О Смерть, где кухня твоя?

      Главное, что вам надо знать обо мне, — это то, что больше всего на свете я люблю есть. Больше, чем заниматься сексом, больше, чем проводить отпуск в тропиках, больше, чем читать и больше, чем ловить кайф от любого из наркотиков, который пробовала. Я не толстая — довольно стройная, вообще-то, — но сила воли или физические упражнения тут ни при чем. Все дело в том, что полностью я съедаю только те блюда, которые очень, очень хороши. И, по моему мнению, их не так уж много. Повторюсь, я люблю есть, но при этом дьявольски разборчива. Французская выпечка, это божественное сочетание повидла, заварного крема и шоколада, похожее на маленький шедевр современной архитектуры? Покончу с ней в два счета. Кусок холодной пиццы? Буду отщипывать от него по чуть-чуть, пока не утолю голод, и все на этом.       Итак, для истории, которую я собираюсь поведать, эта любовь к еде — главный факт из моей жизни. У меня есть работа — коронер в Новом Орлеане. Есть пять чистопородных кошек — восточные короткошерстные. Есть муж смешанных пород — ирландской и еврейской, жесткошерстный, зовут Реджинальд. Никогда не любила это имя, поэтому зову его Сеймор. Есть дом и чертова куча книг. Но все это для истории не важно. А важно, чтобы вы поняли, как сильно я люблю есть.       Ну ладно, то, что я коронер, тоже в какой-то степени важно, но мне бы не хотелось сразу уводить вас в сторону. Просто запомните эту информацию на будущее.       Новый Орлеан принято считать городом еды мирового класса. Может, это и так, но в весьма узком смысле. Есть поговорка, что у нас очень много прекрасных блюд, но всего по пяти рецептам. Суп из бамии, рагу из лангустов, джамбалайя, устрицы «Рокфеллер», и даже не знаю, какой пятый. Наверное, панированные морепродукты, жаренные во фритюре — уж их-то здесь точно сколько угодно. Я каждый день вижу кишки, полные этого добра, у себя на столе.       Возможно, я несправедлива. Вообще-то, у нас много хороших ресторанов. Но большинство из них… вы смотрели серию «Фрасьера», где Фрасьер спрашивает Нильса: «Что может быть лучше безупречно приготовленного обеда?», и Нильс отвечает «Прекрасный обед с одним маленьким недостатком, по поводу которого можно ворчать весь вечер»? Большинство заведений здесь именно такие, разве что недостатки отнюдь не маленькие. Я легко могу назвать пару десятков мест с превосходными закусками, отличными главными блюдами и вгоняющим в тоску набором десертов (яблочный пирог, хлебный пудинг и этот вечный Death By Chocolate). На Магазин Стрит есть хороший французский ресторан, в котором, хоть я и всегда расплачиваюсь своей кредитной картой, официанты отказываются признавать мое существование. «Могу я забрать это, сэр?» — спрашивают они, преданно глядя на Сеймора и утаскивая мою салатную тарелку. Неподалеку есть скромное местечко, где раньше идеально готовили куриную печень, но они наняли нового повара, и теперь (как бы я ни умоляла), прелестные маленькие печенки больше всего напоминают карандашные ластики во фритюре. Я не хочу даже говорить о том, кого и что вы должны знать, чтобы вас хорошо накормили в консервативном заведении типа «У Антуана».       Словом, куда ни кинь... Так или иначе, я ем в этих ресторанах, и в основном всем довольна. Но есть только одно место, где я могу рассчитывать на безупречную, несравненную трапезу — небольшой ресторан Девлина Лемона в районе Гарден. Он называется «Лимонное дерево», и декорации внутри выполнены в виде кованых корзинок, полных ярко-желтых лимонов с листиками. В каком-то другом заведении они послужили бы объектом для весьма остроумных шуток. А в ресторане Девлина вам лишь хочется упасть ниц на голубой коврик и закричать: «Накорми меня, о непревзойденный мастер своего дела, названный в честь этих плодов!» Мне, по крайней мере, хочется.       Девлин приехал к нам с холодного севера, прихватив с собой диплом Кулинарного института и любовь к местным продуктам. Что бы ни проходило через его руки: бифштекс, фуа-гра из Гудзонской долины, непастеризованный французский сыр, — это наверняка будет вкусно, но вершины своего таланта ему помогают достичь исключительно продукты из Луизианы: рыба из Залива, артишоки, креольские томаты, андуй, тассо, тростниковый сироп, даже чайот. Я не знаю больше ни одного повара, способного придать чайоту вкус, отличный от грязного носка. Девлин варит их с креветками, чесноком и диким количеством масла, пока они не высвободят скрытую до поры сладость.       (Ладно, ладно, разборчивые гурманы. Да, к вам обращаюсь. Я знаю, что вы ерзаете на стуле с тех пор, как увидели слова «непастеризованный французский сыр», и прекрасно осведомлена, что ввоз в страну этой божественной амброзии запрещен, не говоря уже о появлении ее в ресторанном меню. Могу сказать лишь, что строчки меню — это не всегда все, что можно отведать в ресторане, а хороший шеф-повар заботится о постоянных посетителях.)       Девлин знает все о моих вкусовых пристрастиях. Он знает, что я генетически предрасположена считать вкус кинзы похожим на мыло и не выношу цветную капусту, потому что она выглядит точь-в-точь как виденные мною раковые опухоли. Он знает, что я ни при каких обстоятельствах не стану есть желтохвостов: именно он рассказал мне о гигантских червях в пищеварительном тракте этих рыб. Он знает, как нежно я люблю щавель, икру и взбитые сливки. Когда я прихожу в «Лимонное дерево», я, конечно, заглядываю в меню. Но обычно заканчивается тем, что я говорю официанту: «Спроси у Девлина, что доктору Брайт заказать сегодня».       Чтобы у вас не сложилось неверного впечатления: между нами ничего «такого» не было. Мы оба счастливы в браке. Интимные отношения между мной и Девлином заключаются лишь в следующем: он готовит — я ем.       Это случилось в апреле. Приближался мой день рождения, и я уже начала подумывать, сможет ли Девлин найти для меня что-нибудь особенное — иранскую икру, например, или действительно свежие белые трюфели. Мне и в голову никогда не приходило праздновать свой день рождения где-то кроме «Лимонного дерева», и на праздничном столе обязательно оказывался какой-нибудь лакомый кусочек.       Я была на работе в подвале большого каменного здания на углу Тулан и Броуд, где находилась большую часть своей жизни. Утро я провела за вскрытием молодого человека, погибшего в автомобильной аварии недалеко от Каллиопы (черепно-мозговая травма) и толстой пожилой леди, умершей во сне (коронарный приступ). Я уже начала подумывать о ланче, когда мой ассистент прикатил последнее тело, привезенное прошлой ночью, — жертву ограбления, убитую выстрелом в голову. На жертве были клетчатые брюки шеф-повара и рабочие ботинки, но это не показалось мне странным. Работники кухни живут в странном режиме, и часто считается (ошибочно), что они носят с собой большие суммы наличными. Рубашку с него уже сняли.       Сперва я смогла лишь установить, что это молодой белый мужчина. Оружие было небольшим и череп остался цел, но даже малокалиберная пуля, выпущенная в голову, может исказить черты лица до неузнаваемости. Главным образом это происходит из-за того, что кровоизлияние в мозг вызывает скопление газов и прилив крови к ткани, особенно вокруг глаз. У этого мужчины глаза заплыли и выглядели так, будто на них густо нанесли фиолетово-черные тени. Его губы были прикушены, а на зубах засохла кровь. Толстая корка крови покрывала и волосы; лишь по нескольким чистым прядям можно было определить, что он светло-рыжий. Возможно, тогда меня впервые укололо подозрение, но даже если и так, я этого не заметила.       Я разгладила его волосы пальцами в латексных перчатках.       — Входное отверстие, по форме напоминающее звезду, сзади под правым ухом, — диктовала я своему ассистенту Джеффри, а он записывал. — Точечная ткань вокруг входного отверстия. Выходное отверстие отсутствует. Пуля все еще внутри. Как его зовут?       — Странно, но я не могу найти карточку, — ответил Джеффри. — Надо сходить наверх за копией.       — Сходи, пожалуйста. А я пока раздену его.       Я взяла ножницы и начала разрезать брюки. В этот момент левая рука соскользнула со стола и свесилась с края. Трупное окоченение было еще неполным.       Кое-что в этой руке привлекло мое внимание: черное обручальное кольцо, вытатуированное на безымянном пальце. Многие повара не любят носить обручальные кольца, потому что ими легко зацепиться за что-то или потерять, поэтому подобные татуировки — обычное дело. У Девлина такая. Украшенная полосками, переплетающимися крест-накрест, прямо как у этого мужчины.       Я разрезала одну штанину до промежности. Потом отложила ножницы, подошла к его голове и внимательно всмотрелась в лицо. Теплый всплеск адреналина разлился у меня по мышцам спины, когда я увидела то, чего не заметила раньше. Протрузия глазных яблок, инфильтрация тканей и окоченение обезобразили его, но не скрыли черты полностью.       Когда Джеффри вернулся, я всем весом опиралась на край стола.       — Идти наверх не пришлось, — сказал он. — Я нашел его бумаги на полу холодильника… доктор Брайт? Что случилось?       — Я знаю его.       — Вот черт.       — Дай взглянуть на документы.       Я изучила полицейский отчет, но он не сообщил мне ничего нового: застрелен при ограблении на выходе из ресторана. Мертв уже около восьми часов. Это был Девлин Лемон.       — Я не буду его вскрывать, — сказала я.       — Конечно нет. Позовем доктора Гаррисона.       — Никто не будет его вскрывать.       — Что?       — Он не может… то есть мы не можем… о господи… — я наклонила голову, чтобы не было видно подступивших слез. Джеффри никогда не видел, как я плачу. Никто в морге не видел, как я плачу. У меня не то чтобы широкий круг общения, но все же знакомых людей на своем столе неизбежно встречать приходилось. Я вижу всякого, кто умирает в Новом Орлеане. Но ни один труп так не задел меня, как этот. Я сделала глубокий вдох.       — У меня есть причины подозревать инфекционную болезнь, — сказала я. Получилось выдумать только этот полуправдоподобный предлог, чтобы отложить вскрытие. — Буду хранить тело здесь для дальнейшего исследования.       — Его семье это не понравится. Гетти сказал, что они уже обсуждали церемонию похорон.       — Я поговорю с ними. У меня нет выбора, Джеффри. Если есть инфекция, я пока не могу отдать тело.       — Тогда, может, возьмем жидкости на анализ?       — Позже, — сказала я ему. — Мне нужно… мне нужно изучить эти бумаги. Возможно, придется принять особые меры предосторожности.       Его необычные мятно-зеленого цвета глаза встретились с моими. Он знал, что я лгу, я и знала, что он знает. Но тем не менее он доверял мне. Мы хорошо сработались. Он заметил, что я в замешательстве, и решил пока что оставить эту тему.       — Хорошо, — сказал он. — Мне точно не нужно приглашать доктора Гаррисона, чтобы поговорить с родными, когда он придет?       — Нет. Я сама. После ланча позвоню им. А сейчас пойду на ланч.       Я закрылась в своем кабинете как раз тогда, когда сдерживать слезы было уже невозможно. Свернувшись клубочком в кресле, я обхватила себя руками и зарыдала. Больше всего мне хотелось позвонить Сеймору, но он со своим братом был на рыбалке, вне зоны действия сети.       Даже если бы мне удалось поговорить с ним, что бы я сказала? Я вовсе не была уверена, что смогу признаться в том, что было сейчас в моей голове. Я не думала ни о семье Девлина, ни о том, что он был так молод, ни о страхе, который он испытывал, когда убийца прижал дуло пистолета к его черепу. Я вообще думала не о Девлине, не совсем о нем. Я думала о последней закуске, которую отведала в «Лимонном дереве», — говяжьем мозге, тающем во фрикасе из лисичек. Вкус подчеркивал соус с приправой из петрушки, нарубленной так мелко, что ее едва можно было разглядеть. Я вспоминала вкус и запах этого блюда. Сейчас я могла лишь вспомнить его, а представить — нет. От потери слишком горчило во рту.       Когда я наконец умылась и вернулась в прозекторскую, Девлина там уже не было. Джеффри убрал его в черный мешок на молнии и укатил обратно в холодильник. Наверное, ему там удобно, подумалось мне. Если не принимать во внимание трупы, там совсем как в большом холодильнике в ресторане.       Я что, схожу с ума? Сколько лет я уже не думала так о мертвецах — как будто им может быть удобно, или они могут чувствовать боль, или иметь какое-то мнение о том, что их окружает. Вскрывая брюшную полость, спиливая верхушку черепа, скатывая кожу лица вниз и извлекая мозг из его колыбели, очень хорошо убеждаешься, что мертвым все равно, что с ними делают. Эти вещи, проделанные тысячи раз, не оставили мне сомнений. Я уважительно обращаюсь с телами, потому что совсем недавно они были живыми людьми, но никогда не думаю об их удобстве.       Тем не менее сейчас я думала как раз об этом.       Я кое-как дотянула до конца рабочего дня. Я даже позвонила жене Девлина, которую раз или два встречала в ресторане. По тому, как звучал ее голос, было понятно, что она под сильной дозой успокоительного. Она не стала спорить, когда я сказала, что придется задержать тело на несколько дней. Я ожидала звонка от родителей или еще каких-то родственников, планирующих панихиду, но его не было. Я вышла из здания морга ранним вечером, когда сумерки только опускались на город, и поехала домой. Там я попыталась съесть пару крекеров, меня вырвало, и я заползла в постель вместе с кошками.       Тоненький плаксивый голосок пытался пробиться ко мне. «Я хочу есть, — снова и снова говорил он в темноту. — Я хочу есть». Он был заперт, не зная, где он и за что там находится. Я пыталась ответить, но не могла выдавить ни слова.       Я заставила себя проснуться, приняла душ и поехала в морг задолго до того, как должна была начаться моя смена. Никто не спросил, почему я тут. Они предположили, что мне нужно закончить работу, — и в какой-то степени так оно и было. Я выкатила Девлина из холодильника и положила на один из столов, на что мышцы спины ответили протестом. Я не обратила внимания на боль. Измерив и сфотографировав пулевое отверстие в черепе, я смыла кровь, одноразовой бритвой сбрила волосы вокруг раны и ввела в дыру длинные щипцы. Я боялась, что пуля срикошетила внутри черепа и затерялась среди каши из кусков мозга, но щипцы прошли прямо до мозжечка и наткнулись на металл. Я вытащила окровавленный кусочек свинца со слегка сплющенным кончиком и поймала себя на том, что благодарю бога, или еще кого-то, за это открытие. Его мозг не был поврежден, пуля не разбилась на кусочки, которые мне пришлось бы искать. О чем это я? Неважно, насколько мал ущерб. Девлин все равно мертв.       Мне самой было любопытно, что со мной происходит, когда я завернула пулю в три пакетика, положила в конверт и покинула здание, сжимая его под мышкой. Если бы это раскрылось, работу бы я не потеряла, но только потому, что умею врать и легко придумала бы правдоподобное объяснение. Честно говоря, я не знала, что делаю и зачем.       Обычно Сеймор приносит мне кофе в постель, и я пью его с большим количеством молока и сахара. Этим утром я выпила черный кофе из пластикового стаканчика на заправочной станции. Потом поехала во Французский квартал, оставила машину на Ройял Стрит и пешком отправилась в Собор Святого Луи. Меня не воспитывали в католических традициях, я ни разу не была на службе, но мне доводилось зажигать свечи и просить о небольших одолжениях, и всякий раз это было вознаграждено. Сейчас я зажгла свечу и сунула десять долларов в коробку для пожертвований, смотря в фарфоровые лица Марии и ее маленького сына. Потом опустилась на скамью и оставалась там долгое время.       Вообще-то, я не молилась. Я не умею. Вместо этого я думала о мозге в лисичках, о целиком запеченном люциане с инжиром, фаршированным индейским рисом, о сладких креветках с Залива на ложе из хрустящего жареного шпината. Я пыталась вспомнить все, что Девлин готовил для меня, и, как только закончила, опустила руку в конверт и сжала пулю, завернутую в тройной слой целлофана.       Когда я вышла из собора, я чувствовала себя чуть лучше. К полудню Джексон-сквер заполняется потрепанными предсказателями судьбы, плохими музыкантами и уродливыми туристами, но прямо сейчас она была тихой и безмятежной. Мое хорошее настроение длилось, пока я не вернулась на работу, не заглянула в холодильник и не увидела там Девлина. Из-за обезвоживания лицо казалось теперь осунувшимся. Извлеченная из головы пуля лежала в конверте на переднем сиденье моей машины. Все остальное было без изменения. Не знаю, чего я ожидала. Если бы молитвы могли заставить мертвеца подняться и уйти, я бы давно осталась без работы.       — Выглядишь больной, — сказал Джеффри. — Клянусь, ты похудела со вчерашнего дня.       — Благодарю.       — Может, поедешь домой? Мы с Диксом управимся тут сами.       — Все нормально, — ответила я.       Но после ланча — который я не смогла съесть — мне стало хуже, чем когда-либо.       — Ты точно считаешь, что вы с Диксом справитесь, если я уеду домой? — спросила я Джеффри.       — Конечно. Убирайся отсюда и как следует отдохни. И поешь, — крикнул он вдогонку. — Приготовь себе что-нибудь горячее.       — Я пытаюсь, — пробормотала я, сев в машину. Хотя был еще только апрель, температуры были уже под тридцать, и я размышляла, действительно ли чувствую тяжелый густой запах крови от пули под сиденьем.       Я не поехала прямиком к своей цели. Вместо этого я остановилась у милого ресторанчика на авеню Святого Чарльза и попыталась съесть ланч. Вся еда, что я заказала, была в полном порядке, но мне казалось, что у нее вкус праха и разложения. Официант хотел узнать, в чем проблема. Я ответила, что подхватила простуду и заберу остатки с собой, и он сложил их в пакетик из фольги, который я выбросила, как только вышла из ресторана. За два дня я смогла съесть, наверное, пару граммов пищи. Пришло время искать серьезной помощи.       Я знала достаточно, чтобы в этот раз держаться подальше от Квартала. Заведения, разрекламированные как магазины вуду, были приманкой для туристов, только и всего. Но я не знала, куда идти. Я заметила здание на Броуд Стрит, недалеко от моей работы, со словами «СВЕЧИ, ТРАВЫ и БОТАНИКА» на вывеске. У женщины за прилавком была кожа цвета бразильского ореха и прекрасные глаза. Большие, раскосые, окаймленные темными ресницами, с радужной оболочкой цвета зелени, смешанной с золотом.       — Я могу вам помочь? — спросила она, а я просто глупо стояла. Я наконец-то призналась себе в том, что хотела сделать, и тут же осознала, что не существует разумного способа спросить об этом. Меня не особенно заботило, прозвучит ли мой вопрос разумно. Но, если бы я спросила, есть ли способ оживить мертвеца, женщина вполне могла бы выгнать меня из магазина.       Я не представляла, что собираюсь сказать, пока не услышала свой голос:       — Я писатель, — произнесла я и чуть не рассмеялась. Были времена, когда мне удавалось убедить себя, что мои бессвязные наброски имеют литературную ценность, но было это очень давно. — Я пишу рассказ, в котором некто хочет оживить труп. Вроде того, как делают на Гаити. У вас есть подобная информация?       Удивительные глаза спокойно рассматривали меня.       — Конечно, у нас есть такие книги, — ответила она. — Но на самом деле мертвец не может ожить — вы это понимаете?       Пожалуй, мой голос звучал чуть устало, а кожа вокруг глаз чуть покраснела. Но разве это не могло быть следствием бессонных писательских ночей?       — Это просто рассказ, — произнесла я.       — Хорошо, — она взяла книгу с полки возле прилавка. На черной обложке было вытиснено одно слово: «ВУДУ». — Способ описан на странице 53. Большинство ингредиентов вам знакомо — на самом деле, многие из них есть у вас на кухне. Но вы, наверное, никогда не слышали о дурмане, также известном как «огурец зомби».       — Что это?       — Мощный галлюциноген, помимо всего прочего. — Она взяла другую книгу, под названием «Растения богов». — Вот отсюда можно узнать о нем больше.       — А где я… то есть где мои персонажи могут достать его?       — Нигде. Только если не вырастите его сами или не найдете в диком виде — он противозаконный. — Ее глаза блестели, и я подумала, уж не считает ли она, что меня стоит от чего-то предостеречь.       — Тогда ничего не получится, — сказала я. Я убивала все растения, которые пыталась вырастить. А мысль о том, чтобы топтаться среди сорняков в попытках распознать среди них галлюциногенный, показалась попросту глупой: я терпеть не могу даже ездить на рыбалку с Сеймором и его братом.       Тем не менее я заплатила за обе книги, привезла их домой и разложила на столе. Как и обещала продавщица, большинство ингредиентов для магии вуду были мне знакомы, но очевидно, что дурман был основной составляющей. Сначала это казалось непреодолимым препятствием. Затем я обратилась к главе о дурмане в «Растениях богов», и пришел черед удивляться.       В книге сообщалось, что дурман растет в тропических и умеренных зонах в обоих полушариях, и что в состав всех его разновидностей в качестве активных компонентов входят тропановые алкалоиды. Органическая химия была единственным предметом в медицинской школе, который казался мне практически непостижимым, и я так усердно его изучала, что до сих пор многое помнила. А даже если бы и не помнила, названия трех тропановых алкалоидов были приведены в книге: атропин, гиосциамин и скополамин. По крайней мере два из этих составляющих были в моем распоряжении каждую неделю.       Если человек умирает дома, все медикаменты, которые он принимал, должны быть привезены в морг вместе с телом. Мы заносим эти медикаменты в отчет о вскрытии, пересчитываем таблетки и (по крайней мере, в теории) смываем их в канализацию. Атропин — активный компонент ломотила, принимаемого при сильной диарее. Гиосциамин содержится в цитоспазе и урицеде, прописываемых при глаукоме, непроходимости мочевых путей и проблемах с кишечником. Эти три лекарства всегда привозили с телами. Я была уверена, что какие-нибудь из них в морге ждут подсчета прямо сейчас. Скополамин применяется в пластырях от морской болезни, с которой я сталкиваюсь не так часто, но достать его несложно.       Я выписала себе рецепт на скополаминовый пластырь и поехала за ним к Уолгрину. Можно было выписать рецепты и для остальных лекарств, но отпуск ломотила был под контролем. Мне не хотелось, чтобы кто-то узнал мое имя и пошли слухи. Сначала нужно проверить, есть ли эти лекарства в морге. Если нет — аптека Уолгрина работает круглосуточно.       Я с трудом заставила себя дождаться полуночи. Раньше ничего бы не получилось: в морге находилось слишком много людей. Я уже собрала все остальные ингредиенты, и теперь попыталась заставить себя вздремнуть, но голодные спазмы не давали заснуть. Я покормила кошек. Потом почитала книгу «ВУДУ» и узнала, что иду на огромный риск, и не с Девлином, а со своей собственной душой. Я вмешивалась в материю реальности и рано или поздно должна была заплатить некую цену. Мне это было безразлично. Если Девлин будет мертв, думалось мне, я больше никогда не смогу поесть, и вскоре сама отправлюсь в мир иной.       Когда наступила полночь, я заставила себя подождать еще полчаса. Затем собрала все, что было нужно, и поехала на работу.       Я боялась, что случится автокатастрофа или пожар и привезут много тел, но все было тихо. Здесь находились только ночной дежурный и охранник. Несмотря на это, я прикатила Девлина в зал для разлагающихся трупов. Разлагаться он еще не начал, но этот зал запирается и на двери нет окошка.       Сначала я сшила кожу вокруг пулевого отверстия в голове. Я поняла, что это надо было сделать раньше, так как кожа по краям раны начала скручиваться и подсыхать, но я сделала все, что было в моих силах. Я уже очистила область вокруг раны, а теперь смыла всю кровь с волос, головы и шеи. Я не знала, что случилось с его рубашкой, поэтому принесла с собой верхнюю часть зеленой хирургической униформы. Посмертное окоченение прошло, и конечности легко двигались, но мне не хватало сил поднять тело. Я положила униформу на поднос с инструментами.       Найти ломотил, цитоспаз и урицед не составило труда. Я раскрошила таблетки, разрезала скополаминовый пластырь на крохотные кусочки и смешала их с большинством остальных ингредиентов в банке для образцов органов. Рядом на столе лежала «ВУДУ», открытая на 53-й странице, и я сверилась с рецептом, чтобы убедиться, что сделала все правильно. Оставались два последних действия.       «Последний ингредиент, — гласил текст, — кость, взятая из пальца живого человека».       Я продезинфицировала свои руки, медицинскую пилу и тяжелый мясницкий нож, принесенный из дома. У меня было искушение прихватить пару обезболивающих вместе с остальными таблетками, но я боялась, что они затуманят мое сознание. Я должна была четко осознавать, что делаю. Я положила левую руку на металлический стол, сделала глубокий вдох и опустила нож на первый сустав указательного пальца.       Это может показаться бессмысленным. В книге не уточнялось, какой именно палец нужен, а своими руками я зарабатываю средства к существованию — так почему бы не выбрать относительно бесполезный мизинец? Я не могла сказать наверняка. Я делала то, что чувствовала необходимым, — с того момента, как увидела Девлина на своем столе, — и могу сказать лишь, что мизинец не казался мне достаточно важным. Я не представляла, как будет работать эта магия, если вообще будет. Но очевидно, что кость берется у живого человека, потому что это жертва.       Пила мне не потребовалась. Нож прошел через плоть и кость, и сустав заскользил по гладкой поверхности стола. Он упал бы на пол, если бы края у стола не были подняты для задержки крови и других жидкостей. Я взглянула на свою левую руку, только чтобы неуклюже наложить несколько швов на открытую рану и налепить повязку-бабочку. Швы были самой болезненной частью всей процедуры. Остановив кровотечение, я вернулась к отсеченному суставу. В книге не говорилось ничего о мясе, крови или нервах; там говорилось — кость, поэтому скальпелем я отрезала как можно больше лишнего материала, перед тем как бросить скользкую косточку в банку с ингредиентами.       Смешивая все вместе, я чувствовала дикий голод. Теперь меня мучили истощение, усталость и шок. Полагаю, я была убеждена, что, как только Девлин встанет с этого стола, он немедленно соорудит мне превосходный обед.       Все было готово. Теперь оставалось только одно. Я запрокинула голову Девлина, опустила его нижнюю челюсть и влила смесь ему в рот.       Ничего не произошло.       Может, смесь должна раствориться, подумала я. Тогда само по себе ничего не получится, его рот слишком высох. Я набрала в банку воды и влила тонкую струйку между его губ.       И опять ничего.       — Черт, — сказала я. — Девлин, гребаный ты кретин, возвращайся.       Наверное, именно поэтому рецепт назывался «Призыв мертвого». Нужно было действительно позвать его. Потому что, как только я проговорила это, Девлин открыл глаза.       В руке я держала скальпель. Не столько потому, что боялась его, сколько потому, что боялась за него. В книге не было сказано, что будет представлять из себя вернувшийся человек. Мне не нужен был зомби, ходячий труп без разума и сознания. Это гораздо хуже смерти — и к тому же я очень сомневалась, что зомби сможет держать над огнем мясную вырезку, не говоря уже о приготовлении фуа-гра или крема-брюле. Если бы я просто оживила его, — если бы это был не Девлин, — я бы вогнала скальпель ему в основание черепа и проделала то же, что до этого сделала пуля. Не знаю, что бы мне осталось, если бы это не сработало.       Но беспокоиться не пришлось, потому что, как только он открыл глаза, я увидела в них человека, которого знала. И как только он встретился со мной взглядом, он произнес: «Доктор Брайт?»       Потом смесь попала ему в горло, и он начал кашлять. Хорошенькое было бы дело, если бы я оживила его и тут же позволила подавиться собственной косточкой.       — Девлин, — сказала я. — Глотай.       Он послушался, и косточка проскочила.       — Ужасно себя чувствую, — признался он.       — Нам нужно отвезти тебя в больницу.       — Где мы? Что случилось?       — Тебя ранили. Произошла ужасная ошибка, но теперь все будет хорошо.       И так оно и было. Конечно, появились вопросы, но я твердо придерживалась своей истории о том, что обнаружила у Девлина признаки жизни после двух дней в холодильнике. Звучало это невероятно, но опровергнуть мою историю было невозможно, особенно когда рядом сидел живой и невредимый человек. Никому не пришло в голову связать мой отрубленный сустав с воскрешением Девлина. Я рассказала, что виной всему небольшое происшествие во время нарезки мяса, и это было чистой правдой. Сеймор, возможно, что-то заподозрил. Он ожидал, что я сохраню отсеченный сустав в формалине, на память. Но он заметил, в каком странном состоянии я находилась, когда он вернулся из поездки, и не стал лезть с расспросами.       Девлин не помнил ничего из произошедшего возле «Лимонного дерева» в ночь ограбления. Версия событий, к которой склонилось большинство людей, — просто потому что все остальные версии были за пределами разума, — состояла в том, что пуля вообще не проникла в череп Девлина, а просто сработала как сильный удар в голову, приведя его в бессознательное состояние на длительный период.       Один Джеффри считал иначе. Он видел тело Девлина вблизи. Он прекрасно знает, как выглядят мертвецы, и знает меня. Но он не сказал ни слова. Это одна из причин, почему он мой любимый ассистент.       На обеде в честь моего дня рождения было заливное из креольских томатов с семгой и щавелем, дюжина устриц «Кумамото» с севрюжьей икрой, блюдо с тушеными телячьими щеками, такими нежными, что таяли во рту, и миниатюрный шоколадный торт в форме сердца. Внутри был спрятан шарик из шоколада, наполненный малиновым пюре. Последнее в особенности навело меня на мысль, что Девлин знает, что я сделала чуть больше, чем почувствовала тепло тела, лежащего на столе для вскрытия. Впрочем, он, как и Джеффри, ничего не сказал. А он и не должен был. Все благодарности, в которых я нуждаюсь, он продолжает подавать на мой стол.