Не отказать

- Нихуя! - Хуя. - Нихуяшеньки! - Хуяшеньки, - передразнил Омегу Альфа, скрещивая руки на груди и откидываясь в кресле, победно глядя на проигравшегося в карты друга. – Давай, как мы условились. Карточный долг, и все такое, сам понимаешь. - Ты мухлевал, - Омега оглянулся на придремавшего на диване басиста, надеясь встретить в нем поддержку и опору в нелегком споре с Альфой. – У тебя карты в рукаве были. - Можешь проверить – я чист и невинен, как младенец, - гитарист поднял руки, невинно улыбаясь. – Просто кто-то неудачник, а кто-то – я. Клавишник фыркнул, ткнул под бок недовольно бурчащего барабанщика, который только что проиграл двадцатку – и если бы у Омеги было другое настроение, он обязательно обиделся бы на этих двоих, потому что кто в здравом уме будет делать ставки на то, кто проиграет в этой борьбе умов: Альфа, которому везло редко, но метко, или Омега, которому везло часто, но мелко? - Не буду я раздеваться, - буркнул Омега, нервно разминая в пальцах сигарету. Дурная привычка – обычно он увлекался, и потом приходилось лихорадочно отряхиваться от просыпавшегося табака. - Но мы же договаривались, - пожал плечами Альфа, собирая колоду и ударяя ею об стол, чтобы выровнять карты. Гитарист обернулся к барабанщику с клавишником, который отсчитывал сдачу: - Мы же договаривались, правда? - У меня и письменное подтверждение есть, - кивнул барабанщик, выуживая из-под стола измятую и исписанную салфетку. - Вы издеваетесь? – нахмурился Омега. - У Папы заверенная, между прочим, - барабанщик довольно осклабился, пересчитывая сдачу, потому с тихоней-клавишником нельзя было быть уверенным ни в чем. Обнаружив поддельную сувенирную купюру, барабанщик с трудом удержался от того, чтобы отвесить исцеляющий от обмана подзатыльник клавишнику, и вместо этого просто погрозил ему ненастоящей купюрой. - Вы издеваетесь, - мрачно подтвердил свои опасения Омега, искоса глядя на довольно ухмыляющегося Альфу. Если этого идиота он когда-нибудь в трогательном порыве еще раз назовет другом, то обязательно примет обет молчания; потому что нагло ухмыляющийся соло-гитарист ему явно больше не друг. – Предатель. - Я предлагал играть на деньги, - Альфа развел руками, пытаясь выглядеть невинно. - Я с тобой больше на деньги не играю. - Ну вот. Поверь, раздеться – это самое щадящее. Тем более, я тебя не догола прошу раздеться. По пояс – сойдет. - Если хочешь увидеть меня голым, просто скажи, - огрызнулся Омега, нервно теребя верхнюю пуговицу. - Поверь, насмотрелся уже, - Альфа хмыкнул. – Давай, хватит ломаться. Раздеться – это тебе не голышом по улице пробежаться. - Был опыт? - Не у меня, - соло-гитарист мстительно глянул на сопящего басиста. – Но не об этом. Раздевайся уже, черти тебя дери. Омега и сам прекрасно понимал, что раздеться – снять рубашку, ерунда-то какая, - это самое легкое желание, которое мог загадать ему Альфа, гораздый на выдумки. Однако демонстрация тела и размышления о последующий возможных вопросах доводили его до нервного дрожания рук, холодного пота и легкой паники, потому что Омега не представлял, как он будет объяснять засосы на ключицах. Чертов Папа со своей манией клеймить то, что он считал по праву своим. Наверняка он в детстве еще и игрушки подписывал, чтобы никто к ним не прикоснулся или не взял по ошибке. И наверняка по этой причине с ним никто не дружил. А еще наверняка он своих редких друзей тоже клеймил. Маркером на лбу писал, кому они принадлежат. Омега нервно облизнул пересохшие губы, против воли вспоминая обстоятельства, приведшие к россыпи засосов на ключицах. Папа умел заставлять делать других то, что хочет он сам; причем делал он это исподтишка, никак не выказывая собственной заинтересованности. Омега сам не понял, как попал под это пагубное влияние, однако не мог сказать, что ему это не нравится. Ему нравилось, например, слушать сдавленные стоны, ощущать тяжесть тела на себе и сжимать одной рукой бедро Папы, а другой оттягивать короткие волосы на затылке, чтобы прижаться сомкнутыми губами к шее. А Папе нравилось делать вид, что он подчиняется: покорно прогибался в спине, когда Омега предельно мягко нажимал ладонью на поясницу, разрешал целовать себя, никогда не раскрывая губ, позволял Омеге крепко сжимать его бедра, загнанно и хрипло дыша в шею. Иногда Омега думал, что у них очень странный симбиоз: он делал вид, что любит подчинять, Папа – что подчиняться. Омега пытался играть роль человека, который держит ситуацию под контролем – даже когда с жалобным стоном прижимался к губам Папы, надеясь, что вот сегодня именно тот самый день, когда ему позволят углубить поцелуй. Однако Папа лишь хмыкал и качал головой – Омеге и так можно многое, поцелуи будут лишними. Он пробовал обидеться, однако у него не получалось: Папа всегда находил способы загладить свою вину. Например, кто, кроме Омеги, видел Папу, стоящего на коленях со связанными за спиной руками и требовательно – просящее («Умоляюще», - шептал внутренний голос Омеги, когда тот большим пальцем размазывал собственное семя по нижней губе Папы. Омега потом за это огреб и неделю был объектом для едких насмешек и недовольных взглядов, которыми его щедро одаривал Папа), - глядящий на него снизу вверх? Или кто, допустим, кроме Омеги, чувствовал, как сжимается Папа вокруг его члена, кончая со сдавленным рыком? Кто видел искаженное яростью лицо Папы, когда тот, больно сжав запястье Омеги, тащил его за собой в гримерку под предлогом «срочно поговорить, идиот»? Обычно Папа злился из-за того, что Омега как-то не так себя вел: не так посмотрел на Альфу, не так подошел к басисту, не так улыбнулся фанатам, слишком фривольно общался с девушками, которые, светясь от радости и счастья, лопотали какую-то чушь. И после этого Папа обычно начинал кусаться, царапаться и всячески помечать Омегу, потому что «что мое – то мое». В этот раз Омега отделался цепочкой засосов на ключицах – Папа рычал недовольно, сжимая плечи Омеги, хрипел, что когда-нибудь Омегу он точно-точно разорвет на мелкие части, потому что Омега растерял уже всякий стыд и никак не может понять, кому он принадлежит по-настоящему. Это он, Папа, человек вольный, а Омега зависит от него, и никуда от этой зависимости ему не деться, потому что ему это нравится, хренов извращенец, нравится ведь, да? Омеге нравилось – до кровавых кругов перед глазами, до стонов, до желания упасть перед Папой на колени и умолять его о прощении. А потом трахать его – медленно, как ему нравится, целовать ключицы и скулы в извинение, прихватывать губами кожу в том месте, где на шее лихорадочно бьется пульс; а после оргазма целовать пальцы Папы осторожно и аккуратно, и смотреть на его расслабленное лицо в надежде, что тот, положив руку ему на голову, скажет севшим от стонов голосом, что прощает его и что он хорошо потрудился. Иногда Омега ревновал, потому что Папу обожали, к Папе тянулись – хотя он та еще задница на самом деле, - а он, Омега, никакого права на него не имел. Папа флиртовал, Папа смотрел с деланным желанием в глазах на фанаток, у которых грудь выпрыгивала из маек, ничего должным образом не прикрывающих, Папа что-то хрипло шептал на ухо фанатам – и Омега взрывался, злился, бесился и пару раз даже сломал ручки. После этого он старался сделать Папе больно в сексе: слишком жестко и быстро двигался, сжимал его бедра до красных отпечатков, тянул за волосы на затылке, побуждая прогнуться, рычал ему на ухо, прихватывал зубами кожу на лопатках. Несмотря на то, что Папе такое обращение явно нравилось, Омега за такое получал («Наглеешь, - рычал тихо Папа. – Забываешь про свое место»). И потом еще долго наказание напоминало о себе горящей от боли спиной, ссадинами на руках, исцарапанными плечами и синяками на ребрах – Папа, пусть и был внешне хрупким, хлипким, тонким и на первый взгляд тщедушным, мог от души пройтись кулаками, ногами и всем, что под руку попадалось, по несопротивляющемуся Омеге. Потому что только Омега знал, что будет после наказания: что Папа, когда выместит свою злость, потом будет ластится к нему, целовать его скулы, качать головой, с нажимом проводя по свежим царапинам, размазывая выступающую кровь, и говорить, что Омега, конечно же, сам виноват. Но Папа в такие моменты бывал нежным и почти нормальным – и Омега согласен был немного потерпеть. - Ну? – Альфа нетерпеливо щелкнул пальцами перед носом Омеги, вырывая того из собственных мыслей. Гитарист смущенно кашлянул и постарался сесть так, чтобы на вставший член не давила ширинка. – Раздеваешься? - Да, Омега, - раздался вкрадчивый голос над ухом гитариста. Омега успел лишь заметить, как покраснел Альфа и как подобрались остальные, чинно сложив руки на коленях, - ты раздеваешься? - Ну… я… - гитарист сглотнул, умоляюще глянув на Альфу – может, тот что-нибудь придумает, как-нибудь вывернется, и рука Папы, с силой сжимающая его плечо, исчезнет. – Мы вот… В карты играем… - В карты, - сощурился Папа, сжимая плечо еще сильнее – короткие ноготки больно впились в кожу даже через ткань. - В карты, - поддакнул Альфа, нервно ухмыляясь, облизывая губы и кидая взгляд на басиста. – На жел… На желание. - На желание? – Папа ухмыльнулся. – И? - Ну… - соло-гитарист неопределенно махнул рукой, рассыпая карты. – Ой… Папа пробормотал что-то похожее на «идиоты» и улыбнулся: мягко, но каждый понимал, что когда Папа так улыбается – небезызвестный пиздец близок как никогда. И что нужно сидеть тихо, не шуршать и не пытаться сбежать. Альфа потянулся собрать карты и скрылся под столом, подальше, так сказать, от недовольства Папы. - Так что там с желанием? Омега проследил взглядом за тем, как Папа обогнул его и занял место Альфы, покосившись на него, собирающего карты мелко подрагивающими руками. Басист, не долго думая, кинулся ему помогать, пытаясь не смотреть на Папу. - Да так… - Омега пожал плечами. – Ерунда. - Да? - Ага. Ничего особенного, - гитарист краем глаза заметил, как придвинулись поближе друг к другу клавишник и барабанщик. – Детская… Ну, шалость, в общем. - Шалость, - протянул Папа, сцепляя руки в замок перед собой. - Мы… - Альфа помог подняться басисту, всучил ему колоду карт и, пихнув под колено недовольно прошипевшего клавишника, кивнул ему на дверь. – Мы пойдем, пожалуй, - он глянул на Омегу. – Ты с нами? Тот только поднялся, опираясь на подлокотники, но Папа толкнул на него стол – тот больно ударил его по бедрам, заставляя сдавленно охнуть и осесть обратно. - Он остается, - солист хищно ухмыльнулся. – Есть разговор. Серьезный разговор. - Он не лажал, - поспешно выпалил Альфа. – Я следил. - Не о том разговор. - А… В дверях Альфа замер, кинул прощальный взгляд на напряженную спину Омеги и, вздохнув, мысленно простился с другом; потом выпихнул из комнаты остальных и прикрыл за собой дверь. Оставаться с Папой в комнате, полной предметов, которые можно было кинуть или разбить о чью-нибудь голову, не хотелось. Хотя и Омегу было жалко. - Хороший был парень, - хмуро заметил клавишник, вздыхая. - Не то слово, - вторил ему басист. - Ну, - Папа расслабленно повел плечами, - раздевайся. Омега сглотнул и покорно потянулся к пуговицам на рубашке. Папе невозможно было отказать.