"Может быть"

«Самое долгожданное и желанное происходит в жизни тогда, когда совсем перестаешь надеяться», — эту мудрость Анна поняла совсем недавно; дожив до двадцати лет, она была уверена, что может справиться со всем, что посылает ей жизнь. Но… Оказалось, что ее судьба, как впрочем, и всякая другая, подвластна только Небесам. Размышляя про «всякую другую», она имела в виду, жизнь дорогого ей человека — барон Иван Иванович Корф вот уже пятый день лежал в своей комнате. Слабое сердце не выдержало последних известий из столицы, где прожигал свою жизнь единственный наследник знатного рода. В таких невеселых раздумьях, Анна подъезжала к Петербургу пасмурным утром. Иван Иванович, которому стало чуть лучше после серьезной болезни, вспомнил о мечте видеть свою воспитанницу известной актрисой и не слушая никаких возражений, велел ей собираться в город. Анна без охоты подчинилась приказу, и теперь кутаясь в шаль, смотрела на большой дом, страшась выйти из экипажа. Она никогда не ладила с Владимиром, никогда не смела сказать, что думала, всегда робела, и сейчас не представляла, как будет разговаривать с ним один на один, и видеть его пренебрежение и ледяную вежливость, которые били сильнее, чем все жестокие слова. Анна никогда не сомневалась, что презираема им, Владимир столько раз говорил это, что всякие сомнения растаяли, как утренний туман. Давно, много лет назад, Анна, было, заподозрила его в фальши, тогда ей подумалось, что Владимир Корф не так уж плохо к ней относится, как хотел показать, что он просто напускает строгий вид и кажется недоступным, по старой детской неприязни. Все то она думала совсем недолго и все эти надежды были забыты, как только Анна поправилась и смогла ходить. Это случилось несколько лет назад, тогда Анне едва исполнилось пятнадцать, и дядюшке пришла в голову замечательная мысль — обучить девочку верховой езде. Иван Иванович не сомневался, что и с этим заданием Анна справиться так же, как и со всяким другим, и уже предвкушал, как будет гордиться перед соседями прямой спинкой юной наездницы. Но все оказалось немного сложнее, кони не слушались ее, Анна сжималась и леденела, оказываясь на лошади, и никакие уговоры не помогали — девочка боялась. Правда, когда Иван Иванович прикрикнул, Анна моментально выпрямилась в седле и даже немного улыбнулась замороженной улыбкой, отчего ее бледное личико стало совсем похоже на кукольное. Именно тогда Владимир и вспомнил прозвище, которым окрестил ее еще в детстве — «кукла». Он стоял неподалеку и, скрестив руки, спокойно наблюдал за мучением крепостной принцессы. Ему не было жаль ее, он просто развлекался. А Анна достойно выдержала неделю мучений, к концу которой могла самостоятельно, без помощи конюха, объехать леваду, и наступила пора переходить к галопу и прыжкам. В день, когда Анна вылетела из седла, Владимир как обычно был рядом, и последнее, что запомнила Анна перед тем ужасным ударом, это какой-то низкий, нечеловеческий крик, рвавшийся ее именем. Она не помнила, как перелетела через голову лошади и упала, почти под самые копыта огромного жеребца, не видела, как Владимир одним духом перелетел все преграды и оказавшись рядом, поднял ее, не слышала, как срываясь на рык звал доктора, а испуганный конюх судорожно кланяясь, просил прощения; ничего этого она не видела, все это рассказала Варвара. И вот тогда у нее и зародилась эта совершенно безумная догадка, что Владимир не такой, каким кажется. С этой мыслью, она прожила почти два дня, но на третий, когда ей разрешили встать, все мечты, которые питала девушка, разрушились… — Я не хочу видеть, как Вы свои игрушки будете бить вдребезги! — голос Владимир был хорошо слышен из кабинета, — Кстати, велите завтра подать Ланселота, тогда эта кукла уж точно окажется сломанной навсегда. Он уехал так и не найдя для нее теплых слов, и Анна поняла, что в глазах Владимира Корфа она навсегда останется только лишь глупой, бездушной куклой, созданной всего лишь для развлечений пожилого барона. Дом встретил ее утренней тишиной. Владимир еще не выходил, и слуги, переговариваясь шепотом, пили чай на кухне. Девушка от чая отказалась и решила подняться в свою комнату, как услышала в гостиной звуки музыки. Странно, Владимир никогда не музицировал — пронеслась в голове быстрая мысль, и Анна, нахмурив бровки, пошла по лестнице. В гостиной за роялем сидел князь Репнин, похоже, он видел ее приезд и теперь увлеченно выдумывал нежное послание, под негромкие аккорды, которое и зачитывал вслух. Девушка улыбнулась, и решила подыграть князю в его безобидном актерстве. Настроение улучшилось, и робкая красавица немного осмелела — раз князь здесь, возможно Владимир не станет так открыто выказывать свое пренебрежение? Михаил веселился, нес какую-то чепуху, и ей ничего не оставалось, как отвечать милому князю такими же лестными замечаниями. Репнин и в самом деле был очаровательным молодым человеком, и еще на балу в доме Потоцких произвел на девушку сильное впечатление, но постепенно игра, которую затеял князь приобрела другое звучание… Рука князя легла на худенькое плечико Анны. — … Но у меня есть алиби, я обнимал самую прекрасную женщину в мире, — негромко сказал он. Анна только прикрыла глаза, стараясь запомнить это мгновение, как в тот же миг все разрушил низкий голос, — Вазу припомню. А вы тут каким ветром? Она отпрянула от кавалера и постаралась встать, как всегда, моментально почувствовав себя неряхой-ученицей, отвечающей строгому учителю. Девушка рассказала о причине своего приезда, стараясь чтобы князь Репнин не заметил ее растерянности и страха перед грозным бароном. — … Но у меня есть важные известия для Вас. — Опять дурные вести? — надменность в голосе барона было сложно скрыть, он говорил с ней так, будто Анна была причина всех неприятностей, что свалились на его семью. Пришлось девушке рассказывать все, с чем приехала, и снова терпеть холодный взгляд и сурово сжатые губы. — Анна, поедете со мной, прослушивание придется отменить, — голос Владимира не допускал даже тени непослушания, но его слова испугали ее не на шутку. Мгновенно представив себе, как будет ехать несколько часов в карете наедине с Владимиром, красавица разволновалась. Сделав шаг навстречу, Анна приготовилась возражать, но не успела и слова сказать, как Михаил уже высказал в спину уходящего барона: — Почту за честь позаботиться об Анне. То, что произошло с Владимиром после невинных слов князя, Анна не смогла понять, как не старалась. Барон медленно развернулся и, смерив взглядом друга так, как это делал когда получал вызов на дуэль от заклятого врага, негромко сказал: — Я благодарен тебе за предложение, — выдержав паузу, немного мягче добавил, — Мишель, но боюсь, что это может повредить репутации Анны, — и словно ставя точку в этом разговоре, произнес, — Ты мужчина холостой, нам не родственник. Михаил Александрович бросился отстаивать свою правоту со всем пылом, Анна же замолчала, пытаясь сообразить, о чем так печется Владимир. Неужели его может волновать ее репутация, или он беспокоится о сплетнях, которые неминуемо начнутся, если о ее проживании в доме станет известно в обществе? Или же может быть что-то еще…? Тут Анна попробовала себя встряхнуть, ну и мысли лезут порой в голову! Она просто давно не видела сына своего хозяина, волновалась за него… вернее за его отца, который узнал об этой глупой дуэли, да и сейчас… Владимир стоит в домашнем халате, с перевязанной рукой… его ранили и, наверное, ему больно, он так нуждается в покое и уходе… И все из-за той, красавицы! Так ему и надо. Потеряв нить разговора, Анна совсем задумалась, очнулась, уже, когда Владимир, беспечно пожав плечом, собирался выйти, но остановился и о чем-то напомнил Михаилу. Она смотрела вслед ушедшему Владимиру и вдруг поняла, что он разрешил ей остаться в городе — это было хорошо, и за это следовало поблагодарить, а заодно вспомнить, о чем он там грозно напоминал Репнину, когда она так некстати задумалась. Посмотрела на Репнина, который улыбался победной улыбкой и, согласно кивнув ему, девушка сослалась на свой приезд и вышла. В коридоре Анна задумалась, Владимир сейчас собирается ехать в поместье, новости о Долгорукой, что привезла она, были действительно серьезны. Он уедет, и она еще долго может не увидеть его, и не успеет сказать, как благодарна за разрешение остаться. Девушка прошла по коридору дальше и спустилась по второй лестнице в малую гостиную, Владимир не сможет пройти незамеченным. Она подождет его тут. Остановившись у стены и вспомнив, как совсем недавно дядюшка дарил старинное ожерелье, а сама Анна готовилась к своему дебюту, посмотрела на окно. В тот день, услышав знакомый низкий голос, который кого-то напутствовал, провожая, Анна смогла на секунду выглянуть в это окно, и увидеть, как веселый и беспечный Владимир Корф провожал своего друга, которым и оказался князь Михаил Репнин. — Вы решили ехать со мной? — разбудил ее от воспоминаний все тот же знакомый голос. Владимир, стремительно войдя в комнату, на ходу надевал сюртук. — Нет. Я пришла поблагодарить за то, что разрешили мне остаться, — тихо ответила Анна. Она стояла у самой стены, и не решалась подойти ближе, будучи абсолютно убеждена в том, что сам ее вид не принесет хозяину никакого удовольствия. — Держитесь от Репнина подальше! Если я узнаю, что вы сблизились, я расскажу всем, что ты крепостная, — произнесли упрямые губы, но девушка, словно во сне смотрела в глаза молодого барона. «Боже мой, какой у него взгляд!» — успела пронестись мысль в светлой головке, когда Корф остановившись напротив, застегивал пуговицы. Серые пронзительные, его глаза словно жили отдельной жизнью, не соглашаясь с тем, что произносил мужчина. Теплый взгляд, будто ласкал ее, отчего по худенькой спинке пробежал странный озноб. Опомнившись, Анна спросила: — Несмотря на обещание, данное отцу? Его лицо чуть заметно дрогнуло, и почти неуловимая тень полуулыбки скользнула по губам. — Я не боюсь отца, — заявил он, и девушка ему моментально поверила. Он ничего не боялся. Никогда. Вдруг на какую-то секунду ей показалось, что Владимир разыгрывают дурную роль, будто актер в театре перед зрителями — настолько злые слова не вязались со взглядом его глаз. Не в силах разгадать эту загадку, Анна решилась подойти ближе, чтобы лучше рассмотреть, не ошибается ли она. — Да, Вы ничего не боитесь, — Анна старалась отвечать спокойно, но нотка горечи чуть слышно прозвенела в тихом голосе, — Даже ненавидеть. Но почему? За что Вы меня так ненавидите? Этот вопрос не имел ответа, и Владимир знал это. Как объяснить ей, которая никогда ни словом, ни взглядом не обидела его. Ей, которая всегда, чтобы не происходило между ними, старалась выгородить перед отцом, принимая вину на себя. Ей, которая так искренне радовалась его возвращению с Кавказа, и которая теперь так просто спрашивает, мучая его вопросом. Как объяснить ей, что вина ее непомерна? Как рассказать, что она преступна уже потому, что одно ее присутствие лишает покоя, что дня не проходило, чтобы он не видел на каждом шагу подтверждения ее беззакония? — Я вовсе не испытываю к Вам ненависти, — солгал он, и чтобы скрыть свою ложь отошел к дивану. — Мое отношение к Вам совершенно нормально, так и должно относиться к крепостной, — произнес барон и в его сердце начала подниматься волна раздражения. Она не имеет права задавать ему вопросы! Она не должна рассматривать его! Она не может стоять так близко, так непозволительно близко… Мужские губы сомкнулись, чтобы высказать то, что должен и тут она вдруг решилась. Что ей придало сил? То ли его строгость, а то ли то странное чувство несоответствия, что почувствовала Анна, стоя перед своим хозяином, но она возразила: — Но к остальным крепостным Вы относитесь лучше, чем ко мне, — Анна спросила так, как будто имела на это право, смело, почти дерзко. И Корф не в силах больше лукавить и лгать, решительно произнес: — Они знают свое место! И снова на долю секунды, ее охватило это тревожное чувство, будто он говорит совсем не то, что надо, не то, что хочет, словно повторяет раз и навсегда заученные слова, давно уже позабыв их смысл. Но этой доли секунды было достаточно для него, Владимира, чтобы перевести дух. Он отлично знал свою роль, и теперь спокойно сидя на диване, спиной к ней, и рассматривая гладиолусы в вазе, он мог продолжить свои обвинения, которым только сам и мог верить: — А ты, с твоим безукоризненным французским, с твоим нелепым рвением стать актрисой, мне противна. — Это было волей Иван Иваныча, — несправедливые обвинения заставили девушку опровергнуть жестокие слова, — Он вырастил меня как дочь, и я ему бесконечно благодарна. — Да брось, причем тут благодарность! Тебе это льстит. Платья, украшения, поездки в Петербург… — Владимир все еще перечислял свои обвинения, даже не посмотрев на «преступницу», хотя прекрасно понимал, что все слова смехотворны. Он просто произносил давно заученные слова своей роли, не стремясь хоть как-то услышать или понять ее. Понять ее? Нет! Нет, он совсем не собирается понимать… ведь вслед за пониманием придет сочувствие, а за сочувствием…? А вот этого он, Владимир Иванович Корф совсем не желает, поэтому никакого понимания, никакого сочувствия. Только бесстрастный обвинитель. — И совсем отвратительно, что ты пытаешься затащить в свои сети Репнина. — Дело же не в Михаиле, — девушка все еще пыталась понять смысл выдвинутых обвинений. Ведь он, такой умный и справедливый, не может не понимать, что все его слова просто не имеют к ней никакого отношения! Это же глупо — верить, будто она, в самом деле, стремиться соблазнить князя. — Мы с ним только что познакомились. А вот Ваша ненависть возникла ко мне уже очень давно. И я хочу знать — почему? Снова это вопрос, на который нет ответа. Барон молчит. Он прекрасно понимает, что сколько бы она не искала решений этой задачи, она не найдет их. Эта формула скрыта от нее и она, эта девушка, никогда не сможет постигнуть весь гениальный замысел барона, на который ответ так прост. Никогда. Потому что только он, Владимир Корф, единственный, кто знает решение, единственный, кому известна формула, и кто владеет ключом. Но он никогда не даст его Анне. — Так что же вы мне ответите, Владимир? — спросила его Анна. «Должно быть, какое-то разумное объяснение всему этому… всей этой ненависти. Должно!» — девушка нахмурила бровки, пытаясь разгадать мотивы столь яростного сопротивления молодого барина. «Иначе, все это абсурдно и просто не имеет смысла. Это глупо, наконец! А он никогда не был глупым», — совершенно некстати пронеслось в голове упоминание очередного достоинства барона. — Или мне лучше к Вам обращаться господин Корф? А может быть барин? — ее настойчивость могла поспорить с его упрямством. — Я не понимаю, чего ты от меня ждешь? — низкий голос Владимира, почти сорвался на крик. «Что с ним? Почему он так раздражен?» — подумалось прежде, чем девушка возразила: — Вы все прекрасно понимаете. С самого детства Вы не упускали возможности унизить меня, и, кажется, это доставляло Вам удовольствие, — Анна казалась совершенно спокойной, — Но почему? Она видела — он почти сорвался; у него не было больше сил продолжать этот разговор, у него не было больше причин оставаться в комнате. Теперь важным стало только одно — достойно уйти. Злые слова снова напомнили Владимиру ее положение в этом доме, пресекая всякую возможность понимания. Давняя обида, застрявшая в сердце еще с детства, услужливо подсказала ему нужные интонации. Пелена слез застилает светлый взор девушки, и Владимир с торжеством закончил. Бой выигран. Он снова победил. — И перестань заигрывать с Мишей. Ты сделаешь его несчастным, — словно ставя точку в этом разговоре, произнес барон. Но Анна не была бы Анной, если бы снова не показала цену его победы. — Ненависть не оставляет места для радости… Мне искренне жаль Вас, — тихо произнесла она и вышла, оставляя его наедине с горьким вкусом этой ненужной победы. Владимир уехал, и Анна, как и требовал Иван Иванович, осталась в городе. Днем должно было состояться прослушивание и девушка, оставшись в гостиной, репетировала. Князь Репнин услужливо предложил свою помощь и его веселый нрав смягчил грустное настроение после отъезда хозяина. Возможно именно в этом молодом человеке ее спасение? Возможно, он даст ей то, в чем она так долго нуждалась? А в чем может нуждаться человек? В любви? В тепле? В понимании? В понимании — вот чего так отчаянно не хватало в ее жизни. Или все-таки любви? … Возможно поэтому она замерзала даже в летний полдень, когда княжна Лизавета Петровна разрумянившись от зноя, звонко смеялась над шутками барона? Возможно, поэтому она дрожала даже в уютной столовой за горячим чаем, когда Иван Иванович предавался приятным мечтам о свадьбе сына, и, наверное, поэтому ее бил озноб, когда пасмурным днем добрый дядюшка беспокоился о бесстрашном дуэлянте, оставшемся в столице. Она всегда помнила свое положение, и ни потому что Владимир так старался, чтоб она не забыла об этом, а просто все в доме подчинялось устроенному порядку; она — вещь. Очень дорогая и красивая, но все-таки вещь. Она не имеет права на чувства. Она не должна любить, страдать, жалеть. Она принадлежит своему барину. Она его кукла, игрушка, забава. Она должна развлекать его, служить ему, но никогда, ни в коем случае, она не имеет право забывать того справедливого устроения, что царил в этом доме. Зря Владимир беспокоился, будто красивые платья и спектакли позволили ей все забыть и увлечься призрачной надеждой. Она никогда не будет свободной. Ее роль — роль красивой певчей птицы, посаженной в клетку ради забавы хозяина и для услады его слуха. Анна снова отвлеклась, она должна выучить роль и пройти прослушивание. Но… Но Михаил Александрович был так очарователен, так обходителен и так увлечен, что и сама девушка подчинилась его романтическим чувствам, и забылась настолько, что перестала следить за временем. Они настолько увлеклись репетицией известной трагедии старого английского драматурга, что если бы не Никита, который ввалился в гостиную с напоминанием, Анна и вовсе не вспомнила бы о прослушивании. В итоге она опоздала, князь Оболенский уехал, и ей ничего больше не оставалось, как вернуться домой ни с чем. К тому же вечер в обществе Михаила совсем вскружил голову, и девушка увлеклась настолько молодым князем, что совсем забыла о приличиях. Опомнилась она только в своей комнате, прижавшись спиной к двери. Анна перевела дух. Это невозможно. Этого просто не должно быть! Это не должно происходить с ней, наконец, она просто не имеет право! И все же это есть. Теперь есть. Теперь в ее жизни присутствует что-то большее, чем просто привязанность к дядюшке, какая-то сила, которая может защитить ее, которая может укрыть от злых слов и колющих взглядов. Эта мысль казалась такой странной, такой новой, что Анна, закрыв глаза, прислушалась к себе. И почувствовала… Свободу. Да, именно свободу. Оказывается свобода — это не свиток бумаги с гербовой печатью, а чувство, что живет в сердце. Оказывается свобода — это когда нет страха, нет постоянной покорности, нет звенящего предостережения. За то есть мечты и они прекрасны. Утром ей пришлось уехать, но она уезжала не одна, теперь она увозила с собой свои мечты и свою пусть еще робкую, но такую прекрасную свободу. Вернувшись в поместье, Анна не теряя времени на завтрак и беседы с Варварой, отправилась в театр. Спектакль был назначен на вечер, и девушка не хотела задерживаться с репетицией. Летнее солнце еще только всходило, осушая студеную росу в травах, и в крепостном театре пустынную тишину нарушало лишь веселое чириканье птиц, долетавшее сюда из сада. Приготовленное платье висело в костюмерной, декорации уже создавали воспетую Верону, а большая книга с известной трагедией была открыта. С нарядом Джульетты Анна справилась быстро и, собрав волосы, вернулась на сцену. Надо еще раз продумать, еще раз вспомнить. Спектакль большой, действий много и ей потребуется немало сил и внимания, чтобы правильно и точно воссоздать бессмертную историю любви. Кроме того, некоторые сцены до сих пор, не смотря на то, что роль она выучила наизусть, не были еще эмоционально окрашены, ее сознание не видело их с той силой, которой требовала эта роль. Стоило еще раз подумать, представить и, возможно, почувствовать то, что чувствует совсем еще юная девушка на пороге любви, той любви, что станет главным в жизни, и которая будет стоить так дорого. — «Что могут обещать мне времена, Когда врагом я так увлечена?» Тихо произносят губки, и девушка замирает, стараясь почувствовать, что могли означать эти слова для той, другой несчастной. Анна поднимает глаза от строк и повторяет еще раз, — «Что могут обещать мне времена…» Вот оно, вот это самое сильное и самое непонятное чувство на свете, которое толкает трусов на подвиги, а разумных на безумства. Эту любовь воспевали все романсы, которые она, Анна, старательно заучивала, все книги, которые читала. Там, в этом прекрасном мире, любовь действительно была прекрасна, а теперь и сама Анна могла почти поверить, что похожее чувство греет и ее саму. «Миша…» — проносится в головке мысль, но девушка упрямо отгоняет ее, стряхивая со своих волос и вновь повторяет, — «Когда врагом… Врагом…» Анна хмурит бровки и пытается снова сосредоточиться на роли, пытаясь представить интонацию, с которой должны быть произнесены эти слова. Она не помнит о времени, все внимание сосредоточенно на словах и том чувстве, с котором могла бы говорить юная Джульетта. Ее саму давно уже отвлекает неприятное чувство, словно за ней подглядывают. Чувство, которое холодит спину и сбивает с мысли, и хотя девушка старается не придавать этому значение, с каждой минутой, ей все больше кажется, что на сцене она не одна. Зачем он здесь? Владимир и сам не мог объяснить себе этот вопрос. Он был зол, еще с вечера разозлился на отца и всю ночь не мог уснуть. Ко всему прочему его беспокоили мысли об оставленном в Петербурге Мишеле. Что он там делает? Провертевшись в постели до рассвета, с первыми лучами солнца, Владимир велел запрягать. Прогулка верхом пошла на пользу, мысли немного прояснились и полыхавшие чувства улеглись. Сегодня после премьеры он поговорит еще раз с отцом, и уже завтра будет у урядника. Он все решит с поместьем и с вымышленным долгом, а потом просто уедет. На войне самое ему место. Уже въезжая во двор, Владимир заметил светлое, утреннее платье, мелькнувшее на ступенях театра, а в конюшне Никита уже обтирал лошадей, привезших из города юную актрису. На размышления времени не хватило, и ноги сами понесли его туда, где только что скрылась причина всех его неприятностей. — «Что могут обещать мне времена», — доносилось со сцены, и барону стало даже забавно, до чего старательно она учит свою роль. Девушка задумчиво стояла посреди сцены, разглядывая зрительский зал, и на бледном личике читалось размышление. «Бледна… должно быть, спала совсем мало», — быстро отметил Корф, закуривая. «Ну еще бы! Возможно, и вовсе не ложилась, Мишель ведь такой занятный рассказчик»! — улегшаяся было злость снова взметнулась и отразилась холодной стужей в серых глазах. Она всегда пытается все сделать безукоризненно, почти идеально, так чтоб у «дядюшки» не осталось и тени сомнений, что его труды могли быть напрасны. Она с детства старательно заучивала путаные стихи, которые его, Владимира, всегда смешили. Но девочка учила их, чтоб на очередном празднике снова блеснуть, доставляя его отцу минуту гордости за свою игрушку. Она часами просиживала за роялем, не обращая внимания на утомление, и все снова и снова повторяла свои гаммы и этюды. Владимир не раз замечал, как девочка, не привлекая внимания, тихонько поводит плечами, отпуская изнемогавшую спинку. Он все видел и презирал за эту покорность. Помолчав, как будто что-то для себя решив, девушка раскинула руки и снова произнесла слова заученной роли, и прислушалась, будто старалась услышать, как они могут звучать здесь, в этом крепостном театре, на этой сцене, где рабы будут потешать господ известным представлением. Рабы! — вот правильное слово, вот истинное название всему, что он знает. Рабы окружали всю его жизнь, рабы его, рабы отца, рабы страны. Всю жизнь, сколько помнил себя Владимир, ему говорили, что они никто — вещи, принадлежащие ему по праву рождения. Но кто? Кто устанавливал эти права? Кто решал, как родиться человеку, крепостным или нет? И кто его, Владимира, сделал таким вот рабом, не смевшему самому решать, что ему делать с собственной жизнью, за кого умирать и кого любить? … Он так отвлекся, что не заметил, что девушка уже несколько минут молчит. Он попытался скрыться за портьерой, но звук его скрипнувших сапог, привлек ее, и Анна обернулась. Сначала она ничего не увидела в полумраке сцены и, пытаясь рассмотреть, сделала несколько шагов. Потом остановилась и поежилась, натолкнувшись на холод его взгляда. — Простите, я не знала, что Вы здесь, — совсем тихо, словно оправдываясь, произнесла Анна. — Я и не думал объявлять о своем присутствии, — бросил он, собираясь уйти, — Просто зашел посмотреть все ли в порядке. — Да, все в порядке, просто я… репетировала. Смотреть на нее больше сил не было, поэтому круто повернувшись на каблуках, молодой барон направился к выходу. — Вы уже уходите? — вдруг спросила девушка. Неужели же и в самом деле она хотела задержать его? Зачем? Что бы в очередной раз услышать обвинения? Владимир обернулся и, взглянув на нее еще раз, сказал, — Мне нечего здесь делать. Я не актер и актерствовать не умею. И вновь его слова показались до слез фальшивы. Анну охватила стужа его слов, и она опустила книгу. — Может быть, Вы хотели, что бы и я не играла? Зачем? Для чего она задает эти вопросы? Неужели же и в самом деле надеется на его откровенность? — Разумеется, — оглянувшись, согласился барон. — Но почему? Подойдя ближе, она старалась заглянуть в глаза барона, — Почему, что бы я не делала, Вам все не угодно? Что плохого в том? Может быть, Вашему батюшке станет чуточку веселее? Может быть, он разгонит все те мрачные мысли, что одолевают его? — Батюшка! — Владимир презрительно фыркнул, — Всегда одно и тоже… Он сделал шаг назад, — А что Вы? Может быть, это Вы мечтаете, хотя бы на сцене, стать дворянкой? Может быть, Вы потому так и стараетесь, что мечтаете занять не свое положение? — Вы заблуждаетесь, — спокойно гладя ему в глаза, возразила девушка, — Я никогда не помышляла об этом. — Интересно, — еще ближе подошел барон, и она увидела свое отражение в его злых глазах, — Значит Вы не помышляли… Но тогда, что Вы делали на том балу? Не делайте вид, что не понимаете меня! — Корф наклонился к ней совсем близко, так что девушка почувствовала его жар. — Вы флиртовали! — вкрадчиво произнес мужчина, — И Вам это нравилось. Секунду длился этот морок, когда Анна не смела и пошевелиться, не могла даже отвести глаз, но Владимир сам прервал затянувшуюся паузу. Он сделал шаг назад и скрестил руки на груди, давая понять, что ждет объяснений. — Что Вы знаете? — почти воскликнула Анна, возмутившись не столько его словами, сколько тем, что ей приходиться оправдываться, — Что Вы можете знать обо мне и о Мише? — О Мише? — переспросил Корф и медленно приблизился, опасно сощурив глаза. Анна вновь оказалась в плену его глаз, и это рассердило девушку. Почему он имеет такую власть над ней? Почему она не может сказать всю правду? — Да! — словно бросаясь на врага, отчеканила Анна, — Может быть, я люблю его! Вздернув подбородок, крепостная смело посмотрела в глаза хозяина, — Вы скажете, что я не имею право любить, что я никто, что я всего лишь рабыня?! Но я все равно, слышите? все равно буду любить… потому что любовь — это свобода. — А может быть все гораздо проще? — спокойно закуривая, прищурился барон, — Может быть Вы, по своей обыкновенной привычке, все перепутали? Может быть, любовь это вовсе НЕ свобода? Корф обошел красавицу и, остановившись позади, выдохнул, — Вам не приходила в голову такая мысль? Может быть, любовь это не то теплое и такое удобное спасение, которое Вы себе придумали? Может быть, любовь это постоянная боль? Он снова сделал шаг, и теперь уже остановившись напротив, вдруг спросил, — Вы когда-нибудь пробовали жить с постоянной болью? Нет? — Вы ничего не знаете о любви, — в ее голосе читалось сожаление. — Нет, это Вы ничего не знаете о любви. Вам кажется, что князь Ваше спасение? Напрасно надеетесь, потому что настоящая, подлинная любовь — это боль и рабство. Любовь это неволя, плен, из которого никуда не выбраться. Она скручивает и связывает по рукам и ногам, она кандалами висит на всех твоих желаниях, она ломает все твои мечты… и ты понимаешь… — Неправда, любовь не такая! — слезы вынуждают перебить его, ее слезы которые вдруг сами собой сверкают в синих глазах девушки. — Я говорю не о той восторженной глупости, о которой ты начиталась в романах, а о настоящей пытке, которая причиняет только стыд и боль. От которой нет спасения, и о которой тебе никто и никогда не расскажет, потому что это невозможно рассказать. Владимир подошел совсем близко и, его дыхание опаляло нежное лицо, — Может быть, я вовсе не ненавижу тебя? — задает он свой вопрос так тихо, что Анна почти не слышит слов. — Может быть, я только поэтому не могу видеть тебя? — еще тише произносят его губы, и Анна совсем теряется. — Может быть — продолжает барон, — Все совсем не так? И ты сама не можешь найти ответа на свои глупые вопросы, потому что боишься? Боишься увидеть? Может быть, ты так долго и хорошо играла роль домашней куклы, что совсем забыла о настоящей жизни? — Кто Вы? — словно во сне, шепчет Анна, которая давно уже потеряла смысл его вопросов. Она не успевает рассказать, что его обвинения просто смешны, что это он сам все придумал. Что все, что он наговорил тут, все это неправда. — Я боюсь Вас… — испуганно шепчет девушка и не успевает больше ничего, даже вздохнуть. Руки крепко сжимают ее, и она оказывается прижата к серой ткани жилета. Перед глазами мелькает белизна рубашки, и Анна на секунду замирает, не в силах поверить в произошедшее. Пытается вырваться, но рука чуть приподнимает ее лицо, и мужской рот накрывает губы, открывая их и заставляя принять его. Время исчезает и свет меркнет, и оказывается, что все, что есть в этой жизни, это только руки, которые держат ее сейчас и его дыхание, которое становится одним целым с ее, и губы, которые заставляют биться сердце. Где-то поет петух, щелкает кнут пастуха, а Варвара зовет Никиту. Где-то совсем далеко, где-то совсем в другом мире… Владимир на секунду отпускает ее, чтобы просто дать девушке передохнуть и вдруг она беззвучно произносит: — Люблю… Нет, она не сказала этих слов. Глаза еще закрыты, и девушка еще не пришла в себя, просто сердце уже раскрыло то, что хранит давным-давно, не позволяя разуму вмешиваться. И его отпустило. В первый раз за много лет стало легко и свободно. Владимир еще крепче обнимает Анну, прижимается виском к ее волосам и тихо шепчет: — Может быть, мы еще будем очень счастливы… Тихий вздох и маленький носик у его груди был ему ответом, — Может быть... Конец. июнь 2012 год