уже пятнадцать тысяч, пока я с тобой разговариваю! Ты рекламу себе делал, что ли?! — Я сделал то, что хотел сделать, — отрезал Меркулов. Игорь замолчал. — Так, — сказал он наконец. — Так ты серьёзно?.. Ты, блядь, — он снова кашлянул. — Я перезвоню. Меркулов убрал телефон в карман, надел перчатку, встретился взглядом с Остапчуком. — Началось? — спросил Илья. Меркулов кивнул. — Пейте, — велел Артемьев, передавая им открытую бутылку. — Ничего страшного, через неделю забудется. — Не забудется, — Остапчук покачал головой. Он отключил свой сотовый, Меркулов побоялся сделать то же самое после слов брата о маме и корвалоле, но ни Игорь, ни родители больше не звонили. Правда, и настроения уже не было. Стало холодно, гуляющие и поздравляющие друг друга люди раздражали, от шампанского появился кислый привкус во рту. — Пойдем домой, — предложил Меркулов тихо. — Поедем, — поправил Остапчук. Они распрощались с Женькой и остальными, женщины поцеловали их обоих на прощание, и это Меркулова несколько успокоило, но в такси он спросил шёпотом: — Почему ты думаешь, что не забудется? Остапчук не ответил. Он касался коленом ноги Меркулова, но руки держал в карманах, лицо у него тоже было невесёлое. — Илюха, прости меня, — попросил Меркулов, когда они вышли из машины. — За что? Ты прав, — Остапчук пожал плечами. — Саша, ты прав. Я же сам этого хотел. — Больше не хочешь?.. — вырвалось у Меркулова. — С Новым годом! — крикнула проходящая мимо парочка, девушка сунула Меркулову зажжённый бенгальский огонь. — С Новым годом! — Меркулов помахал им рукой, дежурно улыбнувшись, и снова уставился на Остапчука. — Дурак ты, — сказал Илья, снял перчатку и погладил Меркулова по щеке, шепнул: — Мне просто страшно. Меркулов обнял его, не целовал, просто притянул к себе и смотрел поверх его плеча, как бенгальский огонь догорает до основания и гаснет с яркой вспышкой. — Я всё возьму на себя, — пообещал Меркулов. Остапчук рассмеялся и высвободился. — Пошли домой, Саша, — произнес он. — На себя он возьмёт!.. — Что не так?.. — Меркулов насупился. Остапчук снова промолчал, задумавшись. Дома он поставил на плиту чайник, принёс из комнаты планшет, нашёл на Совиде нужный отрывок из новогодней съёмки. — Пятьдесят тысяч просмотров за два часа, — он посмотрел на Меркулова. — Сашка. Знаешь, что подумает генсек? Что ты назло. Он не разрешил, и ты просто зашёл с другой стороны, результат тот же самый, страна вздрогнет. И не только страна: это Первый канал, его транслировали в Европу, Китай и Штаты. Саша, — он снова засмеялся, — вот теперь мы точно всемирно известны! Меркулов сел на пол к его ногам, Остапчук наклонился и зарылся лицом в его волосы. — Сашка, — позвал он. — Мне страшно. И стыдно. Ты крутой, а я... — Ты чего? — Меркулов задрал голову, потерся об его руку. — Илюх, ты чего?.. — Такой дешёвый выпендрёж был, — Остапчук криво усмехнулся. — "Советский хоккеист ничего не боится"!.. "Почему они должны осудить мой выбор"!.. Сашка. Меркулов беспомощно наморщил лоб, развернулся, взял его лицо в ладони. — Ну что ты, Илюха, — повторил он растерянно. — Что ты. Всё хорошо будет. Никто нам ничего не сделает. Вон, — спохватился он, — люди хлопали, между прочим. Твои все знают. — Но не все одобряют! — Остапчук выпрямился, откинул голову. — Саша. У меня с мамой всё тихо прошло, потому что я болел, мне повезло, она не давила. Отец... ну, я всё равно с ним не общаюсь, наплевать. Тебе уже звонили... — Ты хочешь расстаться? — перебил Меркулов. — Нет!.. — выкрикнул Остапчук поспешно. Они смотрели друг на друга, тяжело дыша, как после пробежки, потом Илья сам положил руки Меркулову на плечи, повторил: — Нет, Саша, ни за что. На плите засвистел чайник, Остапчук перегнулся через Меркулова и выключил газ. — Мне надо выпить, — сказал он, вставая. — Будешь? Они всё-таки поели сначала, но чай так и остался остывать в кружках. Остапчук достал из морозилки бутылку водки, замёрзшую до тягучести, нацедил по полстакана. — Хорошо, что ты — Союзный герой, Сашка, — подытожил он. — По крайней мере, нас не расстреляют. — Да кому вообще есть до нас дело? — не выдержал Меркулов. — Илюха, ну блядь, серьёзно. Какая разница? Ну, целовались мы на Дворцовой, и что?.. — Я буду счастлив, если генсек так и решит, — Остапчук пристально посмотрел на него. — Это будет идеально. Но я слабо в это верю после твоей ссылки. Он встал и взял бутылку, предложил: — Пойдём в комнату. С кровати в окно были видны затихающие фейерверки, кто-то на улице закричал: — Видели ночь, гуляли всю ночь до утра!.. — захохотал, раздался весёлый женский визг и снова смех. Меркулов положил подбородок Остапчуку на плечо. — Если тебя тоже сошлют на Восток, будет меньше разрыв в часовых поясах, — сообщил он. — Если в "Энфорту", так это вообще совсем рядом. — "Приезжай ко мне на БАМ"? — пошутил Остапчук. — Саша, я не могу жить в городе, где в самом высоком доме — пять этажей! — Это снобизм, — Меркулов уткнулся лицом ему между лопаток, вдохнул запах разогретого тела. — В Иркутске красиво же. — В Ленинграде тоже ничего, — Остапчук сглотнул. — Саша... Меркулов перевернул его на спину. — Ничего не бойся, — сказал он хмуро. — Не надо. — Не буду, — пообещал Илья. В восемь утра позвонил Коровин. — С добрым... с Новым годом, дядь Слава! — выпалил Меркулов, едва продрав глаза. — С Новым годом, Саша, — согласился Коровин. Голос у него был усталый. — Ты знаешь, где я живу в Ленинграде? — Нет, — Меркулов поспешно сел, пытаясь сосредоточиться. — Тогда я тебе сейчас в эхо сброшу адрес. Быстренько умойтесь, возьмите такси и приезжайте. Вдвоём с Ильёй. Ясно? — Вы в Ленинграде? — сообразил наконец Меркулов. — Да, Саша, я в Ленинграде, а моя семья ждёт меня в Москве, — Коровин вздохнул. — Сделайте мне одолжение, приезжайте скорее. Он повесил трубку, не дожидаясь ответа. Меркулов оглянулся на Остапчука, сказал сипло: — Коровин вызывает к нему домой. Нас обоих. Остапчук побледнел, но кивнул и встал, зябко ёжась, включил свет. — Успеем чай попить? — спросил он. Меркулов помотал головой. — Ладно, — Остапчук поморщился. — Иди в душ. Он всё-таки согрел чайник и сунул Меркулову кружку и бутерброд с салатными листьями и толстым куском буженины, ушёл в душ сам, вернулся уже в брюках и рубашке. — Без галстука можно обойтись, наверное? — усомнился он. — Выход не парадный, а на этапе всё равно не пригодится, разве что повеситься. — Не дури, Илюха, — нахмурился Меркулов. — Ничего дядь Слава нам не сделает. Он волновался: это была первая его встреча с Коровиным после Суперсерии, и теперь, прекратив на Вячеслава Андреевича обижаться, Меркулов понял, как по нему соскучился. Такси Остапчук вызывать не стал, взял ключи от машины. — Ему, должно быть, генсек позвонил, — сказал он, пока ЗИМ грелся. — Андреич вообще вряд ли спал. — Я всё равно не понимаю, почему из-за наших отношений должно быть столько шума, — Меркулов нахохлился, сунул руки в карманы — перчатки он забыл. — Кому какое дело? — Саша, да всем, — терпеливо, как маленькому, снова объяснил Остапчук. — Ты вообще лицо страны сейчас. — Какое я лицо в Иркутске?! — вспылил Меркулов. — Жопа мира, захолустье... Он осёкся, замолчал, отвёл глаза. — Нельзя сделать исключение только для тебя, Саша, — Остапчук погладил его по плечу. — Или только для меня. Если нас показали по Первому каналу, значит, других теперь тоже хрен одёрнешь. Или надо нас наказывать. А наказывать формально не за что. Зато пример подан на всю страну — можно!.. — Но если можно?! — Меркулов развёл руками. — Я же никого не агитирую делать так, как я, я просто хочу жить спокойно! Что вообще не так?! На это ему ответил Коровин. — Садитесь, ребята, — сказал он, провожая их на кухню. — Мне жаль, что я не дал вам поспать, но и вы мне не дали, так что квиты. Чаю хотите? У меня тут ничего, кроме чая, нет, но хоть горячего попьёте. Он сел напротив, сложил руки на столе, посмотрел укоризненно на Меркулова. — Что же ты, Саша? — А что я? — Меркулову стало стыдно просто за то, что он расстроил Коровина. — Я не сделал ничего особенного. — Ну да, — согласился Коровин. — Только ускорил принятие закона лет так на пять-десять. Меркулов поднял голову. — Саша, закон приняли бы, — подтвердил Вячеслав Андреевич. — К этому шло. Но это не делается с кондачка только потому, что капитан сборной влюбился. Даже если это сборная по хоккею! — Что теперь будет, Вячеслав Андреич? — спросил Остапчук. — А как ты думаешь? — Коровин перевёл взгляд на него. — Придётся жениться. Вот разберётся Политбюро, как это оформлять, и будете создавать ячейку общества. Он вытер лицо руками. — Я бы вас выпорол, — сказал он честно. — Но это могут квалифицировать как сто шестнадцатую, — он посмотрел на Меркулова и пояснил: — Побои из хулиганских побуждений. — Вы сердитесь, дядь Слава? — поинтересовался Меркулов, втягивая голову в плечи. — Я очень сержусь, Саша, — Коровин положил ладони на стол. — Я тебя отослал, думал убрать с глаз долой, совместить приятное с полезным, так ты по-другому вылез! Через год бы всё остыло, после чемпионата мира даже сам Соснин не вспомнил бы, что ты там ему ляпнул! Я забыл, — сказал он спокойнее, — что ты не умеешь сидеть тихо. Он откинулся на спинку стула и добавил: — Но я вас вызвал не для того, чтобы отругать, это я мог сделать и по телефону из Москвы. Меркулов под столом нашёл руку Остапчука и сжал. — Это, — Коровин положил на стол два листа бумаги, — инструкции, что вам теперь делать. Кто-то в Политбюро тоже в новогоднюю ночь работал, чтобы вы послезавтра не наговорили глупостей журналистам. Прочтите, заучите и съешьте. И я не шучу. Насчет "заучить". Остапчук взял инструкцию, начал читать. Меркулов смотрел на Коровина. — Я не буду врать, — упрямо заявил он. — Не хочу. — А тут пока ни слова вранья нет, — Остапчук пихнул его локтем. — Только оформлено красиво. А. Ага. Что?.. Он покраснел, переспросил: — Дети?! Какие дети?! — Ваши, — злорадно сообщил Коровин. — Придётся усыновить. — Сейчас?! — опешил Меркулов. Коровин посмотрел на него. — Саша, меня так и подмывает сказать, что сейчас, — признался он. — Но — нет, позже. Когда закон примут. Он вздохнул. — Мне вас очень жаль, мальчики, — признался он. — Вам будет непросто. Но вы сами виноваты. — Не запрещено же, — возразил Остапчук. — Вы сами это летом Сашке объясняли. Но если кто-то должен начать... Ну, пусть мы. — Вы говорили: если кто и может, то я, — поддержал Меркулов, хмурясь. Коровин закрыл лицо рукой. Из его квартиры они вышли за полдень, оглушённые свалившимися на них новостями, сели в замёрзший ЗИМ. Остапчук повернул ключ зажигания, прогревая мотор, спросил, глядя в лобовое стекло: — Ну, как? Чувствуешь сбычу мечт? — Я не знаю, — Меркулов сгорбился. — Вроде, должен. — Даже самое приятное занятие вызывает отвращение, когда становится обязательным, да? — Остапчук хмыкнул. — Я чувствую себя так, будто меня только что снимали для порно-журнала. — Он дал мне то, о чём я просил, — произнес Меркулов, почти не слыша его. — Ага, принудительно, — Остапчук включил печку, развернул на Меркулова. — Теперь ты обязан на мне жениться. А то ещё куда-нибудь сошлют. Разжалуют. Уволят. И меня заодно. — Перестань, — попросил Меркулов, обхватил голову руками. Ему было тошно и душно, хотелось выйти из машины и лечь навзничь в снег, чтобы остыть. — Это нечестно, — сказал он. Остапчук только вздохнул. Они молча вернулись в его квартиру, молча пообедали. Илья сложил тарелки в посудомоечную машину, спросил: — Хочешь чего-нибудь? Гулять, в кино, встретиться с кем-нибудь? — Иди ко мне, — позвал Меркулов, сидя на подоконнике. Остапчук медленно подошёл, остановился на расстоянии шага, и Меркулов сам привлёк его к себе. — От нас отстанут, — пообещал он. — Пройдёт немного времени, и все забудут. Мы справимся, Илюха. Остапчук упёрся рукой ему в грудь. — Ты не сможешь жить под давлением, — проговорил он. — Ты будешь злиться. Это плохо закончится. Может, это они и хотят показать. Меркулов держал его, не давая отстраниться. — Ты не сможешь, — беспомощно повторил Остапчук, сдался: — Я не смогу. Я не выдержу. Он закрыл глаза. Меркулов положил руку ему на затылок, пригладил волосы. — Мы справимся, — сказал он. — Для меня больше нет ничего невозможного. Он временно смирился с происходящим, но Остапчук — нет, и ближе к вечеру они сильно поругались, Остапчук сорвался на крик, взмахнул рукой, скидывая со стола кружку: — Ты не понимаешь! Ты просто ничего не понимаешь, через твою лобовую броню всё это не проходит! Кружка улетела в угол и разбилась о стену, брызнув фаянсом Меркулову под ноги. — Чего я не понимаю? — Меркулов пнул осколок с ручкой. — Ты же знал, чего я хочу, тебя всё устраивало! — Но потом! В перспективе! — Остапчук вскочил. — Не прямо сейчас, под диктовку и под присмотром Политбюро! Тихо, как все нормальные люди это делают! Я не хочу становиться иконой стиля для геев Союза! Я не хочу, чтобы дальше по мне всех мерили и на меня равнялись! — Да кто будет-то?! — запротестовал Меркулов. — Илья, ты о чём вообще?.. — Да о том! Ты ни хера не понимаешь, потому что ты идиот! — заорал Остапчук. — А ты истеричка! — рявкнул Меркулов в ответ. — Успокойся, блядь, уже! Всё рассосётся! О нас забудут к весне! В плей-офф никому дела уже не будет! — Ни хера не рассосётся, — возразил Остапчук намного тише. — Не забудут. — И что? — Меркулов раздул ноздри. — Что это меняет? Я тебе больше не нужен? Мне собирать вещи и проваливать?.. Остапчук сглотнул. — Нет, — он потерялся окончательно. — Саша, нет. Ты что. — Тогда успокойся, — повторил Меркулов, встал. — Мы справимся. Иди сюда. Ждать он, правда, не стал, подошёл сам, ногой отпихнув осколки кружки, сгрёб Илью в охапку, сказал: — Всё, хватит. Наплевать на них. До принятия закона ещё дожить надо. — Ты не представляешь, что сейчас начнётся, — предупредил Остапчук шёпотом, сжал в кулаке его толстовку. — Сашка. Они тебя доведут в первую очередь. — Потому что я псих? — Меркулов вздохнул, пошутил мрачно: — Я буду хорошим мальчиком. Он усмехнулся и добавил: — Лучше бы на Потаню равнялись, вот кто хороший мальчик. Нойманн прислал ему днём сообщение: "Саня, жжёшь!" — и поставил колобка с поднятым вверх большим пальцем. Меркулов не стал об этом говорить Илье, но сообразил, как глупо было полагать, что "Ирга" не увидит то, что увидела вся страна. По возвращении ему определённо предстояла пара-тройка напряжённых моментов, но думать об этом не хотелось, и Меркулов потёрся лицом о щеку Остапчука, погладил его по шее. — У тебя не будет проблем в Иркутске? — спросил Илья, словно подслушав его мысли. — Не знаю, — честно ответил Меркулов. — Возможно, бойкот пойдёт на новый круг. Остапчук помолчал. — Может, если мы всё сделаем, как они хотят, тебя вернут в ЦСКА? — загадал он вслух. — Правда, Сашка, ну вдруг? — Может, — Меркулов пожал плечами. Они ещё раз согрели чайник, Остапчук убрал осколки с пола и достал себе другую кружку, с логотипом ленинградского "Зенита". — Выиграл, — сказал он на заинтересованный взгляд Меркулова. — В том году ещё. Благотворительный вечер устраивали, не знаю, может, ты помнишь, когда кулинарные конкурсы были. — За лучшую яичницу? — ухмыльнулся Меркулов. — За лучший имбирный кекс, — Остапчук развёл руками. — Мне разрешили звонок другу, я позвонил маме. Он перегнулся через стол и накрыл ладони Меркулова своими, попросил: — Прости. Это и вправду здорово смахивало на истерику. Меркулов поцеловал его. Потом они лежали в кровати, обнявшись, смотрели попеременно музыкальные каналы и живую природу по телевизору, старательно обходя новостные передачи и разнообразные шоу-программы; Остапчук задержался, когда показали Байкал, спросил: — Он же рядом у вас, да? Ты там был? — Угу, — подтвердил Меркулов. — В девятнадцатом, на классике. Остапчук рассмеялся, пихнул его в бок. — В девятнадцатом я тоже там был, — сказал он. — У Серёги Чурилина где-то там жена работает, — вспомнил Меркулов невпопад. — Она геолог, только под Новый год и вернулась, они в экспедиции были. — Суровая женщина, видать, — фыркнул Остапчук. — Танька-то? — Меркулов наморщил лоб. — Не. Она кроха такая, Серёге до плеча не достаёт, он фотки показывал, её под рюкзаком не видно, когда они в походе. Но выносливая, это да. Они замолчали, Остапчук переключил канал, опустил голову Меркулову на плечо. — Сашка, — позвал он тихо. Меркулов уложил его на спину, навис, опираясь на руки, и Илья за футболку дёрнул его на себя. — Не тяни, — попросил он. — Сашка!.. Я же тебя теперь до апреля не увижу!.. С этой мыслью Меркулов и проснулся под утро, посмотрел на часы: пять утра. Самолёт был в шесть вечера, Остапчук сказал, что выйти нужно не позже трёх, а значит, до часа можно спать спокойно. Но что-то Меркулова тревожило, какая-то заноза в сознании; осторожно, чтобы не разбудить Илью, он выбрался из кровати, поднял с пола штаны и вышел из комнаты, попил на кухне воды из-под крана и раскрыл паспорт, предусмотрительно выложенный на центр стола, развернул билет, проверяя время отлёта: восемнадцать пятнадцать, всё верно. Он уже хотел закрыть билет и вернуться обратно в кровать, но взгляд упал на соседнюю строчку. "Время прибытия: девять двадцать", — прочитал Меркулов, медленно положил паспорт, упёрся руками в стол, вперившись невидящим взглядом в стенной шкаф, затем, спохватившись, залез в телефон, вышел на страницу авиакомпании, но результат был предсказуем для второго января. — Твою мать, — простонал Меркулов. — Саша? — от двери спросил Остапчук. — Саша, что такое? Он кутался в халат, прятал руки в рукава. — Я облажался, — сказал Меркулов. — Илюха, я взял билет не на тот самолёт. — В каком смысле? — не понял Остапчук. — Я прилетаю в Иркутск в девять двадцать, — объяснил Меркулов. — Через двадцать минут после начала тренировки. А должен — в шесть. На предыдущем самолёте. Он не "Аэрофлот", он "Трансаэро". Я перепутал. — Так, — Остапчук окончательно проснулся, поморгал. — И во сколько вылетает "Трансаэро"? — В четыре, — Меркулов запустил пальцы в волосы. — И на час меньше пересадка в Москве. Блядь, вот за это меня точно живьём сожрут, всё остальное херня в сравнении с этим!.. — Давай билет поменяем! — предложил Остапчук. — Саша, это не... — Нет билетов, — перебил Меркулов. — Второе января. Все куда-то летят. Всем надо. Остапчук задумался, взял с холодильника свой планшет, поискал что-то, постоял, разглядывая Меркулова. — В четыре, — сказал он наконец. — Значит, регистрация начнется в два... — Регистрация в сети за сутки, — буркнул Меркулов, с надеждой глядя на него. — Неважно, — Илья отмахнулся, подумал ещё немного, решился: — Ладно. Всё. Идем спать. Встаем в одиннадцать, в час выходим. Если повезёт, ты улетишь четырёхчасовым. Если не повезёт — ну, хуже, чем сейчас, уже не будет, шестичасовым ты можешь улететь в любом случае. Позвонишь и предупредишь. — Не поможет, — Меркулов поморщился. — Погоди, — велел Остапчук. — Не беги впереди паровоза. Это ещё не конец. Ты хотя бы обнаружил это сейчас, а не в самолёте уже. Он практически за руку увёл Меркулова в комнату и заставил лечь, обнял, прижался к нему со спины. — Саша, спи, — сказал он настойчиво. — Не могу, — отозвался Меркулов. — Что мне мешало сразу посмотреть? — Лобовая броня, — проворчал Остапчук. — Всё бывает. Ты торопился ко мне и совершенно не интересовался обратной дорогой, это же логично. Меркулов невольно рассмеялся. — Ну да, — подтвердил он, разворачиваясь. — Обратно мне совсем не интересно. В ЦСКА я мог бы провести с тобой весь день и уехать ночной "Ласточкой", да что там — утренней... — Не думай об этом, — Остапчук прижался лбом к его лицу. — Не думай. — Не буду, — сдался Меркулов. Они целовались и ласкали друг друга, Илья кусал губы и тихо постанывал, Меркулов звал его по имени, задыхался и сжимал подушку, и она вдруг лопнула под его пальцами, засыпав всё вокруг крошечными шариками. Остапчук рассмеялся и осёкся, ахнул, выдавил: — Саш... ка... Меркулов стиснул его, зарылся носом в его шею. — Мой Илья, — сказал он. — Мой. Остапчук потёрся об него затылком. — Сплошные убытки от тебя, — пожаловался он шутливо. — Меня с такой силой не обнимай, ладно? Шарики он просто стряхнул на пол, сунул Меркулову свою подушку, а сам устроился у него на плече, попросил: — Не поскользнись утром. — Угу, — пообещал Меркулов. — Я и вправду идиот, да? — Нет, — Илья погладил его по руке. — Прости, Саш. Я не должен был так говорить. Меркулов не ответил, только крепче прижал его к себе. Он не знал, каким образом Остапчук собирается взять билет на полностью распроданный рейс, а Остапчук ничего не объяснял, привёз его в Пулково и оставил сидеть возле касс, а сам ушёл. Меркулов пытался играть в танки, но тут же срезался по невнимательности и бросил, заглянул в эхо-конференцию и закрыл её, увидев сорок одно входящее сообщение. В новости лезть было тем более бесполезно, так что Меркулов отыскал в играх простенькую детскую "три в ряд" и гонял шарики, периодически посматривая на часы. Остапчук вернулся через сорок с лишним минут. — Саша, знакомься, — сказал он бодро, — это Александр Николаевич, он готов поменяться с тобой билетами! Меркулов вскочил. Рядом с Остапчуком стоял пожилой мужчина в классическом пальто с белоснежным шарфом, под шарфом был виден полосатый красно-зелёный галстук. — Здрасте, — Меркулов сморгнул. — Правда?.. Спасибо. Спасибо, я... Он нелепо взмахнул руками. — Илья объяснил мне вашу ситуацию, Саша, — Александр Николаевич кивнул. — Не благодарите, ещё неизвестно, кто из нас кому делает одолжение, мне тоже гораздо удобнее прибыть в Иркутск на три часа позже, не придётся ждать в аэропорту. Пойдёмте, я договорюсь, чтобы нам переоформили билеты. Только вам придется доплатить, "Трансаэро" — частный перевозчик, их страховка дороже. — Конечно, — Меркулов поспешно полез за билетом и паспортом. — Спасибо вам. Я не знаю даже, что сказать. — Иди, я твою сумку покараулю, — успокоил Остапчук. Меркулов бросил на него благодарный взгляд и пошёл за своим спасителем. — Вы не представляете, как вы меня выручили, — сказал он снова, пока оператор оформляла возврат и покупку билетов на другие имена. — Мне жизненно важно завтра не опоздать. Если я могу что-то для вас сделать, — он сбился. — Вы на хоккей не ходите? Я могу вас на любой матч провести. Хоть на все матчи до конца сезона. Епифанцев — Меркулов успел увидеть его фамилию на билете, — лукаво на него взглянул, сдвинул шарф, и Меркулов увидел на лацкане пальто красно-зелёный эмалевый значок "Ангары". — Проведите, Саша, я отказываться не буду, — согласился Епифанцев. — Я сейчас в Иркутске недолго пробуду, но в феврале вы с московским "Динамо" играете... — Сделаем, — пообещал Меркулов, спросил: — Запишете мой номер? Позвоните мне, когда снова в Иркутск вернетесь. Только не в дни матчей, нам нельзя в дни матчей телефонами пользоваться. Остапчук, ожидая его, что-то читал, поднял голову, услышав шаги, и улыбнулся: — Всё хорошо? — Всё отлично, — Меркулов встал перед ним на колени, заглянул в лицо. — Ты волшебник. Как ты это сделал? — Пришёл на регистрацию и спросил, не хочет ли кто-нибудь спасти Сашу Меркулова, — Остапчук пожал плечами. — Шутишь, — неуверенно сказал Меркулов. Остапчук заулыбался ещё шире, заблокировал сотовый и убрал в карман. — Пошли, — распорядился он. — А то опоздаешь на регистрацию, и вот тогда будет действительно плохо. Меркулов взял его за руки, прощаясь. — И это всё? — Остапчук прикусил губу. — После выступления на Дворцовой ты всего лишь пожмёшь мне руку?.. — Не сердись, — попросил Меркулов, обнял Илью и неловко поцеловал в щеку под глазом. — Я тебе позвоню. — Напиши, когда приземлишься. — У вас будет час ночи. — Наплевать. Напиши, — Остапчук отступил на шаг. — Саша. Меркулов ухмыльнулся. — Встретимся в плей-офф, — сказал он. — В любом случае. Остапчук подмигнул ему. И ушёл первым. Меркулов написал ему, выйдя из самолета, и получил в ответ глубокомысленное замечание: "Надо было тебе белый свитер отдать. Во1ых, он тебе идёт больше, во2ых, с тобой было бы что-нибудь моё. Но пока просто удачи в раздевалке". На автобусе Меркулов доехал до Байкальской, практически на цыпочках, едва дыша, прошел мимо спящей вахтёрши Клавдии Олеговны. Воздух в комнате застоялся за три дня, Меркулов открыл форточку, в темноте разобрал сумку, принял душ и лёг, заложил руки за голову, чувствуя себя на удивление спокойно и легко. "Я дома, — признал он наконец. — Я дома здесь". Поспать удалось почти два часа. Проснувшись, Меркулов ещё некоторое время смотрел в потолок, потом встал, побоявшись, что может снова задремать, засобирался. Он намеренно хотел появиться чуть позже обычного, чтобы собралась вся команда и не пришлось повторять дважды одно и то же, и в полной мере оценил своё решение, ещё в коридоре услышав разгорающийся скандал. — ...ты вообще бы молчал, — заявил Толузин. Голос у него был раздражённый, тон — обвиняющий. — Не понял, — опешил Нойманн. — Тебе что-то не нравится? Меркулов медленно подошел ближе, остановился за распахнутой дверью. — Да, мне не нравится! — гаркнул Толузин, Меркулов даже вздрогнул от неожиданности. — Мне не нравится, что ты... — он сделал паузу, возможно, что-то показывая, потому что затем продолжил: — И мне не нравится, что к нам — нам прислали чёрт знает что!.. — Андрюха, — предостерёг Окарин. — Была приличная команда! — продолжал бушевать Толузин. — Нет!.. — Ещё скажи: "Понаехали", — перебил Кульков. — Ты чего вообще? Дальше слушать Меркулов не стал, дёрнул дверь, стукнув ею по стене и привлекая всеобщее внимание, зашёл, остановился на пороге. — С Новым годом, — сказал он, поднял пакет, который держал в руке. — А я вам конфет из Ленинграда привёз. Заготовленная фраза далась тяжело, но Меркулов продолжал улыбаться не столько даже ради себя, сколько ради Потанина и Нойманна, положение которых во многом зависело от того, как его, Меркулова, примет команда. — Явился, — брезгливо сказал Толузин, но его заглушил Окарин: — С Новым годом, Саша, — он подошёл, хлопнул Меркулова по плечу, пожал руку. Он тоже улыбался, но лицо его, и без того всегда напряжённое, заострилось ещё сильнее, выдавая истинный настрой. — С Новым годом, — присоединился Нойманн. — Как отметил? — полюбопытствовал Волков, начиная ухмыляться. — Вы рехнулись? — вмешался Толузин. На него никто не обратил внимания. — Отлично отметил, — Меркулов отдал пакет с конфетами Окарину, прошёл на свое место и начал раздеваться, на этот раз повернувшись к команде спиной. — Салют в Ленинграде замечательный. Только холодно, холоднее, чем у нас. — Ну, тебя, вроде, было кому согреть, — заметил Лещенко. Стало тихо. Меркулов вдохнул и обернулся, держа футболку в руках и улыбаясь. — Ну да, — согласился он, глядя Сашке в глаза. — Так я и не жалуюсь. Ещё несколько секунд прошли в молчании. Меркулов терпеливо ждал — и дождался, Кульков спросил с внезапным сочувствием: — Так тебя за это сослали? Раздевалка зашевелилась, словно не дышал до этого не только Меркулов. Нойманн сел, Власов, напротив, встал, Рогожин приоткрыл рот. — Нет, — Меркулов натянул футболку. — Меня сослали за то, что я попросил разрешения жениться. Он договаривал внутри футболки и был страшно этому рад, потому что щёки и уши вспыхнули, как обычно, когда поднималась эта тема. — Ух ты, — вырвалось у Потанина. — Даже не думай! — одёрнул Толузин. — Это ещё почему?! — Потанин тоже встал. — Андрей, ты меня ни с кем не путаешь? Ты мне кто? Ты собираешься мне что-то запрещать вне льда?! Это тоже оказалось неожиданно и совсем не похоже на Потанина, который никогда ни с кем не спорил и конфликтов не инициировал. — Мы чего-то не знаем?.. — заинтересовался всё тот же Кульков, мгновенно охладев к Меркулову, но его остановил Чурилин, махнул рукой нетерпеливо, сказал: — Да погодите вы. Сань, ты что, серьёзно попросил? У кого? — У генсека, — Меркулов пожал плечами. — В Кремле после Суперсерии. — И... что? — уточнил Чурилин недоверчиво. — И поехал к нам, — Окарин хмыкнул. — Да, Саш? — Как будто его нам и не хватало! — снова вспыхнул Толузин. — Луза, рот закрой! — отчеканил Окарин. — Ещё одно слово, и я тебе сам врежу, не посмотрю, что ты мой друг. Меркулов впервые видел, как Толузин растерялся: он приоткрыл рот, как Рогожин, сморгнул несколько раз, дёрнул рукой и отступил на шаг, но действительно замолчал, глядя на Валерку как на арбитра, несправедливо назначившего штраф. — А сейчас? — за Чурилина закончил Волков. — Сейчас тебе тоже что-то будет? Вам обоим, — поправился он. Меркулов перестал храбриться, посмотрел на Антона, зябко поёжился. — Я не знаю, — ответил он честно. — Дядь Слава — Коровин, — сказал, что я мудак. Что если бы я потерпел до конца сезона, всё было бы иначе. Не знаю, как. Просто по-другому, — он помолчал, вздохнул. — А я вот не дотерпел. Откуда мне было знать, что этот кретин-оператор найдёт на Дворцовой площади именно нас!.. По раздевалке прокатились смешки. — "Случайности случаются", — процитировал молчавший до этого Кузьмин, постучал по наклейке Госстраха на своём шлеме, удивился: — Ты что, рекламу их никогда не видел? Я тебе покажу! — После тренировки, — пресек Окарин. — Всё, ребята, самое важное перетёрли, давайте, собирайтесь и в зал подтягивайтесь, уже десятый час, ЕвгеньЧеславыч нас опять заставит штрафные круги бегать. Инцидент был исчерпан, вот так просто, в момент; Меркулов ещё некоторое время напряжённо ждал вопросов и подначек, но его действительно оставили в покое. Окарин взял Толузина за плечо и увёл из раздевалки первым, потом стайкой испарился молодняк, Карамнов утащил с собой Волкова. Власов взглянул на часы, застёгивая ремешок, спросил: — Сань, ты чем летел? "Аэрофлотом"? — Туда "Аэрофлотом", обратно — "Трансаэро", — отозвался Меркулов, вновь устыдившись своей дурацкой ошибки. — А что? — И как? Ничего, годно? Тёщу хотел в отпуск отправить, — пояснил Власов. — Со спиногрызами. У "Трансаэро" рейсы удачнее, но Людмиле Палне живых отзывов охота, вот, сошлюсь на тебя, — он усмехнулся. — Железный аргумент, что ли? — не поверил Меркулов. — А ты думал. Меркулов потихоньку перевёл дух. Кое-кто его сторонился всё-таки: Стас Задорожный, Зайцев, Хвост, Егор Иванов; Карамнов и Малинин не определились с мнением, смотрели с интересом, но и только, а остальные обращали не намного больше внимания, чем до Нового года. Кроме Толузина. Меркулов пару раз ловил на себе его взгляд и даже дёрнулся подойти, но за спиной Толузина Окарин показал ему кулак, Меркулов принял к сведению и отложил это до конца тренировки. Но с тренировки его уже ждали. — Здравствуйте, товарищ Меркулов, — сказал Ерёменко. Они разговаривали в кабинете Никитенко наедине, Павел Борисович попросил потом отдать ключ на вахту и ушёл, а Ерёменко усадил Меркулова в кресло, сел за стол и посетовал: — Что же вы, товарищ лейтенант? Меркулов насупился. — Я не буду оправдываться, товарищ майор, — сказал он упрямо. — Я ни в чём не виноват. — Да, ничего уголовно или административно наказуемого вы не совершили, — согласился Ерёменко. — Но вы, как капитан сборной, выигравшей такой ответственный турнир, должны быть примером и образцом советского человека. А вы? — А я — образец, — буркнул Меркулов, понимая, что терять ему уже нечего. — Я тружусь на благо Отечества, и мой труд приносит результаты даже сейчас — особенно сейчас. Я не нарушаю закон, плачу взносы в профсоюз и на благотворительность. И я хочу, как любой советский человек, создать семью с тем, кого я выбрал. Я хочу, чтобы всё было по правилам. — В нормальной советской семье, товарищ лейтенант, должны быть дети, — напомнил Ерёменко, поджал губы. — А у вас с этим будут трудности. На это Меркулов не ответил, но и глаз не отвёл, продолжал смотреть на политрука исподлобья, и Ерёменко вздохнул и откинулся на спинку стула. — Вы понимаете, товарищ лейтенант, что вы наделали? — спросил он риторически. — Я вам объясню, чем недоволен генеральный секретарь и Политбюро — кроме того, конечно, что ваша выходка выдернула их из-за праздничных столов. Во-первых, я не просто так вам сказал про образец советского человека. Какой пример вы подали молодёжи? Искать себе партнёра среди товарищей по команде? Молчите, — велел он, увидев, что Меркулов открывает рот. — Говорить будете, когда я разрешу. А во-вторых, вы вынудили генерального секретаря опережать события и вводить несвоевременно то, что планировалось к реализации значительно позже. Вы прогремели на всю страну. Просто закрыть на вас глаза нельзя, у партии должно быть мнение о любой сфере жизни и деятельности советских граждан. Но и осуждать вас нельзя, потому что осуждение вашей линии поведения бросает тень на всю сборную по хоккею и на хоккей в целом, понимаете, товарищ лейтенант? Партия вынуждена говорить, что ваше поведение нормально, морально и имеет полное право на существование, потому что вы один раз не подумали головой, а просто сделали то, что заблагорассудилось! Меркулов встал. — Моё поведение нормально, морально и имеет право на существование, — сказал он, сжимая кулаки. — Мне не за что извиняться и я ни о чём не жалею. Разрешите идти, товарищ майор? — Не разрешаю, — Ерёменко тоже встал. — Сядьте! Разболтались до безобразия. Я не позволял вам говорить! Здесь вам всё можно, да? В рот заглядывают, так вы совсем страх потеряли? Я не спрашиваю, что вы там себе думаете, я до вас доношу, как обстоят дела на самом деле!.. — он перевёл дух. Меркулов сел на край кресла, держа спину прямо и продолжая стискивать кулаки. — Так вот, — продолжил Ерёменко. — Первая обязанность советского человека — думать! Тем более, когда он в некотором роде является лицом страны. Ваша выходка, товарищ лейтенант, попала на экраны и в газеты Соединенных Штатов, Европы и Японии! Уже первого января пресс-службы других государств начали интересоваться тем, как Советский Союз относится к такому выражению чувств и собирается ли узаконить данные отношения! Первого января! Пока вы сладко спали, перевернув мир с ног на голову! Меркулов промолчал. Ерёменко вздохнул и сел. — Вы же не мальчик уже, — сказал он, успокаиваясь. — Должны понимать, вроде. А в результате я лечу через всю страну в Иркутск вне графика, чтобы объяснять вам очевидные вещи. Ваш поступок — саботаж, товарищ лейтенант. Откровенный и бессовестный. И мое отношение к вашему выбору тут не имеет значения. Вы пошли против воли генерального секретаря и поперёк линии партии, вы заставили Союз оправдываться перед всем миром и вынудили срочно принимать законодательные меры. Теперь вы понимаете, что натворили? — Да, — подтвердил Меркулов. — Я снял груз вины за свои чувства с себя и многих других людей. Ерёменко, опустивший было голову, снова на него посмотрел, затем закрыл глаза и спрятал лицо в ладонях. — Вы меня очень разочаровали, товарищ лейтенант, — подытожил он через некоторое время, расправляя плечи. — Очень. И это я отражу в вашем личном деле, я вынужден это сделать. — Это ваша работа, — Меркулов пожал плечами, подумал, что Остапчук просто убил бы его на месте, если бы слышал этот разговор, но он уже не мог остановиться, не имел права: если он сдаст назад, покажет слабину, его сожрут. Ерёменко и сожрёт, не подавится. Так что оставалось идти вперёд и надеяться на лучшее. Ерёменко снова вздохнул. — Товарищ Коровин передал вам инструкции? — спросил он терпеливо. — Вы их усвоили, товарищ лейтенант? — Так точно, товарищ майор, — Меркулов кивнул. — Не выходите за их рамки, — посоветовал Ерёменко. — Не надо. Терпение Политбюро и генерального секретаря не бесконечно. Понимаете меня? — Так точно, — повторил Меркулов, не желая больше препираться. — Тогда идите, — Ерёменко махнул на дверь. — У меня к вам всё. Ваши настроения я понял, учтите это. — Так точно, — в третий раз отчитался Меркулов, встал. — До свидания, товарищ майор. Уже в коридоре по его спине прополз мерзкий холодок. О своих словах Меркулов не жалел, но всё-таки ему стало не по себе, он зашёл в раздевалку попить воды и взять вещи и остановился на пороге, обнаружив Окарина, сидящего в одиночестве в пустом помещении. — О, вспомнишь солнце, вот и лучик, — хмыкнул Окарин. — Как раз думал, куда ты делся. Тебя не расстреляли, как я понимаю? — Я тоже рад тебя видеть, — буркнул Меркулов, налил себе воды из автомата. — Чего домой не идешь? — Тут посплю, — Окарин большим пальцем указал в потолок, на казарму. — Катюха всё равно на работе. Он встал, сунул руки в карманы, признался: — Я тебя ждал. — Зачем? — Меркулов приподнял брови. — Хочешь что-то добавить к тому, что сказал Андрей? Окарин невесело рассмеялся. — Да нет, — он покачал головой. — Вообще-то, Саш, меня он тоже удивил. Я от него такого психоза не ожидал. До Меркулова потихоньку начало доходить. — Так ты... давно знаешь? — предположил он. — Про Потаню — года три уже, — не стал отрицать Окарин. — У него ещё до Пашки паренёк тут был, не из наших, вообще не из хоккея. А про тебя мне Потаня сказал в двадцатых числах. Я ему поверил, ему виднее, в конце концов, — он усмехнулся. Меркулов покраснел. — Он не собирался, — добавил Окарин. — Если помнишь, он там расстроился внезапно, ходил пришибленный, я его и зажал, мол, колись, а он в отказку. Пришлось признаваться, что мне про них с Пашкой известно, я-то думал, может, Пашка ему что ляпнул, тоже ведь, — Валерка кашлянул, — большого ума человек. — Вот ты у нас самый умный, — не удержался Меркулов. — Ну да, — согласился Окарин серьёзно. — Поумнее разве что Антоха будет, с ним бы я не хотел в разведку играть. И не говори, что тебе обидно. Зато я в сборной ни разу не был, и из кубков — только Братина. — А хочется? — вырвалось у Меркулова. — Конечно, — Окарин пожал плечами. — Я тебя, собственно, практически за этим и ждал. Меркулов уставился на него, забыв и о Потанине, и о характеристике своих и всей команды умственных способностей. — Я хочу взять Кубок Гагарина, Саша, — сказал Окарин негромко. — Этот сезон может оказаться моим единственным шансом. Новичкам везёт. Никто ничего не ждёт от нас. Зато у нас есть Волк и есть ты. Если когда и пытаться, то сейчас. "Если кто и может, то только ты", — вспомнил в тысячный раз Меркулов, сглотнул, попил воды. — И чего ты хочешь от меня? — спросил он. — Во-первых, трезвой оценки наших возможностей, это уже тебе виднее, — Валера снова усмехнулся. — А во-вторых... Он вздохнул. — Саша, я хочу извиниться за своё поведение в октябре. Это было сказочное свинство с моей стороны, но, — Окарин покусал губу, — я злился. Это меня не оправдывает. Просто чтобы ты понял. Нас подняли внезапно из отстойника в суперлигу, мы в мае ещё понятия не имели, что будем играть в КХЛ. Такой подарок. Шанс с большой буквы. Состав неплохой получился, мы выиграли семь матчей из десяти на старте чемпионата. И тут приходишь ты. Зачем? Почему? Ответ один: мы — настолько слабая команда, что нас решили усилить гарантированным лидером. Который наверняка заменит Андрюху на посту капитана. Который покажет нам, как надо играть... — Самый умный, говоришь? — Меркулов фыркнул. — Ага, — подтвердил Окарин. — Перемудрил. И ты пришёл ровно таким, как я ожидал: наглая морда без малейшего уважения к заштатной команде. Наехал на всех, на кого смог, всем показал, какой ты крутой и как тебе совсем не интересно, куда тебя прислали. Ты практически жил в телефоне — нет, теперь-то я понимаю, почему, а тогда это бесило, и не только меня. Саша, — он развёл руками, — ты даже приехал на поезде! Наш главный опекун — Иркутский авиазавод, самолёты — наше всё, а ты приехал поездом, и зачем, чтобы бухнуть с горя по дороге?.. Окарин снова покачал головой. — И вообще я просто приревновал, — закончил он буднично. — Андрюха слишком много о тебе трындел, а в его жизни не может быть никого важнее меня. Ну, после Веры, так и быть, — он наставил на удивлённого Меркулова указательный палец. — Нет. Мы просто дружим. Всю жизнь. И я привык, что в рот он заглядывает мне, а не постороннему мудаку с букетом медалей. Так что, извини, Саша, у тебя не было шансов мне понравиться. Но я поменял мнение. — Потому что тебе очень хочется Кубок Гагарина, — закончил Меркулов, порядком ошарашенный такой откровенностью. — Да, — согласился Окарин, помедлил и спросил: — Ты — в общагу? — А что? — не понял Меркулов. — Пошли в казарму, — предложил Окарин. — Я ноги хочу вытянуть, полежать хотя бы. Ну, и ещё немного поболтать. Если не возражаешь. Меркулов посмотрел на часы. Тренировка в Ленинграде уже началась, звонить было поздно. — Давай, — сказал он. — Послал бы я тебя подальше с твоими извинениями, конечно, но тебе повезло: я тоже хочу Кубок Гагарина. Так что нам определённо есть что обсудить. К вечеру обстановка вновь накалилась. Толузин на Меркулова подчёркнуто не смотрел, занимался своими делами, но от этого стало только хуже. Разговоры в раздевалке прекратились, передвижения свелись к минимуму — все ждали развязки. Чурилин вольно или невольно её ускорил. — Андрей, может, хватит? — сказал он. — Ты так себя ведёшь, словно это затрагивает тебя лично. — А разве нет? — с готовностью отозвался Толузин. — Мне врали полсезона. Меня это очень даже затрагивает. К такому повороту Меркулов готов не был, но все-таки буркнул: — А мне надо было войти и с порога объявить, да? — Ага, — подтвердил Волков, опередив Толузина. — Чтобы вместо спокойной игры Андрей волновался, не начнёшь ли ты к нему приставать. Ему острых ощущений не хватает. Чурилин прикрыл рот рукой, пряча улыбку. Окарин зажмурился и прислонился затылком к стене, что-то беззвучно проговорив. — Вам всё смешно? — Толузин посмотрел на Волкова в упор, потом обвёл взглядом раздевалку. — Считаете, всё в порядке? Он, — Андрей впервые указал прямо на Меркулова, — сам понимает, что это не нормально, поэтому и молчит. Поэтому спрашивает, должен ли был предупредить. Должен! Он расправил плечи. Окарин закрыл лицо полотенцем, Поскрёбышев дёрнул его за рукав, но Окарин даже не пошевелился. — Я не буду говорить о таких вещах, как пример детям, — продолжил Толузин. — Твоим, например, детям, Сергей, — теперь он смотрел на Власова. — Но я скажу о том, что лично мне неприятно находиться в такой компании. Это патология. Да, не заразная, но не более приятная от этого. — Слова-то какие, — не выдержал Окарин, сдернул полотенце и встал. — Андрюха, давай ближе к телу. Тебе стрёмно, потому что ты считаешь, что кто-то будет пялиться на твою задницу... — Заткнись, — посоветовал Толузин. — ...хотя на самом деле, — Окарин оскалился, — ты никому нахуй не нужен. Нет никакой разницы, понимаешь? Ты выбрал Веру и не бегаешь за другими девчонками. А Саша выбрал Илью, и другие парни ему в принципе не сдались. — Я и по женским раздевалкам не бегаю! — огрызнулся Толузин. — А он... — Бегает по женским раздевалкам? — перебил Окарин, вытаращив глаза. — Саша! Как не стыдно! Толузин толкнул его в грудь обеими руками, сбив с ног. — Хватит стебаться, блядь! — заорал он. — Это, блядь, ни хуя не смешно! Власов мгновенно повис на нём, забирая в захват, как на льду. Поскрёбышев помог Окарину подняться, попытался его ощупать на предмет повреждений, но Окарин отодвинул его, сплюнул в подол футболки, растёр. — Да, — согласился он без улыбки. — Вот это уже не смешно. — Парни, хватит, — Меркулов встал между ними. — Толузин, если у тебя претензии ко мне, решай их со мной, а не с другими. Хочешь меня выгнать? Ну, давай. К чему ты это все ведёшь? К тому, какой я плохой? — Потаня тоже плохой? — снова подал голос Волков. — Серьёзно, Андрюх? Потаня — то самое мировое зло, которое ты тут расписываешь? На Потаню детям смотреть вредно? Все обернулись на Потанина. — Отъебитесь от него, — отрезал Нойманн и встал, закрывая Потанина собой. — Кирюха — самый лучший и светлый человек, которого я знаю. — Да не только ты, — согласился Волков. — Ну? Андрей, давай. В чём дело-то? — Да какого хера вы их защищаете?! — сорвался Толузин. — Это ненормально! Неестественно! Это отклонение, это опасно, вы понимаете, к чему это приведёт?! — Ни к чему это не приведёт, — звонко сказал Потанин. Снова стало тихо. Нойманн беспомощно оглянулся, Потанин погладил его по плечу и улыбнулся. — Спасибо, Паш, — поблагодарил он. — Я сам. Он вздохнул и сделал шаг вперёд, сунул руки в карманы, разглядывая Толузина. — Если бы это было так уж неестественно, ты бы заметил раньше, — произнес он. — Валера не даст соврать: всё то время, что мы знакомы, я встречался с парнем. Но тебя ничего не смущало. И когда Вячеславыч сказал, что к нам Меркулова пришлют, ты обрадовался. Просто потом разозлился Валерка, и ты его поддержал. И бесил тебя Сашка вовсе не тем, что как-то не так на тебя или на других смотрел, а тем, что мы считали его заносчивым ублюдком — Саша, прости, — он улыбнулся Меркулову, снова посмотрел на Толузина. — Что? Ну, что? Меня воспитала полная семья! У меня замечательные родители! Абсолютно гетеросексуальные! Да, я поразил их. Да, неприятно поразил поначалу, потому что они — как и ты, — ждали другого, — Потанин перевёл дух. — Но они меня приняли. Валера меня принял. Антон, — Потаня оглянулся на Волкова, улыбнулся и ему тоже. — Ничего не изменилось от того, что ты узнал. С тем же успехом ты мог выяснить, что у меня третья почка, или стержень в ноге, или... — он растерялся. — Хвост, — брякнул Карамнов, смутился. — Ой, Вить, прости. Я не подумал. По раздевалке прокатился неуверенный смешок. — У Сашки тоже полная семья, между прочим, — добавил Нойманн. — И у меня. И брат Сашкин женат. Нет никакого гипотетического примера, который кто-то нам подал. — Это. Не. Нормально, — раздельно проговорил Толузин. — Мне плевать, чем вы будете отговариваться. Я... Окарин закрыл ему рот рукой, Толузин вырвался, но заканчивать уже не стал, уставился на Окарина с бешенством в глазах. — Я советую тебе заткнуться, — сказал Окарин. — Прежде чем ты настроишь против себя всех. Ему никто не возразил. Рогожин смотрел в пол, Задорожный, напротив, в потолок, уперев руки в бёдра. К остальной команде Меркулов стоял спиной и мог только догадываться о том, что отражается у них на лицах, но Толузину, похоже, увиденное не понравилось. — Вы все ебанулись, — заявил он. — Это плохо кончится. Вот увидите. Он стряхнул с плеча руку Окарина, бросил брезгливо: — А от тебя я такого не ожидал. — Я от тебя — тоже, — согласился Валерка. — Раньше ты мудаком не был. Толузин не ответил, натянул брюки поверх термобелья, сунул ноги в ботинки, взял куртку и вышел, хлопнув дверью. Кто-то присвистнул. — Шапку забыл, — расстроился Поскрёбышев. Окарин вытер лицо руками. — Я отнесу, — пообещал он. — Мудак он, конечно, но, в конце концов, он уже двадцать лет мой друг. Он стащил тренировочные шорты, тоже надел брюки и свитер, намотал в полной тишине шарф и взял из рук Поскрёбышева шапку Толузина, посмотрел на команду. — Ну, чего встали? — спросил он. — Давайте, ноги в руки и разминаться. Надеюсь, теперь мы всё-таки закончили осмотр чужого белья и можем заниматься делом? — он перевёл взгляд на Потанина и показал большой палец. — Кирюш, зачёт. Так держать. Его проводили таким же молчанием, как Толузина. Потом Чурилин сказал: — Ну, правда. Пошли, что ли. Завтра всё-таки матч. — Действительно, — хмыкнул Кульков. — Неожиданность-то какая. На этот раз никто не засмеялся. Нойманн, как будто сдавшись, уткнулся лбом Потанину в шею, Кирилл завёл руку назад и погладил его по запястью. — Пошли, — согласился он. — Завтра обязательно надо выиграть. — Чем выше поднимемся в конференции, тем легче будет начинать плей-офф, — добавил Меркулов, кашлянул. — Мы же идём за Кубком? Кульков задрал одну бровь. Малинин насторожился, выпрямился, вскинул голову. — А у тебя губа не дура, — заметил Мальцев. — А похер. Чего бы и не Кубок. — Думаешь, справимся? — серьёзно спросил Чурилин. Ставицкий встал рядом с ним, сложил руки на груди, разглядывая Меркулова, словно впервые его видел. — Справимся, — сказал Меркулов. — И не такие высоты брали. Тренерский штаб к ситуации отнесся достаточно спокойно. Потоцкий и Балодис вообще как будто ничего не слышали и не видели, а Каратаев заметил: — Надо было тебе, Саша, вратарём оставаться, нам и не такое прощают. Меркулов усмехнулся, покачал головой: — Антону вот не простили, — ответил он серьёзно. — Иначе чего он в ВХЛ столько лет сидел? — Это да, — согласился Каратаев, поджал губы. — С Антоном сложно. Некоторые вещи, конечно... Он не договорил, кивнул снова и оставил Меркулова Костромитину-старшему, предупредившему: — Саша, я тебя попрошу об одном: никаких инцидентов в команде. — Каких ещё "инцидентов"? — рассердился Меркулов. — Никаких, — Костромитин пристально на него посмотрел. — Вообще никаких. Я могу на это рассчитывать? Меркулов промолчал, но Костромитина вроде бы удовлетворило и это. На утренней раскатке он отозвал в сторону подкашливающего Толузина и долго его распекал, затем распорядился: — Максим! Давай к Валере. Толузин поставил клюшку в стойку и ушёл вместе с Ильдаровым. Окарин насторожился, но ничего не сказал, дождался окончания раскатки и только тогда спросил: — ЕвгеньЧеславыч, вы что, Андрюху с матча снимаете? — У него температура, — объяснил Костромитин. Окарин покатал слюну во рту, сплюнул на лед. — Вот дебил, — подытожил он. Меркулов отвёл глаза, чтобы не выдать ненароком своей радости: он не желал зла Толузину и уж точно предпочёл бы видеть его в составе, а не вне его, но сейчас это означало, что Андрея не будет в казарме, когда "Ирга" первый раз после вчерашних откровений отправится на коллективный тихий час. О реакции остальных Меркулов не волновался, спокойно поднялся в казарму после обеда, лёг, заложив руки за голову. Как он и предполагал, никто на него даже не посмотрел; Чурилин, сев на койку, подвернул под себя ногу, спросил: — Валер, кто капитанить будет? — Ты, наверное, — отозвался Окарин. — Или Пашка. Это логично. Если ты намекаешь на меня, то я ни разу в жизни не капитанил, даже в "Байкале", не то что в "Ангаре". — Логично было бы как раз тебе, — Чурилин усмехнулся. — Ну, ладно. Поживём — увидим. Хвост опустил жалюзи. — Сашка, не хочешь капитанить? — в темноте спросил Лещенко. — Нет, — Меркулов помолчал. — Но мне и не предложат. — Идеально же, когда желания совпадают с возможностями, — съязвил Окарин. — Спать, мальчики и девочки... Он осёкся. Кто-то захихикал, Меркулов предположил, что Потанин. — Вашу мать, — с чувством сказал Валерка. — Такую шутку испортили. Капитаном все-таки назначили его. — Ладно, — Окарин перевернул сетку спинкой наружу, как она висела до этого. — Артём, телевизионщики ходили уже, нет? — Вы уйдёте, я их пущу, — откликнулся из-под стола Волков-администратор, он проверял розетки и распутывал провод дополнительного обогревателя. — Какие-то особые пожелания? — Да не, — Окарин как будто передумал. — Пусть делают что хотят. На гимне он смотрел наверх, в ложи, сказал Меркулову, прежде чем тот уехал на скамейку: — Андрюха тут. — Чокнутый, — не одобрил Меркулов. — Куда с температурой-то? — Девчонок заражать, — Окарин ухмыльнулся. — Чтобы вся команда слегла перед выездом. Отрабатывая свое назначение, он первым создал голевой момент: привёз шайбу на пятак "Амура" и отдал пас Кулькову, который и переправил шайбу в ворота. Меркулов заорал, застучал по борту, но его не было слышно среди прочих криков: арена "Зимнего" праздновала удачное начало двадцать третьего года. Закончили со счетом восемь — ноль, два очка записал на свой счёт Меркулов: передачу в первом периоде и гол в третьем. Волков в воротах отряхнулся, вылил остатки воды из бутылки себе на голову и покатил на рукопожатие, хотел встать последним, но Власов протолкнул его перед собой, замкнул цепочку и долго обнимался и разговаривал с бывшими одноклубниками. — Меркулов! — позвал Окарин в коридоре. — Лови. Меркулов машинально подставил руки и не увидел — почувствовал в ладонях шайбу. — Будем считать, что первая, — хмыкнул Окарин, похлопал его по плечу и пошёл дальше. Меркулов остановился под лампой, прочитал надпись на лейкопластыре: "1 Ирга 22/23". Кривой почерк принадлежал не Волкову-администратору и точно не Потанину, которого заставляли адресовать открытки и переписывать трогательные объявления о котятах в добрые руки, но спрашивать Меркулов не стал, догадываясь, что Окарин всё равно не признается. — Спасибо, — сказал он, догнав Валерку у раздевалки, положил шайбу на полку рядом со шлемом, чтобы потом забрать в общежитие. Костромитин-старший зашёл после пресс-конференции, похвалил: — Молодцы, хорошо всё сделали, самоотдача на высшем уровне. — Служим Советскому Союзу, ЕвгеньВячеславыч, — осклабился Лещенко, оформивший в матче дубль. — Это не шутки, Саша, — одернул Костромитин. — Постарайтесь не растерять настрой до выезда. — Что это он? — полюбопытствовал Кульков, когда Костромитин вышел, оглянулся на младшего: — Юрка, что случилось? — Ничего, вроде, — Костромитин-младший насупился, но Кульков не отставал. — "Вроде"? — переспросил он. — Давай, колись. Мы что-то не то сделали? Юра замотал головой. Меркулов посмотрел на него и отвернулся. Он знал, что не так. Но говорить об этом не хотел, пожаловался только в эхо Остапчуку: "ЕВ боится за Юрку". "Глупость какая, — ответил Илья. — С его стороны, я имею в виду". "Я не объясню", — Меркулов перевернулся в кровати на живот, подтянул подушку под себя. "Ты и не обязан, — Остапчук поставил утешающего колобка. — Не думай об этом, Сашка. Он убедится, что всё хорошо, и успокоится". "Хорошо бы", — согласился Меркулов. На этом диалог прервался, Остапчук ушёл на предматчевую разминку, а Меркулов заснул, но утром пришло отложенное сообщение: "Журналисты не доставали?" "Нет, — написал Меркулов, добавил: — Волка допрашивали, он — звезда матча". Он чуть не отправил ответ сразу, но вовремя спохватился, сохранил черновик и пошел умываться, вспомнил, пока брился, как Каратаев сказал, что вратарям всё прощают. Посомневавшись, Меркулов набрал в поисковике "антон волков ирга судимость", устыдился любопытства за глаза, стёр и запросил: "УК 108". И остался сидеть на кровати с телефоном в руке. Кузьмин не соврал ни словом: статья действительно была о превышении пределов самообороны. Вот только превышением этим было убийство. На тренировку Меркулов едва не опоздал, пришёл последним, торопливо переоделся. — Сань, ты что такой взъерошенный? — спросил Кузьмин. — Проспал, — соврал Меркулов. — В Ленинград в ночи звонил? — поддел Кульков. — В Магадан, — буркнул Меркулов, заставил себя усмехнуться. — Да не. Просто спал плохо. — Ты не заболел, надеюсь? — Окарин заглянул ему в лицо, бесцеремонно потрогал лоб. — Нет, вроде, холодный. — Он только с улицы, — заметил Кузьмин. — Конечно, он холодный, там минус двадцать пять! — Слушайте, отвяжитесь! — запротестовал Меркулов. — Не заболел я. Всё нормально. Толузина не было вообще. — Говорят, ангина, — поделился Окарин, вздохнул: — Шапка бы всё равно не спасла. — Он здорово злится? — тихо спросил Меркулов, пользуясь случаем. Окарин пожал плечами. — Впервые в жизни я понятия не имею, что он там себе думает, — ответил он. Меркулов отстал. На Волкова он старался не смотреть, но после тренировки, когда Антон вдевал серьги перед зеркалом, Меркулов не удержался и спросил: — Тебе не впадлу трижды в день это делать? — Четырежды, — поправил Волков. — Ещё после тихого часа. Не впадлу. Он обернулся, пристально взглянул на Меркулова. Меркулов отвёл глаза, проследил исподлобья, как Волков берёт свою куртку и выходит из раздевалки, и только тогда осторожно перевёл дух. — Я на ледовую не вернусь, — напомнил Малинин, застёгиваясь. — У меня экзамен и защита курсовой. Так что всем до завтра. — Ни пуха ни пера, — пожелал Чурилин. — К чёрту, — Малинин тряхнул головой. — Ругайте с четырёх часов. — Это мы завсегда, — пообещал Мальцев. Меркулов ухмыльнулся. Он все свои сессии закрывал летом, в отпуске, но он и учиться пошёл позже и только по настоянию Коровина, убедившего Меркулова, что советский хоккеист обязан иметь высшее образование. — Саша, а у тебя же вышка есть, да? — спросил Потанин, пояснил свое любопытство: — Я думал поступать в этом году, но нас в "Иргу" собрали спонтанно, я не рискнул. Малинке хорошо, он в одиннадцатом классе поступил, через год закончит уже. — А в чем риск-то? — удивился Меркулов. — Я не знаю прецедентов, чтобы деканат не шёл навстречу. Бумажек только много, — он поморщился. Бумажная волокита была ещё одной причиной, почему он предпочёл в своё время летние сессии. — А где ты учился? — перефразировал Потанина Власов. — МГАФК, — неохотно ответил Меркулов. — Вячеслав Андреич заставил поступить. Я до сих пор не уверен, что оно мне было надо. — И кто ты по образованию? — заинтересовался Окарин, остановился перед зеркалом, держа шапку в руках. Меркулов вздохнул и ещё менее охотно признался: — Хоккейный тренер. Несколько секунд все, кто ещё оставался в раздевалке, переваривали эту информацию. — Логично, — подытожил наконец Окарин, надел шапку, похлопал себя по карманам, проверяя наличие телефона. — Ладно, ребят, до вечера. Меркулов вышел вскоре после него, но не успел ещё спуститься с обледенелого крыльца, как услышал сзади: — Я тебя провожу? Волков перемахнул через перила, легко соскочил в снег. Меркулов уставился на него, не зная, что сказать. — Пошли, — поторопил Волков. — Сейчас ещё кто-нибудь подтянется. Они молча пересекли дворы до общежития. Волков держал руки в карманах, в свисающих с воротника его куртки наушниках что-то потрескивало, Меркулов не мог разобрать даже ритм, не то что слова; Волков шагнул вслед за ним через тамбур, поздоровался с вахтёршей — она заулыбалась ему как родному. — Антоша! — обрадовалась она. — Давно не заходил, забыл совсем! — Простите, тёть Клава, — повинился Волков. — Исправлюсь. Меркулову ничего не оставалось, кроме как отвести его к себе. Антон долго вытирал ноги, скинул ботинки у дверей, подождал, пока Меркулов повесит куртку, и нацепил свою на крючок сверху. — Чаю хочешь? — предложил Меркулов сипло, просто чтобы не молчать и дальше. Волков вздохнул, сел на стул, подобрав под себя ноги в полосатых шерстяных носках. — Это не тот вопрос, который я ожидал от тебя услышать, — сказал он, разглядывая Меркулова снизу вверх. — Попробуй ещё раз. Меркулов вытер лицо рукой, тоже сел, положил локти на колени. — Если ты знаешь, что я хочу спросить, — начал он, но Волков перебил: — Мало ли, что я знаю. Он нервничает, сообразил внезапно Меркулов, и его это успокоило: они были в равных условиях. Даже не так: положение Меркулова было более выгодным на самом деле. В его прошлом и настоящем никаких тайн не осталось. Волков продолжал смотреть на него. — Тоха, — сказал Меркулов, — Тоха, ты извини меня, ладно? Я не собирался. Меня это не касается. — Давай уже, — не выдержал Волков. У Меркулова завибрировал сотовый, принимая сообщение, Меркулов выложил его из кармана и накрыл подушкой. — Кого ты убил? — спросил он прямо. Волков выдохнул и наконец пошевелился. — Отчима, — произнёс он. Меркулов сглотнул. — А твой отец... — Погиб на охоте, когда мне было семь, — Волков пальцем качнул чёрную серьгу-клык. — Это от него осталось, подарил кто-то, мать не носила. Через год снова замуж вышла, — он пожал плечами. — Я её понимаю. Ей трудно было одной, так что мы переехали из Саянска сюда, и у меня появился отчим, а ещё через два года — сестрёнка. Он помолчал, сказал неловко: — Если ты ещё раз предложишь мне чаю, я не откажусь. Меркулов кивнул, встал, налил в чайник воды, включил плитку. — Он меня бил, когда выпивал, — продолжил Волков за его спиной. — Ну, так. В пределах. Учил уму-разуму. В школе я говорил, что синяки от хоккея, а в хоккее все и так были уверены, что от него. А я терпел и тянул время, чтобы уйти из дома, сначала в общагу, потом надеялся взять квартиру в рассрочку. Было время, — он снова сделал паузу, — когда я вкалывал только в расчёте на будущую зарплату спортсмена союзного уровня. Не давал себе расслабиться. Он вытянул ноги, пригладил волосы, усмехнулся: — Ты первый, кто просто меня спросил. Почему ты вообще спросил? В сети всё есть. Мне давали читать статью перед выкладкой. — Статью? — оторопел Меркулов. — Тебе... что? — Рано или поздно кто-то докопался бы, что у меня была судимость, — пояснил Волков спокойно. — Руководство клуба и Пал Борисыч посовещались и решили, что правильнее работать на упреждение. Он сказал это так, словно кого-то цитировал, возможно, так и было. — Так что статья была. В "Советской молодёжи" и в "Иркутском спорте". Почему ты их не нашёл? — Я не искал, — буркнул Меркулов, залил для Волкова кипятком чай в заварочной ложке, а себе просто бросил щепотку листьев на дно кружки. — Почему? — повторил Волков. — Это было бы неправильно, — Меркулов придвинул к нему кружку, вытащил из хлебницы пакет печенья и спохватился: — Может, пожрать сделать? Волков сморгнул. — Саша, сядь, — попросил он. — Дослушай меня. Потом сходим обедать. Если не передумаешь. Он поставил кружку на колено и обхватил её руками, натянув рукава свитера до кончиков пальцев. — В шестнадцать лет я съехал в общагу, — сказал он. — В эту, она общая для всего иркутского хоккея. На третьем этаже жил в конце коридора, там комната под скатом крыши, копеечная плата за съём. Иногда ездил Ольку повидать, сестрёнку. Антон подул на чай и сделал осторожный глоток. — И он тебя... — Меркулов не договорил. — Нет, больше не бил, — Волков покачал головой. — Переключился на Олю. Меркулов задержал дыхание. — Я не сразу понял, — Антон впервые опустил глаза. — А потом приехал как-то, застал его синим, и он при мне её ударил. По лицу. Шестилетнюю девчонку. — Мудак, — вырвалось у Меркулова. Волков кивнул. — Ну да, — согласился он. — Я сказал, чтобы он больше никогда её не трогал. И тогда узнал, что до этого, в общем-то, он меня и не бил. Он замолчал, глядя куда-то в пространство перед собой. Меркулов ждал, не шевелясь и почти не дыша. — Я испугался, — признался Волков, отпил ещё чаю, вздохнул. — Упал, показалось, что потеряю сознание, а тогда он покалечил бы сначала меня, а потом её. И я схватил нож. Я не думал, что он пойдёт на нож. — А он пошёл, — закончил Меркулов. — Да, — Волков снова посмотрел на него. — Я считал, он умер, Саша. Я не вызвал "скорую", только милицию. Когда вызвали они, было уже поздно. Он действительно умер. — Ты защищался, — напомнил Меркулов. — Я не вызвал "скорую", — повторил Волков, выпрямился. — Ну, и всё. Сначала шили сто пятую, потом переквалифицировали в сто восьмую, как разобрались, повезло мне. Мать от меня отказалась, когда услышала, что я получил всего лишь условный срок, переехала опять, Ольку я с тех пор почти не видел. Она меня плохо помнит. Ни на один матч не пришла, я звал. Что ещё?.. Судимость погасили по окончании условного, но не забыли. В армию взяли только в стройбат, я даже на стрельбище ни разу не был. Визу не давали. Не брали в КХЛ. "Ангара" была верхом моих мечтаний, — он подумал, усмехнулся. — Впрочем, визу мне могут не дать и сейчас, тогда вы поедете в Скандинавию с Рамой и с Кариной в запасе. Меркулов упрямо качнул головой. Говорить он ничего не стал, но решил, что если Волкову не оформят визу, он позвонит Коровину. Вячеслав Андреевич поймёт. Он бы не стал держать такого вратаря на скамейке. В Казани Меркулов убедился, что Костромитин-старший действительно изменил своё к нему отношение. Команде Костромитин дал поблажку. — На ледовую остаются: Окарин, Поскрёбышев, Кульков, Нойманн, Малинин, Меркулов, — объявил он. — Остальные после зала свободны, но чтобы к одиннадцати были по койкам, я проверю. — Ну!.. — только и сказал Чурилин. — Паша! — А что я? — Нойманн развёл руками. — Успею — приду. Если не успею, Кирюха мне принесет чёрствую корочку, правда, Кир? Потанин насупился, но Пашка всё-таки убедил его составить компанию Чурилину и Власову за ужином с казанскими друзьями Чурилина. Кульков проводил их тоскливым взглядом, спросил в пространство: — Вот чего бы не Лещу замещать Андрюху, а? В гробу я эту ответственность видел, моё звено — четвёртое! — Пой, пой, птичка, — ухмыльнулся Окарин. — Соловушка, буйная головушка. Спал и видел, кого бы выжить, а как поднялся по карьерной лестнице, так зассал, что ли? Тебе ещё минимум неделю за Андрюху вкалывать. — А чего Сашку оставили? — спросил Поскрёбышев, пристёгивая гамаши, посмеялся: — Вратарём, что ли? "Сойкин", — невпопад подумал Меркулов. Последний раз неугомонный Сойкин звонил ему перед Новым годом, но с тех пор от него не было ни одного сообщения, вообще ничего уже почти десять дней. С планшета Меркулов вышел на страницу "Красной Армии", уставился хмуро на фото, собственно, Сойкина на заглушке статьи о матче с "Реактором": Илья отстоял на ноль, и автор статьи расхваливал его на протяжении четырёх абзацев, изредка снисходя до упоминания полевых игроков. "Поздравляю с сухарём, — написал Меркулов. — Сам доволен?" Пару секунд он сомневался, отправлять или нет, затем всё-таки отослал, сунул телефон в карман брюк. — Что-то случилось, Сань? — тихо поинтересовался Нойманн. — Надеюсь, что нет, — ответил Меркулов. Ничего удивительного, в общем-то, не происходило. Он догадывался, почему Сойкин не пишет ему, и не ждал ответа; Коровин, Петренко и Окарин настроили Меркулова на неуместно оптимистичный лад, позволили поверить, что всё в порядке, в пределах нормы, но это было не так. Толузин и Костромитин-старший наглядно подтверждали обратное, да и молчание Сойкина само по себе выглядело достаточно красноречивым. — Саша, покатайся пока, — велел Костромитин на льду. Меркулов спорить не стал, уехал на свободную половину площадки с пригоршней шайб, рассыпал на синей линии. Он злился и думал, что должен чувствовать неловкость за то, что делает, потому что Толузин был прав: это неестественно, ненормально, — но в результате только злился ещё больше, замахивался сильнее, снова и снова кидая шайбу в сторону ворот, и не остановился, когда предпоследняя шайба разбила стекло. Следующая легла ровно в сетку. Тяжело дыша, Меркулов опустил клюшку. Снаружи вдоль борта прошёл кто-то из обслуживающего персонала "Тысячного", хмыкнул, покрутил головой и крикнул: — Сильны вы, Саша! Предупрежу ребят, чтобы на завтра двойной ЗИП готовили! Меркулов криво ухмыльнулся, подкатил к борту. — Извините, — сказал он. — Я не нарочно. — А раз приехали, дайте автограф! — нашёлся техник, вытаскивая из кармана спецовки спиртовой маркер и снимая кепку. Меркулов стащил краги, зажал подмышкой, расписался на козырьке и дорисовал свой номер. Его так и подмывало спросить, смотрел ли техник телевизор в Новый год, но он сдержался, кивнул и вернулся к воротам, по одной выгреб шайбы, согнал их все обратно на синюю линию, заодно убедившись, что Костромитин стоит к нему спиной. — Саша! — Потоцкий поманил его к себе со скамейки, сказал, когда Меркулов приехал: — Саша, нервничать не надо. Это делу не поможет. — Я не нервничаю, — буркнул Меркулов. — А будешь мне врать, сдам Пал Борисычу, — пообещал Потоцкий. — Переживаешь? Вот Антону хуже было, его по-настоящему полоскали, не как тебя. Он выдержал. Да и эти обормоты, — он бросил взгляд на Нойманна, — вроде, ничего так. А ты чего как маленький? Стекло разбил, руку перетрудил, я же вижу. Вот что ты локоть жмешь? Домахался? Всё, одевайся, иди к Рашиту, показывай. Слышать ничего не хочу. — А Евгений Вячеславыч... — начал Меркулов. — А я не тренер, что ли? — возмутился Потоцкий. — Давай, Саша. Не вынуждай меня повышать голос, я этого не люблю. Меркулов послушался наполовину: ушёл со льда, но не к Ильдарову, а просто в раздевалку и долго плескался под душем, переключая воду с горячей на обжигающе холодную. Телефон он не трогал до последнего, до момента, когда можно было уже звонить Остапчуку. Меркулов хотел выйти из номера, но Кузьмин его остановил, сказал: — Сиди, я всё равно с Валеркой поговорить хотел. Минут через двадцать вернусь, ага? — Дим, — позвал Меркулов. — А тебе — нормально? Ну, со мной на выездах. В одной комнате. Кузьмин почесал переносицу, взялся за дверной откос. — Саш, — произнес он печально. — Я с любимой женой развожусь вообще-то. Мне бы твои проблемы. Меркулову стало стыдно, но прежде чем он успел извиниться, Кузьмин добавил: — Хотя знаешь, я тут подумал, что самое смешное в таких новостях? — Ну?.. — Меркулов наморщил лоб. — Мне точно такого не надо, — Димка ухмыльнулся. — И вроде я рад, что тебе ничего не надо от меня. А с другой стороны, знаешь, как-то даже обидно, когда вдруг оказывается, что тут кого-то любят, но не меня!.. Он посмотрел на лицо Меркулова, засмеялся и посоветовал: — Думай об этом в следующий раз, когда Луза орать начнет. Ему тоже обидно. И время надо, чтобы остыть. — Знаю, — Меркулов вздохнул. Он хотел сразу набрать Илью и ни о чём больше не думать, но всё-таки не удержался и заглянул в эхо-конференцию. Сообщений от Сойкина не было. С выезда привезли десять очков, перелом носа у Ставицкого и общую усталость: вылет из Уфы задержали на сорок минут, всю дорогу была болтанка, а в Иркутске в итоге их и вовсе не приняли из-за сильной метели, перенаправили в Братск. В самолёте уже никто не разговаривал и кино не смотрел, но и спать было невозможно. "Ирга" маялась, Ильдаров прошёл по салону с аптечкой, проверяя, кто как себя чувствует, задержался у Ставицкого, дышащего ртом. — Надо было всё-таки оперировать, — сказал он озабоченно. — Перепады давления, ничего страшного, — Тимур пожал плечами. — Потерплю. Ильдаров покачал головой. — А как мы из Братска? — спросил Меркулов у Кузьмина. — А чёрт знает, — хмыкнул тот. — Если автобус найдётся, поедем автобусом. — А если нет? — опешил Меркулов. Кузьмин пожал плечами. — Если долго просидим, можем на этом же "Иле" улететь, когда распогодится, — сказал он. — Но я сомневаюсь. Подберут что-нибудь. Автобус и правда подогнали быстро, но рассчитывать на особые удобства не приходилось: баулы погрузили частично вниз, частично в конец салона, вынудив команду и тренерский штаб потесниться. В аэропорту их бесплатно покормили и дали еды и холодного чая с собой. Меркулов успел умыться в туалете и даже размяться, прежде чем снова принимать сидячее положение, но восьмичасовая поездка всё равно вымотала его настолько, что в общежитие он вошёл, засыпая на ходу, и не сразу понял, что его зовёт вахтёр: — Саша! Саша, вам посылка! — Спасибо, — сказал Меркулов, сгрёб мягкий оранжевый с синим пакет и поднялся к себе, побросал вещи на пол и рухнул в кровать, даже толком не раздевшись. Около полуночи он проснулся от духоты, открыл форточку, напился воды из бутылки и поел галет с ветчиной, выковыривая её вилкой прямо из консервной банки, придвинул к себе телефон. В эхо-конференции висели сообщения от Остапчука, от брата и от мамы, и ещё одно с незнакомого номера. Меркулов открыл его первым. Он опасался, что это журналисты (они и вправду порядком достали его за выезд, Илья не ошибся с прогнозами), но это был Сойкин. "Саша, — писал он, — меня все спрашивают о тебе. Журналисты, ребята, тренеры. Я так не могу. Я устал оправдываться. Они ищут какую-то грязь. Смеются. Ребята — кто-то по-доброму, но от этого не легче. Мать собирается сдать меня психологу и боится, что я скрываю от неё, чего ты от меня хотел. Вся эта история — не моя весовая категория, я хочу играть в хоккей, а не отвечать на пошлые вопросы. Я тебе желаю удачи во всём, но буду держаться подальше и, надеюсь, ты тоже. Извини. Сойкин. PS. Это чужой номер, не отвечай на него". Меркулов без аппетита доел ветчину, бросил банку в мусорное ведро. "Суки", — подумал он. Сойкину он такого не хотел, да что там — ему бы в голову не пришло, что кто-то может придраться к пацану из-за приятельского общения, но Меркулова огорчило письмо в целом: он не ожидал, что Сойкин просто и решительно дистанцируется от него в сложной ситуации. Как поступить и что сказать, он не знал, а потому переслал сообщение Остапчуку с припиской: "Илюха, что с этим делать?" — и вернулся в кровать, проверив будильник. Сразу заснуть не получилось, Меркулов ворочался и вздыхал, потом устал от этого и снова сел, зацепился взглядом за оранжевый пакет ЭПСС, наполовину придавленный сумкой. Нахмурившись, Меркулов подтянул его к себе, легко разорвал пальцами пластик и вытащил завёрнутый в папиросную бумагу белый свитер Остапчука. Записки не было, но отправителем — Меркулов посмотрел на лицевую сторону пакета, — был Илья. Прижав свитер к лицу, Меркулов вдохнул запах шерсти, хвои и чего-то сладковатого, закрыл глаза и глупо заулыбался, отпихнул ногой упаковку и улёгся, не выпуская свитер из рук. К утру свитер застёжкой-молнией оставил ему ссадину на щеке под глазом. Меркулов намазал её пантенолом, пока брился, и заклеил пластырем, наскоро позавтракал, проверил сообщения в эхо-конференции, но отвечать никому не стал, только пометил снова как непрочитанные, чтобы не забыть до вечера. На улице похолодало в сравнении со вчерашним днём, снег скрипел под ногами, пока Меркулов шёл через дворы к базе; у ворот базы он наткнулся на дворника, поздоровался и был вознаграждён удивлённым взглядом. — А ваших нет, — сообщил дворник, опираясь на лопату. — Тут молодняк пришёл. То же повторил Меркулову вахтёр: — Вячеславыч звонил вчера, сказал, что даёт вам выходной, всей команде, перелёт же тяжелый, да дорога из Братска. — Перелёт, — повторил Меркулов. — Ага. Спорить он не стал, отошёл к окну и позвонил Нойманну, спросил: — Паш, не спишь? Костромитин вчера говорил что-нибудь насчёт сегодняшней тренировки? Нойманн несколько секунд молчал, затем ответил, запинаясь: — А он тебе не позвонил? Он всех обзванивал... — То есть, все знают, что выходной, — подытожил Меркулов. — Кроме меня. Ладно. Спасибо, Паш. — Сань, Сань! — заторопился Нойманн. — Он не дозвонился, может, ты же спал?.. — Может, и не дозвонился, — согласился Меркулов. — Не бери в голову. Он вернулся на вахту, наклонился к окошку. — А расписания нет, Валерий Петрович? Сколько лёд будет занят? — До одиннадцати, — вахтёр сверился с какими-то своими заметками, — потом заливка, потом к двум "Ангара" приедет. — Значит, с двенадцати до половины второго — никого? — сориентировался Меркулов. — Спасибо большущее. Оставив куртку в гардеробе, он вышел к площадке, зная, что никто его не погонит, уселся на верхней скамье под часами, бессмысленно глядя перед собой. Это уже были не шутки и даже не крики Толузина в раздевалке, которые портили Меркулову настроение, но реального вреда не причиняли. Неприязнь тренера могла вылиться во что угодно: в лишние тренировки, в заведомо неудачное задание на игру, в меньшее игровое время и постоянные придирки. Однажды Меркулов неизбежно сорвётся, вся лига знает о его неуравновешенности, и Костромитин с чистой совестью устроит ему выговор с занесением или чёрт знает что ещё. Меркулов вытер лицо руками. Байкальцы со льда посматривали на него, но исподтишка, не прекращая тренировку; Меркулов подумал отвлечённо, что они, наверное, тоже не рады были расстаться с восемнадцатилетним Карамновым, ещё ребёнком по меркам КХЛ. Ему уже неоднократно подтвердили, что "Иргу" собрали внезапно, этого не ожидали ни игроки, ни тренеры, и Меркулову вдруг стало интересно, к чему была такая спешка: обычно новую команду обсуждали за сезон до её появления, планировали состав, объявляли драфт расширения. Но не сейчас, не с "Иргой". Меркулов вытащил телефон, набрал сообщение, скинул Нойманну с просьбой переслать Окарину. Через пару минут Валерка ему перезвонил. — Номер сохрани потом, — сказал он вместо приветствия. — Что случилось? — Ты кубок хочешь или нет? — парировал Меркулов. — Не понял, — помолчав, ответил Окарин. — Саша?.. — С двенадцати до половины второго лед на базе пустой, — намекнул Меркулов. — Никакой обязаловки, никаких перегрузок, поиграть в удовольствие. Я уже тут. А вы — как хотите. Он сбросил соединение, подождал пару секунд, но Окарин перезванивать не стал, то ли всё понял, то ли покрутил пальцем у виска и выкинул странности Меркулова из головы. Зато Меркулов передумал спускаться к "Байкалу", вместо этого он вышел на вахту и попросил: — Валерий Петрович, если будут спрашивать, скажите, что лёд в двенадцать занят. — Скажу, — согласился вахтёр, посетовал: — Ох и нагорит тебе от Вячеславыча за самоуправство! — А вот и нет, — Меркулов ухмыльнулся. — У меня выходной же, помните? Хочу — сплю, хочу — в хоккей играю. "...хочу — подбиваю на это всю команду", — добавил он мысленно, входя через час в раздевалку. Окарин швырнул в него полотенцем. — Я спал! — обвинил он Меркулова. — И что? — Меркулов пожал плечами. — Мог не приезжать, если поспать важнее. — Гад ты, — констатировал Окарин. Меркулов бегло огляделся. Не было Толузина, Задорожного и Костромитина-младшего, ещё не было Чурилина, но и это Меркулова не удивило: в конце января Таня Чурилина снова уходила в экспедицию до мая. Зато приехал с фиксатором на носу Ставицкий, монтировал себе маску, сидя в углу. — Как сам? — спросил Меркулов. Ставицкий поднял голову. В Уфе вот-вот должна была родить его жена; когда в матче с "Салаватом" Тимура случайно ударили в лицо, он уехал со льда без посторонней помощи, только прикрывал окровавленный нос рукой, чтобы не волновать Айгуль на трибуне. — Лучше всех, — ответил Ставицкий серьёзно. Меркулов кивнул, подмигнул Рогожину, спохватился, что это было лишним, но Алечка только вытаращил глаза и полюбопытствовал: — А к-как мы без т-тренера? — А как во дворах играют? — Власов похлопал его по спине. — Эх, молодёжь!.. Сашка отлично придумал, я уже забыл, когда для себя играл крайний раз. — Стас сказал, что хочет отдохнуть, — вполголоса сообщил Меркулову Окарин. — Андрей... — Окарин закатил глаза. — Ну, это пока трудно, подождем ещё немного. А Юрке я не звонил по понятным причинам. — Ага, — согласился Меркулов. — А ты? — Что — я? — не понял Валерка. — Отдохнуть не хочешь? — Меркулов усмехнулся. — А я и отдыхаю, — Окарин глазами указал на раздевалку. — И они тоже. Меркулов оглянулся. На них никто не смотрел: надевали защиту, пристёгивали гамаши, перематывали клюшки; Потанин пил чай, Ставицкий примерял маску, Карамнов сосредоточенно растягивался, сидя в шпагате в центре ковра. — О чём думаешь? — спросил внезапно Окарин. — Надо терпеть, — ответил Меркулов машинально. — Не удаляться. И всё будет хорошо. Окарин помедлил — и на секунду сжал его плечо. Костромитин-старший о самовольном выходе команды на лёд не сказал ничего. Толузин, впрочем, тоже. Он пришёл на раскатку, но в своё звено не встал, поработал в одиночестве, не мешая остальным, потом со всеми пообедал и поднялся в казарму. С Окариным он как будто помирился, они спокойно общались, Толузин даже пару раз улыбнулся Валеркиным словам. На Меркулова он не обращал внимания, Меркулов тоже старался не выделяться, не желая скандалить перед трудным матчем, но был уверен, что ничего не закончилось. ЦСКА они проиграли в овертайме с хорошим для "Ирги" счётом 2:3. Рукопожатия Меркулов ожидал с опаской, но если кто и хотел назвать его мудаком и извращенцем, в лицо этого сделать не рискнули. Петренко потискал его, сказал: — Ну ты даёшь, блин. Всю страну на уши поставить. — Не напоминай, — Меркулов скривился. — Мне все по очереди объяснили, как я плохо поступил. Петренко загоготал. — Спорю, есть как минимум два человека, которые всем довольны! — он наставил на Меркулова указательный палец. — Ну да, — Меркулов усмехнулся, посерьёзнел. — Игорь, послушай... — Да?.. — Петренко наморщил лоб. — Если будешь пересекаться с Сойкиным, присмотри, чтобы его не доставали из-за меня. Пацан не виноват, что дядь Слава его летом ко мне прислал. Остапчук не советовал ему этого делать, Остапчук рекомендовал промолчать и ждать, пока всё успокоится, но Меркулов не мог просто ждать, это казалось ему неправильным. Они поговорили ещё немного, стоя в коридоре, потом Петренко спросил: — На кого сейчас в плей-офф попадаете? — На "Сибирь", — Меркулов почесал шею. — Вас бы обыграли, была бы "Энфорта". Петренко ухмыльнулся. — Извини, Сань, — сказал он, приобнимая Меркулова. — Мы вам не по зубам. Овертайм, не овертайм... На это Меркулов не ответил, но про себя вынужден был признать, что Петренко прав: "Ирга" ЦСКА не противник. Пока ещё нет. Он вернулся в раздевалку, следом за ним зашёл Никитенко, громко объявил: — Товарищи, внимание! "Байкал" и "Ангара", паспорта мне сдайте! Визы готовы, надо вклеить. — Всем? — уточнил Волков. Никитенко развёл руками. — Узнаем завтра, — пообещал он. Но визы дали всем. Волков долго смотрел в свой паспорт, получив его обратно, потом закрыл, осел на скамью, обхватил руками колено. Лицо у него было умиротворённое и расслабленное. — Ну что, хана скандинавам? — поддел Кульков. — Ага, — согласился Волков, блаженно улыбаясь. Он доказал это, выстояв на ноль уже в воскресенье, когда "Ирга" принимала шведский "Линчёпинг": отразил тридцать четыре броска и был признан лучшим игроком матча. — Что с людьми разрешение на выезд делает, — пошутил Чурилин. Меркулов разглядывал Волкова исподтишка, оценивая его состояние, и ему нравилось то, что он видел. В октябре после матча с ЦСКА Антон буквально выползал с площадки, теперь же на вопрос журналиста, не устал ли он, Волков ответил: — Я бы ещё постоял, если надо. Он бравировал, конечно, но Меркулов всё равно показал ему большой палец, проходя мимо. Его самого репортеры сегодня оставили в покое, и Меркулов понадеялся, что они угомонятся совсем: сколько можно спрашивать одно и то же, действительно? Ни он, ни Остапчук не скажут ничего нового. — Хорошо вам, — позавидовал он, глядя на Нойманна с Потаниным. Потанин показал ему язык. — Кто храбрый на Дворцовой целоваться, тот за всю лигу и отдувается, — парировал Пашка. — Саш, — влез Костромитин-младший. — А завтра играть не будем? Он отчаянно жалел, что ему не позвонили семнадцатого, но не возмущался и не ныл, понимая, что по-другому и быть не могло, зато всем своим видом выражал, что не согласен с мнением отца и готов последовать за Меркуловым в огонь и воду. Меркулову не особенно это нравилось, ссориться в открытую с Костромитиным-старшим он не собирался, однако и рубить на корню энтузиазм младшего не хотел. — Завтра — вряд ли, — сказал он с сожалением. — Отдыхать тоже надо. Погулять, поспать, в кино сходить, что ли. С семьёй побыть. Костромитин вздохнул. — Ну да, — согласился он. — С семьёй. А то я мало с ней времени провожу. Ладно, поеду на дачу тогда, мама хотела теплицы свои проверить, составлю ей компанию. В реалиях Иркутска, как уже выяснил Меркулов, дача вполне могла располагаться на соседней улице, так что Юркины планы он одобрил, распрощался со всеми до вторника и ушёл в общежитие, поужинал, закинул вещи в стиральную машину и валялся в кровати, сквозь дремоту поглядывая новый сезон "Десанта в прошлое", пока ждал звонка Остапчука, чтобы проговорить с ним до поздней ночи. Будильник он отключил вовсе, и разбудил его во втором часу дня звонок Кузьмина. — Саша, ты спишь? — нервно спросил Кузьмин. — Ты не пил вчера? — Нет, — Меркулов сел, нашаривая ногами тапочки. — Что случилось? — Юрка с родителями на машине разбились, — вывалил Кузьмин. — Приезжай, нужно кровь сдать на обмен. Только чаю попей! — С белым хлебом, — сказал кто-то рядом с ним. — С белым хлебом, — повторил Кузьмин в трубку. — Еду, — подтвердил Меркулов. — Скинь адрес в эху. Он прибыл в больницу одним из первых, на входе его встретил Потоцкий, проводил вниз, в отделение переливания крови. — Как они, Кирилл Аркадьич? — спросил Меркулов, переобуваясь. — Как это случилось? Потоцкий зачем-то оглянулся и понизил голос: — Женя Юрку за руль пустил. Идиот, у меня слов других нет. Юрка неплохо водит, но он водит два раза в год, а тут трасса обледеневшая, ветер ещё боковой!.. — он выматерился впервые на памяти Меркулова и вытер лицо руками. — Все живы? — уточнил Меркулов, цепенея. — Маринка почти не пострадала, к счастью, — Потоцкий помрачнел. — У Юрки перелом ключицы, ребра и руки в двух местах, всё, сезон он закончил. — А... Евгений Вячеславович? — Меркулов запнулся. Потоцкий пропустил его впереди себя в регистратуру, где сидели Кузьмин, Толузин с Верой и Ставицкий, у Кузьмина уже был закатан рукав и завязан локоть. — Саша! — обрадовалась Вера, встала и обняла его. — Ужас какой! Она была не на шутку расстроена. Меркулов осторожно обнял её в ответ, ожидая возражений от Толузина, но тот опустил глаза. — Паспорт, пожалуйста, — велела медсестра за конторкой. Меркулов протянул ей паспорт и сел заполнять анкету. Потоцкий снова ушёл наверх, встречать остальных. — Что с ЕвгеньЧеславычем? — шёпотом спросил Меркулов. — Напиши сверху: "Для Костромитина", — подсказал Кузьмин, потом ответил: — Ещё точно не известно. Его оперируют сейчас. Возможно, перелом позвоночника. Меркулов сглотнул, перевёл дух. Медсестра протянула анкету Толузину. — Вам нельзя, — сказала она. — После болезни месяц должен пройти. Толузин побледнел. — Но я здоров, — произнёс он беспомощно. В регистратуру практически вбежал Окарин, один, без Потоцкого, бросился к Толузину. — Андрюха, что? Как тут? — он оглянулся на медсестру. — Здрасте. Паспорт надо, да?.. — он захлопал по карманам. — Месяц после болезни, — медсестра была непреклонна. — Мне жаль. Вы не можете быть донором. Толузин сел обратно на кушетку, Вера обняла его за плечи. Её и Меркулова одобрили, Ставицкого тоже отвели из-за перелома носа. Из внутренних помещений вышли Рогожин и Нойманн, оба с повязками, сверху из холла спустился Волков. Меркулов кровь сдавал не впервые, но с учётом нагрузок чемпионата брали у них в этот раз только триста пятьдесят миллилитров. У Веры взяли четыреста пятьдесят, как и у подъехавших позже Кати и Тани Чурилиной. — А Юрку-то можно увидеть? — спохватился Меркулов. — Он спит, — отозвался Кузьмин. — Его завтра тоже оперировать будут, спицы ставить, всё такое, так что его обезболивающим накачали и оставили. — А мы завтра улетаем, — сообразил Меркулов. Кузьмин пожал плечами. — Я остаюсь, — сказала Вера, садясь к ним. Толузин подошёл, встал у неё за спиной, погладил по волосам, и Вера взяла его за руку, повторила: — Я остаюсь. Мы с девчонками за ним присмотрим. Приехал Карамнов и упал в обморок во время забора крови, его оставили отдохнуть в палате по соседству под присмотром Рогожина с нашатырным спиртом. — Вот вратари у нас, — посетовал Окарин, кусая губы. — Один блюёт на нервной почве, второй в обморок падает. Волк, тебе туда ведёрко не приносили? — Сам пройдёшь или проводить? — Волкова вдруг передёрнуло. — Блядь. Что за хрень-то. — Высокий очень, — тихо сказал Хвост. — Андрей бы тоже почти наверняка завалился, если бы сдавал. Все посмотрели на него, Витька неловко втянул голову в плечи, отпёрся: — Я точно не знаю. Читал, но давно уже. Что-то с давлением связано у очень высоких людей. — Вот видишь, — Вера задрала голову. — Хорошо, что тебя отвели. Не волнуйся, Андрюш. Ещё "Ангара" приедет сдавать, как узнает, я уверена. Напоминание об "Ангаре" Толузина как будто немного утешило. Последним снова спустился Потоцкий, сдал четыреста пятьдесят миллилитров. "Ирга" обступила его, сидящего в кресле со стаканом чая, ожидая указаний. — Идите домой, — сказал Потоцкий наконец. — Выспитесь. Поешьте. Никакой диеты сегодня, ешьте то, что хотите и сколько хотите. На лёд не ходите, Саша, тебя я отдельно прошу. Спать, есть, смотреть кино, — он махнул рукой. — Любить друг друга в прямом и переносном смысле. Не пить! Никакого алкоголя! Будут новости, я всем напишу, ваши контакты у меня есть. Всё ясно? — Ясно, — подтвердил Меркулов. — Я с вами побуду, Кирилл Аркадьич, — Кузьмин сел рядом. — Подвезу вас потом. — Саш, поехали ко мне? — предложил Волков тихо. — Я бы к тебе напросился, но у тебя нет второй кровати. А у меня есть. А вместе всяко веселее. — Может, вы оба к нам поедете? — Потанин подёргал его за рукав. — У нас есть приставка и облепиховое варенье. У Меркулова неожиданно защипало в носу, он отвернулся, откашлялся, высморкался. Волков ждал его решения. — Ага, — сказал Меркулов. — Пошли. Варенье — это вещь. Костромитина-старшего прооперировали успешно, перелом позвоночника подтвердился, но прогнозы были благоприятные, а уже в Сочи Потоцкий сообщил за ужином, что и Юра тоже отошёл от наркоза и чувствует себя неплохо. — Для человека с десятком спиц в теле, — добавил Потоцкий. Он стал исполняющим обязанности главного тренера, в помощь ему срочно вызвали из "Ангары" старшего тренера Щербакова. — Так что волноваться дальше надо только о том, сколько очков мы привезём с выезда, — Потоцкий обвел всех тяжёлым взглядом. — Придётся постараться. На утренней раскатке он долго за ними наблюдал, потом скомандовал задумчиво: — Потанин, встань-ка центром к Кулькову, я хочу на это посмотреть! Потанин вытаращил глаза, но послушно переодел сетку и занял указанную позицию. — О как, — удивился Лещенко. — Я бы тоже так сделал, — заметил Меркулов. — Я бы ещё Костю в нападение вернул пока, на Потанино место. В семь защитников легче играть, чем в три звена в атаке. — Мальцев! — позвал Потоцкий, словно услышав его. — Иди-ка сюда! — КириллАркадьич с тобой согласен, — Кузьмин похлопал Меркулова по плечу. Толузин тоже встал на своё место в первом звене, но на раскатке выглядел неубедительно и тормозил всю тройку. Ему никто ничего не говорил, и не надо было — Толузин прекрасно понял всё и сам, ушёл со льда раздосадованный, молчал и в раздевалке, и в автобусе. Окарин его не дёргал, просто сидел рядом, слушая музыку, потом в какой-то момент заулыбался, сунул свой наушник. Толузин, помедлив, взял, послушал и тоже улыбнулся. Меркулову стало тоскливо, и от этой тоски он впервые за сезон нарушил режим: спустился после обеда на стойку регистрации и с таксофона позвонил Остапчуку. — Саша? — удивился Илья. — Ты чего звонишь? У вас же матч? Ты же в Сочи? — В Сочи, — Меркулов прислонился к стенке кабинки. — Не знаю. Соскучился, — он помолчал. — Юрку прооперировали, всё нормально, вроде. И у отца его тоже. — Хорошо тогда, — отозвался Остапчук. — Сашка. Что случилось? На самом деле? Не кисни, тебе нельзя. — Мне нельзя, — повторил за ним Меркулов. — Скажи ещё что-нибудь. — Вернётесь с выезда, наверняка вам кого-нибудь из молодёжки подтянут или из ВХЛ, — предположил Остапчук. — А тут три матча всего. Вы справитесь. — Я знаю, — Меркулов закрыл глаза. — Илюх. Не в этом дело. Да и не дадут нам никого, "Ангару" с "Байкалом" и так ободрали как липку, чтобы "Иргу" собрать, — он усмехнулся. — Щербаков на нас шипит как подвальный кот, никого они нам не дадут сверх того, что уже дали. Разве что распоряжение из Политбюро придёт. — Когда дело касается тебя, я ничему не удивляюсь, — проворчал Остапчук. Они проговорили с полчаса, но легче Меркулову не стало, хоть он и соврал Илье об обратном; он расплатился за разговор, выкинул чек и поднялся в номер. Кузьмин ещё не спал. — Я думал, ты гулять ушёл, — сказал он. — Я ещё не настолько оборзел, — Меркулов разделся и лёг под одеяло. Гостиница, практически пустая в январе, выходила окнами на пляж, в приоткрытое окно доносился шум моря и ветра. Меркулов смотрел в потолок и слушал крики чаек. — Ты из-за Юрки волнуешься? — спросил Кузьмин, переворачиваясь набок и подпирая голову рукой. — Всё хорошо будет, Саш. А Вячеславыча вообще обещали в Ленинград отправить на реабилитацию, клубная страховка покрывает. Меркулов кивнул. Он сам не знал, что его беспокоит сейчас, но признаваться в этом не хотел, пусть лучше Кузьмин считает, что дело в Костромитиных, в конце концов, это правда, Меркулова, как и всех в команде, действительно тревожило их состояние. — Как думаешь, — Кузьмин сменил тему, — кто выиграет Западную конференцию? В плей-офф? — ЦСКА, — неохотно проговорил Меркулов. — Но я бы предпочёл кого угодно другого. — Почему? — заинтересовался Дима. — Не хочу против них играть, — Меркулов вздохнул. — Они практически моя семья, я столько лет там провёл. Кузьмин помолчал. — Так ты всерьёз считаешь, что мы можем дойти до финала? — переспросил он. Теперь Меркулов тоже повернулся к нему. — Да, — сказал он, глядя Кузьмину в глаза. — Мы можем взять кубок. Если поверим в себя и не сдадимся на полпути. — Но ты говоришь... — Дима замолчал. — Я говорю, что не хочу играть против ЦСКА, — повторил Меркулов угрюмо. — Но я буду, если придётся. "Сочи" они победили неожиданно легко, Волков записал себе в статистику тринадцатый "сухарь", а Потанин — третью шайбу в сезоне. — Р — результативность, — пошутил он сам в раздевалке. — Далеко пойду. — Мы тебя не за это любим, — успокоил сидящий рядом Чурилин, взъерошил ему волосы. — Но какой в тебе неожиданный талант, оказывается, что же ты раньше на фланге играл? Потоцкий скупо их похвалил и оборвал Щербакова, попытавшегося сказать больше, но разрешил по дороге в аэропорт выпить пива, попросил только не сильно шуметь в автобусе. Они с Каратаевым и Щербаковым устроили экспресс-совещание на передних рядах, усадив к себе видео-операторов, команда стянулась назад: в автобусе на сорок восемь мест проблем с комфортным размещением не было. Шуметь не шумели, пили пиво, негромко трепались, Потанин уговорил Волкова спеть без аккомпанемента, потом начали травить анекдоты и байки, и посреди всего этого Меркулов выхватил вдруг злой голос Окарина: — Почему нет, Андрей? — Потому что, — отрезал Толузин. — Ты скоро сам в этом убедишься. Меркулов насторожился, но разговор на этом закончился, а к моменту прибытия в аэропорт Окарин уже успокоился. Спрашивать Меркулов ничего не стал, однако беспокойство, утихнувшее было после выигранного матча, вернулось снова. "Магнитке", впрочем, они проиграли со счетом пять — два. Меркулов видел, Карамнов ещё после третьей ждал, что его снимут, но Потоцкий в сторону Волкова даже не посмотрел, пришёл в раздевалку после пресс-конференции, сказал всем, кто не успел уйти ни в душ, ни на тренажёры: — Расслабились, паршивцы? В Сочи выиграли, можно болт забить на оборону? Я вас ещё на каникулы не отпускал! Карамнов, голову подними, что ты скис, ты не хуже других! Куда защита смотрела? — он помолчал. — Вазелин готовьте. Завтра всем выдам по первое число. Он похлопал Карамнова по плечу, укоризненно взглянул на Власова и покинул раздевалку, уводя за собой Щербакова. — Видишь? — заметил Толузин. Говорил он негромко, но после речи Потоцкого музыку включить не успели, было тихо, а стало ещё тише. — Вижу что? — спросил Окарин. — Облажались, и?.. На ошибках учатся. — В плей-офф не будет права на ошибку, — ответил Толузин. — Всё, хватит об этом. — Нет, не хватит, — Окарин стащил нагрудник, бросил на скамью и выпрямился. — Если ты просто не хочешь бороться за кубок, так и скажи. Прямо сейчас, и я перестану тебя доставать. — Андрюха, ты не хочешь кубок? — не поверил Чурилин. — Я хочу! — Толузин тоже встал. — Но это... Он обвел всех взглядом, задержался на Меркулове. — Послушайте, — произнес он. — Мы молодцы, да. Мы гарантировали себе попадание в плей-офф. Но там будет совсем другая игра. "Да что ты знаешь о плей-офф", — едва не вырвалось у Меркулова. Он изо всех сил стиснул зубы, сжал в руках концы висящего на шее полотенца. — Я просто не хочу никаких напрасных надежд, — закончил Толузин. — Нас выбьют в первом раунде, максимум — во втором. Все молча смотрели на него. Из коридора зашли Малинин и Хвост, Малинин перестал смеяться, нахмурился, спросил: — Что тут случилось? — Ты вообще серьёзно?! — прорезался первым Нойманн. — Андрей, ты что несёшь?! Ты сдаёшься, даже не попробовав?! — Да потому что у нас нет никаких реальных шансов! — Толузин взмахнул руками. — Есть, — сказал Меркулов. Малинин подергал за рукав Кулькова, тот наклонился и что-то ему прошептал на ухо. Малинин округлил глаза. Толузин вздохнул. — Саша, — терпеливо начал он. — Я понимаю, что тебе особенно обидно быть в такой ситуации... — Хватит, — перебил Окарин. — Андрюш, я понял. Прекрати это. Отъебись от Саши, он тут ни при чём. Признайся уже себе и другим. И нам всем станет легче, потому что ты не такой, это не ты. Всё не так. — Признаться в чём? — заинтересовался Мальцев. Окарин упрямо смотрел на Толузина. — Пацаны, может, не надо? — попросил Поскрёбышев. — Нет, погоди, — вмешался молчавший до этого Волков. — Я хочу знать, почему Андрей настолько не верит в наши силы. Толузин не ответил. — Дело не в ваших силах, — медленно проговорил Окарин. — Да, Андрюш? Скажи. Или скажу я. — Да говори ты что хочешь! — огрызнулся Толузин наконец, встряхнулся и сел, наклонился расшнуровать коньки. Меркулов почувствовал себя неловко, словно они присутствовали при семейной ссоре. — Это из-за Веры, — Окарин кашлянул. — Потому что у неё нет стоящих медалей, и ты не хочешь, чтобы у тебя были, чтобы её не расстраивать. Я прав? Толузин на мгновение замер, но снова промолчал и продолжил распутывать шнурки. — Извините, пацаны, — попросил Окарин. — Я не хотел. Не подумал. Власов шумно поскрёб затылок. Меркулов тоже сел и наклонился к конькам. — Ребят, зарядки для "сколыша" нет ни у кого? — спросил Ставицкий. — Я, кажется, свою в Сочи забыл. — У меня, — отозвался Хвост. — Сейчас дам. — У тебя "сколыш"? — встрепенулся Карамнов. — А какой? Когда взял? Дай посмотреть! Поскрёбышев включил музыку, Малинин дошёл наконец до своего места рядом с Меркуловым, плюхнулся на скамью, тихо позвал: — Сань! Сань, а что тут было? — Недопонимание, — Меркулов взглянул на него снизу вверх. — Ничего такого, что следовало бы долго вспоминать. — А, — согласился Малинин, ещё хмурясь. — Ладно. И вслед за Карамновым полез в сотовый телефон Хвоста. Тридцать первого января у Ставицкого родилась дочь. Тимур забронировал ресторан на вечер и всех обзвонил лично; сразу за ним Меркулова набрал Толузин, сказал, не поздоровавшись: — Мы тут подумали к подарку приложить коньяк. Участвуешь? — Участвую, — буркнул Меркулов. — Сейчас скину тебе на карту. Подарок приготовили ещё пару недель назад, оставалось только выгравировать дату рождения на медали для счастливого отца, но это было делом пятнадцати минут в любом универмаге; Ставицкого медаль растрогала чуть не до слёз, он весь вечер сжимал её в кулаке и одной рукой писал сообщения жене. — Как назвали? — спросил Меркулов. — Каиля, — Ставицкий улыбнулся. — Это значит — "разговорчивая". — Красиво, — Меркулов кивнул. На вечеринку из больницы под честное слово отпустили Костромитина-младшего в гипсе и иммобилизующих повязках, его тоже обняли все по очереди, осторожно, как хрустальную вазу. — Я на всех рамках пищу, — пожаловался Юрка. — И чувствую прям, как плечо перевешивает! Об отце его на всякий случай не спрашивали, но Юра сам сказал, что Костромитина-старшего утром самолётом отправили в Ленинград. — Мама с ним полетела, — добавил он. — А я пока у деда с бабушкой поживу. — А, ну, хорошо, — успокоился Окарин, слушающий его через стол. — А то Катюша уже предложила тебя к нам забрать, она бы за тобой присмотрела. — Спасибо, — Костромитин мучительно покраснел. — Она и так каждый день ко мне ходила, и Вера, и остальные тоже. Так стыдно, блин. — Это несчастный случай, — возразил Власов. — Вряд ли ты спал и видел, как бы в больницу попасть под конец сезона. — Угу, — Костромитин кивнул. И шёпотом спросил Меркулова: — Саша, а если, ну, если вы возьмёте Кубок Гагарина. Там же пишут имена внизу. Меня впишут или нет? Это же нечестно будет, если впишут. — Почему нечестно? — не понял Меркулов. — Ты почти весь сезон отыграл, помог команде в плей-офф выйти. Всё честно. — Но в плей-офф не попал, — Юрка упрямо тряхнул головой и поморщился, схватился за сломанную ключицу. Меркулов усмехнулся, легко похлопал его по здоровому плечу. — Ты поправляйся, — сказал он серьёзно. — Чтобы поднять кубок, здоровые руки нужны. Он видел, что Толузин смотрит на него в упор, ответил таким же прямым взглядом, потом кивнул назад, мол, пойдём, поговорим. — Вера знает? — полюбопытствовал Меркулов хмуро. — О том, как ты её бережёшь? — Не твоё дело, — ответил Толузин. — Моё, — возразил Меркулов. — Она не вернулась в биатлон, потому что не хватило квоты на лечение, её не посчитали достаточно перспективной? — Отстань от неё, — Толузин сглотнул, перевёл дух. — Посмотри размер премии за победу, — посоветовал Меркулов. — Мы берём Кубок — ты отправляешь её лечиться. Улавливаешь связь? Толузин промолчал. — Подумай, — Меркулов пожал плечами и вернулся в зал. В том, что "Ирга" согласилась бы, он не сомневался, вопрос был в Толузине — и в самой Вере. Меркулов огляделся, нашёл её, наблюдающую за танцующими парами, и подошёл. — Можно тебя пригласить? — он ухмыльнулся. — Правда, должен предупредить, я оттопчу тебе все ноги. — Все две? — Вера легко поднялась, отбросила волосы за спину. — Отличная идея, тогда домой меня понесут на руках. Она не стеснялась и не кокетничала, положила ладони Меркулову на плечи и смотрела ему в лицо. — Ты бы хотела, чтобы Андрей взял Кубок Гагарина? — спросил Меркулов напрямик, не на шутку её удивив. — Конечно, кто бы не хотел? — Вера помолчала, усмехнулась: — Кубок мужа — и мой кубок тоже в некотором роде. Почему ты спрашиваешь? — Говорят, — Меркулов не стал упоминать Окарина, — говорят, Андрей не хочет выигрывать плей-офф, чтобы не расстроить тебя своей медалью. — Это в его стиле, — подумав, согласилась Вера. — Андрей заботливый, мне с ним повезло. — Ему с тобой тоже, — отозвался Меркулов. Толузин только приподнял брови, увидев их в центре зала, прошёл на свое место, заговорил со Ставицким, а после сам повёл Веру танцевать. Меркулов сел за стол, Власов налил ему водки. — Андрюха реально не хочет её расстраивать? — спросил он негромко. — А она бы не расстроилась, — так же тихо ответил Меркулов. Он был Власову признателен: теперь можно не волноваться о том, как донести эту мысль до команды, Серёга перескажет всем сам. Власов кивнул. Но того, что будет дальше, Меркулов не ожидал. Потоцкий назначил утреннюю тренировку на час позже обычного. Когда Меркулов пришёл, раздевалка была ещё практически пуста, только в центре в традиционном поперечном шпагате сидел Карамнов. — Андрей тоже здесь, — сказал он, поздоровавшись. — С КириллАркадьичем разговаривает. Он подобрал ноги, согнулся вперёд, растягивая спину, затем снова сел в шпагат, теперь в продольный. — Слабо ногу за ухо закинуть? — пошутил Меркулов, снимая свитер. Карамнов фыркнул. — Сейчас, погоди минутку, — пообещал он. Меркулову стало интересно. Карамнов приподнялся, покрутил головой, затем лукаво заулыбался и без видимых усилий завёл за спину сначала одну ногу, потом вторую, сомкнул пятки за затылком. Меркулов вытаращил глаза. — О, кто-то выпендривается, — оценил вошедший Волков. — Давай, Серый, ещё сам себе ногами похлопай. — Тебе просто завидно! — Карамнов распутался и начал растягивать руки. — Завидно, — согласился Волков. — Саш, закрой рот, ворона влетит. У Серёги хореография и десять лет йоги в анамнезе. — Мама меня в балет отдала сперва, — подтвердил Карамнов. — Я только в восемь лет в хоккей пришёл, когда в школе балериной задразнили. Но с условием, что буду йогой заниматься. Ну, я и занимался, она мне не мешает. — Охренеть, — подытожил Меркулов. — Я вратарём стал, потому что они всё время в маске, — добавил Серёжа. — В смысле, и после восемнадцати тоже. Мама очень боялась, что мне лицо разобьют. Волков, ухмыляясь, развёл руками, мол, и так бывает. Стали собираться остальные, появился Волков-администратор, унёс обогреватель и пообещал принести другой, но куда-то пропал, и уже на поиски его самого хотел идти Задорожный, столкнулся в дверях с Толузиным. — Привет, Стас, — Андрей пожал ему руку. — Погоди, ладно? Ребята, всем привет, минутку внимания, пожалуйста. Он обвёл глазами раздевалку, выдерживая паузу. — Я говорил с Потоцким, — сказал он наконец. — Сложил с себя полномочия капитана. Я был неправ, — он поджал губы, — и я не могу вести вас за кубком. Взамен я предложил Сашу, — он указал на Меркулова, — но что КириллАркадьич решит, не знаю. На этом у меня всё, спасибо, что выслушали. Несколько секунд все молчали, потом Мальцев произнёс: — Да ладно? — Психанул, — прокомментировал Окарин. — Так будет лучше, — Толузин пожал плечами. — Всё нормально. У меня было время подумать. Он начал переодеваться, показывая всем своим видом, что разговор окончен, и очевидно было, что возражать ему некому и нечего: его решение, его выбор. Меркулов понадеялся только, что Потоцкий не согласится с предложением. "В гробу я это видел", — написал он Остапчуку после тренировки, на которой Потоцкий не присутствовал. "Почему? — полюбопытствовал Остапчук. — Ты отличный капитан". "Сборной, — напомнил Меркулов. — Я — капитан сборной, это другое!" "Это да, — согласился Илья. — Ну, в крайнем случае, получишь новый опыт". "Не хочу", — Меркулов поставил колобка, искрящего молниями. "Принудительно получишь, — развеселился Остапчук. — Саша, что может быть лучше, чем встретиться в плей-офф капитанами команд, а?" "Это ещё одна причина, почему я не хочу капитанить", — Меркулов шутку не поддержал. "Ладно, — сдался Остапчук. — Просто потерпи пока. Если всё-таки назначат, поговоришь с ним. Не волнуйся раньше времени". Но Меркулов волновался. Он не смог заснуть, лежал, глядя в потолок, потом дотянулся до планшета, вышел на страницу ЦСКА, полистал фотографии. В ЦСКА Меркулов был вице-капитаном, капитаном его назначали, когда травмировался или болел Давыдов, и однажды они встречались с Остапчуком на льду как лидеры своих команд, но не в плей-офф, не тогда, когда Меркулов весь, с ног до головы, превращался в оголённый нерв. Впрочем, в этот плей-офф всё вообще будет по-другому. В этот плей-офф ему предстоит играть против любимого человека — или против бывшей почти что семьи. Меркулов ещё не решил, что хуже. Перед матчем с "Динамо" он встретился с Епифанцевым и передал ему два пропуска в ложу, сказал: — Они до конца сезона действительны, включая плей-офф, так что вы приходите. — Царский подарок, Саша, — удивился Александр Николаевич. — Я всего лишь поменялся с вами билетами. — И вы не представляете, насколько это было важно, — Меркулов пожал плечами. — Мне это ничего не стоит и клубу тоже, правда. Приходите, нам важна поддержка трибун. Епифанцев улыбнулся. — Тогда приду обязательно, — пообещал он. — С внучкой, она у меня тоже завзятая болельщица. Просила вот, кстати, узнать у вас, из первых рук, так сказать, почему вы вдруг капитана поменяли? Я от неё ещё со времен "Ангары" только и слышу, что "Толузин, Окарин, Окарин, Толузин"... Меркулов снова пожал плечами. — Это Андрей захотел, — ответил он честно. — А Валерка ничуть не хуже справляется, почему бы и нет? Окарин, правда, назначению на постоянной основе не очень-то обрадовался, но Потоцкий его слушать не стал, а Толузин испытал такое явное облегчение от того, что капитаном не сделали Меркулова (даром что сам его предложил), что Окарин возражать прекратил и успокоился. Меркулов ухмыльнулся про себя и пересказал всю историю Остапчуку, на что получил резонное замечание: — А чего ты хотел? Справедливость и личные симпатии — очень разные вещи. Потом, правда, Илья забеспокоился и уточнил: — Он к тебе больше не цепляется? — А если будет? — парировал Меркулов, продолжая ухмыляться. — Ты приедешь меня спасать? Остапчук молча показал ему неприличный жест. — Я приеду за тебя болеть, если в плей-офф мы вылетим первыми, — сказал он. — Замётано, — согласился Меркулов. — Но мы вылетать не собираемся, так что извини, не могу предложить того же. — Ну ты наглый, — поразился Илья. — Как тебя Коровин терпит? — Дядь Слава вообще невероятный, — серьёзно ответил Меркулов. Коровин, как стало известно вечером третьего февраля, прилетел в Иркутск с тренерским штабом сборной и собирался присутствовать на матче с "Динамо". — За тобой, небось? — поддел Чурилин. Меркулов сперва не понял, потом отмахнулся: — Это же Евровызов, что мне там делать? Чурилин засмеялся, Власов с Окариным тоже, Нойманн зааплодировал. — Саня, всё-таки твоё самомнение может сравниться только с твоим талантом, — заметил он. — Может быть, даже самомнение побольше будет! — Отстань, — смутился Меркулов. — Ну, что я вам скажу? Не за мной он приехал, я вообще не знаю, за кем. Он хотел добавить, что, возможно, Коровин интересуется Волковым, но посмотрел на лицо Антона и промолчал: тот был бледный до синевы, Меркулов испугался даже, что Волкова сейчас снова вывернет. Обошлось без этого, но не без последствий: на раскатке Волков покружил за воротами, поймал несколько шайб, пропустил в два раза больше и поехал к Каратаеву, долго о чём-то с ним говорил, затем сдался Ильдарову и с ним ушёл с площадки. — Боишься, что он тебя вызовет? — тихо спросил Меркулов, подсев к Волкову в раздевалке. — Не хочу видеть, как он меня не вызовет, — непонятно ответил Антон и замолчал, не выражая никакого желания продолжать разговор. В казарме в этот раз не было ни шуточек, ни разговоров перед сном, только Окарин пожелал всем спокойной ночи, прежде чем опустить жалюзи. Однако не чувствовалось и нервозности: матч с одним из лидеров Западной конференции, трудно, да, но ничего из ряда вон выходящего. Не волновался даже Карамнов. Перед выходом на лёд его все по очереди потискали и похлопали по спине и плечам, Карамнов в ответ постучал им клюшкой по ногам и выкатил первым под крики и аплодисменты "Зимнего". — Терпеть! — напомнил всем Окарин. — Не удаляться! — Защитники: Тимур Ставицкий, номер тридцать восьмой, — объявил диктор, — и Станислав Задорожный, номер двадцать пятый! Меркулов искоса посмотрел на Волкова и приготовился к выходу. — Нападающие: Александр Лещенко, номер шестнадцатый, Дмитрий Кузьмин, номер девяносто седьмой, и Александр Меркулов, номер сорок седьмой! На лед приглашаются игроки команды "Ирга"! Искать взглядом Коровина Меркулов не стал, зато нашёл в ложе Епифанцева с девочкой-подростком, отсалютовал им клюшкой, прежде чем встать на синюю линию; Коровина в середине первого периода показали в видеокубе, Кузьмин ткнул Меркулова локтем: — Смотри, вон Вячеслав Андреевич! Рядом с Коровиным в ложе традиционно сидел Макаров, и спустились они после матча в раздевалку "Ирги" тоже вместе. — С победой, товарищи! — первым сказал Макаров. — Отлично играли, приятно посмотреть! — Спасибо, — отозвалось несколько голосов. — Мы старались, — добавил Лещенко. — Старались — это правильно, — согласился Коровин, прошёл по раздевалке, пожимая руки и поздравляя уже индивидуально, остановился перед Карамновым. — Серёжа, сядь, терпеть не могу так задирать голову. Он улыбался, всем своим видом показывая, что шутит, но Карамнов послушно плюхнулся на скамью. — Ты мне сегодня очень понравился, — сказал Коровин. — Великолепно держишься, здорово прибавил в сравнении с прошлым сезоном. Ленился в молодёжке? — Нет, — растерялся Карамнов. — Я не знаю, мне просто везёт сейчас, ребята очень помогают, поддерживают! — он оглянулся на Волкова. — Антон меня многому научил, это его заслуга тоже! Коровин Волкова как будто не заметил, кивнул, добавил: — На Евровызов я тебя, конечно, не возьму, по возрасту не проходишь. Но буду за тобой смотреть, ты хорошо растёшь, продолжай в том же духе. Служить собираешься? — У меня отсрочка, — серьёзно сказал Карамнов. — Я — единственный опекун у мамы. — Вот как, — Коровин помолчал. — Ну, удачи, Серёжа, думаю, всё у тебя получится. Он развернулся и пересёк раздевалку, остановился напротив Потанина, вытянувшегося в струнку, спросил по-другому: — Почему не служил? Меркулов едва ли не впервые увидел, как Потанин злится. — Не взяли, — без обиняков ответил Кирилл. — Потому что гей. А впаяли "Д" по состоянию здоровья. Коровин как будто растерялся, кашлянул, посмотрел на Макарова, Макаров поскрёб подбородок. — Вот так штука, — сказал он. — И никого не смутило, что ты с белым билетом играешь в хоккей? Отличненько. Слава, кто там нам давеча насолил в МВД?.. — Это не дело, — согласился Коровин. — Мы это решим. А пока — собирай вещи, ты едешь на Евровызов, официальный запрос я вашему тренерскому штабу передал. — Прямо сейчас? — не поверил Потанин. — Прямо сейчас, — кивнул Коровин. — Вся сборная в Новогорске, одного тебя ждём. — Ну, не сию секунду, — уточнил Макаров, улыбаясь. — Не спеши. Мы ещё тут переговорим кое с кем, потом тебя заберём. Если что-то надо, съезди домой и возвращайся. Потанин медленно сел, посмотрел беспомощно на Нойманна. — Пашка, — произнёс он. Коровин с Макаровым вышли, и в раздевалке стало шумно, Потанина поздравляли и вслух завидовали. Волков подмигнул Карамнову: — Вот видишь, — сказал он. — А ты боялся. — Это ты должен был стоять в воротах, — возразил Карамнов. — Тебя бы он взял. Волков усмехнулся и легонько щёлкнул его по лбу. — Домой поедешь? — спросил Нойманн. — Нет, — Потанин пригладил волосы обеими руками. — Да. Блин, Пашка! У тебя ключей нет! — До сих пор? — не поверил Окарин. — Вы с лета вместе живёте! — Ну, так получилось, — Нойманн неловко пожал плечами. — Кирюх, не суетись. Сейчас домой сгоняем, разберёмся. — Это что, мы опять без центра остались? — сообразил Кульков. — На "Локо", "Линчёпинг" и "Йокерит"?.. — Не сбивай Потаню, — велел Окарин. — Кирюш, не слушай его, поезжай спокойно и оторвись там за нас всех. С Пашкой всё будет в порядке, никто его тут не обидит. Меркулов заржал. — Ну, спасибо! — возмутился Нойманн, но Потанин тоже засмеялся, и Пашка сдался. — Ну вас, — сказал он без обиды. — Кир, я в душ, и можем ехать. Постепенно разошлись все, поодиночке и группами, Меркулов остался с Малининым и Хвостом. — Опять что-то учишь? — полюбопытствовал Меркулов. — Не, просто такси не люблю, — Малинин заулыбался. — А Витька сегодня ко мне, папа нас заберет сейчас, он с работы едет. Меркулов их оставил. Хвост до сих пор испытывал явную неловкость в его присутствии, а у самого Меркулова был нерешённый вопрос с Коровиным; Меркулов заглянул в кабинет Костромитина-старшего, потом в тренерскую и в комнату политсобраний и нашёл Коровина там. — Заходи, Саша, — пригласил Вячеслав Андреевич. — Я уже успел решить, что ты на меня обиделся за Новый год. — Что вы, дядь Слава, — Меркулов прикрыл за собой дверь. — Это вы на меня могли обидеться, я вам праздник испортил. — Подпортил немного, — не стал отрицать Коровин. — Ну, это дело прошлое, а твоим упорством я даже восхищаюсь. Давай, рассказывай, как ты тут. — Я тут хорошо, — сказал Меркулов. — Лучше, чем ожидал. Дядь Слава. — Что, Саша? — Почему вы меня сюда отправили? — Меркулов наклонился через стол. — Сотников был против. И Сергеев был против. А вы сказали: "Ирга". Почему "Ирга"? — Подумал, что тебе пойдёт на пользу начать всё с начала, — признался Коровин. — А заодно привлёк внимание к "Ирге". Что может быть лучше для нового клуба, чем получить игрока союзного значения? — он улыбнулся. — Я волновался за тебя, Саша, но не сомневался, что ты справишься. — Вы не представляете, сколько я дров наломал поначалу, — покаялся Меркулов. — Представляю, — Коровин рассмеялся. — Саша, я знаю тебя — сколько? С шестнадцати лет?.. Из-за этого я и волновался, как ты тут приживёшься! И особенно — после Нового года. Меркулов покраснел, а Коровин придвинул к себе планшет. — Ну, давай, — сказал он. — Расскажи мне о них. — Рассказать?.. — Меркулов наморщил лоб. — Ну да, — подтвердил Коровин. — С точки зрения капитана сборной — и будущего тренера. Меркулов приоткрыл рот. Подумал. И заговорил. Волнуясь за Потанина (и дразня Нойманна), они не уделили должного внимания скандинавскому выезду, еле-еле, с минимальным счётом выиграли у "Линчёпинга" и чуть не проиграли "Йокериту", подошли к третьему периоду со счетом пять — три, и сравнять Окарину удалось лишь за пару секунд до финальной сирены. — Валидольщики, — упрекнул Потоцкий во время двухминутного перерыва. — Просыпайтесь! Одно очко — лучше, чем ничего, конечно, но это не игра, вы обалдели, что ли? За его спиной Щербаков поморщился, но согласно кивнул. — Начинаете бригадой большинства без Паши, — распорядился Потоцкий. — Андрей, и чтоб без фокусов мне! Меркулов отвёл глаза. Все видели, разумеется, что его отношения с Толузиным так и остались натянутыми, но Меркулов терпеть не мог, когда об этом упоминали вслух. — Не забьете — депремирую, — закончил Кирилл Аркадьевич. — Всю команду. Вот тут Щербаков растерялся, но его мнение Потоцкого интересовало меньше всего. — Тоша, мы на тебя рассчитываем, — сказал он Волкову. Антон тряхнул головой и не ответил, выразительно посмотрел на табло с текущим счётом матча: столько ему не забивали ни разу за весь сезон. В бригаду большинства входили Толузин, Окарин, Меркулов и Власов, лидирующий в "Ирге" по показателю полезности, из вышедших на лёд финнов Меркулов достаточно хорошо знал двоих, причем одного, Томи Лааксо, — после драки на чемпионате мира в двадцать первом. После матча они с Лааксо помирились и взаимно извинились за грубость; финна тогда очень расстроило, что английский Меркулова лучше, чем его собственный, и он поклялся язык подтянуть. Сейчас Томи, видимо, вспомнил то же самое, потому что подмигнул Меркулову, вставая на точку. Окарина это не смутило, вбрасывание он выиграл, но сразу войти в зону "Йокерита" не получилось, финны крепко их прижали и едва не выдавили к их собственным воротам. Шайба бессмысленно прошла по кругу от Толузина к Власову, Меркулову и обратно Власову; Меркулов уже собрался меняться, когда увидел, как Толузин с Окариным раскатываются на финскую половину. — Вовка! — крикнул Окарин, не глядя назад. Меркулов не успел даже подумать, просто сделал то, что делал обычно Поскрёбышев: сдал к борту, принял шайбу, выдержал и отправил её вроде бы Толузину, но Андрей поднял клюшку и пропустил шайбу на Валерку, одновременно корпусом закрывая его от противников. Лехтонен атаки слева не ждал. Шайба вошла "в домик" в оглушительной тишине — или у Меркулова просто заложило уши. — Я знал, что ты поймёшь, — ухмыляясь, сказал Окарин. Он был весь мокрый, вытер глаза тыльной стороной запястья, сплюнул. — Сегодня прокатило, — Толузин тоже подъехал, остановился, переводя дух. — Но я за вами не успеваю. — Сделаем так, чтобы это не имело значения, — предложил Меркулов. Толузин усмехнулся, качнул головой и отправился обнимать Волкова. Окарин исподтишка показал Меркулову большой палец. Победа, даже в овертайме, вывела их на третье место в конференции. — Дома стартуем, хорошо, — сказал Кузьмин. — Если "Сибирь" не добавит, — напомнил Чурилин. — Но мне всё равно, главное, что не восьмое. Не хочу с Казани начинать. — Боишься перепутать, в чьи ворота бросать? — осклабился Лещенко. Чурилин только улыбнулся. — Трудно против своих играть всё-таки, — признался он. — Даже когда они уже не свои. Нойманн печально вздохнул: "Локомотив" находился на втором месте в Западной конференции и имел неплохие шансы на победу в ней, а значит, Пашка тоже вполне мог встретиться с бывшими одноклубниками в финале. В самолёте из Москвы единогласным решением попросили приглушить свет в салоне, дремали, слушали музыку; Меркулов проснулся часа через два, пошёл в туалет и на обратном пути заметил, что Волков не спит и смотрит в иллюминатор. Неудачная игра с "Йокеритом" его расстроила, он снова притих и ушёл в себя, как после визита тренерского штаба сборной, и Меркулов прикусил язык, чтобы не выдать ему сейчас слова Коровина. — Мне нужно знать, как он держит удар, Саша, — сказал Вячеслав Андреевич. — Как тебе кажется? Меркулов вспомнил тогда, как Волкова развезло во время матча со СКА, и промолчал, ничего не ответил, а Коровин повторил: — Мне нужно знать. Меркулов надеялся, что Коровин видел хотя бы краем глаза матчи с "Линчёпингом" и "Локомотивом", когда Волков ловил всё, что к нему летело, брал даже то, что не бралось в принципе, — но подозревал, что по закону подлости показали Коровину как раз сегодняшнюю игру в Хельсинки, которую трудно было назвать идеальной для "Ирги" вообще и для Волкова в частности. Антон почувствовал взгляд, поднял голову, посмотрел на Меркулова и отвернулся обратно к окну. Меркулову ничего не оставалось, кроме как уйти в свой ряд, но прежде чем он завернулся в одеяло, Волков пришёл к нему сам и сел рядом. — Мы выходные тринадцатого, — сказал он. — Ну да, — подтвердил Меркулов шёпотом, чтобы не разбудить спящих соседей. — Что будешь делать? — Волков обхватил себя за локти. — Спать, — Меркулов помолчал и спохватился: — А что ты хочешь? — Хочу полтора часа твоего времени, — Антон усмехнулся. — Хочу, чтобы ты мне покидал. Буллиты тогда были хороши. — В плей-офф буллитов нет, — заметил Меркулов. — Ты хочешь только меня? Волков ухмыльнулся ещё шире, и Меркулов покраснел, сообразив, насколько двусмысленно это прозвучало в контексте его личных отношений. — А кого ты ещё предлагаешь? — Волков не дал ему ничего сказать. — Я не могу ребятам отдых срывать из-за своей блажи. — Пашку с Потаней, — подумав, ответил Меркулов. — Кулькова. И Серёгу Власова, у него вся семья днём в школе будет, мы его ни от чего не отвлечем. — Великолепная пятёрка? — Волков приподнял брови. — И вратарь, — Меркулов пожал плечами. — Для того чтобы покидать тебе, вполне достаточно. — Ты прав, — согласился Антон, вздохнул. — Спасибо, Саш. Так и сделаем. Он выстоял дома на ноль с "Барысом" и "Автомобилистом". Каратаев хотел дать ему отдохнуть и заявить на "Югру" Карамнова, но Волков попросил: — Можно мне доиграть регулярку? — Доигрывай, — решил за Каратаева Потоцкий. — Если кураж поймал, надо держать. Волков кивнул и сделал ещё один "сухой" матч. — Если бы и завтра засушить, — сказал он на следующий день, глядя куда-то сквозь Меркулова, — я бы побил рекорд КХЛ. Но, поскольку я об этом уже подумал, без шансов. Тем более, уфимцы хотят реванша. — Всё будет хорошо, — глупо пообещал Меркулов. — Да всё и так хорошо, — Волков прикусил губу и замолчал. Раздевалка постепенно заполнялась. — Сань, мне иногда кажется, ты тут живёшь, — хмыкнул Кульков. — Прихожу — ты тут, ухожу — ты тут. Ты домой ходишь вообще? — А что мне в общаге делать? — резонно возразил Меркулов. — Спать? — Твоя правда, — Макс кивнул. — Но все-таки! Ты в Москве так же жил? — Практически, — Меркулов пожал плечами. — Я не знаю, чем себя дома занять. — Ничего, тебе летом Илья объяснит, — влез Чурилин, заулыбался: — Нет, я в том смысле, что в кино можно сходить, поговорить, почитать... — Ага, ещё настольные игры предложи! — заржал Кульков. — Настольные игры?.. — переспросил Окарин с такой интонацией, что вспыхнули практически все. Нойманн поспешно уткнулся в полотенце, Потанин покраснел до слёз, а Меркулов большим пальцем чиркнул себя по горлу. — Окарин, ты покойник, — пообещал он. — Не, ты меня не тронешь, — отозвался Валерка. — Меня теперь нельзя. — Почему это? — Волков поднял голову. Теперь отчего-то покраснел сам Окарин, набрал воздуха в грудь, застеснялся, развёл руками. Толузин смотрел на него снизу вверх, сидя рядом, и ухмылялся. — Я папой буду! — признался Окарин. — Катюха вчера сказала. — Это правильно, — одобрил Власов. — Давно пора! Потанин вытер слёзы, пользуясь тем, что тема сменилась, высморкался, перевёл дух, взглянул на Нойманна и снова покраснел до корней волос. Меркулов невольно начал ухмыляться, отвернулся поспешно, чтобы не смущать их обоих ещё больше, хмыкнул про себя: настольные игры, серьёзно?.. Он пересказал это Остапчуку, и Илья тоже покраснел, но расхохотался. — Саша! — упрекнул он, вытирая глаза. — Ты понимаешь, что ты сделал? Мой мир никогда не будет прежним. — Все претензии к Окарину, — отпёрся Меркулов и замолчал, глядя на Илью в упор. — О чем. Ты. Думаешь? — с расстановкой спросил Остапчук. — О тебе, — признался Меркулов. Остапчук сглотнул. — Мне нравятся твои черти, — сказал он, пояснил: — Которые в твоём тихом омуте. Я, кажется, переоцениваю твою наивность, да, Саша? Меркулов раздул ноздри. — Не заводи меня, — попросил он тихо. — Ты слишком далеко. — Мы выиграем чемпионат мира, — пообещал Остапчук, — и я сам буду валяться у генсека в ногах и просить вернуть тебя в ЦСКА. А когда он согласится, мы уедем в отпуск. Куда-нибудь далеко, где никто нас не побеспокоит. Меркулов смотрел на него, словно пытался запомнить каждую черточку его лица. Окарин узнал о них от Потанина, а Потанин рассказал ему, когда увидел Меркулова и Остапчука перед Новым годом в коридоре "Зимнего" и испугался за свои отношения, сообразив, что в любую секунду может оказаться в ситуации Меркулова, если Нойманна заберут обратно в "Локомотив", или в СКА, или куда-то ещё. Он запаниковал сам и заморочил голову Пашке; Окарин зажал Потаню в углу и разговорил-таки, но как-то утешил в результате, как — Нойманн не спрашивал, однако признался, психанув, что и ему бы сейчас не повредила парочка весомых аргументов. — Я ведь тоже считал, что забрать могут меня, — пожаловался он Меркулову, посмотрев первый матч Евровызова. — Идиота кусок. Кирюха же талант, это был вопрос времени! В "Ирге" все пока подписаны на два сезона, один уже прошёл, и ты же понимаешь, его переведут, он должен расти, это правильно!.. — Уймись, — посоветовал Меркулов. — Самолёты и эху никто не отменял. Нойманн покачал головой. — Я не смогу жить сетью, как ты, — сказал он. — Я не знаю, как ты выдерживаешь. Я слабак и нытик, мне нужно быть с ним, понимаешь? В матче с "Линчёпингом" "слабак и нытик" провел три силовых приёма, отлично подрался и успокоился на этом, а вот Меркулов его слова забыть так и не смог. И можно было бы вправду выиграть чемпионат и долго извиняться перед генсеком, можно было подать рапорт с просьбой о переводе. Но даже сам Остапчук сказал: "Вернуть тебя в ЦСКА". Это максимум, который у них будет. Они никогда не смогут играть в одной команде, если это не сборная, не смогут сами, они слишком разные, они оба — лидеры, оба привыкли быть в центре внимания, зажигать, собирать вокруг себя. — Илюха, — Меркулов поднес руку к экрану, — как мы дальше?.. — Не знаю, — спокойно ответил Остапчук, словно понял всё и сразу. — А как люди живут? Притрёмся. Договоримся. Всегда можно договориться, если есть желание. — Я бы не смог играть в СКА, — сказал Меркулов невпопад. — Не смог бы, — согласился Илья. — Тебя вернут в Москву, Саш, я уверен. Всё будет хорошо. Что тебя беспокоит? Меркулов пожал плечами. Остапчук кивнул, наклонился к камере, улыбнулся как-то удивительно тепло. — Не бойся, Саш, — попросил он. — Я любил тебя шесть лет без надежды на взаимность. Я так просто не сдамся, слышишь? — Слышу, — выдохнул Меркулов. — Тогда выпей тёплого молока и иди спать, — Остапчук снова выпрямился. — У тебя хандра перед плей-офф, это нормально. Выспись, заведи команду и порвите всех к чёрту, я хочу встретить тебя в финале. Это будет весело, разве нет? — Разве да, — буркнул Меркулов, но сдержать улыбку не смог, пообещал дружелюбно: — Мы вас под разметку закатаем. — Совсем другое дело, — подытожил Остапчук. — Вот это мой Меркулов. Меркулов почувствовал, как горят уши. — Я пойду, — сказал он. — Иди, — Илья кивнул. — Сладких снов. Двадцать второго февраля "Ирга" проводила обязательную перед плей-офф открытую для журналистов тренировку в середине дня, из-за чего автоматически отменились две обычные. Меркулов воспользовался этим и проспал до обеда, а потом в раздевалке его поймал Окарин, поставил перед фактом: — Вечером гуляем, на алкоголь скидываемся, стол за счёт клуба. — Не вопрос, — Меркулов полез за бумажником. — Я не пойду, — хмуро сказал Потанин от противоположной стены. Для Окарина это сюрпризом явно не стало, он вздохнул и обернулся, поманил Потанина к себе. — Пойдём поболтаем, — предложил он. — Я не передумаю, — заупрямился Кирилл. — Просто пойдём со мной, ладно? — терпеливо повторил Окарин. — Потаня. Ты мне не доверяешь? Меркулов посмотрел им вслед, перевёл взгляд на Нойманна, спросил: — Что случилось? — Сезонное обострение белого билета, — вполголоса ответил Нойманн. — Надеюсь, Валерка вправит ему мозги, мне не удалось. Потанин вернулся насупленный и ещё более хмурый и разошёлся только к концу тренировки; Нойманн ходил вокруг него, как сапёр вокруг мины, и явно не знал, что делать, пока Потанин наконец не улыбнулся. — В раздевалку, зажмурившись, не убегаем, — напомнил Потоцкий. — Вся эта братия вас ждёт. — Вся эта братия, к счастью, ждёт только избранных, к коим я не отношусь, — Окарин радостно потёр руки, первым направился к выходу со льда и тут же попал в оборот. Меркулов ухмыльнулся. Он по опыту знал, что можно было бы проскочить мимо прямо сейчас, пока они заняты Валеркой, но, во-первых, кто-нибудь всё равно последует за ним, а остальные подтянутся в процессе, а во-вторых, те, кто опоздает окончательно и бесповоротно, придут в раздевалку: сегодня можно, сегодня никто не имеет права их выгнать. Так что Меркулов выждал, пока допросят Окарина и Потанина, пока выловят Лещенко: как же, "Ирга" начинает плей-офф с его бывшей команды! — и лишь потом не спеша уехал со льда. — Александр, можно вас на пару слов? Кто-то первым сделал фото, Меркулов чуть сощурился от вспышки, остановился, разрешил: — Валяйте, только не хором. — Чего вы ждёте от плей-офф? — спросил бородач в стёганом жилете. — Победы, — пожал плечами Меркулов. — То есть, вы собираетесь взять Кубок Гагарина? — Конечно, — Меркулов почесал нос. — Смысл иначе в плей-офф выходить. — И с кем вы хотели бы встретиться в финале? — полюбопытствовала блондинка сразу с двумя диктофонами. Меркулов на мгновение замялся, затем сказал уверенно: — С ЦСКА. — Хотите что-то доказать своему предыдущему клубу? — Не хочу я ничего доказывать, — Меркулов начал злиться. — Я уже всё всем доказал, по-моему, что ещё нужно? — Нога не беспокоит? — почти участливо спросил кто-то из заднего ряда. — Нет, — буркнул Меркулов. — Современная медицина творит чудеса, — согласился бородач. — Александр, а если в финале на СКА выйдете? — И что? — Меркулов нахмурился, переступил с ноги на ногу, мечтая уйти. — Там играет Илья Остапчук, — напомнил бородач. — Ваш... партнёр? — И? — Меркулов сделал нетерпеливый жест. — В чём дело-то? — А это не повлияет на ваши отношения? — разъяснила блондинка. — А почему должно? — вспылил Меркулов. — Это наша работа! А всё, что вне работы, вообще не ваше дело, это, блядь, моя личная жизнь! Журналисты на секунду опешили, а потом кто-то, тоже невидимый Меркулову в темноте коридора, выкрикнул: — А правда, что вы с ним летом поженитесь? Такого вопроса не было в шпаргалке Коровина, но на Меркулова снизошло озарение. — А вы что, считаете, что Политбюро может нам пообещать и не выполнить потом своё обещание? — парировал он. — Вы вообще кто? Что за диссидентство? Стало совсем тихо. Блондинка прижала одну руку к груди, видимо, позабыв о диктофоне, оператор за её спиной перестал гонять жвачку во рту. — Александр, а как вам вообще Иркутск? — пролепетала девушка в синей толстовке "Иркутского спорта". — Хорошо, — Меркулов передёрнул плечами. — Блин. Ну, слушайте. Вы как скажете. Хороший город, правда. Мне тут нравится. Люди хорошие. Отлично всё. Я пойду теперь, ладно? Я мокрый весь, а тут холодно, а мне болеть нельзя. — Спасибо за интервью, — произнёс тот же голос, который спрашивал о ноге. — Удачи в плей-офф, привезите нам Кубок! Меркулов нахлобучил шлем и воинским приветствием приложил ладонь ко лбу. — Мы постараемся, — пообещал он. В раздевалке его отсутствия никто не заметил. Меркулов прошёл на своё место, забросил шлем на полку, сел, свесив голову и опираясь руками о колени. — Саш, ты чего? — Малинин потрогал его за плечо. — Всё в порядке? Меркулов кивнул несколько раз, проговорил через силу: — Да, хорошо всё. "Илюх, я херню какую-то спорол в интервью", — написал он Остапчуку, посидел ещё немного, потом медленно разделся, сходил в душ и успел увести кусок ещё тёплого мясного пирога из-под носа у Власова. Серёга досадливо хмыкнул, но не обиделся, удовлетворился пирогом со шпинатом и сыром. "Интервью восхитительно, — ответил Остапчук. — Если ты о том, где ты называешь журналиста диссидентом. Ты хоть знаешь, что это такое?" "Что-то вроде врага народа? — предположил Меркулов. — Но унялись же". "Ещё бы, пока ты до врага народа, собственно, не дошёл! — Остапчук поставил трёх хохочущих колобков. — Диссидент, Саша, это тот, чьи мысли и мнение расходятся с общепринятыми, если вкратце. В чем-то ты, конечно, прав, но он не имел в виду сомневаться в партии, а пока закон не принят, мы с тобой больше диссиденты, чем этот несчастный из Голоса Востока. Но ты молодец, Сашка, я тобой горжусь, ты отлично держишься". "ДядьСлава меня убьёт, — констатировал Меркулов, дожёвывая пирог. — Вот поэтому я и не люблю с ними говорить". — Саш, — Волков сел перед ним на корточки, — отвлекись на минутку. Меркулов вопросительно посмотрел на него. — Есть планы на завтра? — Нет, — Меркулов пожал плечами. — Выспаться. Илье позвонить. — Поехали ко мне сегодня? — предложил Волков. — Выспимся, я тебя покормлю и свожу на экскурсию в "Иркут", самолёты посмотрим, ты же там не был? А потом отпущу, и ты позвонишь Илье. М? — С одним условием, — предупредил Меркулов. — Сыграешь сегодня "Два корабля"? — Да ну тебя, — Антон рассмеялся и встал. — Дались вам всем эти корабли. Сыграю, конечно, не ты, так Потаня попросит или Тимур. Я на тебя рассчитываю тогда. Меркулов посмотрел через раздевалку на Потанина, тот пожал плечами и неловко улыбнулся. — Да приду я, — сказал он. — Можно подумать, я тут самый незаменимый. Окарин наклонился и что-то шепнул ему на ухо, отчего Потанин покраснел и покрутил ему пальцем у виска. Меркулов откинулся на стенку секции, перевёл дух, успокаиваясь. "Не прибедняйся, — написал Остапчук. — Иди, бухай в тёплой компании. Я тебе завтра позвоню". Уже в общежитии Меркулов нашёл одну из ссылок на интервью, пробежал глазами. Журналисты единодушно вырезали фразу о личной жизни, Меркулов вспомнил, что выматерился тогда, вроде бы, и кивнул: это не для печати было, конечно. А вот слова о диссидентстве оставили. "Прогиб в адрес Политбюро засчитан", — прислал сообщение Петренко. "Надеюсь, — Меркулов вставил ухмыляющегося колобка. — Не хотелось бы с ними конфликтовать". Он подумал и дописал: "Как там Сойка?" "Не волнуйся за него, — посоветовал Петренко. — Он — нормально, сам отмахался, никто его не трогает. Мне даже ничего делать не пришлось". "Хорошо, — ответил Меркулов. — Спасибо. Анжелке привет". "Только Анжелке?" — поддел Игорь. "Пацанам тоже, — согласился Меркулов, добавил в тон: — Если вам повезёт, увидимся в финале". Он поднял голову, посмотрел на фото Остапчука, приколотое над столом. — Я смогу, — прошептал он. — Я смогу играть против них. "Моя семья теперь здесь". В первом раунде "Донбасс" в шести матчах выбил СКА из плей-офф. "Ирга" закончила с "Адмиралом" на два матча раньше, выиграв четырежды, и тренировалась в спокойном режиме, поглядывая больше за своей конференцией, чем за Западом, но судьбой СКА все интересовались отдельно. Пользуясь тем, что на следующий день им дали полноценный выходной, седьмого марта Меркулов поспал после тренировки и ночью включил трансляцию на планшете, смотрел и грыз пальцы, чтобы не шуметь, но ударил кулаком по стене, когда прозвучала финальная сирена. Он даже не знал, что написать Остапчуку. Журналисты и болельщики будут спрашивать армейцев, что случилось, но Меркулов и так понимал, что случилось: просто не повезло, шайба не шла в ворота, так бывает, и ничье мастерство не может переломить фарт команды противника. "Донбасс" запихнул Козловскому четыре шайбы, СКА поменял вратаря, но было поздно, забить столько же в ответ они не смогли. Так и не придумав, что сказать, Меркулов набрал: "Позвони мне, если захочешь". Спать он всё равно не мог, походил по комнате, согрел чайник и заварил себе травяную смесь с мятой и чабрецом, чтобы успокоиться, сделал бутерброд с вареньем из голубики. Телефон молчал, и это Меркулову тоже было понятно; он злился, что ничем не может помочь, но под руку не лез, ждал и терпел. И дождался: в начале пятого сотовый завибрировал. — Илья?.. — спросил Меркулов, запнувшись. Остапчук молчал, только дышал прерывисто и неровно, Меркулов слышал его и потерялся совсем, сказал: — Вы отлично держались. Остапчук невесело рассмеялся. — Прости, — исправился Меркулов. — Илюха. Ты же знаешь. Так бывает. Иногда не везёт, и ничего не попишешь. Остапчук продолжал молчать. Меркулов мог только догадываться, что он сейчас делает и что чувствует, и больше от отчаяния, чем вправду имея это в виду, предложил: — Илья, хочешь, я прилечу?.. — В Донецк?.. — Остапчук усмехнулся. — Что ты несёшь? — Надо — в Донецк, — Меркулов стиснул зубы. — Слышишь? — Слышу, — неохотно ответил Остапчук, вздохнул. — Сашка, псих. Сиди. Не надо никуда лететь. — Устал? — спросил Меркулов. — Как собака, — согласился Илья. — Должны были выигрывать. — Так бывает, — повторил Меркулов. — Шайба не шла. Я видел. — Видел он, — Остапчук снова засмеялся. — Мы просрали. Я просрал. — Ты забил, — Меркулов насупился. — Ты не можешь отвечать за всю команду. — А ты? — возразил внезапно Остапчук. — Почему ты — можешь, а я — нет? Он сорвался на крик. — Если проигрывает сборная, ты берёшь всё на себя, говоришь, что ты капитан и отвечаешь за команду! Так вот, я — капитан, я, блядь, отвечаю, слышишь?! Это моя вина! Я не смог их завести! — Замолчи ты уже, — громко попросил кто-то у него за спиной, Меркулов не узнал голос. — Пошли в автобус, простынешь. Меркулов, скажи ему! — Иди к чёрту! — огрызнулся Остапчук. — Илюх, — позвал Меркулов. — Илюх, прилетай, а? Прямо сейчас. Зачем тебе в Ленинград? Переживут. Прилетай. Остапчук просто отключился. Меркулов посмотрел на телефон, зажмурился, длинно, тяжело выдохнул. Несколько минут он сидел неподвижно, затем бросил сотовый на кровать, встал, допил остывший чай. Сообщение пришло только утром. "Дай мне номер вашего администратора, — написал Остапчук. — Мой рейс — 5311. Если хочешь, встреть. 20-43 прибытие". Меркулов расплылся в улыбке, нашёл в адресной книге визитку Артёма Волкова и скинул Илье, ответил: "Встречу". Он был в аэропорту за час до прибытия самолёта, стоял у окна с видом на лётное поле и смотрел, как поднимаются в небо тяжёлые "Илы"; тёмные тучи ходили низко, над самыми крышами, Меркулов боялся, не пошёл бы снег, он понятия не имел, могут ли из-за снега развернуть рейс Остапчука в Братск, например, и суеверно сложил фигу в кармане, когда номер рейса поднялся в списке на электронном табло. Остапчук вышел одним из последних, когда Меркулов уже успел решить, что недопонял, ошибся, что Илья имел в виду что-то другое; Остапчук был пьян в стельку и сохранял вертикальное положение лишь чудовищным усилием воли, он молча взял Меркулова под руку и почти повис на нём, позволил погрузить себя в такси и мгновенно заснул, и Меркулов с большим трудом добудился его у дверей общежития. — Удачи с Казанью, — сказал таксист, отдавая сдачу. — Спасибо, — Меркулов кивнул. Он привёл Остапчука в свою комнату, уложил, снял с него куртку и ботинки, подумал и махнул рукой, раздел его до белья и подоткнул одеяло под спину, сел рядом на край кровати. Остапчук накрыл голову локтем, дёрнулся, пробормотал что-то и затих. — Спи, — шепнул Меркулов. Себе он расстелил на полу дополнительный матрас, хранящийся в стенном шкафу, на него кинул дорожный спальник, надел спортивный костюм и шерстяные носки, в последний момент вспомнил и выставил будильник на восемь утра. Остапчук во сне закусил губу. Меркулов включил себе новую серию "Десанта", но не смог сосредоточиться, смотрел больше на Илью, чем на экран, и оставил эту затею, устроился на боку, подложив под голову свёрнутый свитер. Через пару минут они спали оба. — В первом, мать его, раунде, — сказал Остапчук, проснувшись. Меркулов оглянулся на него и протянул кружку с заранее растворённым алконормом. Остапчук осушил её в два длинных глотка и откинулся обратно на подушку, заметил с удивлением через некоторое время: — Отпускает. Что ты мне дал? — Допинг, — признался Меркулов. — Но до мая точно выветрится. На себе проверял. Мне в ЦСКА его посоветовали. — Главное, что работает, — Остапчук вздохнул. — Иди сюда. Сколько времени? — Десять, — Меркулов подошёл и сел, взял Илью за руку. — Мне скоро уходить, автобус от базы всех подбирает. Я тебе ключи оставлю, от комнаты и от дверей внизу. — А если бы я решил поехать с тобой в Казань? — Остапчук изогнул одну бровь. Меркулов помотал головой. — Не решил бы, — сказал он. — Это неправильно. — Ну да, — согласился Остапчук. — Тем более, я не в отпуске, я в командировке, документы мне перешлют. Буду с вашей "Ангарой" тренироваться... Он замолчал и посмотрел на Меркулова. — Нас выбили в первом раунде, — повторил он с досадой. Меркулов сжал его руку. — Так бывает, — подтвердил он. Остапчук кивнул и сменил тему. — Я попросил, чтобы мне на вахте вашей базы оставили ключи и адрес съёмной квартиры, — буднично заметил он. — Я у тебя душ приму? Потом схожу. Можно у тебя футболку чистую взять? Я вообще без всего приехал, мой багаж в Ленинграде. Кто из нас псих после этого, спрашивается. — Я, — заявил Меркулов, взглянул на часы. — Мне пора. Пиши мне, ладно? Если что-то будет нужно, просто бери, не спрашивай. Остапчук, улыбаясь, смотрел, как он натягивает белый свитер, завязывает шнурки, наматывает шарф. — Выиграй этот кубок, Саша, — сказал он с кровати. — Выиграю, — пообещал Меркулов и вышел. Он оставил на вахте записку, что ключи за него сдадут, но слухи, видимо, распространились ещё накануне вечером, потому что возле автобуса Меркулова встретили ухмылками и свистом. Окарин изобразил молча, как застёгивает рот на молнию, но его буквально распирало от желания отпустить какой-нибудь комментарий. — Ну давайте, — разрешил Меркулов. — Вас же порвёт иначе. Его невероятно грела мысль о том, что Остапчук сейчас спит в его комнате и в его постели, и от этого почти физического ощущения обладания Меркулов был добродушен и дружелюбен. — Не-не, — отказался Окарин. — Я ничего. Я помолчу. — Капитанова невеста жить решила вместе? — вполголоса процитировал Высоцкого Кульков. Чурилин ткнул его локтем в бок, округлил выразительно глаза. Вокруг заржали. — Саша, не убивай его, — попросил Окарин, тщетно пытаясь спрятать ухмылку. — Идиоты вы, — снисходительно ответил Меркулов, посмотрел на Кулькова: — Подрастёшь — поймёшь. Он сказал это просто так, без задней мысли, но шутка обрела неожиданное продолжение, в автобусе спросили уже Кулькова: — Макс, между прочим, правда, а ты-то когда? Ну, с Саней всё ясно, он разрешения ждёт, — Мальцев помедлил. — Или ты тоже? Ждёшь? — Сплю и вижу, — огрызнулся Кульков. — Не ваше дело. — То есть, как Сашку дразнить, так это всеобщее дело? — заинтересовался Лещенко. — А как тебе двадцать восемь, а ты не женат, так это никого не касается?.. Договаривал он без особого желания. Меркулов оглянулся, привстав в своем кресле, и понял причину: Кульков поскучнел, скривил губы, словно собирался плюнуть, но пересилил себя, выдохнул и поднял руки, сдаваясь. — Вы правы, — согласился он. — Но вам не понравится, это далеко не такая прекрасная романтическая история, как у Сани, — он прижал руку к груди и театрально поклонился Меркулову. — Просто моя невеста после двух лет практически совместной жизни ушла к Максу Балуеву. Вызвавшись сперва ехать со мной в Иркутск, мне это было важно. Я подписался, а она передумала. Сказки не вышло. Лещенко вытянул губы трубочкой. — Вот дрянь, — выдал Мальцев. — Вот почему ты "Сибирь" не любишь, — понял Ставицкий. Кузьмин хмыкнул, кивнул; все уже знали, что его бывшая жена сразу после развода вышла замуж за слесаря с того же предприятия, где работала она сама. — Они были в курсе, — Кульков пожал плечами, криво улыбаясь. — Весь мой круг. Тихонов, Рублёв, Зубов. Смотрели, потакали, молчали. А она даже сетку носила не мою, а со своей фамилией. А я ничего не понимал. До самого конца. — Извини, — проговорил Меркулов. Кульков посмотрел на него, покачал головой. — Не, Сань, что ты, — возразил он. — Тебе-то откуда знать было. Он вдруг заулыбался, заиграл бровями, добавил: — А что, может, мне правда... того? — он приподнялся и огляделся, уставился на Мальцева. — О. Костя. И с кем ты встречаешься? — Да иди ты! — запротестовал Мальцев. — Ты не в моём вкусе! — Хочешь, я отращу волосы? — Кульков взялся руками за спинку кресла перед собой. — Вставлю цветные линзы? Буду всё время ходить в костюме с галстуком? Я хороший и ласковый, тебе понравится! — Костик, соглашайся, — посоветовал Волков с ехидцей. — Когда ещё такое счастье подвалит! Смотри, какой он покладистый, куй железо, пока горячо. Меркулов опустился обратно в кресло, предоставив "Ирге" пикироваться дальше без него, написал Остапчуку: "Все уже знают, что ты тут". "Ещё бы, — откликнулся Илья. — Подозреваю, все администраторы — те ещё сплетники". Меркулов зажмурился: конечно же! Остапчук просил номер Артёма, а Артём не стал держать язык за зубами. "Прости, я не подумал", — попросил он. "Я и не собирался делать секрет из своего приезда, — отмахнулся Остапчук. — Перестань, Саш. Кстати, я взял твою футболку с портретом неизвестного баскетболиста и поехал смотреть свою новую квартиру. Или правильнее будет сказать — "нашу новую квартиру"?" "Нашу?" — глупо переспросил Меркулов, краснея. "Ты же хотел знать, как мы дальше, — Остапчук поставил улыбающегося колобка, — вот и проверим. Ты будешь приезжать ко мне между матчами?" "Я люблю тебя", — написал Меркулов в ответ. Он притих, молча ждал регистрации в аэропорту, краем уха слушая продолжающиеся разговоры, в самолёте сел на первое попавшееся место. Волков сначала прошёл дальше, оставил там свою куртку, вернулся к Меркулову. — Волнуешься? — спросил он. — Не знаю, — честно сказал Меркулов. — Это самый невероятный сезон в моей жизни. — В моей тоже, — Волков вытянул ноги. — Что ты будешь делать дальше? Ты же не останешься в "Ирге"? Меркулов сцепил пальцы в замок, запрокинул голову. — Не знаю, — повторил он, добавил неожиданно даже для себя: — Я же не человек, я функция. Куда пошлют, туда и поеду. Но я бы хотел остаться. Сезон следующий тяжёлый будет. — Разве Коровин тебя не спросит? — не поверил Волков. — Никогда не спрашивал, — Меркулов помолчал. — Он не всё решает же. Есть федерация хоккея, есть внутренние обмены в лиге, есть Политбюро и генсек, наконец, — он усмехнулся. — Вячеслав Андреич может многое. Но не всё. Хотя, наверное, если бы он захотел... — Что захотел? — уточнил Волков, неловко хмурясь под пристальным взглядом Меркулова. — Знаешь, — медленно проговорил тот, — кажется, я ошибся. Дядь Слава может всё... Он оставил свои догадки при себе, не поделился даже с Остапчуком, настолько невероятной показалась ему мысль, стоило её записать, и сконцентрировался на текущем противнике. За "Ак Барсом" давно уже закрепилась слава "команды плей-офф", они могли из рук вон плохо проводить регулярный чемпионат и в последний момент влетать с мороза в кубковую восьмёрку, но в плей-офф команда преображалась, играть с ними было тяжело любому другому клубу, а не только новичку. Чурилин нервничал больше других по двум причинам: сомневался, что сможет играть достаточно энергично, и при этом досадовал, что Потоцкий заявил его одиннадцатым нападающим, вернув Мальцева в защиту и оставив трёх полноценных центров: Окарина, Кузьмина и Потанина. Десятым нападающим стал Зайцев, тоже лишившийся основного места, но им Потоцкий подменял то Хвоста, то Меркулова, если тот выходил в неравных составах, а вот Чурилин в первом матче игрового времени получил всего три с половиной минуты. Матч они проиграли в овертайме, единственный гол забил Меркулов. Под трибуны "Ирга" уходила молча, Меркулов услышал, как Потоцкий велел Щербакову: — Лёша, никаких журналистов, чтоб духу их не было возле раздевалки! Окарин тоже оглянулся и опустил голову, потом встряхнулся, пропустил Меркулова перед собой и заметил, перешагивая порог: — Что-то мы сегодня не в ударе, да? Он похлопал по спине Нойманна, подтолкнул к его месту, подмигнул Рогожину, отобрал у Толузина бутылку с водой и начал пить, проливая себе на лицо и грудь. Толузин возражать не стал, взял себе другую, скрутил пробку. — Я облажался, — достаточно громко сказал Ставицкий. — Все облажались, — отмахнулся Окарин, ткнул пальцем в Карамнова. — Кроме него, он не играл. — Проигрывает не кто-то один, — согласился Власов. — Проигрывает команда. Сегодня не смогли, бывает. Они не сильнее нас, просто сегодня повезло им, а не нам. Меркулов мысленно усмехнулся: он говорил Остапчуку то же самое. Но у них, в отличие от СКА, всё только начиналось. — Они забивают и садятся в защиту, — подал голос Кузьмин. Чурилин опустил голову, словно стыдился. Этого никто не заметил, все осмысливали услышанное. Щербаков зашёл в раздевалку, собираясь что-то сказать, но передумал и тихо удалился; Волков-администратор принёс лёгкий ужин в пластиковых контейнерах, подобрал чьи-то краги, потом вернулся ещё раз со стопкой сухих полотенец. Коробка с телефонами так и стояла полная, только Поскрёбышев раскопал в этой куче свою "сонату" и включил музыку, выбрал подборку повеселее, англоязычные и русские песни вперемешку. Меркулов просто слушал, потом начал подпевать, беззвучно шевеля губами, ушёл на велотренажёр, но музыку было слышно и в коридоре. — А ты всё понимаешь? — спросил Потанин, появляясь рядом с полотенцем на шее. — Ты о чём? — Меркулов нахмурился. — О музыке, — Потанин кивнул на раздевалку. — А, — Меркулов пожал плечами. — Ну, более-менее. Общий смысл так точно. А ты нет? Ты же с родителями куда только не выезжал. — Мне языки не даются, — признался Потанин с сожалением. — Ну, так. Десяток обиходных слов, всякие там "лав" и "свит" ещё улавливаю, а в целом я даже на слова со слуха разбить не могу. — Английский придется выучить, — усмехнулся Меркулов. — Вячеслав Андреич за этим строго смотрит. Потаня приуныл, повесил голову, молча крутил педали с полминуты, потом снова спросил: — А ты как учил? — Новости читал, — ответил Меркулов. — Сначала хоккейные, потом про кино. Такие, чтобы доступно было. Потом уже общие всякие, дядь Слава мне газеты таскал. Сейчас в эхе лента на английском транслируется. Надоедает, и херню они, конечно, часто пишут, но если не пользоваться постоянно, всё забываешь. — Вот блин, — подытожил Кирилл. Второй матч в Казани они выиграли, тоже в овертайме, но с более ощутимым счётом четыре — пять. Победную шайбу забил Чурилин, выпущенный Потоцким на единственную в овертайме смену, чтобы дать отдохнуть Потанину. — Не знаю, как, — отмахнулся от поздравлений Чурилин. — Разозлился. На себя разозлился. — Ты не мог бы делать это почаще? — ненавязчиво влез Окарин. — Отлично получается же. Чурилин посмеялся, пихнул его в плечо. — Я подумаю, — пообещал он. На этот раз собирались быстро и с разговорами, писали сообщения, читали новости; Нойманн включил телефоны, свой и ушедшего в душ Потанина, и чуть не выронил его, когда сотовый Потани разразился внезапным и очень громким звонком, перекрывшим музыкальное сопровождение "сонаты". Меркулов поднял голову, слушая незнакомую песню, но Пашка, спохватившись, отключил звук, оставил телефон вибрировать на скамье. — И четыре пропущенных, — сказал он, наклоняясь к экрану, когда телефон затих. — Кому-то Кирюха очень нужен. Московский номер, кстати. Больше телефон не звонил, но к возвращению Потанина принял сообщение. — Потань, кто тебя так домогается? — полюбопытствовал Малинин. Потанин разблокировал экран, нахмурился, потом вытаращил глаза. — Коровин, — сказал он ошеломлённо. — Просит перезвонить. — Ну так звони, — посоветовал Меркулов. — Ещё не поздно, мы в одном часовом поясе. — Ну да, — согласился Потанин, поспешно натянул брюки и свитер и вышел в коридор. — Вот так живёшь рядом с человеком, играешь с ним, в ус не дуешь, а ему потом тренер сборной звонит! — констатировал насмешливо Окарин. — Саш, зачем Кирюша Коровину в плей-офф? — Понятия не имею, — отпёрся Меркулов. — Подсказать что-нибудь хочет. Он может вообще. Поскрёбышев приглушил музыку, все напряжённо ждали Потанина обратно, уставились на него, отчего Потанин попятился и едва не споткнулся о дверную приступку. — Что?! — спросил он жалобно. — Чего он хотел? — озвучил за всех Карамнов. — Сказать, что я летом служить иду, — Потанин просиял. — В мае комиссия и все дела, с первого июня спецкурс на три месяца. Ну, задержусь немного, пропущу старт чемпионата, форму-то особо и не потеряю. Куда-то под Ярославль. — Под Ярославль? — удивился Нойманн. — О, я знаю, наверное, куда, у нас рядом срочники были. — Расскажешь? — Потанин посмотрел на него с восторгом. — Ясно, этот на лето пристроен, — Окарин потёр руки. — Потань, а как же Куба? — К чёрту Кубу! — жизнерадостно отозвался Кирилл. Меркулов и ещё несколько человек засмеялись. — Саш, а почему он сейчас позвонил? — тихо спросил Кузьмин в автобусе. Меркулов пожал плечами. — Вячеслав Андреич ничего не делает просто так, — сказал он. — Какие-то планы. Может, на Потаню, а может, на Пашку или ещё на кого-то. Тут не угадаешь. — Жалко, — Кузьмин вздохнул, улыбнулся. — Любопытно же. — Мне тоже, — согласился Меркулов, вспомнил, что хотел сделать, и перегнулся назад, позвал: — Кир! Скинь мне музыку, которая у тебя на звонок стоит. — Легко, — Потанин полез за телефоном. — А ты мне переведёшь её заодно? — Переведу, — Меркулов похлопал по креслу рядом с собой. — Иди сюда. Будем учить английский. Адрес Остапчук скинул ему в эхо-конференцию, добавил: "Я прихватил кое-что из твоих вещей, так что ты можешь просто приехать". Меркулов так и сделал, пешком поднялся на четвёртый этаж и нажал на кнопку звонка, чувствуя, как участился пульс, облизал губы и задержал дыхание, несмело шагнул через порог, когда Остапчук открыл. В квартире витал потрясающий запах блинов, у Меркулова немедленно заурчало в желудке. Остапчук засмеялся. — Вот и отлично, — сказал он, ухмыляясь. — Мой руки, будем жрать. Сразу, правда, Меркулов никуда не пошёл, прижал Илью к стене, поцеловал и не сдержался, прикусил за шею от избытка чувств. Остапчук фыркнул, отпихнул его. — И не надейся, что я буду готовить всё время, — добавил он в спину Меркулову. — Ну, столовые же никто не отменял, — отозвался тот. Пёк, правда, Остапчук не блины, а оладьи, держал готовые на столе под перевёрнутой миской и полотенцем, велел: — Ешь, пока тёплые. Меркулов придвинул к себе тарелку. — "Ангара", должен тебе сказать, выглядит совсем уныло, — поделился Остапчук, садясь напротив него, между столом и плитой, чтобы есть и следить за сковородой одновременно. — Сдаётся мне, в прошлые годы Братину брали первое звено и вратарь! — Если бы Волк ещё забивал, он бы вообще половины команды стоил, — с набитым ртом ответил Меркулов. — Он — он как Семак, только ещё лучше. Остапчук снова засмеялся. — Ты наконец-то нашёл себе кумира, кроме ВячеславАндреича? — поддразнил он Меркулова, обмакнул оладью в блюдечко с вареньем. — Вся страна болеет Меркуловым, а Меркулов — Волковым? Меркулов неопределённо качнул головой и продолжил есть, сказал: — Вкусно. Остапчук улыбнулся, облизал пальцы и выключил плиту, обернулся, встретился с Меркуловым взглядом. — Что?.. — спросил он, машинально вновь поднёс руку к губам. Меркулов отодвинул тарелку и встал. — Я не смогу без тебя, — шепнул он Остапчуку в затылок, когда они лежали в кровати, прижавшись друг к другу, переводя дыхание. — А почему ты должен быть без меня? — не понял Илья. — Саша?.. Он погладил Меркулова по руке, уточнил: — Кто-то что-то сказал тебе? — Я хочу остаться в Иркутске, — признался Меркулов сипло. — В "Ирге". Но это значит — не видеть тебя в сезоне. Остапчук продолжал гладить его ладонь, молчал, обдумывая. — Ты ведь всё уже решил, — произнёс он наконец. — Что тебя беспокоит на самом деле? — Это и беспокоит, — буркнул Меркулов. — Я должен хотеть вернуться. Быть с тобой. — Быть со мной — не значит "находиться под боком", — Остапчук усмехнулся. — Ты что, Сашка? Мы справимся. Он высвободился из рук Меркулова, перевернулся, приподнялся на локте. — Саш, — позвал он. — Посмотри на меня. Подкрепляя свою просьбу, он взял Меркулова за подбородок. — Мне звонил Ерёменко, — сказал Остапчук. — Саш, нас распишут в конце апреля. В Москве или в Ленинграде, это оставили на наш выбор. Он запретил говорить тебе, чтобы не отвлекать, но я думаю, так будет лучше. Меркулов приоткрыл рот. — А сезон — это просто командировка, Саша, — Остапчук отпустил его. — Когда-нибудь любая командировка заканчивается. Ночью Меркулову приснилось, что в ЗАГСе их регистрирует почему-то Коровин, а за его спиной стоит и улыбается Макаров; Остапчук был в белой рубашке с "американским" воротником, пристёгнутым красными звёздами вместо пуговиц, он тоже улыбался, и Меркулов проснулся буквально на секунду, сгрёб Остапчука в охапку и снова провалился в сон. — Ты выглядишь очень довольным, — сказал Окарин ему на ухо перед раскаткой. — Прямо-таки бессовестно довольным. — Потому что так и есть, — Меркулов ухмыльнулся. — Порвём? — Порвём, — согласился Окарин. — Илья придёт за нас болеть? Меркулов посмотрел на него, чтобы понять, не дразнят ли его снова, но Окарин просто интересовался, и Меркулов кивнул: — Обязательно придёт. "Зимний" в этот вечер был заполнен до отказа, даже в ложах практически не осталось свободных мест. — Хочу ухо проколоть, — не обращаясь ни к кому конкретно, сказал Малинин, стоя в коридоре перед выходом на лёд. Клюшку он сжимал так, что Меркулов всерьёз опасался, не расщепится ли она. — Казань пройдём — проколешь, — пообещал Окарин. — Волк и проколет, правда, Волк? — Да без проблем, — подтвердил Антон. — Ну, ни пуха. — К чёрту! — Толузин шлёпнул его клюшкой по бедру. Сегодня им было легко, сказывалась поддержка "Зимнего" да и просто фартило, шайба шла в ворота; после третьего пропущенного гола "Ак Барс" поменял вратаря, но до конца матча "Ирга" закатила ещё две и Петрову. — Давайте потише, — распорядился Потоцкий, хмурясь, сказал Щербакову так тихо, что Меркулов больше догадался, чем услышал: — Не поломались бы. "Мы железные, — подумал Меркулов рассеянно. — Не поломаемся. Гвозди из нас делать". Он и вправду не чувствовал усталости, и никто другой не жаловался тоже. Даже когда они проиграли второй домашний матч, в раздевалке царило не расстройство, а что-то вроде предвкушения, как перед праздником. — Сань, — крикнул Нойманн, — слабо забивать в каждой игре? — Мне ничего не слабо, — уверенно заявил Меркулов, но впервые осознал, что он и правда забивает уже восьмой матч подряд. На рекорд это претендовать не могло, набирать очки во всех играх плей-офф удавалось многим, в том числе и ему самому, но сейчас вызов Нойманна показался ему крайне привлекательной идеей. "Разбить трудную большую цель на много маленьких и простых", — сформулировал для него Остапчук в эхо-конференции. "Хочу быть таким же умным, как ты", — ответил Меркулов. Остапчук засыпал его хохочущими колобками и попросил: "Оставайся таким, какой ты есть, ладно?" "То есть, идиотом?" — переспросил Меркулов, нашёл в колобках глупую рожицу с глазами-сердечками. Они вылетали в Казань ранним утром, домой никого не отпустили, оставили на базе, но телефоны вернули, и Меркулов лежал на своей койке в казарме, накрывшись одеялом с головой, строчил сообщения, пока Остапчук не спохватился: "Сашка! Час ночи, иди спать!" Меркулов погасил экран, тихо положил сотовый на тумбочку возле кровати, поправил подушку. Кроме него не спали ещё Толузин, тоже пишущий что-то в телефоне, и Малинин, которому электронная книга тускло подсвечивала лицо. Отреагировав на движение, Толузин посмотрел на Меркулова, кивнул и жестом тоже показал, мол, иди спать. Меркулов колебался не дольше секунды, потом приложил раскрытую ладонь к виску и улегся, но успел всё-таки заметить, что Толузин улыбнулся в ответ. Серьгу Малинину выбирали всей командой, два часа переругивались над планшетом, Игорь только успевал головой вертеть и вставлять свои замечания, которые никто не слушал, но потихоньку выдохлись, и Волков, пережидавший обсуждение с усмешкой на лице, спросил: — Решил, чего точно не хочешь? — Я хотел кольцо, но зацепят же, — сказал Малинин с сомнением. — Так что пока гвоздик. Макс показывал красивый, — он нахмурился, перелистал вкладки в поиске, ткнул пальцем: — Вот. Но он для пистолета же?.. — А я тебе что, иглой колоть буду? — удивился Волков. — Не, если тебе хочется экстрима, могу и иглой, конечно, только, боюсь, Рама опять при виде крови в обморок грохнется. — А что, кровь будет? — Малинин прикусил губу, посмотрел на Антона и запротестовал: — Нет, я всё равно хочу! Над ним посмеялись, Кульков полез в бумажник, протянул Игорю скидочную карту, предложил: — Тогда заказывай, пусть сюда и привезут. О том, откуда и зачем у Макса карта ювелирного магазина, спрашивать никто не стал. Кузьмин вздохнул, отвернулся, Потанин вытаращил глаза, но тоже промолчал, а Кульков сделал вид, что не заметил всеобщего смущения, навис над Малининым, помогая оформить заказ. Окарин подошёл к Меркулову, сел рядом, пока Малинин разговаривал по телефону с оператором. — "Сибирь" не должна выйти в финал, — сказал он вполголоса. — Согласен, — буркнул Меркулов, закончил заматывать клюшку, зубами оторвал лейкопластырь. Окарин кивнул, похлопал его по плечу и вернулся на свое место, пошептался с Толузиным, потом подозвал к себе Потанина, поговорил и с ним, и уже Потанин дошёл до Ставицкого, бесцеремонно заглянул через плечо в экран его телефона, произнёс пару фраз. Ставицкий щёлкнул его по носу, выключил сотовый и нормальным голосом подтвердил: — Это само собой разумеется. — Волнуешься? — спросил Остапчук вечером, когда Меркулов уже засыпал, обнимая его как плюшевого мишку. — Нет, — отозвался Меркулов. — Порвём и всё. Это не обсуждается. — У тебя к ним что-то личное?.. — помедлив, полюбопытствовал Илья. — Ты так говоришь... — Нет, — снова отпёрся Меркулов. Остапчук не настаивал, и Меркулов всё-таки заснул. Третий раунд они начинали дома. Трибуны кипели и скандировали: "Шайбу! Шайбу!" — и шайбу им дали, одну даже в прямом смысле, причем выкинуть её ухитрился Волков. На трибунах шайба и осталась, кто-то забрал как сувенир. — Волк, жди, потом на подпись принесут, — подколол Карамнов. — Придется подписывать, — Волков пожал плечами и вылил себе на голову бутылку воды. Потоцкого рвение подопечных сначала обеспокоило: четыре забитых гола за период всё-таки не были для "Ирги" обыденным делом. — Бойцы, что происходит? — спросил он в первом перерыве. Ему никто не ответил. Потоцкий насупился, побарабанил планшетом по краю стола, сказал: — Чтоб без фокусов мне, ясно? — Ясно, КириллАркадьич, — отозвался Окарин на правах капитана. "Сибирь" понимала столько же, Меркулов видел их глаза. Они ждали встречи с сильной командой, да, но не с командой, которая определенно имела к ним какие-то личные счеты. Зато всё прекрасно понял Кульков. Пока Потоцкий их допрашивал, Макс сидел, опустив голову, и молчал, но лицо у него прояснилось, он расцвёл и как будто легче задышал, и за его спиной Окарин показал Меркулову большой палец и стукнул кулаком о кулак Толузина. — "Ирга" сейчас показывает очень хороший хоккей, — поймала Окарина после финальной сирены репортёр с местного телеканала. — Как вы настраиваетесь? — Как все, на победу, — спокойно ответил Валерка. — Просто мы лучшие. Он вернулся в раздевалку, легкомысленно помахивая шлемом, остановился, наткнувшись на Кулькова. — Спасибо, — громко произнёс Макс, повернулся к остальным. — Пацаны, спасибо. — Один за всех, и все за одного, — отшутился Толузин. Кульков сглотнул и кивнул несколько раз, заулыбался, снова сказал: — Спасибо. На следующее утро стало известно, что "Сибирь" подала жалобу на судейство в дисциплинарный комитет лиги, особо напирая на штраф за грубость, полученный Рублёвым на Окарине, и на то, что без внимания остался силовой приём Потанина, после которого Балуев ушёл в раздевалку и вернулся только к третьему периоду. — Что ты ему такого сказал? — полюбопытствовал Меркулов. — Я ещё и повторю, раз так хорошо работает, — пообещал Окарин, но на дальнейшие расспросы только ухмылялся и качал головой. Потанин немного нервничал, но в себе не сомневался. — Силовой был чистый, — заявил он упрямо. — А если решат придраться, они и без силового найдут, к чему. Я не виноват, что он на ногах не стоит. За них обоих волновался Кульков, ждал с нетерпением появления Потоцкого вечером, спросил: — КириллАркадьич, что?.. — Да ничего, — удивился Потоцкий. — Как сели, так и слезли, мы чисты перед законом и Родиной. А ты-то чего переживаешь? — Так плей-офф же, — лихо соврал Кульков. — Дадут матч-штраф какой-нибудь, что тогда? — И что? — Потоцкий развернул его к залу. — Иди, разминайся. Вопросы с СДК я как-нибудь без тебя решу. Оставленная без внимания жалоба что-то в "Сибири" надломила, и во втором матче большая часть сибиряков просто отбывала номер, а оставшихся не хватало, чтобы создавать хоть сколько-нибудь серьёзную угрозу воротам Волкова. После первого периода Потоцкий отправил в ворота Карамнова и оставил его до конца серии; Волков ухмылялся и говорил, что Карамнов его подсиживает. А Меркулову тем временем вообще стало не до "Сибири": в конференции Запад московские армейцы громили "Локомотив", уже измотанный пражским "Львом". После тренировки Меркулов не пошёл ни в общежитие, ни домой — к Остапчуку, — поднялся в казарму, сел на кровать, подсунув подушку под спину, открыл на планшете состав ЦСКА и долго смотрел на Петренко, Волгина, Налимова. Петренко ни слова не написал ему с начала плей-офф, Меркулова это не удивляло, но сейчас ему отчаянно хотелось с Игорем поговорить. Вместо этого он написал Сойкину. "Как погода в Москве?" "Не знаю, — ответил Сойкин через пару минут. — Мы в Калининграде". Меркулов сделал поправку на время, чертыхнулся, спросил: "Я тебя разбудил? Извини". "Мне всё равно пора вставать, — возразил Сойкин. — Можно, я позвоню тебе?" "Жду", — подтвердил Меркулов. Сойкин и правда перезвонил ещё примерно через минуту, сказал: — Тут так холодно в коридорах, капец. Отопление отключили, кажется, — он помолчал, шмыгнул носом. — Ага, точно, отключили. — Носки шерстяные надень, — как заботливая мамочка, посоветовал Меркулов. — И шапочку, — Сойкин снова шмыгнул носом. — Саша, ты сильно злишься? Я так боялся тебе написать снова. — Ну и зря боялся, — Меркулов прижался затылком к стене. — Здорово достали, да? — Я со всеми переругался, — признался Сойкин. — Вообще тут капец был, когда перед игрой психанул, поскандалил, за пять минут три шайбы пропустил. Думал, меня на лавку посадят, нет, сняли, подержали до конца периода, а на следующий снова поставили. — Проверяют, как ты удар держишь, — машинально кивнул Меркулов. — Что?.. — не понял Сойкин, но ответа не дождался, попросил: — Саша, ты прости меня, пожалуйста, за то хамское письмо. Это я херню спорол. — Не ругайся, — так же машинально одёрнул Меркулов. Илья засмеялся: — Ещё скажи как Михайлов: "Двадцать отжиманий!" — А что только двадцать? Давай пятьдесят, — Меркулов усмехнулся. — Надо расти над собой. — Я расту, — Сойкин вздохнул. — Ты меня не прогонишь, если я в Москве приду с тобой поболтать? — Я буду рад, — честно ответил Меркулов. Сойкин не спрашивал его, как они будут играть с ЦСКА, и никто в "Ирге" не спрашивал об этом Меркулова, но молчать Меркулов не смог сам. — Я их знаю как облупленных, — произнёс он, посмотрел на Потоцкого, ожидая поддержки. — Чем они дышат, о чём думают, что будут делать. — Ты не обязан этим делиться, если не хочешь, — подал голос Окарин. Толузин кивнул, Власов тоже, ещё несколько человек. — Я хочу, — хмуро возразил Меркулов. — И я обязан. Я расскажу всё, что вспомню. Он пожаловался вечером Остапчуку, сев у его ног и положив голову ему на колени: — Я ничего не чувствую. Просто устал. Я не знаю, имел ли я право. — Имел, — Остапчук погладил ладонью его лоб. — На льду друзей нет. Меркулов кивнул. Финал начинали в Москве. Перед вылетом пришёл Волков-администратор, шлёпнул на стол лист бумаги и ручку, объявил: — Товарищи! Кто летит с группой поддержки, пишет мне ФИО и паспортные данные сопровождающих! Не более двух имён от каждого, будьте добреньки, имейте совесть. — А поделиться своим билетом в пользу товарища можно? — подал голос Кульков. — На ваше усмотрение, — Волков развел руками. Кульков кивнул, сказал Власову: — Серёга, пиши детей под меня. Меркулов решился не сразу. Потанин внес в список родителей, Окарин — Катю. Вера летела с командой по умолчанию, маскоту всегда были рады в гостевом секторе; Кузьмин скооперировался с Карамновым и Волковым, и втроём они протащили на борт шестерых игроков "Байкала". — Премия за хорошее поведение? — пошутил Меркулов. — Великолепная пятёрка и вратарь, — откликнулся Волков. — Ты же любишь это определение. Меркулов усмехнулся. — Илья едет? — негромко поинтересовался Окарин. — Не знаю, — Меркулов пожал плечами. Он вышел в коридор и набрал номер Остапчука. — Илюх, — сказал он, — тут такое дело. Поедешь с нами в Москву? — С вами? — переспросил Остапчук. — Со мной, — поправился Меркулов. Остапчук помолчал. — Саш, я бы с радостью, — произнёс он. — Но я приписан к "Ангаре" до конца апреля. Я не могу, это будет прогул. — Да, — спохватился Меркулов. — Илюх, прости. Я кретин. — Привезите победу домой, — предложил Остапчук. — Сделайте это в Иркутске. Меркулов думал об этом, садясь в самолёт. Выиграть дома означало "сухой" счет в серии или хотя бы четыре — два, и Меркулов всё-таки не верил, что у них получится на ноль отыграть с ЦСКА. — Волнуешься? — понимающе кивнул Кузьмин. — Планирую, — на полном серьёзе ответил Меркулов. Он знал, что прыгнуть выше головы должен он лично. Команда подтянется и Волков выдержит, если он, Меркулов, станет тем бикфордовым шнуром, который "Иргу" воспламенит. Больше ничто его не волновало. Предупредив Илью, родных и Сойкина, Меркулов отключил телефон и убрал его глубоко в баул, оставил себе только плеер и запустил по кругу "Два корабля", поразившие его ещё в ноябре. В текст он не вслушивался, чувствовал только ритм и в этом ритме рисовал себе мысленно варианты взаимодействия на площадке. Потоцкий его не дёргал, даже не стал ничего говорить, понаблюдал и разрешил: — Саша, на твоё усмотрение. Строй свою пятерку как хочешь. Меркулов сдвинул шлем на затылок, потер лоб и просто кивнул, забыв поблагодарить за доверие, но твёрдо решив его оправдать. Он ложился под шайбу и забивал, он орал, подбадривал, убеждал и выпал из ритма лишь один раз, в первом домашнем матче. Из Москвы они привезли победу и поражение, Меркулов мысленно растянул серию до шести матчей и, возможно, от этого сбился, замедлился, перестав вдруг понимать, что происходит и что он делает. Грубых ошибок он не допускал, но растерялся на площадке, сам это почувствовал и встрепенулся, когда Окарин прикрикнул на него со скамьи: — Меркулов, что за балет?! Веселее давай! — Спасибо, — сказал ему Меркулов после игры. Окарин махнул рукой. — Я блюду свои шкурные интересы, — театральным шёпотом произнёс он, добавил уже нормально: — Ну, и интересы команды тоже. Это наш общий кубок с нами ездит. Кубок Гагарина путешествовал вместе с его действующим обладателем, ЦСКА. На время матча его выставляли между штрафными боксами под охраной гвардейцев; Меркулов никогда не понимал, зачем нужны эти ребята: никто не посягнет на кубок, не станет плевать в него или пытаться сковырнуть позолоту, но спрашивать не решался, подозревая, что его поднимут на смех. Теперь можно было и спросить. — Это же традиция, — объяснил Остапчук. — Как караул возле Мавзолея и Вечного огня. Почётно. — И всё? — Меркулов наморщил лоб. — А этого недостаточно?.. — Достаточно, — согласился Меркулов. — Просто думал, вдруг ещё какая-то причина есть. — Чтобы игроки команды противника не унесли, — Остапчук скорчил угрожающую гримасу. Меркулов засмеялся и опрокинулся на кровать, потащил Илью за собой, положил голову ему на плечо. — Давай в Ленинграде распишемся, — попросил он, смутившись. — Хорошо, — Остапчук обнял его и затих. Меркулов слушал его дыхание и гладил по коротким волосам за ухом. На пятом матче впервые появился тренерский штаб сборной. — Волк, ведёрком запасся? — ехидно спросил Окарин, когда об этом узнал. — Я тебе сейчас ведёрко на голову надену, — пообещал Волков. — До процесса, а не после, пожалуйста! — предостерёг Окарин. Волков швырнул в него полотенцем, но не попал. — Ой, как хорошо, что ты не нападающий! — обрадовался Валерка, кинул в него смятой программкой и попал бы, но Волков поймал комок на подлёте. — Зато как хорошо, что я вратарь! — заметил он, ухмыляясь. Ведро не потребовалось. Счет в серии стал два — три. "Ирга" притихла, вещи паковались молча, Поскрёбышев где-то в недрах своей "сонаты" нашёл подборку послевоенных романсов, трагических и будоражащих; Меркулов покидал раздевалку одним из последних и удивился, увидев, как Волков-администратор с помощником упаковывают мусор. — Вы чего? — вырвалось у него. — Чтобы не возвращаться, — Волков поднял обе руки со скрещёнными пальцами. — Ни пуха, Саша. — Суеверия — это атавизм, недостойный советского человека, — заметил Меркулов, но сам же усмехнулся и сплюнул через левое плечо. — К чёрту. В плей-офф все средства хороши. Он поделился с Остапчуком ещё одним своим сомнением. Они валялись в постели вечером накануне шестого матча, Меркулову ничего не хотелось, да и не было сил, а Остапчук читал, обнимая его за плечи, потом отложил книгу, уткнулся лицом Меркулову в макушку. — Я думал, это будет труднее, — сказал Меркулов внезапно. — Играть против ЦСКА? — уточнил Остапчук. — Да, — Меркулов повернул голову, смотрел теперь на стену, куда Илья повесил расписание Кубка Гагарина и сразу под ним — расписание матчей предварительного этапа чемпионата мира в Норфолке. — Я был уверен, что не смогу, а вчера завёз шайбу Стасу, глядя ему в глаза. Ты говорил, на льду нет друзей, но я всё думал, это о других, а я не смогу, это же ЦСКА, я армеец до мозга костей... — Ты — Меркулов до мозга костей, — Остапчук помолчал. — Теперь ты принадлежишь "Ирге". Ты же сказал, что хочешь остаться здесь. — Хочу, — подтвердил Меркулов. — Я буду просить дядь Славу. И генсека, если понадобится. Остапчук расхохотался, оттолкнул его и сел. — Саша, ты генсека один раз уже попросил! — напомнил он. — Тебе подвигов мало было в этом сезоне?.. Меркулов тоже уселся, ухмыльнулся. — Мне всегда мало, — он подцепил пальцем задравшуюся футболку Остапчука. — Саша, — сказал Илья. И замолчал. В этот раз перед матчем никто не ложился, в казарме даже не стали гасить свет, Окарин только оглядел всех и махнул рукой. — Я сейчас, — предупредил Хвост, выскользнул в коридор и вернулся с гитарой, передал Волкову. Антон подумал, перебирая струны, и заиграл очень тихо песню, которую до этого ни разу не исполнял. Меркулов не смог запомнить слова, но она тоже была о корабле, брошенном в далёком море, и о северном ветре, который зовёт его снова в плаванье и обещает снять с мели; Меркулов поймал себя на том, что слушает с раскрытым ртом, потихоньку осмотрелся и понял, что эту песню впервые слышит не он один. Потанин прикусил палец, Карамнов наматывал на запястье шерстяную нитку, сдёргивал и начинал заново, Окарин подпёр подбородок обеими руками и закрыл глаза. Волков допел, выждал несколько секунд и осторожно поставил гитару на пол рядом с койкой. — А теперь спать, — сказал он так же тихо, как пел. — Сегодня будет трудно. Они переобнимались перед матчем, Карамнов украдкой перекрестился и покраснел, пойманный на горячем, сказал: — Извините. Это всё мама. Волков погладил его по голове. К Меркулову подошёл Толузин, сел рядом. — Саша, мне жаль, что я на тебя набросился, — он на мгновение опустил глаза и снова посмотрел на Меркулова. — Я не должен был. Извини меня. — Ты извини, — Меркулов неловко пожал плечами. — Я плохо начал, мы оба это знаем. Толузин протянул ему руку, Меркулов её пожал и обнял его, похлопал по спине. — Ну вот, и совсем не страшно, — влез Окарин, ухмыльнулся Толузину: — А ты боялся! — Я тебя в Байкале утоплю, — вздохнул Андрей. — Хотя нет, не утоплю, ты хорошо устроился, конечно... Окарин рассмеялся, потёр шею, крикнул: — Пацаны, сегодня!.. Меркулов скрутил фигу, выходя на лёд, встал на синей линии, задрал голову к флагам. Он больше не сомневался. Если кто и может, то он. Если когда и делать, то сейчас, и они сделали это, они разбили ЦСКА наголову, и до рукопожатий дело не дошло, никто не обвинил бы ЦСКА в неуважении, когда они тихо ушли под трибуны, чтобы собраться и уехать в Москву, уехать, оставляя Кубок Гагарина новичку КХЛ. Потанин ревел в раздевалке от счастья, Окарин вылил на него бутылку воды и подтащил к кубку, велел: — Пей, ребёнок! Толузин обнимал Веру, стащившую только голову маскота, но не остальное облачение, Мальцев кому-то звонил, Малинин теребил серьгу в ухе, пока Волков не хлопнул его по руке; в какой-то момент в раздевалке вдруг погас свет, кто-то завопил, кто-то захохотал, а когда лампы так же внезапно включились, Окарин сунул два пальца в рот и засвистел, потому что Нойманн с Потаниным целовались прямо посреди помещения. Потанин покраснел, но не отпрянул, так и остался стоять, обнимая Пашку. — Саша, я могу не спрашивать, как настроение? — Коровин взял Меркулова под руку. — Дядь Слава! — обрадовался Меркулов, встрепенулся: — Дядь Слава, я ему ничего не сказал!.. — Кому? — удивился Коровин. — Волкову! — Меркулов оглянулся на Антона, снова посмотрел на Коровина. — Вы же за ним приехали?.. — Я с тобой потом поговорю, — Вячеслав Андреевич постучал его по груди. — Оденься к тому времени, терпеть не могу задирать голову, в кого ты такой вымахал?.. Он шёл через раздевалку куда медленнее, чем в прошлый свой приезд, поздравлял, обнимал, пожимал руки; с ним фотографировались, его о чем-то спрашивали, а Меркулов стоял в дверях, привалившись к стене, и пил шампанское прямо из бутылки. Остапчук подошёл сзади и положил подбородок ему на плечо. — Ты забивал в каждом матче плей-офф, — сказал он. — Капитан сборной, как всегда, великолепен. — Это мой долг перед командой, — Меркулов притянул его к себе и указал на Волкова. — Смотри, смотри, что сейчас будет! Коровин остановился перед сидящим Волковым, что-то сказал. Антон побледнел и встал, снова сел, снова встал, пригладил обеими руками волосы. — Он едет в Норфолк? — кивнул Остапчук. — Это правильно. — Он будет номером первым, я думаю, — Меркулов глубоко вздохнул, признался: — Я хочу лечь в постель и проспать суток пять. — У тебя не больше трёх, — заметил Остапчук. — Потом кто-то поедет в сборную. — И без меня есть кому ехать, — отмахнулся Меркулов. — Ты не понял, — Остапчук почти прижался губами к его уху. — Саша, вызов уже пришёл. — Откуда ты знаешь? — Меркулов опустил бутылку. — Я уже неделю знаю, — улыбнулся Остапчук. — От "Ирги" — ты, Волков, Окарин и Потанин. Меркулов наморщил лоб. — А ты?.. — А я — от СКА, — напомнил Остапчук, расхохотался. — Сашка, поздравляю! Вы это сделали! Вы первыми в истории лиги взяли Кубок Гагарина в первый же свой сезон!.. Меркулов напился воды, поел, принял душ и переоделся, потом нашёл уже открытую бутылку шампанского, но на этот раз разлил по пластиковым стаканам себе и Остапчуку, потом добавил ещё один, протянул Коровину: — Вы же не за рулем, дядь Слава? — Я не за рулем, Саша, — подтвердил Коровин, улыбаясь. — Права на самолёт я так и не получил, руки не дошли. За вас! Он сделал глоток и сел, сказал: — Ну, так что ты знаешь обо мне и Антоне? Волков насторожился, то ли услышав, то ли почувствовав, что говорят о нем, подошёл и опустился на корточки рядом. — Вы создали "Иргу", чтобы наконец протащить Тоху в сборную, — ответил Меркулов. Коровин кашлянул. Волков изогнул бровь, начал: — Саша... Меркулов на него не смотрел. — В прошлом сезоне не говорили о новой команде. "Иргу" собрали спонтанно в мае. Почему в мае? Потому что я в апреле поломался. Вы не думали, что я восстановлюсь к сентябрю, никто не думал, и если так, то я бы не играл в Суперсерии и не играл бы в ЦСКА, мне пришлось бы набирать форму заново, куда меня деть? В "Ладу"? В "Северсталь"?.. Вы решили иначе. Вы воспользовались моментом и создали новую команду, в которую можно было бы меня отослать так, чтобы я даже после травмы был им полезен. Так?.. — Продолжай, — попросил Коровин с интересом. — Но причиной был не я. Я был инструментом, функцией, — добавил Меркулов, вспомнив разговор с Волковым в самолёте. — Вы что-то хотели сделать моими руками, потому что сами не могли, а я... — Он сделает так, как вы захотите, потому что он ваш самый преданный поклонник, — вмешался Остапчук таким тоном, будто цитировал кого-то. Впрочем, может, так и было; Меркулов благодарно ему улыбнулся и продолжил: — И мы подходим к "Ирге". Зачем я здесь? Вы сами сказали: чтобы привлечь внимание. К кому? Очень просто, — Меркулов заторопился. — Не к кому-то из КХЛ, вы нашли бы их и без новой команды. Не к кому-то из МХЛ: они попадут на распределение и тоже пройдут через вас. Это был кто-то из "Ангары". Я выбирал между Валеркой, Киром и Антоном. — И выбрал Антона, — Коровин кивнул. — Да, — подтвердил Меркулов. — Потому что только он на самом деле нуждался в вашей помощи. И он — особенный. За Потаней вы приехали, Валерку просто выделили по ходу сезона. Но только про Антона сказали, что вам важно знать... — он осёкся, замолчал, облизал губы. Коровин посмотрел на Волкова. — Я спросил Сашу, как ты держишь удар, — объяснил он. Волков вздохнул и наклонил голову. — Я понимаю, — сказал он, сглотнул. — Видимо, Саша дал мне хорошую рекомендацию. — Нет, — возразил Меркулов, не желая врать. — Я промолчал. — И этим сказал мне больше, чем любыми словами, — подытожил Коровин. — Но ты во всём прав, Саша. Вы с Ильей до этого додумались? Остапчук покачал головой. — Я тоже впервые об этом слышу, — признался он. — Сашка мне ничего не говорил. Волков сел на пол, поджав под себя ноги, вдел не спеша серьги. — Когда ты поправился к Суперсерии, я испытывал смешанные чувства, признаться, — Коровин снова улыбнулся. — Нужно было придумывать новый план. Я отложил это до октября, чтобы не отвлекаться, и тут ты сделал мне роскошный подарок. Мне, знаешь ли, очень трудно было не показать свою радость генсеку, когда он известил меня, что ты проштрафился!.. Меркулов покраснел. — И я не жалею, что отправил тебя сюда, Саша. "Ирга" пошла тебе на пользу, — констатировал Коровин. — Ты научился на самом деле думать, а не только реагировать, извини уж меня за прямоту. — Не перехвалите, дядь Слава, — буркнул Меркулов в ответ, ничуть не обидевшись. Остапчук взял у него бутылку и долил себе в стакан. — Вячеслав Андреич, — спросил он, — а вы отпустите Антона с нами в Ленинград перед чемпионатом? Коровин и Волков обернулись к нему с одинаковым недоумением, но Меркулов понял сразу. — Волк, — сказал он. — Ты же будешь свидетелем у нас на регистрации? Баулы уехали грузовиком, за сборной вот-вот должен был подойти автобус. Кто-то дремал в фойе гостиницы, кто-то пил кофе из автомата; Меркулов сидел на улице на низенькой чугунной ограде, подставив лицо солнцу. — О чём мечтаешь? — спросил Остапчук, усаживаясь рядом. — Вера обещала написать, когда ей назначат операцию, — Меркулов посмотрел на него. — Надеюсь, всё хорошо будет. Остапчук кивнул. И поддел вдруг Меркулова локтем: — Смотри, смотри!.. Меркулов оглянулся и увидел, что с другой стороны от входа в гостиницу Волков разговаривает с фотографом. Со спины Меркулов её не узнал, но узнал яркую куртку, расшитую бисером, и черную косу и хотел уже Соню окликнуть, но Остапчук прижал ему палец к губам. — Тихо ты! — велел он. — Не мешай людям. Волкову (как и почти всем хоккеистам) Соня — София Янкович — была примерно по плечо, ей приходилось задирать голову, но это ей никогда не мешало. Она о чём-то Волкову рассказывала, активно жестикулируя, и Антон сдался, рассмеялся, качнул головой и заметил, что Меркулов на него смотрит. Соня тем временем отступила на пару шагов, наставила на Волкова фотоаппарат. — Первый раз вижу, чтобы Тоха разрешил себя снимать без прямого распоряжения тренерского штаба, — поделился Меркулов. — Он этого терпеть не может. — Что и следовало доказать, — отозвался Остапчук. Антон указал Соне на Меркулова, она оглянулась и помахала рукой. — Привет, Алекс! — крикнула она. — Пошли, — позвал Меркулов. Соня обняла его и поцеловала в щёку, с Остапчуком поздоровалась за руку, сказала со своим ужасным сербским акцентом, никуда не девшимся за год: — Я лечу с вами как представитель Союза фотографов. — Будешь доставать нас в самолёте? — поддразнил Меркулов. — В самолёте я буду спать, — Соня укоризненно взглянула на него. — Антон, я могу положиться на ваше слово? Волков кивнул. Он смотрел на Соню с искренним любопытством, и Меркулов не удержался, спросил, когда она их оставила: — Нравится? — Нравится, — не стал отпираться Волков. — Ты давно её знаешь? — Пару лет, — Меркулов оглянулся, но Соня уже ушла. — Она — одна из лучших независимых фотографов Москвы, ЦСКА часто к ней обращался. Волков хмыкнул. — Значит, нет, — подытожил он. — Что — нет? — возмутился Меркулов. — Ты даже не попробовал! — Она не поедет в Иркутск, — терпеливо сказал Антон. — А я не поеду в Москву. А если так, нет смысла начинать. — Если бы я так подходил ко всему, чего хочу, я бы никогда ничего не получил, — заметил Меркулов. — Но дело твоё, конечно. Остапчук покосился на него, но промолчал. Спросил он чуть позже. — Саша, с каких пор ты перестал устраивать чужую личную жизнь? — полюбопытствовал он шёпотом в автобусе, убедившись, что Волков сидит далеко от них и не услышит. — А кто сказал, что я перестал? — парировал Меркулов. — Я научился не делать это в лоб. Илья рассмеялся. — Действительно, — кивнул он. — Андреич прав, "Ирга" пошла тебе на пользу. Они замолчали. Меркулов взял его за руку, и Остапчук переплёл его пальцы со своими. — Не думал, что буду ревновать тебя к сборной, — признался он тихо. Коровин не разрешил им жить в одной комнате, но они особо и не стремились, если по-честному, и с Меркуловым поселился Окарин. В отличие от Потанина, мгновенно расположившего к себе всех, и Волкова, которого опасались, но уважали и ценили, Окарин в сборной прижился не сразу, общался на базе только на тренировках, да и тогда вздохнул с облегчением, когда их с Меркуловым поставили в одно звено. Через несколько дней он немного расслабился, но всё ещё старался держаться к Меркулову поближе, и вот этим уже изрядно бесил Остапчука. — Я всё понимаю, — не выдержал как-то Илья, — но это похоже на начало сезона: у меня и так тебя два по полчаса, а он ещё эти полчаса у меня отбирает! Меркулов поцеловал его в макушку, и Остапчук замолчал и успокоился. Он наигрывался в звене с Шумаковым и Швецовым из "Ак Барса". Последний напоминал Меркулову Окарина, только был младше лет на шесть; когда Меркулов обмолвился об этом Окарину, Валерка заметил: — Вот это я и имею в виду, когда говорю, что это мой последний шанс. — Не дури, — снисходительно возразил Меркулов. — В сборную зовут не по возрасту. Выкладывался Окарин, по крайней мере, по полной программе. — Ты тоже изменил "Иргу", Саша, не только она тебя, — сказал Коровин. — Я видел этих ребят в ВХЛ. Ты заставил их взглянуть на хоккей по-новому. — Я ничего специально не делал, — Меркулов пожал плечами. — Это и хорошо, — кивнул Коровин задумчиво. — Готов к следующему сезону, как думаешь? — Вы имеете в виду, дядь Слава, готов ли я к тому, что вся лига будет надирать нам задницы? — Меркулов ухмыльнулся. — Готов. Поэтому и хочу остаться. Я буду там нужен гораздо больше, чем в ЦСКА. Он объяснил это и Окарину, и Окарин неохотно согласился, выслушав его аргументы. — Дерби с "Сибирью" мы себе точно обеспечили, — он покачал головой. — Они уверены, что нам подсуживали. Мы для них теперь — главный раздражитель, даром что наши ближайшие соседи — не они, а "Энфорта". Раздражителем они были и для ЦСКА. — Ты нас сдал, скотина, — констатировал Петренко. Он улыбался, но Меркулов видел, что даётся ему это нелегко. — Сдал, — подтвердил Меркулов. — А ты бы поступил иначе? Петренко опустил голову, помолчал. — Очень хочется сказать, что да, — признался он наконец. — Но мы же оба знаем, что это будет враньё. Просто, — он развёл руками, — никто не верил, Саша. — Я знаю, — Меркулов вздохнул. — Но я не жалею. — И правильно, — кивнул Петренко. — Учти: я рассчитываю бухнуть с тобой по возвращении. По старинке, только мы и никого больше. — Замётано, — ухмыльнулся Меркулов. Потом должно было стать легче, но пока сборная смотрела на своего капитана другими глазами. Им всем требовалось время, чтобы привыкнуть. Может, поэтому Меркулов так рад был видеть Соню: она ничего от него не ждала, не требовала и не обижалась. И ещё она понравилась Волкову. Меркулов улыбнулся. — Что?.. — полюбопытствовал Остапчук. — Волчатки тоже чёрненькие будут, — сказал Меркулов, чувствуя себя полным идиотом. Несколько секунд Остапчук смотрел на него с удивлением, затем рассмеялся. — Это да, — согласился он. — Это без вариантов. Вера проснулась в палате с зелёными занавесками, долго смотрела на них, выплывая из пелены наркоза. Голова была пустая и лёгкая, а тело, в противовес, тяжёлое и непослушное. — Попей, — произнёс знакомый голос. Вера скосила глаза, опасаясь, что голова может оторваться и улететь при неловком движении. Толузин держал стакан с пластиковой трубочкой у самого её лица. Вера обхватила трубочку губами, глотнула. Прохладный, чуть кисловатый яблочный сок освежил рот и скатился по пересохшему горлу в желудок. — Андрей, — шепнула Вера. — Всё хорошо, — сказал Толузин. — Операция прошла отлично. Хирург придёт завтра утром. Они разрешили мне остаться, поставили вторую кровать. — Отлично?.. — повторила Вера эхом. — Ты поправишься, — пообещал Андрей. — И будешь снова бегать свои сумасшедшие километры. А я буду с тобой. Всегда. У нас всё будет хорошо. Вера шевельнула рукой, и он взял её ладонь в свои, поднёс к губам. — Как наши с финнами сыграли? — вспомнила Вера. — Уже ведь сыграли? — Выиграли, — Толузин снова поцеловал её руку. — Потаня забил самому Пекке. — Потаня умница, — Вера улыбнулась и снова начала проваливаться в сон. — Андрей. Не бросай... Она хотела сказать: "Не бросай ребят, не нужно", но глаза закрывались и губы не слушались. — Я тебя никогда не брошу, родная, — Толузин наклонился к ней. — Я всегда рядом. Вера заснула.

...позабыт на мели, отлучён от родного простора, Он не помнит былого, он имя утратил своё. Где-то катит волна, где-то плещет холодное море, Но ничто не проникнет в дремотное небытиё. Океанской волною бездонной печали не взвиться. Не прокрасться по палубам серой туманной тоске. Не кричат у форштевня знакомые с бурями птицы: Только жирные голуби роются в тёплом песке. И лишь изредка, если всё небо в мерцающем свете, Если чёрными крыльями машет ночная гроза, Налетает суровый, порывистый северный ветер, И неистово свищет по мачтам, ища паруса. И кричит кораблю он: Такое ли с нами бывало?! Неужели тебе не припомнить страшнее беды? За кормой, за кормой оставались летучие шквалы, Уступали дорогу угрюмые вечные льды!.. Но не слышит корабль, зарастающий медленной пылью, Не тонуть ему в море — он гнить на мели обречён, И беснуется ветер, и плачет в могучем бессилье, Словно мёртвого друга, хватая его за плечо. Оживи! Я штормил, я жестоким бывал, своевольным. Но ещё мы с тобой совершили не все чудеса! Оживи! Для чего мне теперь океанские волны, Если некого гнать, если некому дуть в паруса?! Но не слышит корабль. И уходит гроза на рассвете. И слабея, стихающий вихрь всё же шепчет ему: Оживи! Я оттуда, я с моря, я северный ветер! Я сниму тебя с мели... сниму... Непременно сниму... Автор стихотворения - Мария Семёнова