Love swore, but...

У Сэхуна большие планы на будущее, завуалированные в утренние шуточки, а у Лухана на лице капсом в жирно-курсивном виде пропечатано «за что мне это, сердце» при взгляде на человека, с которым он делит квартиру. Живёт он с этим самым Сэхуном, младше его на четыре года по возрасту и лет на пятнадцать по умственным составляющим. Просто у того в голове – «двадцать метров секунду, северный», расписание электричек, цены на кофе в кафе и сюжеты подростковых сериалов (всё никак не избавиться). Лухан же дилеммы делит на учебные и хозяйственные, учит мертвые языки, проводит аналогии сюжетов книг с авторами. Их бы запечетлить на одном постаменте, скульптуру бы назвали «различие личностей». Но, дорогие гости, обратите внимание, эти двое даже встречались как пара. - А в какой бы позе мы стояли? – прерывает Сэхун моделирование ситуации, заезжая Лухану локтем в бок. - Ты со своим блистательным наитупейшим взглядом, а я – с рукой у лица, - отвечает старший, потирая ушибленное место и отдает предпочтение подушке. – Будем самым странным памятником. - Не думаю. В Ky BomJu два чувака жрут скамейку, - пожимает плечами Сэхун и начинает копаться в темных волосах. – Ты только не спи. И так каждый раз после пар – подушка Лухана благородно принимает измученный вздох (третий за день). С Сэхуном тяжело. В плане общения он может показаться легким, как дрейфование на велосипедных дорожках, но его чрезмерность и приводит к авариям, оторванным рулям и матам. Ему бы катать анекдоты в журналы, инструктировать детей на батутах и в бассейнах с шариками, пополнять книги фокусников – он дирижирует на чужих нервах, катает курсовые у одногруппников, разоряет аппараты с мягкими игрушками (где такие кусачки, и все говорят, что их невозможно выиграть; херня-вопрос). С Луханом тяжело. На его пунктики можно составлять сборник, в нём будут такие вещи, как: «вешать тряпки на кран», «не целовать в шею», «запахивать шторы в 6», «не скрести родинки»(а это уже Сэхуна загон). И сдерживать его взгляд не всегда удается, прохладу в нём понимают немногие, а любят не все. - Я перезимовываю. – Говорит Сэхун, щелкая пальцем у старшего на носу, - и каждое утро – весна, ты тогда выглядишь совсем теплым. Градусов на двадцать пять. - Угу. В тебе все пять тысяч круглые сутки. – Бормочет Лухан, отворачиваясь, будучи полностью уверенным, что Сэхун не в курсе, что такова же поверхность Солнца. Они просто студенты одного факультета разных курсов, Лухан – уже измученный в этом заведении несколькими годами, Сэхун – недозревший школьник, которому по хорошему стоило пойти по второму кругу. С Землей случилось что-то не так в тот день, когда Лухана приписали к проекту первокурсников по городскому собору - он обычно от таких вещей сразу отказывается, но ректор - второй Иисус (пусть парень не больно верующий). Вся суть его помощи - помогать с чертежами по вечерам в библиотеке на большом столе, когда смысл имеют только несколько пар рук с карандашами, и до их хозяев, как до личностей, дела никакого нет - он Сэхуна бы так даже не заметил, если бы не просто случай. Просто случай. Такие встречи по всем нормам ни во что, как правило, не выливаются, люди рассасываются по своим компаниям и миркам. Но в этот раз все изменила вечерняя загруженность такси и дальняя дорога по окружной в одной машине людей, совсем не любящих неловкость незнакомцев в полной тишине и полуметре друг от друга. И это была их единственная схожая черта, дальше всё - черно-белые антонимы. Сэхун тогда был слишком взбудоражен дневными подвигами и расположен к бессмысленным расспросам, а Лухан тогда слишком устал, чтобы огрызаться и просить промолчать. Так и познакомились. Так и вляпались. Так и влюбились (но это позже). В тот вечер дождя они просто перекинулись нескольким фразами, после которых Сэхуна, выходившего первым, угораздило просунуть голову в дверцу и спросить, капая с челки на чужие колени: - Так это, вы мне свой номер не дали. - А я и не обещал. - Ответил Лухан, ежась от холода в салоне. - И вы не просили. - Ну, сейчас прошу. - Зачем он вам? На них заругался водитель такси, и машины сзади сигналили Лухану прекратить показывать свою неприступность, но тот продолжал - Сэхун тогда запрыгнул обратно в машину. - Вы что делаете? - Ну, вы отказались давать мне телефон, так я хотя бы ваш адрес узнаю. Лухан решает, что просто обязан отучить этого парня начинать предложения с "ну" и заставлять людей ощущать неловкость; чувство долга это святое, и бог его любит, когда он зачитывает свой номер мобильного незнакомцу (не ректор, а тот, что сверху, если есть). Сэхун по жизни бросает слова на ветер, а потом начинает и в телефонную трубку, когда названивает Лухану в подходящее для себя время и заваливает бессмысленными вопросами. - Ты с таким же успехом можешь просто дышать в динамик, - недовольно бормотал Лухан надоедавшему. - Тогда уж было бы круче смотреть на тебя и молчать, - отвечает тот, уловив сарказм как должное. - На что ты намекаешь? – Лухан даже наяву прищуривается, в первую секунду понимая, что они абсолютно рефлекторно общаются неформально, а уже во вторую – что он соглашается на то, чтобы встретиться в ближайшую среду (уж лучше бы было наоборот). Сэхун умеет добиваться своего через безобидные хитрости, и за это обычно хочется убить. Лухан распознал это желание уже в тот момент, когда зашел в кафе и увидел на столе две окружности пиццы, а не ватмана. Младший далеко не молча смотрит на юношу, нет, он вещает погромче динамиков на стене возле них, не упуская куски с самым большим количеством брокколи: Лухану хотелось сказать, что, не паникуй, я всё равно его не люблю, но передумал. Он тогда подумал мельком: «интересно. На языке у парня плетутся глупости, в глазах плещется остроумие». Ему, несмотря на свою позицию не идущего легко на контакт, захотелось дать шанс Сэхуну, что умудрился угадать с его любимым коктейлем. И как вообще быть с человеком, который на первом свидании (деловой встрече по Лухану*) говорит: - А у меня и стихи свои есть. Они печатаются в школьных учебниках под множеством разных псевдонимов, на самом деле. Как-нибудь тебе обязательно прочту. - Еще, наверное, и крестиком вышивать умеешь? – спрашивает Лухан, с потаенным наслаждением растягивая тянувшийся сыр с куска пиццы. - Шью только чужие швы, - пожимает плечами Сэхун и уплетает уже свой четвертый по счету; Лухан окончательно решает остаться, и в эту секунду бог его просто обожает, он уверен. Оно и видно; Сэхун – ходячий праздник, палитра художника, радужный набор. Его можно собирать в кубик Рубика или пустить на ёлочные игрушки. - Ты такой забавный, - произнёс Лухан, когда блондин только разыгрывался в демонстрации своих умений театральных постановок на пальцах. Он поднял голову и нахмурился (действительно). - Звучит почти так же, как и "наивный". - И это тоже, - у Лухана обед горькой правды. - Значит, я не могу рассчитывать на вторую деловую встречу, - Сэхун стал загинать пальцы с ухмылкой, - третью, четвертую, переговоры на дому, заседание длиной в сутки? Лухан был благодарен за возможность скрыть нервный смешок за едой, и подумал, что с ним давно так откровенно не флиртовали – потому что просто не решались. А он давно так откровенно не поддавался (чуть-чуть). - Ну так что? – вот еще одна черта Сэхуна – он не выдерживает открытых/риторических вопросов. - Не разгоняйся, - хмыкнул Лухан, - еще неизвестно, чем этот день закончится. - Вечером, - просто ответил тот, - ты взглянешь на часы, не заметив потемнения за окном, а я специально не буду напоминать, чтобы увидеть контраст твоего лица при осознании, как же со мной клево и незаметно летит время. - Нагадал со дна чашки? – это откровенно смешит, Лухану даже хочется смастерить парню табличку «шутки за 5 секунд» и повесить на шею. - Считал с руки, - усмехается Сэхун и демонстрирует старшему его собственную ладонь, неизвестно когда захваченную в плен осторожными длинными пальцами. И так всё и выходит. Сэхун водит Лухана за нос по потемкам своих интересов и посудным лавкам со слонами; отправляется на танцевальные сходки, шоу каскадеров, ночные фестивали кино. Постоянно завлекает на концерты стэндапа, искренне веря, что когда-нибудь тоже будет держать микрофон. - Будешь шутить об учебе? – спрашивает Лухан, представляя парня на сцене. – Или подростковых проблемах? - Нет, это скучно, - отвечает тот, растягивая на пальцах пружинку, - оторвусь один выпуск на гомофобах, второй посвящу соц.сетям, в третьем расскажу о том, как начал отношения со своим парнем. - А он у тебя есть? - К тому времени – будет, - уверенно кивает. Лухан видит, как краски цветов сливаются воедино, стоит младшему сомкнуть руки. И наблюдает вовсе не за красками. - А я буду сидеть в зале и просить убрать тебя со сцены. - Нет, ты встанешь и помашешь ручкой, когда я скажу, что он в зале. Лухану хочется иметь генератор для мимики (потому что лицо у него в этот момент просто о-ху-еть) и пару вдохов в запасе, потому что он давится воздухом; и снова остается побежденным - потому что не находит ответа. И еще, момент, когда невозможно подобрать название насекомым, переполнявшим внутренности, был в их вечер на площади с мероприятием в честь Белого дня. Когда Сэхун поворачивается к спине Лухана и кладет подбородок тому на плечо: - Давай потанцуем. Тот стоит спокойно, будто всё хорошо. - Музыки нет. Но у Сэхуна намерения и задумки слишком бесповоротные. - А зачем она нам? Слушай мою улыбку. Он этого почти не замечает. Не замечает, как для поиска незаписанных номеров одногруппников приходится рыть историю вызовов с десятками «СэхунСэхунСэхун», как взглядом проверяет в ближайшем к универу ларьке наличие его любимой жвачки, как уже различает бледную кожей ладонь, водимую по чертежам на их проектировании. И фактически не знает, что делает, когда целует парня в день его сдачи за воротами здания, крепко прижав к забору, будто убежать мог Сэхун, а не он; сказал, что это его подарок. Сэхун обязательно уточнил, долгосрочный ли он. - У меня же из плюсов только резус фактор, так почему? – спрашивает Сэхун, облизывая пальцы в мелу. - А может, тут нет причины, - отвечает старший, - может, отношения не нужно объяснять, почему и как так вышло. Лухан проходит стадию знакомства с друзьями, и самым тяжелым испытанием оказывается Тао, что был в их команде, а теперь и в его плохих снах. Его Лухану невозможно вынести за дверь (всегда хочется) и морально – удается даже сталкиваться в буфете за одним столом с Сэхуном. - Я лично составлю ей карту Преисподни во всех подробностях, прорисую маршруты до пыточных камер, сверну это всё в бумажных рулет, проткну её любимыми графитными карандшами, подожгу вместо свечек и подарю, - с вилкой, убившей салфетку, цедил Тао как-то за столом после незачета. Лухан хмыкнул. - У учителя Пак день рождение в ноябре, если что. – Сказал он. - Это шутка,просто смейся, - огрызнулся младший и пусто взглянул на свою жертву. – Сэхун, пойдешь со мной за клеем для «дерево+юбочная ткань»? - Ага, - тот кивнул. - Нет, ты – никуда не пойдешь, - утвердительно сказал Лухан, и тот развел руками, пошутив, что вся сладость мести останется одному. Тао за это еще и недолюбливал Лухана. Уж слишком он старался провести парня на путь правильный, к которому сам Тао уже за тысячу вёрст и в тумане. Брюнет тоже был не в восторге от этого лучшего друга. - Он идельно разбирается в градусных мерах, - заверял его Сэхун, ища в телефоне фотки Тао с серьезным лицом в доказательства. - Он называет меня китайским братцем. Галерея заканчивается их кадром с «козами/рожками» и скошенными глазами, на этом Сэхун сдается и откладывает мобильный, поворачиваясь к парню. - Это он любя. Лухан закатывает глаза и бормочет: - Любовь зла. Блондин улыбается, потянувшись ладонью к темным волосам со своей извечной целью напустить беспорядок на всё, к чему прикасается. - О да, я знаю. Друзья Лухана, будучи уже все в рабочем состоянии, почти что не видели его отношения, хотя и узнали о них с благородной поддержкой друг у друга челюстей. И когда они, привычные в тишине играть во что-то типа шамхмат с зеленым чаем в кружках, спрашивают у Лухана "что с тобой случилось?", тот тычит в сторону Сэхуна с колечком от пивной бутылки на носу и типа: "Вот это случилось месяцев семь назад. Случайно. Я был против". У Лухана, который почти что не замечает, как дело свелось к полосатому бело-красному чемодану и трем сумкам у него в коридоре квартиры. Сэхун долго канючил, что привык спать у стены коленями в стенку, а у старшего кровать посреди комнаты. - Кочуй на пол в любой угол, все стены в твоем распоряжении, - пожал тот плечами, раскручивая на пальце второй дубликат ключей. Сэхун выслушивает сводку правил нахождения в квартире ровно до половины, и всё равно потом вершит свое правосудие; обживает квартиру Лухана так, словно каждому квадратному метру взглядом показывает, что пришёл новый хозяин. Старший сдается в спорах после попытки отучить мелкого от тапочек, ведь у них теплый пол и махровый ковролин, и вообще «они-выглядят-как-два-насаженных-на-ноги-куста». Сэхун долгое время не может привыкнуть к белым стенам в гостиной и большим черно-белым картинам, высокому торшеру, который обзывает фонарем, и просит хотя бы сменить холодный свет на теплый; Лухан прощается со своей гордостью в виде стильно-обустроенной квартиры. Младший фырчит на него за нудные каналы и мешает, каждый раз ворочясь на коленях или теребя края кофт, а Лухан ругается за разбросанный плед, каждый раз закручивая Сэхуна в него, набросив на голову. Они воют за каждый предмет в квартире, а потом – воют на нём же. - Не попадайся в универе мне на глаза, - говорит Лухан, собирая сумку. - Я так сильно уже надоел? - Просто… Тяжело быть с близкими круглосуточно, это утомляет и изживает обоих. – Объясняет старший, понимающий, что односложного ответа у него как всегда не примут. - Так и скажи, - Сэхун обнимает свой тубус, - что хочешь ощущать чувство радости после разлуки на целый день. Лухан тайно улыбается, никого не обманув, его вновь слишком легко поняли. Сэхун строит нелепицы и неуклюжничает на пустых местах, его Земля, наверное, носит с особой осторожностью и ежеминутно перекрещиваясь. Он умудряется совать телефон с будильником в самую глубину подушки, что просыпается, если только ему посчастливиться перевернуться во сне - Лухану приходится каждое утро его тормошить вручную (поцелуями того трудно разбудить, хотя это он тоже пробует). Младший не реагирует на черных кошек, зато гадает на лепестках абсолютно любого цветка. - Если верить только в хорошие приметы, только они и будут сбываться, - говорит он Лухану. – Опасения притягивают ошибки. - А несбывшиеся надежды расстраивают. Он добродушно жмёт плечами. - Я просто не исключаю плохие концы. Сэхун еще может олицетворять старые узелки с едой на палочках – всегда он проявляет заботу слишком масштабно. Лухану из-за подготовки к диплому приходится подолгу задерживаться в институте, от чего порой просит младшего принести ему обед; бывает, в коридоре возле аудитории можно услышать их разговор по телефону и недовольное ворчание Лухана: - Не надо пытаться запихнуть в один контейнер весь холодильник, - он закатывал глаза (этот жест у него появился после их знакомства), - я знаю, что ты это можешь. Подожди, пока я сам выйду, не ломись в аудиторию с неотложностью скорой помощи. Я знаю, что ты меня любишь. А вот и не скажу. Жизнь с Сэхуном учит черному юмору и умению вести споры, схожие с детскими. Лухан в глубине души безнадежно надеется, что это ему пригодится. Но, в конце концов, это же Сэхун. Тот, что не может лежать на слишком жестких подушках, а на острых плечах отрубается за минуту, до сих пор помнит дворовые считалки, но не выговаривает ни одну скороговорку – всё тот же, что упорно ехал в неизвестный себе район, пока ему не сдались с открытыми телефонными данными. Который комплименты делает на уровне широченных улыбок и ярого желания потрогать, пощупать, понюхать, всё испортить. Этот Сэхун после поездки в пригород с группой пишет смс, едва словив вай-фай в метро: - Я сегодня завтракал Наполеоном, обедал попкорном и ужинал блинчиками с чаем, - в конце смайлики, показывающие, что ему вообще зашибись и всегда бы так. - Окей, сегодня в окно полетят весы, - пишет ему в ответ Лухан из эйфории тишины. - Наполеон, в смысле торт, - добавляет Сэхун, будто были другие варианты. Брюнет с него смеется и одновременно чувствует, что, правда, скучает. Планирует как-нибудь написать об этом в следующей смс, но решает обойтись простой просьбой купить по дороге хлеба. Лучше он скажет это при встрече, ведь Сэхун наверняка спросит «ты же скучал без меня?» , а тут фиг увильнешь. И ладно. - Любовь обещала быть прекрасной, но в итоге не вытирает крошки и разбрасывает носки, - делится еще одной метафорой Лухан, когда они лежат на полу перед диваном, забросив на него ноги. Кофе в десять часов вечера сделало их способными на такие глупости, как развалиться в непонятной позе в гостиной часа на два. - Все мы не такие, как кажемся в начале. - Сэхун добропорядочно уничтожал леденцы из конфетной вазочки, стоявшей возле плеча. - В начале было еще хуже, - говорит Лухан, вспоминая, как встретил несуразность в виде человека, который хлопал глазами, роняя из под мышки тубус и растеривая несвязные слова. - В начале я не думал, что будет такой конец. Сэхун переворачивается на бок, загоняя конфету под щеку и смотрит на Лухана близко-близко, почти щекоча его щеку ресницами и оставляя улыбку на остром подбородке. - Но вышло же неплохо, да? На их скульптуру бы определенно съезжались все городские туристы, потому что её комичность и правота выражалась слишком ярко; эти двое проживали друг друга, как два столкнувшихся Титаника. Лухан - возвышенный апогей почти нечеловеческой собранности, с талантом комнатного дизайнера и умеющий подбирать галстуки к пиджакам (другим, сам он их ненавидит). По его лицу никак не считаешь внутреннюю прочность и железную волю, всё заретушировало мягкой красотой молодого лица. Лухан выглядит как идеальный кандидат на рекламный постер школьного лагеря, какой там выпусник архитекфака. И будь он всемирной звездой и любимцев миллионов, фанаты не кидались бы ему на шею при встрече, а скромно спрашивали бы разрешения подойти. Так часто бывает, что люди, со стороны пригодные для сплошных тактильностей, деньги в магазине кладут на подставку, а не продавцу в руки. Лухан – исправитель по призванию. Он собирает всё, разбросанное Сэхуном – одежду, карандаши и чувства. Собирает их со всех точек после слишком большого выброса, копит в себе, сам выдает размеренными порциями; это не распространяется на ночи, когда у Лухана сносит крышу с бокала вина или слишком плодотворного дня, в которые он может зацеловать Сэхуна до полусмерти. Для него это парадоксально, и то, во что никто другой никогда не поверит, хотя оно так – младший чувствует себя ученым, открывшим необъяснимое явление. - Эй, дюрраселовский, - когда особенно любит и раздражается, кличит его Лухан, потому что в один из первых вечеров брякнул, что Сэхун как на батарейках, энергия так и сшибает с ног. Только умей её принять и вовремя зарядить – это можно сделать утренним кофе и возможностью покопаться в своих волосах, посмеяться, а не фыркнуть на шутку, разрешить сунуть себя обратно под одеяло на какие-то пять минут. Сэхуну этого всегда хватало для выхода из растерянности, накатывающей на него в те моменты, в которые у нормального человека будет стадия глубокого депрессняка. В этом плане он стойкий. Лухан перепробовал множество прозвищ, начиная с глупыша - потому что парень не обижался, а Лухану прозвища не подходят, вообще ни одно. Младший пробовал колдовать с его именем на свой страх и риск, но в итоге порешил всё условием иногда ласково звать его «хеном». Сэхун весь такой несуразный. Как детская складная игрушка, которую можно ломать по всем граням и придавать разные формы. Сэхуна нужно век не учить, а воспитывать, причем кардинально - он даже убирается в квартире не с мебели, а с полов. И не стабильно по воскресеньям, а как взбредет. Ему на дни рожденья и вообще все праздники нужно дарить компасы, карты, орфографические словари, справочники по этикету; и новые кроссовки, потому что обувь у Сэхуна была будто первым врагом народа, которого нужно уничтожать. С ним забавно в шалящее настроение и всегда найдется повод забраться на затворки луханевского бара, а в тяжелое время он не будет лить слезы вместе – он будет их вышибать самым звонким смехом. - Ты бы хотел, чтобы всё началось заново?, - спрашивает Сэхун, рассматривая толпу выходящих из автобуса людей на остановке, - Мы бы проснулись незнакомцами, и встретились бы на перроне метро или в магазине, говорили друг другу имена как в первый раз, еще не зная, что перед нами - судьба. Лухан добродушно усмехается. - Какой ты дальнозоркий. – Он какое-то время молчит, перекатывая мелочь из одной ладони в другую. - Нет, не хотел бы. - Почему? – Сэхун к нему поворачивается, и в раз они смотрят друг на друга абсолютно открыто. - Потому что удача дважды не ловится, и играть с ней не нужно. – Лухан уверен в своих словах, потому что, случись ему переиграть, он не уверен, что история бы повторилась; а менять её, несмотря не на что, почему-то, не хочется. Сэхун кивает, устраивается головой на чужом плече поудобнее, и проглатывает шутку про "Представь, типа я Джоэл, а ты - Клементина". Несмотря на всё свое спокойствие и серьезность по началу, Лухан узнает, что можно с близким человеком заиметь собственные шуточки, и в случае с Сэхуном сам становится их зачинщиком. Они же друг друга не выносят, и вскоре привыкают к возможности об этом открыто говорить самыми яркими сравнениями. Что-то вроде едкого шипения после кокнувшей на кухне тарелки: - Бесишь, как скрежет ногтей по стеклу. или - Бесишь, как переполненный утром автобус. Иногда всё выходит на более серьезный уровень, когда речь идет об испорченном вечере своей идеей погреметь колонками или прикалупаться с желанием потыкаться носом в живот в самый неподходящий момент: - Бесишь, как чувство юмора Тао. Нет. Бесишь, как сам Тао. Плюсы их отношений не только в знании о чьих-то теплых объятий после долгого дня или светлых эмоций после воскресных вылазок куда-то в совершенно новые места; у Лухана и фобии все в процессе отношений постепенно исчезли. Потому что ну что в жизни может еще испугать после того, как однажды, примерно в 4:30, с противоположной стороны кровати слышится тихое: "Здравствуй, моя Хиросима..." - Этого нет в школьных учебниках, придурок. Сэхун такой дурак. Лухан, по сути, далеко от него ушел. - Это что, половым путем передается? – спрашивает Лухан, когда сидит рядом с парнем, строчившем в блокноте будущие реплики на стэндап (его веру в себя нужно продавать в аптеках). - Черт знает, но вряд ли лечится. – отвечает он. - Какая прелесть. - Я позвоню в ближайший дурдом и разузнаю о свободных местах, - коротко смеется Сэхун и перебирается на чужие колени. - Дай угадаю, он у тебя на быстром наборе? Сэхуну в такие моменты хочется только больше его целовать, пусть даже через силу и недовольное бормотание, он всё равно Лухана сильнее раза в два, а у того огрызание значит нужда в объятиях. И не важно, что кривится лицом и причитает про опоздание на первую пару с зачетом в придачу из-за этого неженки и придурка - Сэхун отпустит только спустя как минимум тридцать секунд. Они ссорятся часто, но по-серьезному и до обид – немного. Даже если случается, Лухан отрывается на гордом одиночестве в квартире с пересмотром своей домашней библиотеки, а Сэхун предпочитает общество Тао, что не против выслушать исповедь о Лухане, в которую может вставлять свои копейки (побольше пяти). Всё заканчивается, конечно, словами, что он сам виноват – Сэхун не признает долгих расстройств, а Лухан ему слишком впитался в кожу и под неё. «Он же внутри разведет не огонь, а морозильник, так почему?» Потому что Лухан тот же, что разветвлял пенку коктейля в узоры ложечкой, засыпал лицом на бумаге и говорил другим приятные слова просто так, если считал кого-то действительно привлекательным. Тот, что самым близким чувства прямым текстом не скажет, но орошит кучами выговоров за легкую одежду или позднее возвращение. «Потому что причины нет, понимаешь?» У Лухана особая слабость и фетиш на бумажные письма, поэтому в в случае ссоры по своей вине он делает первый шаг, для него очень смелый и серьезный - пишет извинения на бумаге в конверте, от которых Сэхуна невольно пробирает. И радостный (облегченный) смех вырывается наружу с прочтением маленькой подписи в правом углу: "твоя дурацкая Нагасаки". Любовь обещала быть идеальной, но в итоге натыкается на углы и встречает препятствия. И так даже лучше.