Отвращение к любезностям

Эй, говорит Кушина, не будь любезна со мной, слышишь, не будь. Конан вежливо кивает и улыбается. Однажды ей сказали: так улыбаются фарфоровые куклы на полках, молчаливые, драгоценные, настоящие сокровища. Бессловесные. Эй, хочешь что-то сказать, спрашивает Кушина. Хочешь спросить, откуда у меня это? Она кивает на узоры, испещрившие руки от запястий до оголенных плеч. У нее не только там татуировки, Конан уверена, а изгибы-переплетения чернильных линий можно отслеживать вечность — было бы желание. Руками, губами... языком. Взгляд Конан останавливается на тонких оковах-браслетах. Они оставили на запястьях Кушины красные следы — в основном потому, что пыталась освободиться. Напрасная затея; не с ее руками. У самой Конан руки другие, куда мягче; ей привычнее тонкая работа, чем мужские игры. Конан вежливо кивает и улыбается, и рисует в свободное время — она любит бумагу. Достаточно набросать несколько линий, чтобы создать живую картинку, образ. Конан не стремится дорабатывать образы, которые создает; они прекрасны такими, какие есть. Незавершенными. Конан ни к чему быть профессиональной художницей — у нее другой источник дохода. За Конан платят мужчины, которых она сопровождает на приемы. Конан любит черные платья с открытой спиной, а не такие уж длинные волосы украшает голубой розой — отличительная черта. На приемах Конан преимущественно вежливо кивает и улыбается — уголками губ. После приемов — рисует. Или записывает на бумаге нужные сведения, чтобы передать с посыльным. Конан любит бумагу. Больше всего — чистую. Просто белые листы. Можно писать на бумаге молоком — потом, если подогреть листы на огне, проступят чернила. До недавнего времени бумаги Конан хватало с лихвой. Две недели назад она увидела Кушину — и все изменилось. Эй, говорит Кушина, только не молчи. Я втянула тебя во все это, но я могу объяснить... Разреши мне объяснить. Не будь со мной любезной, я виновата, я не та, за кого себя выдавала. Конан прикрывает глаза. Она поняла, что Кушина не та, за кого себя выдает, с первого же взгляда. *** За швею эту девушку не принял бы и слепой. На служанку она тоже не была похожа; длинные рыжие волосы, небрежно собранные в хвост — не лентой даже, полноценным шарфом. Ни у служанки, ни, тем более, модистки такой прически не увидишь. Когда рыжеволосая открыла ей дверь, Конан приподняла брови. — Здравствуйте. Госпожа Алтея приболела, — рыжеволосая улыбнулась — не уголками губ, как положено; в ее улыбке было видно чуть желтоватые зубы. — Так что сегодня с вами работаю я. Меня зовут Кушина. Поколебавшись, Конан перешагнула порог. — Вам черное платье с открытой спиной, как обычно? — спросила Кушина, закрывая дверь за гостьей. — Я проведу примерки... Конан успела заметить, что руки у Кушины — грубые, с коротко стрижеными ногтями, привычные скорее к оружию, чем к игле и ниткам. Да еще эти волосы. Мыть — морока, особенно в походных условиях, расчесывать — то еще удовольствие. Наверняка путаются, и так свободно она не всегда их носит — заплетает в косу, можно тогда не мыть неделями. Мыть у нее не всегда время есть. Длинные рыжие волосы — визитная карточка Хабанеро, Жгучего Красного Перца, прославленной разбойницы. Перевоплощения Хабанеро даются явно хуже, чем грабеж. Что ж, никто не идеален. Конан сделала шаг вперед — и почувствовала холод стали у своего горла. Она очень быстро двигалась, Кушина Хабанеро. — Не двигайся, — горячее дыхание обожгло ухо. — Мне нужна твоя помощь, Ангел. Конан молчала. Ждала, что Кушина скажет дальше. — Так тебя называют в городе. Говорят, что с такой молчаливой и уместной куртизанкой, как ты, будто на небесах себя чувствуют. Ты не вызываешь страсти, но с тобой всегда есть о чем поговорить. Ты, правда, сама не говоришь. В основном слушаешь. После бесед с тобой каждый чувствует себя лучшим в мире и действительно таким становится — в любом деле. Ты приносишь удачу. — Я — Конан. Прозвище «Ангел» ей не больно-то подходило. Может, Кушина так же думала про свое прозвище. — Мне нужна твоя помощь... Конан, — кинжал переместился ниже, прочерчивая на горле невидимую полосу. Чуть глубже — и будет как письменный, подумала Конан. Нож может резать бумагу, это знают все. Не все знают: «бумага» — условное определение. Как и «человеческое тело». — Вчера в город приехала Теруми Мэй. У нее есть то, что мне нужно. Конан знала Теруми Мэй. Они встречались несколько раз, на разных приемах. В прошлом году на королевском балу даже танцевали, но приглашение «заглянуть попозже» Конан предпочла не услышать. Теруми Мэй была влиятельнейшей женщиной в королевстве. Рано лишившись родителей, она получила богатое наследство и высочайший титул в придачу. Вкупе с несомненным экономическим талантом и умением выбирать друзей титул и богатство сыграли свою роль; в скором времени Теруми Мэй стала неофициальной правительницей. Король брал у нее в долг и здоровался за руку, аристократия ходила к ней на поклон и старалась устроить своих «лишних» дочерей ей в услужение — Теруми Мэй щедро платила семьям тех девушек, которые входили в ее свиту. При свете дня свита эта никак себя не проявляла. Девушек, сопровождавших Теруми Мэй, вообще редко кто видел — иные пропадали без вести. Поговаривали, что Теруми Мэй ведьма и убивает бедняжек, чтобы получить девственную кровь, но Конан так не считала. Она сомневалась, будто девушка, угодившая к Теруми Мэй, может долго оставаться девственницей. Иногда Теруми Мэй развлекалась на стороне, предпочитая своей свите профессиональных куртизанок. С ними была неизменно нежна и расплачивалась богатейшими дарами — в том числе за молчание. Об особых предпочтениях Теруми Мэй не было принято говорить. А вот о том, что она коллекционирует необычные украшения, знали все. Как и о том, что свои трофеи Теруми Мэй скорее выбросит, чем перепродаст. — Небольшая металлическая пластина... со стилизованным листком, — шепнула Кушина. Ее дыхание пахло яблоками. — Ты должна узнать, где эта пластина. А потом либо сообщить мне и отвлечь Теруми Мэй, либо... — Украсть пластину. В голосе Кушины звучала улыбка: — Хорошая девочка. — Почему я? Кушина отстранилась. Стальное лезвие напоследок невесомо скользнуло по горлу: — Ты умеешь быть любезной. В ее голосе прозвучало почти отвращение. — К тому же, — добавила Кушина уже мягче, — она в тебе заинтересована. Она приехала в город только потому, что знала: ты здесь. С прошлого года она тебя преследует. Ее интерес может для тебя плохо кончиться... — Если я у нее украду. — Если ты не заляжешь на дно. Конан обернулась, встретила взгляд Кушины. Интересно. — Тут она тебя везде достанет. Тебе нужно бежать за границу. Мы поможем тебе, я и мои ребята. Но сначала помоги мне, — голос Кушины звучал твердо, но на следующей фразе дрогнул: — Ты... не видела, что она творит с женщинами, в которых заинтересована. Помнишь историю об исчезновении иностранной леди, Учихи Микото? Мои люди нашли ее. То, что от нее осталось. По приказу Теруми Мэй ее искалечили. Не сразу, в течение нескольких месяцев. Ее пытали день за днем, отрезали по кусочку плоти, прижигали, пилили, забивали гвозди... Она была слепа и не могла сама двигаться, когда мы ее нашли. Но говорить Микото могла. Она рассказала все — как Теруми Мэй пригласила ее к себе, как дала выпить отравленного вина, как держала у себя и насиловала — по-разному, как потом начала увечить. И каждый день говорила о любви, которая сжигает ее сердце. — Лава, — сказала Конан. Кушина удивилась — она не умела скрывать свои чувства. Как открытая книга. — Да, она как лава, все сметает на своем пути. Она не так часто влюбляется, обычно просто развлекается. Но ты ее чем-то зацепила. И теперь... тебе надо бежать. — Кто ты? — спросила Конан. — Дочь трактирщика, — Кушина ухмыльнулась. — Меня знают как Хабанеро. Все интереснее и интереснее. — Зачем тебе пластина? — Это мое дело. Ты поможешь? Конан промолчала. *** — У тебя мужское имя, — тараторила Кушина, кое-как обматывая длинную косу вокруг головы и прикрывая все это богатство чепцом служанки. — Почему? Конан не ответила. Кушина, впрочем, и не настаивала на ответе. Не привлекать к себе излишнего внимания она могла, когда хотела. На прием приехали вместе. Конан танцевала, кивала знакомым, иногда слушала. Вежливо кивала и улыбалась, позволила незнакомому господину подобрать упавший веер, пополнила свою коллекцию визитных карточек. Теруми Мэй явилась к середине приема, когда Кушина, подпиравшая стенку, успела уже изрядно заскучать. — Это ты, дорогая! — прошелестел по полу подол роскошного синего платья; Конан обернулась на звук и позволила заключить себя в благоуханные объятия. От Теруми Мэй пахло розами и, едва различимо, — гарью. — Как давно я тебя не видела... Все рисуешь? Приобняв Конан за плечи, Теруми Мэй увлекла ее за собой на пустующий балкон. Боковым зрением Конан отметила, как подобралась Кушина — будто зверь, готовый к прыжку, и предостерегла ее взглядом — не глупи. Оставалось только надеяться, что Кушина поняла. На балконе было свежо, а вот руки Теруми Мэй казались горячими, как настоящая лава. Будь Конан бумажной, давно бы вспыхнула. Впрочем, ничего бумажного или небумажного не существует. Спустя несколько минут Конан ушла с балкона одна. Теруми Мэй, оставшаяся там, готова была рвать и метать. — Ну она и дает, — шепнула Кушина, наблюдая, как рассерженная Теруми несется сквозь толпу к выходу. — Что, распалила и не дала? Конан не сочла нужным ответить. Еще через полчаса, обойдя оставшихся знакомых и станцевав снова, она велела Кушине: — Уходим. Путь от ворот к экипажу прекрасно подходил для засады — это Конан отметила еще раньше и, когда на них напали, совершенно не удивилась. Удивило ее другое. Кушина отреагировала мгновенно — раньше, чем сама Конан. В руке сверкнул знакомый кинжал; удар, отскок, удар — два трупа. — Скорее, — кинжал скрылся в рукаве. — Конан?.. Ты как? — Голова кружится, — сказала Конан задумчиво. — Поехали. *** — Налить тебе? — предложила Кушина. Конан, лежавшая на кровати в черном платье с открытой спиной, покачала головой. Но Кушина все-таки налила; судя по запаху, не вино, что-то покрепче. — Эй. Ты бы переоделась, — кашлянула Кушина. — Я теперь вроде как твоя служанка. Помочь? Конан поднялась, стянула платье, корсет. Взяла бокал, который для нее наполнила Кушина, и бутылку тоже — на всякий случай. Легла снова, опираясь спиной на подушки, разведя ноги в стороны и согнув одну в колене. Кушина смотрела. Конан глядела в потолок. Она могла представить, какой ее видит Кушина. Тончайшие черные чулки, шелковые трусики, сиренево-розовые, с кружевом; небольшой клочок ткани. Металл в проколотых сосках и пупке, голубая роза в коротких волосах, бутылка виски в руке. Конан отпила из бокала. — Не каждый день на тебя нападают? — голос Кушины неуловимо изменился. Нет, могла бы сказать Конан. Не каждый. Не каждый день кто-то защищает. — Ты... приходи в себя, — Кушина уже опомнилась. — Я к тебе утром зайду, решим, что делать дальше... Они же от Теруми Мэй были, те двое? Подосланные. Тебя схватить хотели... Так, слово за словом, она пятилась к двери. — Не уходи, — сказала Конан. Кушина остановилась. — Ч-что?.. Конан отставила пустой бокал. Глотнула из бутылки, протянула Кушине: — Выпей со мной. Кушина нерешительно подошла, взяла бутылку. Вздрогнула, соприкоснувшись с Конан пальцами — едва заметно, кто-то другой и не почувствовал бы. Отпила из горла. Пила она как и положено разбойнице, длинными глотками. Такая и всю бутылку за раз смогла бы осилить. — Было очень больно? — спросила Кушина, уставившись на грудь Конан. Та покачала головой. — Сначала были раны. Но теперь они затянулись. Потрогай, — предложила ровным голосом. — Я... — Кушина перевела взгляд на лицо Конан. — Ты что это делаешь? — Разве неясно? — Конан встретила ее взгляд своим. — Я тебя соблазняю. Кушина мучительно покраснела. Конан показалось, что у нее сейчас волосы дыбом встанут от стыда. Трогательное смущение. Приподнявшись на кровати, Конан взяла Кушину за руки, увлекла за собой — и накрыла ее губы своими. *** — Она тебя скоро сожрет, — сказала Кушина неделей спустя. Все это время они ездили на приемы и посещали салоны, то и дело сталкиваясь с Теруми Мэй. Конан вежливо кивала ей при встрече и улыбалась, и была любезна до зубовного скрежета, но на приглашения навестить Теруми Мэй отвечала туманно, уединяться с собой больше не позволяла, а в засады не попадалась. Конан покачала головой: — Она предложит плату. Кушина, сидевшая у зеркала, чуть гребень не выронила. — Плату?.. — Честный обмен. Она уже поняла: иначе не выйдет. Только напрямую. — И ты попросишь пластину? — Так легче всего, — Конан выпростала руку из-под одеяла, потянула Кушину за прядь. — Иди сюда. — У тебя мужское имя... поэтому? — спросила Кушина чуть позже, головой лежа у Конан на плече. — Знаешь, я ее понимаю. Ну, Теруми Мэй. Я бы на ее месте тоже в тебя влюбилась. Это было опасное признание. — Вы похожи. — Что?.. — Кушина приподнялась, заглянула Конан в глаза. — Я никогда не... — Она — зверь под маской человека. Ты — человек со зверем внутри, — сказала Конан. От нее не укрылся непроизвольный жест Кушины — та потянулась к кинжалу под подушкой, но заставила себя убрать руку. Вымученно улыбнулась. Конан улыбнулась в ответ — уголками губ. *** — Не двигайся, — Конан предостерегающе покачала пальцем. Кушина послушно замерла, совершенно обнаженная: — И долго? Я слышала, некоторые картины месяцами пишут... — Я не пишу картины. Штрих, еще штрих, и еще, Кушина хмурится, но не шевелится. У нее превосходная выдержка. — Это тебе, — Конан протянула Кушине готовый набросок. — Спа... спасибо, — Кушина смотрела во все глаза. — Ты... так быстро. — Много времени не нужно. Хватит, чтобы помнить. Кушина опустила глаза. Конан могла бы послушать ее, но ей не хотелось сейчас задавать нужные вопросы. И уж тем более не хотелось говорить самой; на откровенность положено отвечать откровенностью, особенно если перед тобой раскрывается та, кого ты захотела с первого же взгляда. — Может, пойдем к Теруми Мэй вместе? — Кушина сменила тему. Вчера, договорившись с Теруми Мэй об условиях сделки, Конан узнала, что пластину получит только когда придет в гости. Этого следовало ожидать. — Нет. Кушина спрашивала в десятый, наверное, раз, но Конан неизменно отказывала. Кушине в гостях у Теруми Мэй делать было нечего. — Вот, возьми, — Конан вытащила из своих волос голубую розу, протянула Кушине. — Вдень в волосы. Не снимай, пока я не вернусь. — Я не могу тебя вот так отпустить, — сказала Кушина беспомощно. — Она с тобой может сделать все, что угодно... — Не успеет. Поверь. Кушина вертела голубую розу в пальцах. *** — Вот, — Теруми Мэй протянула Конан узкую пластину. — Пойдем? Конан первой сжала горячую руку. Теруми Мэй польщенно улыбнулась: она была рада получить желаемое. Человеческое тело — то же, что и бумага, подумала Конан. Никакой разницы. Можно разорвать чистый лист бумаги... можно запачкать — бумагу отмыть тяжело. Тело — многим проще. Стоило им войти в спальню Теруми Мэй, как в дверь постучали. В доме поймали грабителя. Теруми Мэй была не особенно заинтересована, но Конан пробрало нехорошее предчувствие. Она не видела, как Кушина вдевает голубую розу в волосы. Понадеялась на девичью сентиментальность — если носить не станет, как велено, то примерит уж непременно... Не примерила. Конан убедилась в этом, когда увидела в руках охранников Теруми Мэй Кушину. Конан не выдала себя и жестом, но Кушина так не смогла — при появлении Конан встрепенулась сразу же. Теруми Мэй заметила. — Разве это не твоя служанка? — спросила, присмотревшись. — Обыщите ее. В поясном кошеле Кушины лежала голубая роза. Кому-то это, может, ничего не сказало бы, но Теруми Мэй поняла сразу. — Ты с ней спишь? Интересный цвет волос... Где-то я о таком уже слышала. — Беги, — велела Конан. Она не была особенно быстрой, но охранник не ожидал нападения. Ей удалось отвлечь его и его товарища на себя, а еще — сунуть в руку Кушины добытую у Теруми Мэй пластину. Тут она просчиталась. Соприкоснувшись с пластиной, Кушина не смогла ее удержать. Выронила, закричала; ее руки, до локтей обнаженные свободной мужской рубашкой, на глазах покрывали черные узоры. — Не дергайся, — Теруми Мэй схватила Кушину за волосы, притянула к себе. Конан поняла, к кому относятся эти слова, когда увидела в руке Мэй узкую иглу. На кончике иглы что-то блестело — яд?.. Достаточно одного укола, чтобы жизнь Кушины закончилась. Конан медленно подняла руки вверх. Так их и повязали. *** Теперь они сидят в неплохо освещенном подземелье, и руки Кушины закованы в металлические браслеты, а руки Конан свободны. Ее Теруми Мэй не боится — ненавидит. Потому и велела держать их вместе — все то время, пока будет мучить. Обеих, на глазах друг у друга. Эй, говорит Кушина, не будь со мной любезной. Я виновата, я знаю. Я не та, за кого себя выдавала. — Я тоже, — отвечает Конан. Слух подсказывает ей — охранники наконец отошли от двери. — У нас мало времени. Руки! Кушина понимает не сразу. Конан берет ее руки в свои, как две недели назад, когда они в первый раз разделили постель, скользит пальцами по металлическим браслетам. — Ты... разорвать, что ли, хочешь? Это невозмо... Это не железо, это бумага, объяснял учитель Джирая. Никакой разницы. — Как ты?.. — Потом, — Конан встает, пока Кушина разминает освобожденные руки. Теперь дверь. Будет шумно, нехорошо. Ничего не поделаешь, мысленно вздыхает Конан. Теруми Мэй сделала ей королевский подарок — оставила лист чистой бумаги в корсаже. Дверь в подземелье каменная. То есть, бумажная — никакой разницы. Только рвется слишком громко. Кушина за спиной ахает, но объяснять нет времени. На шум уже бегут, нужно спешить. Руководствуясь планом дома, в котором остановилась Теруми Мэй — план этот Конан помнит наизусть, — она ведет Кушину к черному ходу. Это недалеко, и по пути им никто не попадается... А вот снаружи дежурят двое. Времени все меньше, поэтому Конан достает лист из корсажа. Это не бумага, это железо, объяснял учитель Джирая. Двух ударов бумаги, ставшей вдруг твердой и острой, как широкий меч, хватает, чтобы упокоить охранников навсегда. Конан справляется быстро и чисто — ни единого кровавого пятна. — Ты... — задыхается Кушина, когда пятью минутами позже они прячутся в подворотне, пропуская мимо погоню. — Мне понятно твое отвращение к любезностям, — говорит Конан, — я тоже не люблю ложь. Но любезность — не всегда зло. Иногда только она помогает... удержать все вместе. — Кто ты? — спрашивает Кушина. — Я росла в очень особенном месте, — отзывается Конан. — Я и такие, как я. Нас не очень много, мы рассеяны по всему миру и служим как тому, кто нас нанимает, так и сами себе. В этой стране я собирала информацию о высшем свете. Мне часто говорили лишнее. Больше, чем другим куртизанкам. Я писала отчеты своим нанимателям. — Дверь... и браслеты... и это... бумага! — Кушина машет рукой. — Нас учат этому, — кивает Конан. — Все, что можно увидеть, создано из одного и того же вещества. Металл, бумага. Человеческое тело. Если в меня направят удар — я обращусь к металлу в себе, и удар от меня отскочит. — Поэтому ты тогда в ателье была такой спокойной... — бормочет Кушина. — И поэтому не боялась идти одна к Теруми Мэй. Ты должна была объяснить! — А ты бы поверила? Нет. Проще было усыпить тебя и сделать дело без лишнего шума. — Усыпить?.. — Голубая роза. Если вдеть ее в волосы, не нажав на стебель в нужном месте, не избежать укола шипом. Он смазан усыпляющим ядом. — Я... я бы тебе поверила! — спорит Кушина. — Ты уже не поверила. Поэтому мы вынуждены бежать без пластины. Кушина молчит. — Я отказалась от любезностей. Твоя очередь. — Я тебе не соврала, когда сказала, что я — Хабанеро. Но я не дочь трактирщика. Я... — В тебе заперт зверь, — помогает Конан, видя, что Кушина затрудняется с определением. — Я знаю страну, в которой зверя запирают в наследнике престола. При помощи защитной магии, — она кивает на покрытые татуировками руки Кушины. — Я думала, это россказни. Но почему ты стала разбойницей? — В моей стране произошел переворот, — Кушина опускает голову. — Пришлось бежать. И... в нас не просто запирают сильных духов. Мы можем контролировать их... и сражаться с их помощью. Но это возможно только когда узоры активированы, — она смотрит на свои руки. — Достаточно коснуться пластины с заклинанием, чтобы... — Значит, нам не придется возвращаться, — подытоживает Конан. — К Теруми Мэй — нет. В мою страну — да, — решительно говорит Кушина. — Теперь... я смогу вернуть себе престол. Мои люди ждут за городом... — Разбойники? — Те, кто остался мне верен. Я хочу, чтобы ты поехала с нами. Тебе больше не придется ни на кого работать, не придется молчать или быть любезной. Ты сможешь делать все, что захочешь! Сможешь рисовать... Кушина замолкает. — Для начала, — подсказывает Конан, — нам с тобой нужно выбраться из города. Идем. Судя по фырканью Кушины, она предпочла бы услышать согласие в несколько другой форме.