Мы висим друг на друге клочьями, Ты вздрагиваешь, трясешься и плачешь.
У вселенной есть предел, думает мадам Дю Фор. Пускай гипотетический, но все же имеется. Но насчет профессора Авалона она все так же неуверенна. Но одно Дю Фор знает точно — ему известно о грехах больше, чем кому-либо на этом свете. Это была странная связь. Случалось, она не видела его неделями, а потом он стоял где-то на углу, как будто ничего не случилось, и ждал ее. Тогда они оба не имели никого, вспоминает мадам. И даже некоторые крупицы тепла, которые они передавали друг другу, были для каждого значительными. При свете ночника кожа у него мертвецки бледная. Когда Дю фор обнимает его из-за спины, мягко проводя по едва зажившему шраму губами, он одобрительно поглаживает ее по рукам. - Ты знаешь, что ужаснее всего на свете? Она отрицательно покачивает головой. Дю Фор не смотрит на него; казалось бы, ночь за окном должна занимать ее куда больше. - Наша обоюдная привязанность. Нельзя привязываться к людям всем сердцем, вспоминает мадам Дю Фор. Он говорил ей об этом когда-то давно, после их знакомства. Она считает это счастьем. Но счастье сомнительно, непостоянно. Не стоит тянуться к нему, потому что еще хуже — отдать все, что у тебя есть одному единственному человеку. Что случится, когда он уйдет? А он уйдет обязательно. Мадам Дю Фор знает это слишком хорошо.***
Он сравнивает ее с потоком. Все эти философские сравнения, объяснения на пальцах — все это занимает Дю Фор, даже слегка веселит. Он весь такой — буквально каждая деталь в нем пропитана какой-то философской отстраненностью, его словно не существует во времени. Как будто он вне его. Она — поток, бьющийся о дамбы. Поток окружает их своей белопенной любовью, но любовь эта разрушительна — она и ласкает, и бьется, а дамба крошится, и осколки осыпаются в ее ладони. Тогда она уходит прочь, чтобы искать новую дамбу, разрушая и захлестывая ее своей любовью, но о состоянии дамбы знает лишь ее смотритель. Ведь если поток доберется до самой вершины, конец станет в разы ближе. Дю Фор старается не принимать это сравнение. Она слишком устала от этого, чтобы что-то предпринять, и ей не хочется думать над этим — ведь что бы это изменило? Они медленно оседают на пол библиотечного крыла, подбирая под себя старые фолианты. - О чем ты думаешь? — спрашивает Авалон, целуя ее волосы. - О море. И о том единственном, о чем я еще в состоянии думать, — шепчет она, хватаясь свободной рукой за «Преграды на пути между измерениями», — о жизни и смерти. Другой рукой она проникает за его воротник, проводит по выступающему позвонку, пытаясь привлечь его внимание. - Когда мне становится совсем тяжко, я говорю себе, что все же лучше умереть, когда еще хочется жить. Где-нибудь на дне океана, к примеру. Я мечтаю оказаться так глубоко под обломками, насколько это возможно. Дю Фор отыскивает губами его губы, притягивая Авалона ближе — рядом с их головами резко падают три тома «Истории магии». - Ты ослеплена игрой воображения. Боюсь, сейчас ты не в состоянии трезво судить и оценивать. Мадам утыкается ему в плечо с мыслью забыть все это, как страшный сон.***
- Так что же ты? — спрашивает Авалон, когда ночью они сидят на подоконнике в холле. Мадам отворачивается от него, опуская ладонь на резную колонну. - Частица, потерявшая когда-то целостность. Так сказать… фрагмент, — она вновь поглаживает его по ледяной руке, — Может ли все это оказаться следствием желания стать когда-нибудь целой? Они молчат, и только где-то дальше по коридору слышен стук каблуков Гризельды. Фонари светят в незадернутые окна холла, и им прекрасно ее видно, как и ей их. Она тактично старается не обращать внимания, но, в конце концов, подходит к ним. Лицо Гризельды теперь видится им гораздо отчетливей. - Добрый вечер, дорогая Гризельда. Зам тактично поправляет очки, поглядывая в противоположную сторону коридора: - Время позднее. У вас завтра замена, Авалон, не забудьте об этом. Мадам знает: Гризельде неудобно. Настолько, что та, слегка улыбнувшись уголками губ, направляется в учительское крыло настолько быстро, насколько это возможно. По коридору снова раздается цоканье каблуков, но очень скоро оно прекращается: становится тихо. Авалон не оборачивается. Это идиллия, думает Дю Фор. Идиллия, которую не способна разрушить даже Гризельда. Привычка, которую они выработали вместе, и от которой, похоже, никогда не избавиться. Она тихо смеется, прижимаясь к Авалону. - Иногда мне кажется, что вся вселенная сходится на тебе. Даже я, словно крохотный фрагментик. - Фрагмент — это самое лучшее, что только возможно, — наконец отвечает Авалон, снова облокачиваясь на подоконник, — Таких женщин любят вечно. Мадам Дю Фор устало улыбается, беря его за руку. Она поворачивается к Авалону лицом только тогда, когда он останавливается за ней: - Завтра трудный день. Я и так тебя почти заездила, а у тебя еще занятия. Тебе нужен отдых, Авалон. - Осталось немного. Я не вижу смысла вести торг со временем. Мадам Дю Фор снова берет его за руки, поднимая глаза. Камень на его шее блестит в свете уличной лампы. Она снова смеется. - Прекращай жить минутами, Авалон, — тишину коридора теперь нарушают их шаги, — Даже если после них тебя ждут надежды и иллюзии.