Девочка

      Девочке было не больше четырнадцати. Финист нашёл её в лесу. Вернее, она нашла его: когда из вороха веток что-то схватило его за ногу, он дёрнулся и рефлекторно натянул тетиву у лука и только потом разглядел худющую ладошку в потрескавшихся разводах высохшей крови и бледное, как полотно, личико. Девочка умирала от серьёзной раны и, видимо, давно уже не могла наскрести сил, чтобы позвать на помощь.       Финист на руках принёс её к Вышеню.       Все качали головами: дети всегда кричали, взрослые стонали сквозь зубы, а девочка только рвано и сбивчиво дышала, голова её металась по подушке, лицо было мокрое от пота, а тело пышило жаром горячки.       Когда Финист наклонился к ней в первую ночь, она в беспамятстве нащупала своими цепкими пальчиками перья сокола в его волосах и отказалась выпускать. Финист удивился, что, заполучив что-то в руки, она стихла, успокоилась и вздохнула ровно и полной грудью.       Он пристроился у её постели, сложившись на полу. Наутро у него ломило тело, щека, которой он касался её головы, горела, а Вышень сказал, что девочке явно лучше.       — Мирой её звать. С Берёзового берега она.       — Что же приключилось с ней?       — Разбойники пришли в их дом. Бежала с семьёй, а добралась до леса одна. И то едва ли.       — Слаба она ещё, чтобы поговорить с нами?       — Не слаба. Да только не говорит она.       — Что же, Финист её по дороге в свою веру обратил?       — Не в обете тут дело. Немая она родилась.       — Как же ты узнал всё о ней?       — Грамоте обучена девочка. Батюшки тамошнего ученица.       Мира держалась настороженно и смущённо, сидела в самом уголочке, теребя край повязки и облизывая потрескавшиеся губы. Писала она быстро, пристроив церу на коленки, ответы её передавали по кругу всей дружине.       А когда к вечеру наведался Финист и присел на свободное место рядом с Мирой, она признательно прижалась к его боку холодной от мокрых тряпок головкой и пальчиком вычертила крёстное знамя на его бедре.       Финист принёс подарок: плетёную повязку на голову с перьями и деревянными бусинками с одной стороны. Украшение это с тех пор Мира не снимала.       Когда Вышень разрешил ей вставать, первым делом она направилась в лес. Там, под завалом веток, остались её сокровища: мамин платочек, отцовский крестик, — Мира отправилась поискать. А наткнулась на Финиста, набрела по свисту стрел. Тот заметил её: поклонился учтиво и благородно, Мира покорно опустила голову. А потом сложила руки крестом на груди и глянула по-взрослому и очень осознанно на его лук, Финист позволил ей подержать.       Она взялась за древко очень крепко, в точно том месте, где пальцы держал Финист, и оттянула тетиву от себя. До уха у неё, конечно, не получилось, но Финист был удивлён и этому. Он подал ей стрелу из колчана, Мира закусила губу и сморщилась, холщовая рубашка выразила контуры напряжённых мышц, костяшки пальцев у неё побелели. Стрела полетела вовсе не со свистом и в кору дерева вошла лишь самым кончиком, качнулась и едва не упала на землю, Финист одобрительно похлопал Миру по спине.       Много последующих дней подряд он забирал её с собой в лес и учил стрелять.       — Он готовит её к службе? Девочку? Дом святой Софии не позволит этого.       — Он не боевую подругу в ней видит, он видит дочь.       — Финист? Для него его-то обет нерушим, а ты говоришь, что он готов клятву долга преступить?       — Он никогда её не тронет. Никогда не сделает ей ничего дурного.       — Но и хорошего ничего не сделает. Какой из него отец, Вышень?       — Какой отец из любого из нас?       Мира поселилась с Финистом, и в его доме стало ещё тише, чем было. С ним она писала редко, потому что он куда лучше понимал её молчание. Готовила она просто, а одежду штопала и вовсе неважно, но Финист её не стыдил. Вечерами они сидели в избе в общей комнате, и Мира вычерчивала на восковой дощечке короткие сказки и, закончив, передавала Финисту. Тот читал с интересом и возвращал с одобрительной улыбкой, но никогда не комментировал даже самым незначительным жестом. Ближе к ночи Мира, как заворожённая, смотрела, как Финист гасит свечи, проведя рукой сквозь пламя.       Как-то она принесла Бусу табличку с вопросом, может ли она попросить Финиста ответить ей так же, как говорит она: прописью, а не вслух. Бус сказал, что никто такого ему не предлагал, и он сам из уважения к другу не стал бы, но Мира может попробовать.       Мира пробовать не стала.       Следующим вечером вместо церы она придвинула к Финисту свечу. Они сидели с разных концов дубового стола и при желании могли бы вытянуть руки и дотронуться друг до друга кончиками пальцев, но касались они одновременно только глиняного подсвечника посередине между ними.       Мира смотрела так, как только она и может смотреть: глубоко и самодостаточно, — к такому взгляду дополнительные слова не нужны.       Финист почти накрыл огонь ладонью, пламя лизало его сухую кожу, он держал так руку дюжину секунд — Мира считала по порядку.       Когда он подвинул свечу в её сторону, она попыталась сделать то же самое, но одёрнула ладонь почти тут же: горячо было слишком сильно.       Финист сочувственно улыбнулся ей, задул огонёк и, вставая из-за стола, погладил её по голове.       — Думаешь, он заговорит ради неё?       — Ради неё он вырежет собственный язык.       — Да как же?       — А ты не заметил? Он учит её всему, что знает сам. Она кормит его сокола, она стреляет из его лука. Бус говорил, вчера она спрашивала, как Финист управляет огнём.       — Но его обет-то тут при чём?       — Единственное, чем она может поделиться с ним, — это молчание.       На следующий день Мира пришла стрелять в кожаных перчатках. Финист не сразу заметил, как у неё дёргается щека, когда пальцы смыкаются на древке лука, и что нижняя губа у неё искусана в кровь.       Но когда он это понял, и лук, и перчатки полетели на землю. На ладонях Миры вздулись волдыри от ожогов, во всегда спокойных глазах Финиста заплескалась паника и вина. Он обнял её так крепко, что услышал треск костей, Мира не дрожала, но на груди у Финиста стало мокро, спины его она коснулась только запястьями.       Он учил её заговаривать огонь не так, как учился сам. Он делал это так ласково, как умел. Капал ей воском на тыльную сторону ладони и ставил свечку без подсвечника по вечерам, и они оба ждали в тишине. Чтобы огонёк горел ровно, Мире нужно было контролировать руку, чтобы она не дрожала, Финист следил за её лицом, не отрываясь, чтобы сразу видеть, когда ей становится больно.       Больно Мире не было. Тёплый воск стекал по руке, капал на стол, с утра Финист соскабливал его ножичком.       Только через несколько недель он позволил ей дождаться момента, когда фитиль дойдёт кожи, утонет в вязкой лужице и погаснет.       Ожога у Миры не осталось.