Его звезда

В Капитолии все идет своим чередом, не важно, кто у власти – люди остаются прежними. Те же привычки, те же желания. Его собственная жизнь изменилась не так сильно, как Цезарь предполагал. Конечно, был определенный период, о котором он старается не вспоминать – сразу же после победы всех, кто был причастен к Голодным Играм, арестовали и Цезарь думал, что умрет за решеткой, ведь, по крайней мере, будь он сам на месте Китнисс Эвердин, он бы обеспечил мучительную смерть каждому, кто имеет хоть какое-то отношение к перенесенной боли: устроителям Игр, дизайнерам, и всем, кто рассказывал о них в прямом эфире. Но Китнисс оказалась безразлична к их страданиям – или, по крайней мере, ее желание отомстить не посчитали заслуживающим внимания. Цезарь не знает правды и не хочет знать, правда его никогда не интересовала. Теперь он пишет тексты для ведущих патриотических передач – ему самому больше не место в кадре, но Цезарь по-прежнему талантлив, по-прежнему может работать, а новой власти нужны те, кто способен облечь в сколько-нибудь интересную форму пресные восторги в адрес рабочих Шестого Дистрикта и количества собранных ими за месяц вагонов. За это неплохо платят. Не хватает на прежнюю жизнь – Цезарь скучает по хорошей еде, выпивке, вечеринкам с друзьями, и, особенно, одежде: с приходом к власти Пейлор из Капитолия разом исчезли все хорошие ткани и косметика, как будто их официально запретили. Когда Цезарь в последний раз видел Клавдия Темплсмита, тот был одет в темно-серый френч, а его глаза были подведены чем-то мучительно похожим на уголь, так красятся в восточных Дистриктах – что ж, именно от Клавдия этого следовало ожидать, он всегда следовал моде слишком буквально. Сам Цезарь до подобного не опускается. Плутарх Хэвенсби – всего лишь еще один способ оставаться на прежнем уровне, или, хотя бы, где-то рядом с прежним уровнем. Конечно, Тринадцатый Дистрикт оставил на нем определенный отпечаток, к тому же Плутарх никогда не был по-настоящему изысканным: ему нельзя было отказать в хороших манерах и умении вести беседу, но это казалось наносным – однако же, никого лучше Цезарь найти не смог. Когда Плутарх в Капитолии, они встречаются дважды в неделю и занимаются сексом, почти не тратя времени на лишние разговоры, как будто оба они куда-то торопятся. Иногда Плутарх бывает груб, это не показная грубость, из тех, о которых просят: он толкает Цезаря на пол, заламывая ему руки, прежде чем обрушиться сверху всей тяжестью, наматывает волосы на руку, и самое неприятное в подобных встречах – то, что Цезарь чувствует себя слишком старым, его кости трещат, осыпаясь песком, микроскопические швы, оставшиеся после пластических операций, расходятся. Но это случается нечасто. Обычно Плутарх нежен, даже слишком. Он целует Цезаря, когда они лежат на кровати вдвоем, глядя друг другу в глаза – придвигается ближе, проводит раскрытой ладонью по шее, прижимается губами к губам, потом – лбом ко лбу и Цезарь чувствует его дыхание. Иногда Цезарь думает о происходящем между ними как о плате за нынешнюю жизнь. Его могли бы расстрелять или оставить за решеткой на тысячу лет, но у него есть работа, за которую хорошо платят, он по-прежнему живет в Капитолии, и едва ли он смог бы все это получить без поддержки Плутарха. Он хочет, чтобы шоу продолжалось – в его собственной спальне, а потом, может быть, где-то еще, если потребуется: нужные фразы в новостях, старые знакомые, все знают, как делать такие дела – и для этого он купил Цезаря. Так покупали победителей Голодных Игр: устраивали свидания, от которых нельзя отказаться, платили щедрыми подарками и никогда не задавали вопросов, на которые не хотели слышать ответов. Другая вероятность: возможно, на самом деле, причиной всему жалость – Плутарх устал от чужих смертей и мучений, и теперь хочет искупить грехи. И то, что он не просто поддерживает Цезаря, случайно выбранного из множества старых друзей, смотревших на него свысока, ведь Плутарх был всего лишь устроителем Игр – не просто поддерживает, а тащит в свою постель, снова и снова, значит только одно: он этого хочет, и это – не плата. Это – личная привязанность или даже любовь, хотя это слово звучит неуместно. Почти пошло, а Цезарь ненавидит перешагивать границу между уместной вульгарностью и безобразной пошлостью. Быть жертвой намного приятнее, чем возлюбленным – по крайней мере, это лучше укладывается в картину мира, которую создал для себя Цезарь. Плутарх мог влюбиться в кого угодно, но его жертва должна быть особенной, любовь слепа, а желание обладать – нет. И, когда Плутарх осторожно расстегивает его рубашку, перед тем, как начать медленно целовать в шею, Цезарь чувствует себя звездой шоу для одного человека. Не так уж и плохо.