Нельзя-можно

Могучий Вестник Андрасте, выживший при взрыве на Конклаве, вернувшийся из Тени, вышагнувший из разрыва в небе, хранимый самой Владычицей. Андрасте хранит его, и он повергает демонов своей божественной силой, закрывая разорванные небеса сияющей Меткой. Могучий Вестник Андрасте смотрит на него снизу вверх, будучи ниже на полторы головы, и скромно улыбается. - Железный Бык? - словно с опаской спрашивает он, и Бык уже сразу не знает, как к нему относиться. Он ожидал увидеть перед собой могучего воина, эффектно размахивающего двуручником, или, может быть, укрывающего компаньонов щитом. А перед ним - тонкая эльфячья фигура, бледнеющая на фоне его сопровождающих. Но голубые глаза смотрят пристально, хотя в них и читается волнение. Ещё бы - думает Бык. После такого-то кровавого шоу, которое они устроили здесь, на Штормовом Берегу. - Мне нельзя решать за всех, - чуть заикаясь в начале фразы, выдаёт Лавеллан. Голос его тихий, по-прежнему неуверенный, и по нему в целом видно, что новых знакомых он опасается. Кунари слышит, как сзади Боевые Быки перешёптываются, обсуждая Вестника, и не может не согласиться с некоторыми утверждениями. Этот парень - действительно нечто. Нечто необычное и неизвестное. Кассандра, прямая и гордая, начинает объяснять ему, что ему как раз-таки можно решать за всех, но эльф всё равно что-то мямлит в ответ. Искательница - звонкая, уверенная и твёрдая - и то больше подходит на роль говорящего от лица Андрасте. Именно так, по мнению Быка, выглядят лидеры. Но она идёт за Лавелланом - и он не понимает, почему. В Убежище эльфёныш оказывается другим. Он шутит и улыбается лучезарно, чуть щуря яркие глаза, смеётся, с интересом слушает чужие истории. Он похож на ребёнка посреди войны - чистого, яркого и невинного. Хлопает светлыми, почти белыми ресницами, и вводит своих собственных воинов в заблуждение. Но свет, исходящий от него - тот свет, что, возможно, излучает сама Андрасте. Бык не знает - просто слышит от кого-то, произнесённое восторженным и благоговейным голосом. Лавеллан не отказывает в просьбах, выслушивает мольбы и старается сделать всё для тех, кто дорог ему. Он дорожит своим домом, которым для него является всё Убежище, и он прислушивается к любому голосу, произносящему его имя. Железный Бык вполне понимает, почему жаждущие видят в этом парне свет Создателя. Тот свет спокойствия и умиротворения, решения всех проблем, будто их бог вновь вернулся к ним. Огонь отражается в его глазах пламенем костра, но Железный Бык помнит и другой огонь. Только-только увиденный, он теплится в его памяти, объявший заснеженное Убежище. Объявший крики, панику, смерти. В его глазах это смотрится привычным и спокойным, но чуть раскосые голубые глаза полны ужаса. Драконье пламя пожирает всё вокруг, и Быку почти жаль этого ребёнка, случайно попавшего на войну. Они расстаются на какое-то время, и больше он его не видит. Спасшиеся ставят лагерь, укрываясь от метели, звонкая Кассандра пытается переспорить упрямого Каллена, а Бык просто растягивается на импровизированной койке, прикрывая глаза. В мыслях снова предстаёт образ Лавеллана, мягко смеющегося и светловолосого, с многочисленными веснушками, рассыпанными по светлой коже. Эльф остался в Убежище, которое защищал. Погребённый под толщей снега, но спасший своих людей. Их Лавеллан, их... - Вестник! Железный Бык подскакивает молниеносно, и среди снега, засыпающего их, видит знакомую тонкую фигуру, опирающуюся на магический посох. Он сам не замечает, как оказывается подле него самым первым, подхватывая и удерживая от падения в сугроб. - Мне нельзя... - заледеневшими губами шепчет Лавеллан, хватая Быка за руку. Его прикосновение почти не ощущается, да и кунари всё равно, в общем-то, что там ему можно, а что нельзя. Но парень упрямо продолжает, словно нет ничего важнее этой фразы, - мне нельзя оставлять всех. И если Бык верил бы в Создателя, он в тот же миг увидел бы над этой светловолосой остроухой головой нимб. Но он не верит ни в Создателя, ни в Андрасте. Теперь разве что - в её Вестника, в хрупком теле которого есть отвага и решимость, спасшая их всех. Кунари внезапно понимает, почему люди идут за Лавелланом. Они действительно верят в него, верят в его силу, а ещё - в его доброту, стремление сделать мир лучше. Но Бык знает, что такие желания не сбываются просто так, и хмурится, убирая с чужого лба светлые пряди. Наверное, именно в этот момент он сам решает идти за ним. Бык не видит Лавеллана в Адаманте, но видит его после. И от того светлого Вестника, что хранил их Убежище, не остаётся ничего. Его волосы неаккуратно обрезаны с одной стороны, явно подпалённые в битве, на лице - неровная свежая рана, опухшая и покрасневшая, пересекающая разбитые в кровь губы, и он явно прихрамывает. Но не на это Бык обращает внимание первым делом. В глазах Лавеллана, ярких и небесно-голубых - пустота, гнетущая бесформенность мыслей. Он идёт по двору Скайхолда и не реагирует на реплики, которые обращают к нему жители и воины. Он не обращает внимания на своих людей, хотя именно они всегда были для него главной заботой. И кунари как-то просто понимает одну вещь. Сломался. Нерушимый Вестник теперь просто очередная сломанная юная душа, не пережившая ужасов войны. Да, они победили в Адаманте, но для Лавеллана это не было победой. - Эй, - не успев даже толком поразмыслить над тем, что хочет ему сказать, зовёт Железный Бык. Эльф вздрагивает всем телом, но оборачивается, кидает на него пустующий взгляд. - Бык, - еле разлепляя губы, произносит он. Они так и стоят друг напротив друга, молча, не зная, что сказать. Вернее, это наёмник не знает, а Инквизитор, кажется, и не очень думает над этим. Просто застывает, словно статуя. Чёртова статуя Андрасте, красивая, благородная, близкая к церкви и олицетворяющая всё лучшее в их вере. Светлая, но пустая и холодная. - Мне нельзя останавливаться, нельзя сдаваться, - на срыве шепчет Лавеллан, когда они оказываются в таверне, за кружкой эля. Ему, наверное, кажется, что он кричит, но голос его звучит глухо и жалобно, - Серые Стражи всегда были примером для всех. Защита, надежда, сила, справедливость, отвага и доблесть - всё это они! Ты понимаешь, Бык? Они всегда были воплощением всего этого, а теперь... теперь просто... Тонкий и дрожащий, его голос срывается, а плечи вздрагивают, и он просто заходится в глухих рыданиях. Он весь дрожит, но слёз нет, будто он просто не способен на них. Железному Быку неуютно и жутко жаль его. Он ведь тоже рядом. Он тоже в некотором роде виноват. Разве не для того нужны Инквизитору его верные соратники, чтобы ограждать от подобных ужасов и поддерживать в нужный момент? - Ты понимаешь, Бык? - вновь сипло шепчет Лавеллан. И Бык всё понимает. Именно поэтому он прижимает эльфа к кровати, почти больно притискивая его узкие запястья к изголовью. Он, впрочем, рассчитывал на то, что это когда-нибудь случится, но не хотел, чтобы таким образом. Он хотел быть с Лавелланом потому что тот нравился ему - смешливый, немного неловкий, неумело флиртующий и светлый, не теряющий надежду на будущее. Он не хотел, чтобы всё произошло таким образом, но жизнь не предоставляет ему особого выбора. Вестник смотрит широко раскрытыми глазами, рот его приоткрыт, но он согласен - чёртова Андрасте его дери - он на всё согласен, и взгляд его уже не пустует. В нём зажигается что-то - то, что Железный Бык помнит с самого Убежища, с того самого дня на Штормовом Берегу, когда встретил его. Он протискивает палец ему в рот, и Лавеллан обхватывает его разбитыми губами, так яро и преданно, будто только этого и ждал всю свою жизнь. - Всё в порядке, окей? - хрипло произносит кунари, ощущая чужой язык на своих пальцах, - если что-то не так, мы всегда можем остановиться. Като, запомнил? - Мне нельзя перечить тебе, - вместо ответа произносит эльф, когда Бык отнимает руку от его лица. И в этот момент он совершенно точно не похож на святого. Глаза его уже не просто светятся - они горят, и то, что в них отражается - не только пламя страсти. Это пламя Адаманта, драконье пламя Убежища. Это его собственный огонь, обжигающий и леденящий одновременно, неровный и пугающий, как Брешь. Он пульсирует, и Метка отдаёт ответным зелёным светом, будто отзываясь на его чувства - нетерпение и ярость. И Бык позволяет ему выплеснуть всё это, он позволяет ему кричать, срывая голос окончательно, кусать окровавленные губы, впиваться пальцами в простынь и его плечи. Он позволяет ему всё это, и чужое пламя охватывает его самого. Неожиданно мягкое и успокаивающее. - Мне нельзя записывать во враги Инквизиции целую расу, - бормочет Лавеллан. Наёмник в который раз прекрасно всё понимает. Он и сам сказал бы то же самое, но не может оторвать взгляда от Крэма, отчаянно сжимающего щит. Быков нещадно теснят, и отступать им некуда - позади только крутой обрыв, острые скалы и бушующее море. Они в середине всего этого - выгодные связи и жизни товарищей. Его, Быка, товарищей, каждого, кого он взял к себе собственноручно. Скорнячки, отчаявшейся и озлобленной, яростно кидающейся на защиту жителей своего эльфинажа. Крэма, бегущего от мира, непонимая людей и своего тела. Долийка, Хмурик, Стёжка, Глыба, ещё несколько десятков человек... Он знал и любил каждого из них, он помог им, и они были преданы ему в ответ. Теперь вместо их надломленных судеб он видит их улыбки, полные счастья. Ощущает ли Лавеллан то же самое? Ощущает ли он каждый день, каждую минуту, как много чужих жизней держит в руках? Железный Бык знает, что ощущает, и оттого он - больше не тот неловкий мальчишка-эльф, скромно улыбавшийся ему в их первую встречу. Инквизитор смотрит вдаль, на кунарийские дредноуты, которые могут дать им большое преимущество. Союз с кунари - невиданное дело, но чертовски выгодное. Он нужен Инквизиции, нужен их людям, нужен самому Лавеллану. Лицо его, узкое и острое, с длинным неровным шрамом, пересекающим губы, обращается в сторону наёмников. Метка дрожит, словно отзываясь на его волнение. Эльф неожиданно берёт Быка за руку, вкладывает свою небольшую ладонь в его, и смотрит как-то по-особенному, как может только он. - Но и друзей бросать в беде тоже нельзя. Могучий Вестник Андрасте, выживший при взрыве на Конклаве, вернувшийся из Тени, вышагнувший из разрыва в небе, хранимый самой Владычицей. Железный Бык знает, что он действительно такой - маленький светлый мальчишка, волей войны превратившийся в мужчину. Прямой и гордый, уверенный в своих силах, он довёл их до победного конца, сразил Корифея и спас целый мир. Но он не прекращает улыбаться, и люди до сих пор тянутся к нему, как тогда - потому что чувствуют, что он способен не только защитить, но и понять, успокоить. По всему Тедасу разносится молва об Инквизиторе, уверенно ступающем вперёд, ведь сама Андрасте хранит его. А он... Он воплощает её в себе - светлую, чистую и непорочную, заботливую и ухаживающую, готовую даровать утешение и благословение. Он - её священная душа и её пылающий меч, готовый сражать неверных. Для Железного Быка же он - просто Лавеллан. Вновь обретший возможность смеяться после Убежища, не умеющий пить, обожающий слушать чужие истории и частенько засиживающийся за книгами до самой ночи. В некоторых вещах по-детски наивный, любящий сладости и не умеющий играть в карты. Забавно огрызающийся на его подколки, свободный и послушный в постели и краснеющий кончиками длинных ушей в ответ на пошлые комментарии. Честный во всём и такой, каким может быть только он сам. - Кадан, мне... - начинает эльф. Они сидят под деревом, сбежавшие от суеты Скайхолда и многочисленных инквизиторских обязанностей. Лавеллан облокачивается на его плечо, прижимаясь ближе, и задумчиво перебирает пальцами высокую траву. Дует лёгкий ветер, колыша цветы и листву, светлые волосы эльфа, и Быку нестерпимо хочется запустить в них пальцы, огладить любовно, выражая свои чувства. Погода отличная, как и его настроение, и потому он не желает слушать ничего, что может прервать столь приятный для них двоих момент. - Только не говори, что тебе опять что-то нельзя, - недовольно фырчит он, закатывая глаза. Лавеллан приподнимается и смотрит на него спокойно и пристально, рыщет в его взгляде, словно пытается выискать там что-то. Глаза его вновь яркие, небесно-голубые, такие, какими он видел их на берегу Недремлющего моря. Он улыбается тонко, и говорит: - Можно всё.