Никто, кроме тебя

      Утро, в котором я всё ещё существую. Хорошо или нет, но в комнате со вчерашнего вечера ничего не изменилось. Стол, заваленный измятыми бумажными комками неудачных вступлений для новой главы, окурками и прочим дерьмом. Хрипело радио, а я, кажется, не нашел ночью силы, даже для того, чтобы элементарно раздеться. Одежда хоть и висела на мне, но всё равно доставляла неудобство и пробуждала ярость... Словно у зверя в путах. Следом за яростью просыпался и я. Это было что-то вроде сна, но довольно паршивого, совсем не приносящего силы, а как раз наоборот. Хотя о чем это я... Силы покинули меня уже давно, еще с уходом Трана, и, кажется, у них не было планов снова меня навестить. Глаза начала покрывать мутная пленка слёз, но я наскоро вытер и без того воспаленные веки. Да я просто мастер себя изводить. Не знаю, сколько времени я проспал, и сколько было сейчас, но за окном, плотно укрытым дорожной пылью, было уже довольно светло. За тонкими стенами в соседних номерах уже было тихо, мотель обычно заполнялся к ночи и скрипел старыми кроватями до самого рассвета. Приёмник снова завладел моим вниманием, на радиоволнах послышалась знакомая мелодия, Nail inch nails и их "Ужасная ложь". О, думаю, я бы нашел, что рассказать о лжи этим ребятам... "Неужели этот мир настолько печален, как кажется?" - уже надрывно кричал из динамиков Трент Резнор. Неужели... Пора бы уже смириться. Я хотел было крикнуть вместе с ним на очередном припеве о том, насколько эта ложь чудовищна, но горло, будто наполненное стеклом, сразу же послало меня куда подальше. Следующие пару минут меня душил кашель, буквально вытряхивающий мои внутренности наружу. Как же паршиво. Вскоре я нашел в себе силы подняться и, преодолев приступ усталости, принял душ, наконец смыв с тела следы ночного эфира: запах косяка, одеколон Сорена и липкий пот ладоней распалённого Лаша Рембо. Стало легче. В джинсах еще остались сигареты, и я закурил, сидя прямо на мокрой плитке душевой кабины. Иногда я любил так делать, задыхаться, представляя газовую камеру, поход в которую я бы мог шутки ради выиграть в какую-нибудь дурацкую лотерею на Бурбон-стрит. Здесь было непонятно, текут ли слезы от дыма, или же я снова принялся крутить безжалостную мясорубку, у которой воспоминания вместо лезвий. Я и сам не всегда улавливал эту разницу. Курил, давился дымом и слезами. Эдакий мазохизм. Я закрыл глаза и вспомнил Трана, его запах, как он спал рядом, как я хотел просто разодрать его в тот момент. Как он тихо шептал мне глупости после секса, как небрежно целовал, когда был под кайфом… Я прикусил губу, и она, сухая и потрескавшаяся, легко лопнула от небольшого нажима. На языке, кроме горечи дешевого табака, появился железный привкус. Болезнь, что рождается в объятьях любви... Даже в этом при желании можно было найти своего рода романтику. Если бы не это, остался ли Тран со мной? Продолжил бы терпеть меня, позволять наслаждаться им? Если причина только в результатах анализов, то я готов был это исправить. Это необратимо, но Тран мог бы принять это со мной, может, он бы понял. "Я хочу помочь тебе" – собственные слова всплыли в памяти, и перед глазами возникло безумно испуганное лицо моего мальчика. Тогда я был уверен, что это лучшее решение, но теперь... Я схожу с ума, с ним и без него.

***

      "Я хочу, чтобы ты и твой крепкий стояк были сейчас здесь со мной". Люк помнил почти все свои письма адресованные Трану наизусть. Ему не было нужды доставать черновики малиновых каракуль, чтобы полностью погрязнуть в чувственных, вязких воспоминаниях. "Чтобы я мог наслаждаться тобой, как только заблагорассудится, я знаю, ты бы не устоял". Люк тихо заскулил, выпуская сквозь зубы очередную порцию дыма, и зажмурился. – Я никогда не чувствовал ничего подобного. Никогда и ни с кем, кроме тебя! «Чувствовать горячие капли пота на твоей коже, мой маленький, слизывать их, словно росу»...