Последний поцелуй

Когда было принято решение о роспуске YFCz, Гакт и подумать не мог, что это заставит Джона собрать чемодан и уехать на родину. Никто не мог подумать. — А что мне тут делать, Джи? Гакт ничего не отвечает и отворачивается. За этим коротким вопросом прячется многое. Безумная ночь в Париже, когда они накинулись друг на друга, будто герои голливудской лав-стори. Горячий влажный рот с белозубой улыбкой. Жаркие поцелуи чуть не до крови. Страстное, с сильным английским акцентом «Ох, Джи, ты бог!» А потом — ревность. Ревность и много вопросов. «С кем из своих музыкантов ты не спал? Не отвечай». И очень частые ссоры. «Мне надоело смотреть, как ты пытаешься себя убить!» Джон вытаскивал Гакта из драк, ловил, когда тот норовил грохнуться в обморок. Тащил мертвецки пьяного домой. Злился, когда Гакт с демонстративным наплевательством творил что-то опасное для здоровья. А теперь… Ну вот. В ореховых глазах — тоска и отражение родного города. Большой белый парень возвращается домой — поверженный, разбитый и несчастный, но гордый и прекрасный. И свободный. Гакт так и не придумал, что сказать Джону, чтобы удержать его. Одному из них этот роман дался легче, чем другому. И этот «другой» — не Гакт. — Я просто не хочу, чтобы ты уезжал, — вымолвил, наконец, Гакт и посмотрел на Джона. — Найдешь себе новую игрушку. Они стоят на мосту. Ночь уже миновала, и в рассветном мареве лицо Джона кажется еще белее, а глаза — черными. Гакту очень хочется сказать ему то самое, важное, но он молчит. Джон вдруг порывисто хватает Гакта за руку и притягивает к себе. Губы его кажутся горькими, поцелуй выходит каким-то болезненным, жалким, и Гакту жаль, что это — их последний поцелуй. — Ты только, — порывисто воскликнул Джон, дыша Гакту в лицо, — только живи, ладно? Береги себя! Живи, слышишь?! Это настолько не вязалось с его печальными глазами и недавней холодностью, что Гакт вздрогнул. Он хотел ответить, но Джон выпустил его из объятий и пошел по улице. Гакт еще долго смотрел ему вслед, и в голове у него звучало это страстное «Живи!», а на губах таяла горечь последнего поцелуя.