***
Больше всего Брок ненавидит свет. Он бьёт отовсюду, прожигая тонкие, словно пергаментные веки, и доставляет физически ощутимую боль. Он каждый раз хочет сказать, попросить, вымолвить хоть что-то, чтобы этот бьющий злой свет исчез, и у него не выходит. Только сдавленное мычание, которое принимают за стон боли и просто увеличивают дозу морфина. И он снова засыпает, снова падает в мягкое, обволакивающее небытие. В нём почти не думается, оно не живое — слишком стерильное и чуждое. Брок боится, что забудет себя, забудет, как жить, если всё продолжится в том же духе. Он перестаёт жаловаться на свет. Терпит, и из его глаз текут бессильные слёзы, смачивая пересыхающие веки. В один прекрасный день у него выходит — он открывает глаза и видит. Смутно, расплывчато, но это уже что-то. Это маленькая победа. Справа от него огромное, в половину стены окно. И из него светит — ярко, обжигающе. Это невыносимо, он отворачивает голову и снова закрывает глаза. Становится легче. Память похожа на прохудившуюся от времени тряпку, в которую достаточно ткнуть пальцем — и поползёт дыра, до того ткань стала ветхой и хрупкой. Его память о последних событиях вся такая — в неровных дырах. Он помнит удары, удары и снова удары. Помнит огонь. Огонь везде, и он не надеется выбраться. Он помнит… смутное желание. Сожаление. Он совсем не помнит лиц. Брок думает, что и своё-то лицо помнит с трудом. В первую секунду это пугает. А потом… становится как-то всё равно. В какой-то день он просыпается рывком от жуткого зуда. Чешется везде, всё, и это отличный стимул, чтобы начать двигаться. Брок поднимает руку — тяжело, неловко, тянется к зудящему лицу и… натыкается бинтами на бинты. Он тихо скулит от отчаяния, но почесаться ему не удаётся. Это пытка, изощрённая и жуткая пытка. Его мельтешение замечают, в палату входит строгая неулыбчивая медсестра, кидает на него рассеянный взгляд и снова уходит. Через минуту она возвращается с мужчиной — Брок догадывается, что это врач. Его врач. Смысл слов уловить не выходит. Но мужчина говорит бодро и улыбается. Ощупывает бинты, чуть приподнимает края. Кивает ему. Брок умудряется сконцентрироваться и разбирает: «Через три дня снимем. Вы отлично справляетесь». Брок задыхается, пытаясь выдавить из отвыкшей, пересохшей глотки хоть слово. Выходит бульканье и хрип, доктор кивает, медсестра отходит к раковине и набирает в стакан воды. Его приподнимают вместе с кроватью, поят, и он пьёт. Это не спасает от зуда, но приносит горлу облегчение. После он снова пытается говорить — тщетно. Доктор смотрит на него с вялым любопытством и опаской, твердит: «Спокойнее, вам нельзя волноваться. Мисси, давай-ка ещё немного морфия. Пусть отдохнёт. А то потом начнётся». Брок стонет, но «Мисси» уже что-то вкалывает в капельницу, и Брок вдруг отчётливо видит, как жидкость спешит по прозрачной трубке к катетеру, и… он засыпает. Наверное, это правильно. Ему становится сладко и спокойно. Ему становится всё равно. Бинты и правда снимают. Сразу после процедур. Это происходит мучительно медленно, и Брок бы предпочёл поскорее, как оторвать присохшую повязку от коросты. Но нет. Они мучают его. Когда пытка заканчивается, его обмазывают чем-то пахучим, и зуд становится легче, тает, холодит кожу. Он не смотрит на себя — шея ещё плохо держит голову, не подняться. А потом ему снова что-то вкалывают, и он падает в серое нечто — летит, летит, а дно никак не объявляется. А потом он просыпается. В палате слышен шорох, он совсем близко, слева, достаточно просто открыть глаза, повернуть голову, и… Зимний солдат, каким он его помнит с последнего их взгляда перед обнулением, стоит рядом, ближе, чем в шаге, и деловито выгребает себе в затасканный рюкзак лекарства из высокой прикроватной тумбы. Он заталкивает к себе всё без разбора, а потом ловит взгляд Брока. И улыбается. На самом деле его губы почти не двигаются. Может, только самые уголки, но скорее всего что-то происходит именно с глазами. Зимний солдат смотрит на него, и Брок понимает — он улыбается. И это его пугает. — Я пришёл за тобой, — говорит он, застёгивая на рюкзаке одну молнию и открывая другую. Он начинает вытягивать из отдела поменьше белую ткань, и чуть позже Брок опознаёт — Халат. Белый медицинский халат, совсем как у его лечащего врача. — Я тебя забираю. Зимний Солдат стягивает чёрную резинку с запястья и ловко, не глядя, собирает себе волосы в хвост, приглаживая выбивающиеся «петухи». Он смотрит на своё блёклое отражение в стекле двери, ещё раз проводит по волосам и одёргивает халат. Вытаскивает из кармана бейдж и невозмутимо цепляет его к себе на грудной карман. Брок не может разобрать, что на нём за фотография. Он слишком шокирован. Реакция его тела предсказуема — он не может думать и только слышит, чувствует внутренностями, как заходится сердце. Зимний Солдат прячет распухший рюкзак Броку в ноги и накрывает простыней. Уверенно отсоединяет от тела липучки датчиков, закидывая их на блоки системы слежения, но катетер с трубкой оставляет в покое. Наклоняется, что-то делает ногой под кроватью, отчего Брок слышит и чувствует спиной явственные щелчки, и… начинает двигать кровать к выходу, придерживая стойку капельницы рядом. — Сейчас пересменок, — говорит он хрипло, глухо. У двери притормаживает и, прежде чем открыть, осторожно смотрит по сторонам через стекло. Его рука — правая — подрагивает у спрятанной под одеждой кобуры, до которой он из-за халата не сможет быстро добраться. — Я довезу тебя до грузового лифта, и мы спустимся на подвальный этаж. Там ждёт машина. Ты, конечно, можешь позвать на помощь. Но мне кажется, — он оборачивается и чуть наклоняет голову, ловя взглядом взгляд. Глаза у него цвета стали. Как лезвия его ножей. Как пушка Брока. Как… его рука. Левая. — Мне кажется, это плохая идея, Брок. Брок сухо сглатывает и моргает в знак согласия. И думает, в какую машину влезет такая кровать, ещё и с капельницей. Ему не приходит в голову, что Зимний Солдат способен угнать скорую. Зимний солдат удивляет его снова. В одной из ниш длинного белого коридора он притормаживает, и Брок успевает заметить припаркованную у стены каталку. Ему хочется в отчаянии замотать головой, но Зимний Солдат кидает ему: «Тише», осторожно придвигает кровать к каталке, которая чуть ниже, и медленно перетаскивает его, сдвигая простынь. Брок зря беспокоится — у Солдата это выходит мастерски. Они без особых проблем преодолевают пост охраны, Солдат оставляет хмурым мужчинам в форме какие-то бумаги и завозит каталку в лифт. Внизу, чуть в стороне, мигая предупреждающими огнями, стоит скорая. Брок рвано выдыхает — ему хочется рассмеяться, но не выходит. В горле першит и вообще очень противно, сухо. Зимний солдат неторопливо везёт его до задних дверей, и каталка чуть трясётся по неровному бетону. Открывает створки и, словно делал это десятки раз, ловко задвигает кровать в пазы. Трубка капельницы натягивается, но он замечает вовремя. Перевешивает почти пустой пакет на крюк внутри скорой. Брок выдыхает. Он никак не может противостоять. Ему нечего противопоставить Зимнему Солдату. Он расслабляется, насколько может, и принимает происходящее, как данность. — Я пристегну тебя. Брок смотрит в глаза, не в силах ответить. От езды — к слову, весьма плавной и неторопливой — его снова клонит в сон. А ещё хочется пить, и кожа снова начинает чесаться, но это всё отходит на второй план. Отступает и покрывается серой мутью. Брок засыпает.***
Место, куда Зимний Солдат привозит его, явно находится на окраине Вашингтона и полузаброшено. Но в здании работающий грузовой лифт, есть электричество и вода, а ещё огромная комната на четвёртом этаже — с бетонными стенами и парой окон, затянутых мутным полиэтиленом. Это похоже на бывшее производственное помещение, теперь опустевшее и ставшее ненужным. Нет, не так. Зимнему солдату оно очень пригодилось. Это его логово, и Брок чувствует себя странно, оказываясь здесь. Он был уверен, что Солдат везёт его в ГИДРу, и кто бы его ни послал, где бы они ни находились, это всё будет не так. Совсем не так. Зимний Солдат ловит его потерянный взгляд, когда выкатывает из лифта и оставляет посреди комнаты. Броку со своей позиции видно не много, да и не на что смотреть. Солдат ухмыляется. А потом вмиг становится серьёзным. — Пирс мёртв. Насчёт остальных и СТРАЙКа не в курсе. Я скрываюсь. Я больше не работаю на ГИДРу, — по его лицу пробегает тень, и Солдат на мгновение зависает, а потом вздрагивает и отмирает. Он снова переводит взгляд на Брока. — Ты тоже больше не работаешь на них. Привыкай. Я украл тебя. Брок моргает. В его голове каша, и всё, что он понимает из монолога — Солдат больше не стремится вернуться в штаб, как бывало всегда после выполненных миссий. Это заложено в его программе и исполнялось неукоснительно. Значит, либо проблема в программе, либо… в миссии. Чуть позже до него доходит, что Пирс мёртв. Эта мысль отзывается странной горечью во рту и тошнотой. Зимний Солдат шуршит чем-то в своём рюкзаке, присев возле каталки на корточки. Брок не видит — он смотрит в потолок и пытается свыкнуться с новым положением дел. Сколько же он, интересно, провалялся в коме? А после, в бинтах? Сколько прошло времени после той бойни и пожара? Он хочет спросить, забывая, что говорить не получается, и из его рта вырывается что-то нечленораздельное. Солдат поднимается. Смотрит на него вопросительно, вглядывается и, не дождавшись ничего, коротко вздыхает. — Если хочешь чего-то, тебе придётся говорить. Старайся. Речь вернётся. У меня был подобный тест. Неприятно, но это пройдёт. Нужны тренировки. Брок смотрит в ответ, его глаза бегают по лицу — заросшему щетиной едва ли не до глаз, — и вдруг думает, что Солдату не всё равно. Почему? Что ему нужно?***
Вечером Солдат разворачивает каталку по-другому, и Брок видит… подобие кровати. Она уже застелена бельём, а рядом, на полу, лежит голый матрас и ком откинутого в спешке пледа. Он подходит ближе, берёт его под затылок — осторожно, но глаза Брока распахиваются широко от ощущения крепких тёплых пальцев в волосах. Зимний Солдат приподнимает ему голову, медленно поднимает его, заставляя сесть. Завязки рубашки натягиваются на спине, врезаясь в тонкую, не до конца успокоившуюся кожу. Это неприятно, и Брок морщится. — В туалет? — спрашивает Солдат. Брок закрывает глаза и на пробу кивает. Голова немного кружится. Его сочувствие напрягает. Это не столько унизительно, сколько непривычно, дико. Неправильно. Это слишком похоже на заботу, и как к ней относиться, Брок определиться не может. Но без помощи он недееспособен. Это отвратительно, но самый простой выход — посмотреть правде в лицо и заткнуть уже внутренний фонтан совести. Солдат спускает его с каталки и, перехватив под руку, оперев на себя, ведёт к незамеченной раньше нише в стене. От Солдата пахнет застарелым потом, и его волосы грязные. Но он тёплый, и его движения медленные и надёжные, и Брок берёт себя в руки, чтобы не начать дрожать от слабости и накатывающих изнутри эмоций. Там, в нише, за прорванной местами занавеской, кафельные стены, унитаз и душ, торчащий прямо из стены. Пахнет сыростью и грибком, вечным спутником общественных душевых. Слева от унитаза в полу чернеет решётка слива. Брок мычит и сам справляется с тем, чтобы присборить рубаху, взять член в ладонь и нацелиться в унитаз. Но Солдат очень близко — он поддерживает его тело в ровном положении, потому что Брока немилосердно шатает, стоит лишь отпустить руку. Ноги в коленях дрожат. — Всё меняется, правда? — спрашивает Солдат, когда нажимает клавишу смыва, и вода бурлит, становясь снова прозрачной и чистой. Брок думает, не лучше ли было ему сдохнуть, но это просто мгновение слабости. Он пробует сказать, вырывается сип, но он пробует снова. Пока идёт к приготовленной для него постели, пока укладывается с помощью Солдата удобнее. Он накрывает сверху пледом, и становится теплее. Наконец, у Брока выходит, и мысль обретает форму: — Спа-сибо. Солдат оборачивается — он успел отойти на шаг. Его глаза прищурены, в них — удивление. А потом уголки его губ чуть изгибаются, и он улыбается, чем ввергает Брока в состояние трепета. Тот вообще впервые видит его улыбающимся. Впервые понимает, что Зимний Солдат вообще способен улыбаться. — Вымоем тебя завтра. А сейчас надо поесть. Влив в Брока несколько глотков питательной смеси (Брок думает, что на вкус она как разведённое дерьмо) Солдат оставляет его в покое и идёт мыться. Он раздевается на ходу, скидывая грязные вещи в кучу у стены. Включает свет в той самой комнатке с кафельными стенами, и его левая рука металлически бликует, заставляя Брока щуриться. Только сейчас Брок замечает, что Солдат орудует левой не так спокойно и непринуждённо, как обычно. В ней явно что-то повреждено. В большой комнате с бетонными стенами темно, за мутным окном, затянутым плёнкой, по-вечернему серо. Брок не знает, сколько прошло часов с момента, как он очутился здесь. В душевой горит свет — резкий, жёлтый; он выделяется чёткими прямоугольными гранями на чёрном фоне стены, и это слишком похоже на ростовую картину, подсвеченную софитом. Солдат включает воду и встаёт под острые струи с головой. Намокает. Вода стекает по его широкой спине ручейками и теряется между ягодиц, чтобы снова потечь уже по ногам, распрямляя и приклеивая к коже тёмные волоски. Он поднимает к воде лицо и замирает так, пока вокруг не начинает клубиться пар. Брок видит шрамы. Брок помнит их. Они напоминают карту созвездий. Страшную и одновременно завораживающую. Солдат берёт кусок простого мыла и начитает жёстко водить им по раскрасневшейся коже. Сам. Он отлично справляется без чьей-либо помощи. Без его помощи. Брок смотрит ещё немного и отворачивается, сглатывая набежавшую слюну. «И правда, всё меняется», — думает он невесело. Ему противно чувствовать себя обузой, и забота от Зимнего Солдата для него это слишком. Он хочет делать хоть что-нибудь, и от желания полноценно двигаться ноют мышцы. Но он искренне надеется, что его состояние временно. У него всё получится. Просто нужно выждать.***
Всего через два дня Брок уже уверенно передвигается по огромной комнате и… говорит. Хрипло, мало и короткими фразами. Но у него выходит, и один из страхов — остаться немым — отступает. — Солдат… — зовёт он его в первый раз, и получает в ответ хмурый, холодный взгляд. — Меня зовут Джеймс Бьюкенен Барнс, — говорит он медленно, твёрдо, словно пытаясь вдолбить это не столько Броку, сколько самому себе. — Тебе следует называть меня по имени. Брок удивлён, взволнован и сводит брови, проговаривая имя про себя. Он шевелит языком за закрытыми зубами. Идея того, что у Зимнего Солдата есть имя, не приходила ему в голову. Было слишком много других забот. А теперь названное имя кажется ему знакомым, но в чём именно, уловить не выходит. Джеймс. Джеймс. Звучит хорошо. Он кивает в знак согласия и понимает, что забыл, зачем вообще звал его. Джеймс ставит перед ним простую металлическую армейскую миску, полную пахучего дымящегося бульона. Такие ещё используют туристы в походах. Они лёгкие, теплопроводные и не бьются. Брок невольно проводит параллель с тем, какие красивые, блестящие миски из нержавейки бывают у хозяйских псов. Они большие, не меньше этой, а то и больше. Они полны еды и воды, и собака может не волноваться ни о чём. Она знает, она верит, что всегда придёт к ним, и они будут полны. Брок не помнит, откуда знает это. Кажется, у Роллинза был пёс. Кажется, они дружили с Джеком вне службы, и Брок бывал у него дома. Кажется. Прошлое подёрнуто туманом нереальности, который чётко делит жизнь на «до» и «после». Джеймс не усердствует с готовкой. Просто, по-спартански варит мясо, кидает в бульон зелень и подаёт к столу с ломтями хлеба. Кофе и чай они пьют, заваривая из пакетиков; иногда на завтрак бывает яичница. У Брока ещё плохо работают руки, кожу на сгибах локтей и колен постоянно приходится смазывать прихваченными в больнице мазями. Джеймс не подпускает его к электрической плитке, притуленной на краю одинокого стола. Он готовит на скорую руку, но выходит вкусно и сытно. Брок благодарен. Правда, он больше не повторяет своего «спасибо». В тот первый раз оно было сказано искренне. Он напрягся всем телом, чтобы выговорить. Поэтому то слово до сих пор имеет вес. Оно не нуждается в повторениях. — Зачем тебе это всё? — спрашивает он, когда Джеймс протягивает ему железную ложку бионическими пальцами. — Зачем ты возишься со мной? Или у тебя на меня какие-то планы? Голос садится и пропадает, Брок кашляет. Джеймс смотрит на него и качает головой, будто Брок говорит какие-то глупости. — Ешь, — говорит он. И Брок ест. Бульон жирный и наваристый, в нём плавают куски мягкой разваренной говядины, листочки петрушки и сухие приправы. Вкусно. Он думает, что если бы Джеймс хотел убить — давно убил бы. А в остальном… Может, ему нужен напарник. Может, он рассчитывает, что Брок имеет доступ к кодам программы… — Если ты думаешь, — Брок проводит прохладным алюминием по губам, крепко держа ложку в пальцах. Ему хочется расставить между ними всё по местам. — Если ты думаешь, что я знаю что-то об этом, — он чуть постукивает себя по виску, — и смогу помочь, ты ошибаешься. У меня не было особенного доступа. Только простейшие коды. Они ничем тебе… Солдат обрывает его жёстким взглядом и говорит резче: — Ешь. Остынет. И сам принимается прихлёбывать горячий бульон. Вечером Джеймс убирает со стола электрическую плитку и сосредоточенно раскладывает на нём свой боевой арсенал. Три пистолета, пара коротких автоматов, шесть метательных и один тяжёлый армейский нож. Не много. Но и не совсем ничего. Он садится и принимается обтирать оружие ветхой тряпицей. — Я помогу? — спрашивает Брок, подходя ближе. Джеймс смотрит на него коротко и кивает. Брок садится напротив. Они молча разбирают, чистят и собирают оружие, натачивают ножи. От понятных и отлично выученных самими руками действий внутри становится хорошо и спокойно. Брока настигает умиротворение. И даже то, что они орудуют практически в темноте, никого из них не смущает. — Завтра мы уйдём отсюда. У меня есть ещё один проверенный адрес на другом конце города. Там не будут искать. Брок кивает, уверенный, что Джеймс увидит. — Нужно было переждать, пока шумиха уляжется. То место лучше. Там всё есть. Брок снова кивает, не поднимая взгляда от любовно натираемого спускового механизма «беретты». Он не знает, что задумал Джеймс. Но пойдёт за ним, куда тот предложит. Выбора не много. А с тем, что произошло после пожара, пока он был в отключке, и что творится в городе сейчас, всё равно придётся разобраться. Позже. Пока что недостаточно информации.***
Раннее утро перекраивает их планы. Брок интуитивно вскакивает с кровати и перекатом уходит к стене из-за оглушающего шума подлетающего вертолёта. Джеймс уже занял позицию возле окна и, отодвинув плёнку от рамы, всматривается на улицу. Там медленно розовеет край неба. Ещё рано. Джеймс выругивается тихо, явно на русском, и переводит взгляд на Брока. — Накрыли, — говорит он. — Уходим. Брок ловит «беретту», тут же принимаясь неуклюже натягивать одежду. Его руки и ноги до сих пор толком не сгибаются из-за слишком нежной трескающейся кожи. Джеймс за считанные секунды обегает комнату и скидывает скудный запас вещей во всё тот же рюкзак. Он спит одетым, чего Брок позволить себе не может — в одежде ночью всё тело чешется до одури. Джеймс подпихивает его к окну, одним рывком бионической руки сдёргивает плёнку и откидывает её в сторону. За рамой видна широкая пожарная лестница, и Брок уже перекидывает ногу наружу, как лифт открывается, и Джеймс, не задумываясь, начинает палить в проход из обоих автоматов, прикрывая его. — Спускайся, — резко кидает он. — Вдоль здания направо до деревянных построек. Там под куском брезента мой мотоцикл. Брок собранно кивает и подчиняется. Боец из него сейчас неважный, и задерживать их отход из-за глупых сомнений подобно предательству. Он перелазит и видит, как одно за одним в проёме падают тела, кто-то выкатывается Джеймсу под ноги, и он вступает в рукопашную; ударом ноги ломает рёбра и отталкивает ближайшего человека в форме спецназа к стене, рывком достаёт что-то из кармана и кидает противникам под ноги. Раздаются крики и топот ног. Джеймс быстро догоняет Брока, ещё не спустившегося вниз до конца, на лестнице. Наверху грохает, и им на головы летит бетонная крошка. — Скорее, — шипит Джеймс, и Брок чувствует, как его хватают за руку — тёплые, мозолистые пальцы крепко сжимаются на его, и они несутся вдоль стены. Джеймс отлично управляется с мотоциклом. Это старая спортивная «ямаха», рассчитанная в основном на одного седока. Заднее сидение такое маленькое, что Броку приходится приклеиться к спине Джеймса намертво, чтобы не свалиться при очередном рывке. Но это даже к лучшему — обнимая накрепко чуть ниже рёбер намного проще маневрировать, слаженно наклоняясь на резких поворотах. Где-то далеко, словно за пару перекрёстков, слышится полицейская сирена. Джеймс завозит их в район, который Брок не знает. Там низкие здания стоят впритирку друг к другу, образуя сумрачные узкие подворотни. В одной из таких Джеймс глушит мотор и оставляет мотоцикл на самом неприметном месте, за кустами. Видимо, надеется однажды за ним вернуться. Словно не в его правилах разбрасываться ценными ресурсами, к которым он, ко всему, прикипел. Брок хмыкает, думая об этом, и идёт следом за Джеймсом. — Надень капюшон, — кидает ему Джеймс, сам на ходу натягивая на голову потрёпанную бейсболку. Он опускает козырёк пониже, хотя небо затянуто утренней дымкой. Брок пытается нашарить сзади толстовки капюшон и морщится от ощущения, как снова трескается в локтевом сгибе кожа. В конце концов, он останавливается и резко наклоняется вперёд, позволяя капюшону свободно упасть на голову. Они ночуют в недостроенном здании, кое-как устроившись у кирпичной стены. Сначала сидя, но в середине ночи Брок просыпается оттого, что Джеймса трясёт во сне. Глазные яблоки бегают под его веками, и Брок, вздыхая, притягивает его к себе, на себя и укладывается головой на жёсткий, почему-то пропахший гарью рюкзак. В кольце рук Джеймс не сразу, но успокаивается. Он тяжёлый, и кевларовый жилет неприятно давит на живот. Брок приподнимается выше, устраивает Джеймса между своих ног, головой — на животе, и снова ныряет в муторный, поверхностный сон.***
Под утро Брок сильно замерзает. Они выбираются из недостроя и осторожно оглядываются, прежде чем выйти на улицу. Джеймс решает, что опасности нет, сам надевает Броку капюшон, а себе — бейсболку. Они проходят ровно квартал по сонным улицам, на которых толком никого нет, а асфальт под ногами влажный из-за короткого ночного дождя. Джеймс заходит в семиэтажный дом и, словно живёт здесь уже много лет, ведёт Брока к лифтам. Здание не новое и не фешенебельное, но весьма приличное. Возможно — это ещё одна из перевалочных квартир ГИДРы. Возможно, что-то другое. Спрашивать Брок не решается. Квартира на самом верху. Джеймс сразу объясняет, пока скидывает бейсболку и освобождается от кевлара, оставаясь в посеревшей майке. — Это седьмой этаж. В случае чего за окном кухни — пожарная лестница. По ней можно уйти вниз, а можно — наверх. Там крыша, и на противоположной стороне дома другая лестница. Больше вариантов. Брок слушает рассеянно. Эта квартира на самом деле отличная, и тут правда «всё есть». Просторная кухня с широким столом, холл и низкий мягкий диван напротив плазмы. Камин. Всё очень современное и добротное. Брок идёт по недлинному коридору и распахивает двери. Воздух в квартире чуть затхлый, словно тут давно никто не жил и не проветривал. Огромная ванная комната с белоснежной ванной и зеркалом в половину стены, что над раковиной. Спальня. Ещё одна… — Я наберу ванну, — говорит Джеймс сзади и скрывается за порогом ванной комнаты. Оттуда его голос доносится уже звонче из-за кафеля на стенах: — Выбирай себе любую спальню. Они одинаковые. Джеймс не уточняет, для кого ванна. А Брок не спрашивает — уже понял, что влип по самое не хочу. Зимний Солдат, который проявляет заботу, — это не шутки. И если у него есть возражения, он вяло отмечает, что вряд ли Джеймс примет их к сведению. И в какой-то мере ему это даже нравится. Скинуть со своих плеч вечный груз ответственности, оказывается, очень приятная штука. Но признаваться в этом ему он не собирается. Сейчас их странные отношения не касаются прямых приказов, и это проще. Но даже возможность не заботиться о крыше над головой и о питании, зная, что этот вопрос уже наверняка решён так или иначе, не менее приятно. Брок открывает это в себе с удивлением. Наверняка когда-то давно, когда он начинал военную карьеру, он бы не смог оценить все прелести «плаванья по течению». Молодые боевые псы всегда рвутся вперёд, выше, выполняя команды только из-за понимания, что по-другому никак, и торопясь стать тем, кто эти команды отдаёт. Наверняка, встреться он с собой прежним, тот, другой, молодой и без единого седого волоса парень очень удивился бы ему. Брок перестаёт думать, тяжело оседая на кровать в дальней спальне. Она мягкая, матрас ходит ходуном. Брок вздыхает. Он терпеть не может такие матрасы.***
Он раздевается неуклюже, потому что кожа болит и руки не особо гнутся, как и ноги. Но Джеймс не предлагает помощь. Он просто выходит из ванной, оставляя Брока одного. И когда тот опускается — медленно, осторожно, судорожно хмурясь от слишком сильных ощущений и горячеватой воды — в пенную ванну, Джеймс вдруг возвращается. Он стоит и смотрит на пороге, и Брок не выдерживает. — Дверь закрой, — говорит он хмуро. — Дует. Джеймс понимает так, как ему удобнее. И остаётся внутри. Он подходит ближе, берёт небольшую мягкую банкетку, которая невесть что делает в ванной, и садится рядом. Броку отчаянно хочется уйти под воду с головой от его взгляда. Он и правда ныряет ненадолго, а когда выныривает, начинает рассматривать свои руки и торс, то, что видно над пеной. Кожа повсюду покрыта непонятными письменами шрамов от многочисленных ожогов. Ещё недавно его бы это сильно взволновало. А теперь почему-то совершенно всё равно. Одна из его бывших женщин уверяла, что боевые шрамы красят мужчину. Она просто этих не видела. — Я помогу? — спрашивает Джеймс и, не дожидаясь ответа, берёт мыло живой рукой. Он не тянется к висящим тут же губкам — почему? Из-за соображений гигиены, или от того, что понимает, насколько у Брока ещё нежная кожа? — Ты помогал мне. Я помню. Особенно было приятно мыть голову. Мне нравилось, когда ты помогал… Брок не может вдохнуть несколько мгновений, и щёки под щетиной горят. Он не отвечает, но и не запрещает, отдавая инициативу в чужие руки. Он просто хочет посмотреть на то, как далеко всё может зайти. — Ты очень много помнишь, — замечает он. — Воспоминания возвращаются, — пожимает плечами Джеймс и на пробу прикасается намыленной рукой к ключицам, ровно под шеей. Брок вздрагивает от этого прикосновения всем телом. Сколько бы он ни ждал его… приготовиться невозможно. Вода печёт, и жар от поглаживающих движений мыльной руки разливается по телу. Брок позволяет этому случиться и расслабляется, опуская голову сильнее вперёд. Джеймс понимает его без слов. Держится бионической рукой за бортик ванны, моет — массирует плечи, пальцами очерчивает сзади каждый шейный позвонок, расправленной широкой ладонью намыливает лопатки. Брок прикусывает губу, чтобы не скулить. Он едва удерживает за зубами скребущие изнутри «сильнее, чёрт, у меня всё чешется». И когда Джеймс намыливает ему голову — обычным мылом, по-солдатски, — и запускает в волосы свои тёплые, осторожные пальцы, время словно замирает, и Брок впадает в некий транс. Перед закрытыми глазами кружатся цветные пятна, за ними что-то мерцает, как новогодняя гирлянда. Это оказывается очень приятно. Это выше его сил. Приходит в себя он только тогда, когда Джеймс спрашивает — видимо, не в первый раз — справится ли он с остальным сам. Брок кивает несколько раз, забирает мыло и тут же роняет его в воду. Голова кружится, и от горячей это воды или от душистого запаха пены это происходит — непонятно. Чтобы отвлечься и занять Джеймса, который продолжает смотреть за тем, как он моется, Брок спрашивает: — Что произошло в тот день? Геликерриеры вышли из строя, так? Что случилось с тобой? Джеймс моргает и словно приходит в себя. Задумывается ненадолго. Он не подбирает слова — Брок знает. Он окунается в воспоминания, и этот процесс для него ещё слишком сложен. Он занимает всего его, целиком. — Я встретил друга, — отвечает он, наконец. — Старого друга из прошлой жизни. Я не должен был помнить его, но почему-то помнил. Всё внутри тянулось навстречу. Знаешь, учитывая мою жизнь и то, как люди смотрели на меня, как говорили со мной… Учитывая всё это, не странно, что я не убил его. Я не смог. Миссия не завершена. Брок молчит, намыливая живот. Думает, и кое-какие вещи с тихими щелчками встают на свои места. Ему хочется удостовериться, назвать эти самые вещи своими именами, но он только спрашивает: — Ты планируешь завершить миссию? — Нет, — отвечает Джеймс почти сразу, без заминки. — Нет, я не собираюсь его убивать. Но и встречаться снова опасно. Я не знаю, что натворили с моей головой. Иногда я чувствую себя странно. Мне нужно время. Нет, — говорит он снова и потерянно замолкает. В этот момент у Джеймса такой взгляд, что хочется взять его за плечи и встряхнуть. Он словно уходит внутрь себя и бродит там, не в силах найти дорогу обратно, к свету. Брок делает лучше. Он поднимается в ванной на ноги, придерживаясь за стену, и вода льётся по его телу вниз. Кое-где на коже остаётся пена, но это мелочи. Джеймс привычно фокусирует взгляд на движение, и Брок просит: — Подай полотенце, пожалуйста.***
Всего несколько минут спустя он, шокированный, стоит напротив огромного зеркала и едва удерживает своё тело ровно, намертво вцепившись в длинную каменную столешницу пальцами. Он смотрит на себя, и там, где должно находиться солнечное сплетение и наверняка важные ткани и органы, у Брока пустота. Сосущая ледяная пустота. Когда он видел шрамы на своих руках и теле, почему-то он не задумался о том, что и лицо… что лицо тоже повреждено и будет выглядеть не лучше. Он страшен. Его отражение в зеркале вызывает желание попятиться, но Брок держится за прохладный камень столешницы, и от этого немного легче. Брок смотрит на себя и думает — спасибо, что глаза в порядке. Спасибо. С остальным можно жить. Он не понимает, когда именно за его спиной оказывается Джеймс. Но он подходит неслышно и… прижимается своим лбом к его шее, утыкается носом в шестой позвонок. Он не касается его больше ничем, только дышит ему на сверхчувствительную кожу, и дыхание его горячо. Брок замирает. Забывает, как дышать, как двигаться. Происходит что-то, о чём он и не думал никогда. Зимний Солдат проявляет к нему нежность. И нежность эта сворачивается от жара тела и густой, тягучей каплей медленно падает в пах. Брок судорожно вдыхает. Джеймс за его спиной чуть поворачивает голову и осторожно, мягко целует его в шею. А потом прижимается пахом к обмотанным полотенцем бёдрам Брока, и тот ясно ощущает даже через махровую, толстую ткань, как крепко у Джеймса стоит. — Мне кажется, — начинает Брок сипло, и голос подводит его. — Мне кажется, ты делаешь что-то, о чём не вполне отдаёшь себе отчёт. Джеймс поднимает голову и смотрит на него в отражении зеркала. — Ты целовал меня. Брок поднимает брови в удивлении. Он был уверен, что… — Просто воспользовался, — цедит он грубовато. Джеймс смотрит на него чуть потерянно, а потом качает головой. — Пользуются по-другому. Я могу отличить. И в его ровном взгляде столько всего намешано, что у Брока отпадает всякое желание расспрашивать. — Я много чего вспомнил за последние недели, — продолжает Джеймс, смотря в глаза. В отражении его лицо застыло ровно над левым плечом Брока. Он даже не моргает. — Всего раз, — сдаётся Брок. — Я знаю, — кивает Джеймс, и Броку кажется, что взгляд теплеет. — Это приятное воспоминание. Мне всегда хотелось повторить. Брок ненавидит себя за ту секунду малодушия. Это было давно. Очень давно. Он смотрит на Джеймса в зеркальном отражении и не может ничего сказать в своё оправдание. Он не собирается разрешать касаться себя так. Он до сих пор не уверен, что Джеймс до конца осознаёт себя. Но и сказать ему «не трожь, отойди» язык не поворачивается. Брок молчит. — Никто и никогда не делал приятных вещей со мной, пока я был… — Я не делал ничего особенного, — не даёт ему договорить Брок. Джеймс смотрит в глаза и всё же улыбается. Они оба понимают, что это не так. Совсем не так. Брок вдруг разрывает зрительный контакт и снова видит в отражении себя — искалеченного, страшного. Он жёстко усмехается и поворачивается лицом к Джеймсу, осторожно берёт его скулы в ладони и вглядывается в глаза. Железная рука, было, дёргается, но потом послушно обвисает вдоль тела. — Посмотри на меня. Смотри. Ты видишь это лицо? — спрашивает Брок со злостью. — Посмотри на него внимательнее. Джеймс хмурится, словно не в силах понять, что от него хотят. Смотрит на губы, лоб, снова в глаза. Он смотрит так, словно не замечает шрамов. Словно их нет. — Я вижу тебя, — говорит он ровно и серьёзно, и эти слова бьют Брока под дых сильнее, чем могла бы бионическая рука. — Я устал. Пойду спать. Он отпускает лицо Джеймса и, покачиваясь, уходит в спальню. Он оставляет Джеймса в ванной, за спиной, посреди пустого пространства, с непониманием и вопросом в глазах. На ладонях до сих пор щекотно от его отросшей жёсткой щетины.***
Перед сном Джеймс всегда достаёт ноутбук и оставляет его открытым на журнальном столике. Сам он устраивается на полу, на мягком ковре, накрываясь пледом. С одной стороны его прикрывает диван, с другой — мешаются ножки журнального столика. Но Джеймсу комфортно именно так, и Брок только качает головой на это. Джеймс объясняет принцип работы программы, которую он запускает каждый вечер. Она подключается к камерам внешнего наблюдения дома и за этажами, и изображения транслируются прямо сюда, на ноутбук. В определённых случаях программа подаёт звуковой сигнал. — У нас пять дней. Я установил эти рамки путём многих проверок, — хмыкает Джеймс. — После этого место нужно менять. Они всегда вычисляют. Не могут оставить меня в покое. Брок смотрит на монитор, заглядывает в программу и очень быстро с ней разбирается. Просто и эффективно. Он не спрашивает, откуда всё это у Джеймса — просто кивает и уходит в свою спальню. Каждый вечер Брок обмазывает кожу мазью. Вечером успокаивающей и заживляющей, с утра — стимулирующей регенерацию. Джеймс всегда помогает мазать спину. Он влезает в это, не спрашивая, просто забирая тюбик и начиная водить тёплой скользкой ладонью по лопаткам и ниже, вдоль позвоночника, до самой поясницы. У него нет границ и тормозов, и если бы Брок не отстранялся вовремя, он пошёл бы и дальше. — У тебя хорошо получается, — замечает он. Тоном хочется задеть, но снова выходит благодарность напополам с удивлением. — Мышечная память, — отвечает Джеймс ровно и уходит в сторону кухни. Брок остаётся с тюбиком мази в руках и мыслями, что же это значит, в голове. Это случается на четвёртую ночь. Брок ещё не спит, и поэтому Джеймс, неслышно появляющийся на пороге спальни, почти не пугает его. Он подходит ближе и садится на край кровати. Наклоняется ниже, до тех пор, пока не касается голого плеча своим гладким, горячим лбом. Длинные волосы щекочут кожу. Джеймс вдыхает глубоко и медленно выдыхает, тяжело прижимается всем телом. Его ощутимо трясёт. Брок рывком поворачивается на спину. Джеймс тут же нависает сверху. Он пытается перехватить руки, но Брок успевает первым и впивается в запястья — живое и металлическое. Они борются, но силы до смешного неравны. Джеймс прижимает его руки к кровати, нависает ещё ниже. Его дыхание рваное, неровное и горячее. Он обжигает им щёки и нос и, наконец, целует. Брок не успевает ничего понять, как губы, сухие и твёрдые, оказываются на его лице, на веках, скулах и рту. Джеймс целует снова и снова, прижимается ближе, волосы мешают и норовят попасть в рот — он не обращает на них внимания. Он приспускается ниже и целует шею — нежно и очень осторожно. Приникает к ключицам и вдруг ведёт от одной до другой языком, словно меряя их длину. Брок напрягает руки, но сопротивляться нет никакого желания. Разве не этого он хотел когда-то давно, разглядывая Зимнего солдата, наблюдая, как иней сходит с его ресниц и превращается в крошечные блёстки воды? Разве не думал об этом, окрещивая себя безумцем и извращенцем? Брок судорожно сглатывает, когда губы Джеймса добираются и прихватывают сосок, снова и снова, пока тот не начинает торчать. Джеймс отстраняется и смотрит на дело губ своих. Брок не видит сквозь занавесь волос, но он почему-то уверен, что Джеймс улыбается. А потом тот кладёт свою голову на живот, рядом с пупком, прижимается заросшей щекой к коже и снова шепчет с ощутимой дрожью, будто упрашивая: — Позволь мне… Брок вздыхает и долго лежит без движения, разглядывая тёмный потолок. Мыслей в голове ни одной, и только обжигает чужая тяжесть на животе, мешает дышать. Он выпутывается из-под Джеймса, откидывает в сторону покрывало и переворачивается на живот. Бельё под ним лежалое и бьёт в нос запахом пыли. Он просто лежит и ждёт, пока не понимает, что Джеймс сзади замер. Он стоит сзади на коленях в застиранных джинсах и майке, и ест его голодным взглядом. Брок смотрит на это, до боли заламывая голову, снова упирается лбом в подушку, стонет и сдаётся: — Может, разденешься? Джеймс отмирает. Он избавляется от одежды рывками, с такой готовностью, словно только этого и ждал. Он наваливается сверху — тяжёлый, горячий, широкий, и Броку становится нечем дышать. Он чувствует, как между ягодиц тычется член, всё настойчивее и сильнее; изворачивается и тянется к лежащим рядом с подушкой тюбикам с мазями. Хватает первый, что попадается под пальцы, и откручивает крышку. — Подожди, — шипит он. — Подожди, не так… Брок заставляет его притормозить и отодвинуться, трогает себя сзади, и там горячо и липко от смазки Джеймса. Он хочет его так сильно, что течёт, — от этой мысли вся кровь устремляется к вискам и в член, Брок схватывает сильнейший стояк, и в ушах стучат барабаны. Он размазывает мазь у входа, ощущая, как тот подрагивает и сжимается от прикосновений. Потом обхватывает подушку руками и готовится получать боль. — Давай, — рычит он. И Джеймс двигается, уверенно направляя себя и не обращая внимания на сопротивление. Брок закусывает губу до крови, чтобы отвлечься, и пытается расслабиться. Потому что это и правда чертовски больно. Но он хочет, так сильно хочет, что было бы идиотизмом утверждать обратное. Его берут наспех, быстро, практически силой, и ему так сильно нравится этот расклад, что, даже несмотря на ноющую боль в заднице, член не опадает совсем. Брок берёт себя в кулак и медленно дрочит, даже не надеясь подстроиться под быстрые, сильные толчки. Яйца Джеймса ритмично, коротко и глухо встречаются с его ягодицами, его так сильно распирает изнутри, что кажется, вот-вот порвётся кожа. И боль, намертво замешанная с удовольствием от тяжести тела сверху, от его резкого, мускусного запаха и сбитого дыхания, кайф от честных, диких движений, приводит к желанию кончить скорее, чем смутно ощущаемая сладость, когда Джеймс задевает членом что-то внутри него. Джеймс кончает первым. Брок ощущает только, как горит огнём его растраханная задница, и как мелко дрожат бёдра Джеймса, когда он вгоняет на всю длину и замирает, опускаясь сверху всем весом. Он не издаёт ни звука, только запалённо дышит. Брок с ума сходит от его слабости, уязвимости в этот момент, и несколько раз провернув кулак на своей скользкой, потёкшей головке, кончает следом. Ему больно. Ему хорошо. Всё тело звенит, а голова тяжёлая и мутная. Он до сих пор не верит в то, что произошло. Джеймс не уходит. Он всю ночь спит рядом в одной позе, под боком, едва касаясь загривка своим прохладным носом. Он словно сожалеет, но не говорит ничего. Уже перед рассветом Брок поворачивается к нему лицом и разглядывает его, расслабленно спящего с приоткрытым ртом, голого, лежащего под одним покрывалом. Он смотрит долго и вдумчиво, и рассвет, разгоняющий тени по углам, легонько окрашивает лицо Джеймса в нежные розоватые тона.***
Произошедшее между ними действует, как вылетевший предохранитель. Воздух между ними наэлектризован и едва ли не искрится. Они совершенно однозначно реагируют друг на друга, и любая ерунда: тон голоса, запах, чистка оружия или дуло возле рта, нож, приставленный к коже, облизанные, поалевшие губы, слишком громкий выдох, то, как Брок пьёт из горлышка бутылки воду или самое простое прикосновение пальцев к пальцам, — приводит к пожару. Они трахаются дико и быстро, безыскусно, не растягивая удовольствие. Только стремятся разрядиться и, возможно, начать по новой. Они повторяют столько раз, на сколько Брока хватает, выдаивая друг друга до капли. Джеймс осторожничает чрезмерно после первого раза, но Брок знает, что нужно сделать, чтобы у того отказали тормоза. Джеймс искусен, и чем меньше он себя контролирует в процессе, тем больше получает Брок. Джеймс никогда не касается его кожи металлической рукой. Они медленно, вдумчиво любятся, и Джеймс с таким любопытством открывает Броку заново его собственное тело и так радуется каждому стону и новым находкам, что его глаза светятся, как у ребёнка. Нежная обновлённая кожа играет с Броком дурную шутку. Он становится гиперчувствителен, и всё, что он ощущает, балансирует на грани боли и экстаза. Джеймс позволяет Броку исследовать своё тело, удерживая бионическую руку без движения. И его глаза округляются шире, когда Брок самозабвенно прокладывает пути по коже — не стесняясь языка и зубов, оставляя следы и засосы. Джеймс взволнован, но ему это нравится. Новые ощущения захлёстывают, в них столько нового и яркого, что хочется быстрее, и сильнее, и глубже… Но он никогда не жалуется, даже если у него стоит так сильно, что это наверняка больно. Брок падает в это, ныряет и не выныривает, уходя на глубину; он позволяет всему происходить с ними и устраняется от раздумий и мыслей о последствиях. Есть Джеймс, Зимний Солдат, который хочет его до темноты перед глазами. Есть он сам, который желает его до барабанной дроби по вискам и внутреннего зуда, который жадно требует заполнения. Они, наверное, просто пара калек, которые сходят с ума, но секс — это то, чем им хочется заниматься, находясь друг с другом в одной комнате. Жаркий, потный, сладкий, медленный или быстрый, он даёт им столько ощущений, что отказаться от них совершенно невозможно. Он расцвечивает жизнь красками. Они трахаются, не понимая сами, зализывают ли раны друг другу, или делают их ещё глубже.***
Квартиры меняются каждые пять дней, и только с одной пришлось сбегать после третьей ночи. Джеймс до сих пор затрудняется сказать, почему их вычислили раньше. Они почти всегда вместе, но иногда Джеймс исчезает ненадолго, а Брок не спрашивает, считая себя выше такой ерунды. Он не нянька, не друг, не командир больше. Он вообще затрудняется сказать, кто они сейчас друг для друга. Каждое место напоминает театр военных действий. Брок оценивает любой предмет в новых перевалочных квартирах с любопытством. Они с Джеймсом, порой, кружат по всей квартире, и после этого можно идти и развешивать ярлыки: «использовано», «использовано», «замарано», «использовано». Однажды Брок думает, что таким образом Джеймс мстит ГИДРе. Брока занимает эта мысль, и он идёт дальше. Кому, в таком случае, мстит он сам? И в какой-то момент всё прекращается. Брок не может понять, что именно произошло. И почему стало по-другому. Но Джеймс всё чаще исчезает куда-то, оставляя его одного и наказывая никуда не выходить. Это работает ровно пару дней, а потом Брок вскипает. Он готов пытать, если потребуется, но вспоминает про ноутбук. Тот, по обычаю, сиротливо лежит посреди очередного дивана. Брок уже сбился со счёта. Он включает его и лезет в сеть. И обмирает. Переходит со ссылки на ссылку, с монитора на него глядят взрывы, беспорядки, несанкционированные выступления, и главным тегом в каждой записи — «Акт о регистрации». Везде мелькает Капитан Америка и Железный Человек, то и дело в кадре видны рыжие волосы Чёрной Вдовы и красные магические нити Алой Ведьмы. Брок смотрит на этот беспредел и чертыхается. А потом матерится ещё раз, но уже крепче. Всё время, пока они с Джеймсом сбегали от собственных теней, буквально под носом заваривалась эта каша, и теперь котёл бурлит, и к гадалке не ходи — скоро рванёт. Брок соотносит увиденное и исчезновения Джеймса, сомневается до последнего, пока в одном любительском видео не замечает его, бьющегося бок о бок с Капитаном Америка. — Старый друг, которого не смог забыть, — тянет Брок, откидываясь на мягкую спинку дивана. Внутри снова ледяной ком сосущей пустоты. Он, наверное, привык, что в жизни всегда происходит так. Рано или поздно. В результате, и к дерьму привыкаешь. Он не ревнует. Его бесит то, что Джеймс ничего не сказал. Что не взял прикрыть спину. Он не понимает мотивов, и всё происходящее жутко выводит из себя. Брок закрывает крышку ноутбука и смачно ругается: — Блядь. Он встаёт и идёт к окну, резко открывает его до половины, и гостиную наполняет шум улиц и дороги, шелест листвы и звон капель, разбивающихся о жестяные подоконники. Вашингтон пахнет влажной листвой и мокрым после недавнего дождя асфальтом, а ещё густыми выхлопными газами. Брок тянется рукой к мини-бару, не глядя достаёт оттуда бутылку с горьким алкоголем и присасывается к горлышку.***
Джеймс возвращается поздним утром, и это первый раз, когда на его лице и теле заметны ссадины. Он виновато смотрит на Брока с порога; Брок, сидящий на диване и переплётший в ожидании пальцы, смотрит в ответ. Рядом с ним стоит открытый ноутбук. Там показывают свежие новости о противостоянии. Джеймс там тоже есть. Джеймс тяжело роняет на пол набитый оружием рюкзак и тяжело вздыхает. — Нам надо поговорить, — произносит он сухо, и Брок не выдерживает, усмехается. — Ты должен уйти? — спрашивает он, хотя и так знает ответ. Джеймс медленно кивает. — Я хотел… — Я бы поступил так же, — обрывает его Брок и криво, зло улыбается. — Лучший старый друг вляпался в дерьмо. Я бы не стал сидеть на месте. Ты всё делаешь правильно. Джеймс смотрит на него прямо, серьёзно, и, наконец, снова кивает. У Брока в груди клокочет и огнём горит. Это даже не обида. Не ревность. Это что-то совсем другого уровня, оно мерзкое и не имеет названия. — Иди, — говорит Брок спокойно. — Я справлюсь без тебя. Джеймс смотрит потерянно, и делает шаг, ещё шаг, как марионетка; открывает рюкзак и начинает скидывать туда вещи, которые, он считает, ему понадобятся. Уже готовый, на выходе он оборачивается на Брока и долго-долго смотрит. Взгляд у него сейчас, точно у побитого бродячего пса. Броку кажется, что помани он его пальцем, запрети уходить, прикажи остаться рядом, — и Джеймс, падая на живот и счастливо виляя обрубком хвоста, поползёт к его ногам. Это только мысли. Брок кивает в знак прощания и встаёт, чтобы замереть у окна. Он слышит, как тихо за спиной хлопает дверь. Он смотрит в окно, и там нет ничего, что ему нужно. Он рычит, влетает на кухню и рывком переворачивает стол, впечатывая его в стену. Тот идёт кривой трещиной посередине, и замирает вверх ножками, точно большой глупый жук. Брок допивает начатую вчерашним днём бутылку и заваливается на кровать. На нём надеты вещи Джеймса. Тот их взял где-то на очередной квартире, ещё когда не нашёл и не украл из больницы Брока. И джинсы, и пуловер немного великоваты, но у них не было ни времени, ни желания покупать что-то специально для него. Они были слишком заняты друг другом. Брок смотрит в потолок, и тот кружится каруселью перед глазами. Брок, к чёрту, закрывает глаза, окунаясь в спасительную темноту. Он больше ничего не хочет.***
Он слишком много выпил с вечера, поэтому даже не успевает толком прийти в себя, как квартиру накрывают, оцепляют, а его, успевшего вооружиться только ножом в ножнах, скручивают по рукам и ногам. Машина долго едет куда-то, Брок не видит из-за мешка на голове, куда именно. После его ведут по длинным коридорам. Брок слышит, как с лязгом перед ним и уже сзади, за спиной, открываются и закрываются решётчатые двери. Тюрьма — понимает он. И осознаёт вдруг, что даже запах здесь такой же. Тюремный, сырой и промозглый. Его сажают в достаточно просторную одиночку, где есть три бетонных стены, тяжёлая решётка-дверь, смешное окошко-бойница под самым потолком и жёсткая кровать, больше напоминающая доску. Место серое и удручающее, ничего нового, проходили. В солнечные дни Брок садится к стене и ловит в пальцы золотистый луч, попадающий в окно. Была бы у него лупа, выжег бы надпись на память. Здесь слишком скучно, а ещё он очень сильно хочет знать, что же сейчас творится на улицах. Он сидит в тюрьме, потерявшись во времени. — Мистер Рамлоу? — раздаётся вдруг над ухом, и ему в его «келье» кажется, что человечек здесь просто материализовался. Он ухоженный и в деловом костюме, с дорогими часами на руке и золотым кольцом-печаткой, блестящим на холёном мизинце. На ровном длинном носу — строгие очки. — Я представляю интересы Старк Индастриз Корпорэйшн в Вашингтоне и говорю с вами от лица Энтони Старка… — В жопу я вашего Старка ебал, — бурчит под нос Брок, вспоминая ролики, которые успел посмотреть по Противостоянию. — Что-что, простите? — вежливо переспрашивает человек, но Брок не повторяет — только кивает ему в ответ. — Чего вам от меня нужно? — Видите ли, не так давно мистер Старк собирал данные для кое-каких исследований. Он узнал о вас случайно и сказал, что прозябать такому бойцу за решёткой и быть в стороне от происходящего бессмысленно. Ведь так? — мужчина заискивающе улыбается. От этой улыбки на зубах скрипит. — Он заинтересован в вашем боевом опыте и умении планировать операции, и приглашает присоединиться к его команде. Вот, возьмите. Это новейшее изобретение, миниатюрная тревожная кнопка. Когда надумаете — просто нажмите. Мы вас вытащим отсюда. Не торопитесь, взвесьте все «за» и «против». Брок оставляет в руке небольшое, едва заметное устройство и думает — сдалось ему это всё? В тюрьме неплохо кормят, тихо и никто не храпит под боком по ночам… Он даёт себе на размышления ночь, день и ещё ночь. Старк или Роджерс, есть ли разница? Для кого как, а лично для него? Ведь он — не на обочине. Он ещё жив, и лапы его целы, так зачем скулить и плакаться, если можно рычать и рвать зубами? Он думает об этом вместо сна, а наутро со всей силы вжимает кнопку в основание.***
Проблема каждого бродячего пса — это человек. Если пёс озлоблен и щерится, не подпускает к себе — значит, он изначально повстречался не с теми людьми, и встреча эта не принесла ничего хорошего. Но если нет, бродячий пёс всегда будет любопытен к протянутой человеческой руке. Он будет принюхиваться и осторожно вилять хвостом. Смотреть доверчивыми глазами, ждать чуда. Он будет искать снова и снова, пока вдруг не встретит тепло и ласку. И даже если его всё равно бросят, обманут, посмеются, он уже не сможет быть бродячим. Он останется ничьим, потерянным и одиноким, и постоянно будет тыкаться мокрым чёрным носом в чужие ладони в надежде, что чудо повторится. Бродячий пёс, если он не озлобился и не одичал, продолжит свой путь в надежде, что когда-нибудь ему встретится человек, который не прогонит и не отдёрнет своей руки. И тогда пёс перестанет быть бродячим.