Inside

У Юнги вместо сердца — пинг-понговый шарик внутри; бьется быстро-быстро о ребра, замирая на выдохе, и снова под горло скачет, взбивая легкие до каши — липкой, пропитанной кровью; у него белые, совершенно неживые пальцы, которые сжимаются на темной коже Намджуна, оставляя синяки, отпечатки по всему телу и тягучее чувство потерянного времени, вперемешку с чувством, от которого живот сводит, почти тошнит, но вместо спазмов сбивается дыхание, течет жар по венам и сознание ведет в сторону; резко ведет от него, как будто поймал удар в челюсть или впечатали в стену, с разбегу проведя лицом по неровной кладке, счесывая кожу, заставляя кричать во сне. Юнги щурится, просыпаясь; липко, мокро и немного стыдно. Ведь Джун — его друг, один из тех, кто всегда рядом, у правого плеча, а колет, тянет нещадно почему-то под левой лопаткой, выбивает неоновыми буквами на сетчатке: «Молчи». Средство на миллион: смотреть и не трогать, улыбаться и кусать щеку до крови, когда кладет руку на плечо; или когда проводит вдоль позвоночника и там печет так сильно, что даже больно, и потом приходиться смотреть на себя в зеркало, поднимая футболку — нет ли там ладони его, как ожога. Только все намного хуже — ни душ не помогает, ни руку сунуть в штаны. Юнги это бесит до чертиков и в то же время выбивает из него дух. Он как выброшенная на берег рыба: чешуя сохнет, воздух душит, — но не смеет себе перечить. «Молчи» — все так же бьется в голове в такт шарику, гулко, повторяясь на прокрутке; нужен лишь сон, как океан из картинок, где он не властен над собой и подчиняется тому, кто бередит душу, кто тянет на дно огромным булыжником, привязанным канатом к лодыжке. Утонувший в собственных мыслях. Однажды, когда в ушах звон, а в голове штиль, и белый шум обволакивает, как голоса из телевизора, без картинки, без смысла, Намджун вдруг оказывается ближе, чем когда-либо: находясь где-то в студии, отправляет сообщение, разрывая молчание, длящееся много дней. «Чего тебе не хватает?» «Любви» Пальцы печатают не думая; телефон отлетает в сторону; вибрирует под подушкой, но Юнги смотрит свою картинку: черно-белую, монохромно яркую, и почти, вот-вот провалится в сон, прошлепает ступнями по камням и в воду — ласточкой. Кровать прогибается совсем немного, тихо, будто предает, не мешая Юнги тонуть в Намджуне, который пахнет свободой и немного — солью, совсем чуть-чуть сладким и терпким и подсознательно теплым — от кончиков пальцев, которыми забирается в волосы, до губ, которые заставляют проснуться. И выдохнуть. Или сдохнуть (?) В глазах, сонных, но совершенно ясных, повисает вопрос — нечитаемым шрифтом или даже Брайлем, немым, подсознательным. «И хорошо, что не хуком справа», — проносится в голове Намджуна, который в одежде забирается к Юнги под одеяло. — Повтори, что ты тогда написал? — Мне не хватает любви, — Юнги словно понимает его с первого раза, хотя — так и есть; всегда так было, что в голове одного — строчкой, то у другого уже на бумаге, и у обоих в битах повторяется, а потом — хрипло в микрофон, щедро приправленное, нецензурное, броское. — У тебя целый океан любви, — вслух повторяет свое сообщение Джун — то, которое под подушкой, в телефоне, непрочитанное, и еще одно, которое он объясняет наглядно, целуя так жадно, как пару минут назад, в своем сне, Юнги целовал его, цепляясь за плечи, забираясь под футболку, забывая дышать. Его океан оказался так близко, стоило только разрешить заговорить; стоило только впустить в сердце то, что давно билось с ним в унисон, оставляя лишь вмятины с именем второго там внутри, на пинг-понговом шарике, комке из чувств и одном большом противоречии дружбе — бескрайнем океане размером с космос.