i know you have a heavy heart (i can feel it when we kiss)

Декабрь, 30, Париж. Темно и холодно, и небо усыпано крошечными звездами, и Луи сидит на скамейке в парке, освещенном тусклым светом уличного фонаря, и его шарф натянут на нос, и Луи совершенно точно не убегает. Он не убегает. Он клянется, что не убегает. Ему лишь нужно немного изменений, немного времени для себя, и он действительно чувствует, что встречает Новый Год во Франции. Кроме того, он где-то прочитал, что нельзя создавать какую-то определенную традицию в канун Рождества, потому что каждый год – разный, и конец его должен быть таким же – разным. Ну, или что-то в этом роде. И сейчас это имеет смысл. Но, да, Луи не убегает. Еще один порыв ледяного ветра, ставший причиной того, что он вздрагивает, и он мысленно ругает самого себя. Он ведь не думал, что это никак не коснется его, не так ли? У Луи в памяти все еще свежо воспоминание, он помнит все так отчетливо. На его веках будто выжжена эта картина. Эта ужасная картина Райана и парня постарше; наполовину голые, стонущие и смеющиеся друг другу в губы, их языки мерзко соприкасаются так же, как и эрекции, набухшие в узких штанах. В их кровати. В его кровати. — Ох, — все, что мог сказать Луи, и глаза Райана округлились, и он вскочил с кровати, пытаясь извиниться и что-то сказать. — Лу, я могу объяснить. Его губы были искусаны и влажны. Луи закрыл дверь прежде, чем Райан вышел из спальни, и поспешил уйти из их квартиры. И после этого он смахнул непрошеные слезы, глубоко вздохнул и забронировал билеты в последнюю минуту на самолет во Францию, при этом написав Зейну лишь единственное сообщение, и не было никаких мыслей о возможных последствиях. И вот где он сейчас. Без комнаты в отеле, куда можно было бы вернуться. Луи благодарит Бога за то, что не забыл поменять немного денег в аэропорте. По крайней мере, он не беден. Вскоре он осознал, что необходимо двигаться, иначе его задница примерзнет к скамейке, а он бы не хотел потерять это (это, в действительности, действует на парней, как магнит), поэтому он поднимается со своего места и начинает идти на трясущихся ногах. Он проходит несколько магазинов и кафе, хотя все из них кажутся закрытыми. Ему интересно, на окраине ли он Парижа, потому что везде очень тихо, темно и спокойно. Он пинает несколько маленьких камней, в то время как бесцельно идет по тротуару. Опустив голову и погрузившись в свои мысли, он почти проходит мимо цветочного магазина, но вовремя останавливается. Внутри много света, окна магазина заполнены цветами всех видов и сортов. Луи поднимается к двери и открывает ее с осторожностью, колокольчики мягко звенят над его головой, когда он делает шаг внутрь. И, да, это прекрасное, удивительное место. Деревянный пол скрипит под ногами, когда он ходит между высокими полками, заполненными цветами. Он вдыхает запах, сладость, встречающую горькость, мягкость, встречающую терпкость. Освещение тусклое в некоторых местах, но, вероятнее всего, это и добавляет уюта и комфорта. И вдруг глубокий голос слышится позади него, и Луи взвизгивает и подпрыгивает выше полок. — Excusez-moi, monsieur, le magasin est fermé… Луи не имеет ни малейшего понятия о том, что говорит этот человек, но мгновенно поворачивается к нему лицом, и, ох. Это мальчик. Очень высокий, худой и хорошо сложенный мальчик. Но все же. Есть что-то детское в чертах его лица. Его кудрявые, темные волосы нависают над зелеными, огромными глазами, и они напоминают Луи о сказочном лесе (не то, чтобы он видел хоть один из сказочных лесов, но он может представить это). Мальчик слегка приподнимает брови, и Луи осознает, что он пялился. Его щеки чуть краснеют, и он отводит свой взгляд. Он понятия не имеет о том, что следует делать дальше. Он не может говорить на французском. Кудрявый парень вздыхает и снова начинает говорить. — Tu t’appelles comment? Луи оживляется, потому что, да, он может перевести это. Лотти изучала французский в школе, и это является одной из основ. — Je… m’appelle Louis? — говорит он нерешительно. Кажется, будто он сказал правильно, потому что кудрявый широко улыбается и протягивает свою руку для рукопожатия. — Je suis ‘Arry, — говорит он. Луи растерянно сжимает его руку, улыбаясь в ответ. Гарри. — Гарри, — повторяет он. Это имя подходит ему. — Parl—parlez vouz… Anglais? Гарри ухмыляется. — Да, говорю. Луи чувствует, что его лицо снова горит, и он думает, что ему действительно необходимо прекратить краснеть перед красивыми мальчиками. — Отлично, я, хм, я плохо говорю на французском. Ну, или вообще не говорю. Извини. — Все нормально, — Гарри говорит. — Но я, на самом деле, пришел, чтобы сказать, что мы закрыты, поэтому… — Ох, — они смотрят друг на друга в течение нескольких мгновений, тишина немного неловка. — Я думал, — Луи продолжает спустя некоторое время, — Дверь была открыта… — Все нормально, — Гарри повторяет. — Я только собирался закрыть ее… Ты что-то ищешь? Луи качает головой. — Нет, вообще-то, я просто любовался цветами. Они прекрасны. — Да, — соглашается Гарри. — Какие твои любимые? Его акцент такой… Милый. Смягченные окончания слов заставляют их звучать красиво, мелодично. Луи решает, что ему действительно нравится это. — Ладно, — он думает некоторое время. — Наверное, я остановлюсь на подсолнухах. Ну, знаешь, те, которые маленькие и милые. Гарри кивает, его глаза наполняются интересом. — Tournesol, — говорит он, будто подтверждая, и направляется к задней части магазина. Луи следует за ним. — Они значат «восхищение», — Гарри останавливается у одной из множества полок и берет в руки горшок, разворачивает так, чтобы Луи мог видеть. Он демонстрирует это так, как полный гордости ребенок демонстрирует взрослым только что нарисованную картину. Это подсолнухи. Маленькие и милые. Луи улыбается. И, возможно, Луи следовало бы извиниться и покинуть помещение, ведь магазин закрыт. Но. До тех пор, пока Гарри не кажется раздраженным его присутствием, он не видит причин уходить. — Какие твои любимые цветы? — спрашивает он, и Гарри улыбается шире и ярче, и так очевидно, что он ожидал этого вопроса. — Я люблю розы, — начинает говорить он, возвращая горшок с подсолнухами на полку, после чего хватает Луи за руку и ведет к центральному столу, где несколько красных роз стоят в вазе. Он достает и дает одну Луи. — Amour, — произносит он, и, да, Луи знает перевод. — И еще я люблю сирень, — Гарри продолжает, ведет его к большой охлаждаемой витрине. — Beauté. Рука Гарри теплая, и это хорошо, потому что у Луи нет перчаток. Гарри открывает стеклянную дверь и достает несколько веточек фиолетовой и белой сирени, так же передает их Луи. Он акцентирует свое внимание на фиолетовой. — Фиолетовый цвет — первое проявление любви. И после начинает говорить о белой. — Белый цвет — невинность, — объясняет он. Луи кивает. Добавив еще несколько цветов разных видов, белые тюльпаны («Pardon. Прощение») и незабудки («Souvenirs. Воспоминания. ‘Не забывай меня’»), Гарри снова ведет Луи к центральному столу и добавляет еще одну розу. — Две розы означают взаимную любовь, — он говорит Луи, и Луи сомневается, видел ли он когда-нибудь что-то такое же красивое, как неподдельная страсть в его глазах. Луи смотрит на букет цветов в его руках. — Довольно-таки необычное сочетание, — произносит он, и Гарри тихо смеется. Он задумчиво рассматривает букет, прикусывая свою губу. — Наверное, это не самая лучшая работа с цветами, но это красиво. Значение этого букета прекрасно. Луи вдыхает запах, и цветы пахнут сладко и прекрасно. — Это замечательно, — говорит он Гарри. Гарри снова улыбается, ямочки такие глубокие, что Луи беспокоится, как бы они не проткнули его щеки и те не стали кровоточить. В его голове проносится мысль, прекращает ли когда-нибудь этот парень улыбаться, и Гарри аккуратно забирает букет у него из рук и исчезает в комнате для персонала. Несколькими мгновениями позже он возвращается с перевязанными белой лентой цветами. — Что ж, значит, ты флорист? — спрашивает Луи. Гарри кивает, сидит на столе и любуется цветами. — Этому месту уже почти год. Здесь мало места, но я до смерти люблю это. — А как же не любить? — Луи спрашивает, и Гарри не может не согласиться. — Итак, Луи, — его имя мягко скатывается с языка, звучит так хорошо с французским акцентом. Лу. Луи почти разваливается на части. — Почему ты оказался в Париже в канун Рождества? Луи смотрит вниз и суетится. — Ну… Мне нужно было сбежать из дома, наверное. И теперь мне нужно снять комнату в мотеле, поэтому я скоро должен буду уйти… — Ты что, забронировал билеты из Англии во Францию и не позаботился о том, где спать? — спрашивает Гарри, совершенно игнорируя его слова, и Луи вероятно был бы раздражен, если бы не голос Гарри, наполненный лишь любопытством. — Это сложно, — мямлит Луи. Разговор вдруг стал очень неуютным. — Получается, ты бежишь, — легко произносит Гарри, прикасаясь к лепесткам роз. Глаза Луи превращаются в щелочки. — Я ни от чего не бегу. — Кажется, будто бежишь. — Ну, нет, я не бегу, — взгляд Луи обращается к часам на стене. — Уже действительно поздно. Мне нужно идти. Мне необходимо найти мотель. Было очень приятно познакомиться, Гарри. Он разворачивается и быстро направляется к двери, но оказывается немедленно остановлен цепкой хваткой на запястье. Он стоит там же, где стоял несколько мгновений назад, и смотрит в умоляющие изумрудно-зеленые глаза. — Ты снова убегаешь, Луи. Пожалуйста, не надо. Веки Луи трепещут, и он сглатывает. Все происходит слишком быстро. Он отчаянно пытается снова овладеть ситуацией и смотрит на свои руки. — Нет, серьезно, Гарри. Мне действительно нужно найти мотель. Мне нужно идти. Но пальцы хватают его подбородок, заставляя его взгляд встретиться с взглядом Гарри. Они стоят так несколько мгновений, Гарри пристально смотрит на Луи, будто отчаянно пытается выяснить причину его поведения. — Почему твои глаза такие грустные? — быстро спрашивает он. Вопрос оказывается таким неожиданным, настоящим и невероятно неподходящим, и Луи чувствует ком в горле. Но он не будет плакать. Он не плакал и не будет. Совершенно точно не перед Гарри. — Мне нужно идти, — снова бормочет он, абсолютно игнорируя вопрос. Но Гарри не отпускает. — Пожалуйста, не уходи, — произносит он мягко. — Ты мог бы остаться здесь, если хочешь. У меня есть гостевая комната, которая никогда не использовалась. Ты не будешь платить, не будешь ходить по темноте и холоду, тебе не нужно замерзать до смерти и лежать в набросанной куче снега непонятно где. — Ну, все происходит быстро, — бормочет Луи, но Гарри берет его руки в свои (Господи, они поглощают руки Луи) и смотрит на него уставшим взглядом. — Пожалуйста. Луи снова суетится. — Ты уверен, что я не буду, ну, обузой? Мне бы не хотелось доставлять тебе неудобства. — Ты никогда не принесешь мне неудобства. Мне нравится твоя компания. — Хорошо, — вздыхает Луи, признавая, что это наилучший вариант, раз уж он понятия не имеет о своем местоположении. — Но я куплю примерно пятьдесят букетов у тебя, чтобы отблагодарить. На лице Гарри появляется широкая ухмылка. — Договорились, — и Луи тоже улыбается. И только после этого он отпускает руки Луи. Он ищет что-то в своем кармане, направляется к двери, и вскоре слышен поворот ключа в замке. Квартира Гарри создает такое же впечатление, как и лестница в магазине. Старая, уютная и личная. Тот же деревянный пол, в коридоре покрытый несколькими ковриками землистого цвета. Стены гостиной окрашены в фиолетовый и оливковый цвета, и маленький кожаный двуместный диван придвинут к стене с тремя огромными окнами. Занавески обычные, в черно-белую полоску, которые создают отвлечение от всего зеленого и коричневого. Напротив дивана стоит темный деревянный стол (на котором, что неудивительно, располагается ваза с фрезиями), а напротив другой стены — небольшой телевизор. Луи нравится это. — Мне нравится это, — он без колебаний сообщает Гарри, который (что еще более неудивительно) улыбается. — Я рад. Кстати, твоя комната в конце коридора, — произносит он, когда Луи движется в том направлении. Луи продолжает двигаться, осторожно осматривает картины и фотографии на стенах. Фотографии уютные и теплые, наполнены улыбками и гримасами людей, друзей, полагает Луи, и у некоторых из них такая же яркая улыбка, как и у Гарри. Луи предполагает, что это члены его семьи. Картины того направления абстрактного дерьма, которого Луи никогда не мог понять, но они ощущались таким Гарри. Если бы люди были картинами, Луи был бы неаккуратным карандашным портретом с множеством различных проблесков и теней, потому что автор не смог бы выразить свои мысли. И Гарри был бы одним из тех акриловых цветных взрывов с теплыми, яркими цветами, изображающими интенсивность и страсть. Комната Луи очень мала, большинство пространства заполнено кроватью. Стены того же цвета, что и гостиная. В углу стоит комод, и на нем располагается виниловый проигрыватель, и Луи смеется, потому что, конечно, Гарри один из тех людей, которые до сих пор имеют их. Здесь уютно, как и везде, где находится Гарри. После того, как становится понятно, что кровать мягкая и спательная (разве есть такое слово?) (теперь — да), Луи покидает комнату, и ему интересно чем занят Гарри. Он находит его в кухне, сидящего за столом, окунающего чайный пакетик в чашку. Он поднимает взгляд, когда слышит шаги Луи, и улыбается. — Хочешь чаю? — спрашивает он. — Ты только что спросил англичанина, не хочет ли он чаю. — Мне бы не хотелось быть стереотипным. Луи закатывает свои глаза. — Ну, ладно, я выпью. Спасибо. Гарри показывает на одну из дверей кухонного шкафа. — Верхняя полка. Луи открывает дверь и сглатывает. Дерьмо. «Верхняя полка» оказывается очень, очень высоко. Он знает, что он невысокого роста, ладно. Ему нравится притворяться, будто он живет в отрицании, но в действительно он знает, насколько он невысок, и он ненавидит это. Со вздохом и тихим «ну, приехали», он встает на носочки и пытается дотянуться руками так далеко, как это возможно. Но он все еще не дотягивается. К черту быть низким. — Ох, тебе нужна помощь, Луи? — он слышит вопрос довольного Гарри позади себя. — Нет, — восклицает он. — Я сам могу сделать это. Он начинает прыгать, и это выглядит жалко, и он использует кухонную тумбу для поддержки равновесия. Но не имеет значения, насколько отчаянно он пытается добраться до желтой кружки на верхней полке, — это не помогает. Он практически достает кружку, он клянется, когда кто-то нависает над ним и с легкостью берет ее. Гарри приподнимает брови, искренняя улыбка превращается в легкую насмешку. Луи сводит брови на переносице. — Я почти достал, — бормочет он. Гарри игнорирует, смешинки мерцают в его глазах. — Ты такой крошечный. Луи толкает его. — Нет! Это ты гигант. — Ты не мог дотянуться до верхней полки, — произносит Гарри так, словно это была самая удивительная вещь в его жизни. Луи фыркает и забирает чертову кружку у него из рук. — Если ты не знал, мой рост вполне нормален в Англии. — Все мужчины в Англии встают на стул, чтобы дотянуться до верхней полки? — Знаешь что, иди на хрен. — Я бы хотел, а ты? — парирует Гарри, подмигивая. Ох. Луи пялится на высокого мальчика. — Нахал. Гарри пожимает плечами и усмехается. — У меня есть только earl grey, будешь? И вот так тема меняется. Луи кивает. — Конечно. Гарри наливает кипяток, кладет чайный пакетик и передает кружку ему в руки. — Молоко и сахар на столе. — Спасибо. Они садятся за стол, и Луи кладет одну ложку сахара, размешивает чай, после чего вытаскивает чайный пакетик. — Это немного удивляет, — говорит он. — Что? — Я представлял вино, лягушачьи лапки и улиток. И твой английский действительно хорош, поэтому я чувствую себя немного глупо, находясь здесь, но ничего не зная. Гарри фыркает. — Ну, мне нравился английский в школе. А улитки — отвратительны, чтобы ты знал. — Могу представить. — Моя мама любит их. Это ужасно. — На вкус они холодные, скользкие и мокрые? — Нет, ты варишь их, и они утопают в чесночном масле. Здесь больше присутствует идея того, что у тебя во рту закуска, и больше ничего не важно. — Звучит ужасно. — Так и есть. Несколько мгновений никто не произносит ни звука. Гарри возвращается к молчаливому созерцанию Луи. Луи подносит чашку ко рту, когда Гарри начинает говорить. — Ты прекрасен, Луи. И Луи почти давится чаем. Он кашляет несколько раз, после чего встречается взглядом с Гарри. — Ты часто выпаливаешь такие вещи? — он спрашивает и может поклясться, что его щеки сильно покраснели. Гарри пожимает плечами. — Я люблю правду. Луи тяжело сглатывает. — Ладно. Ты тоже ничего, — произносит он и мысленно дает себе пощечину. Отлично. Можно называть его Луи обольститель Томлинсон. Гарри ухмыляется. — Ну, спасибо.