Город Креста.

Рядом с ним стоять страшно. Он гуляет по берегу и смотрит на зеленеющую в начале лета Волгу. Старый пляж пуст — никому не хочется лезть в грязную воду. Вздох. — Испоганили-таки воду люди, — голос хриплый, он точно простужен. Он идёт медленно, загребая старыми ботинками жёлтый песок, засунув руки в карманы рабочей куртки: слишком рано. Холодно. У него почти серые глаза и усталый вид. Сколько жить ему ещё? Хотя он молод… Если сравнить его с Нижним или «старушкой» Москвой. И почти ровесник Питеру. Она помнит, как его создали. Так же, как и многие города до него. Васька, историк российский, построил крепость для защиты от кочевников. Помнит и Тайшину, совсем девчонку, растерянно стоящую перед калмыками с грамотой. Давно это было, она тогда «полторашку» едва разменяла, как метко сказал тогда мальчик. Вырос. Теперь мужчина, рассеянно хлопающий по карманам в поисках зажигалки. Нашёл. — Отойди в сторону, чтоб на тебя не дуло. Не таким она его помнит. Не таким грустным, не молчаливым. Сначала, когда строился, был мальчишкой: коренастый, смуглый, с чёрными волосами. Как сейчас перед глазами хитрый прищур глаз карих. Хотя суров был… Как злился, когда она поскользнулась и в Волгу ухнула. Но кийлик тогда на неё напялил и до дома довёл. И беспечный. Его один раз селом назвали, мол, «не экономически значимый», а он лишь рассмеялся и пожал плечами. После извинились перед ним: ошиблись, с кем не бывает. Он тогда изменился: кожа побелела, а глаза стали силкового цвета — она сама, как птичка, в силки его глаз попалась. Красавец. И было бы хорошо, было бы всё, как «надо»… Не успели. И от тех воспоминаний лишь горечь на губах, когда он лежал мокрый, почти мёртвый. «Чуть не утонул», — хрипло смеялся он, выплевывая воду из лёгких. Третий раз его рождение связали с итальянским коммунистом и сияющим голубым зданием, упирающимся в небо. Он так и говорил, когда представлял её своего заместителя: «Знакомься, это Автоград, а это — лестница в небо». Она их не раз ловила в бетонной пыли измазавшихся, спорящих до хрипоты над новыми проектами. «Трижды рождённый». Сейчас он, конечно, изменился. Глаза потемнели, из василькового стали бусыми, как у шерсть у волка. Куртка рабочая, старая, но бессменная — сколько раз рука тянулась выкинуть! — в последние годы пахнет не столько маслом, сколько пожарами, копотью. Да и сам он постарел — молодёжь к ней бежит, возвращаться к нему не торопится. Он молчит, лишь морщинок вокруг глаз становится больше. Забавно. Она старше, но выглядит моложе, он моложе, но выглядит старше. Они молчат. Она — красивая, в платье, теребит платок хлопчатый, идёт рядом с ним. Ждёт, когда докурит, насытит лёгкие дымом. И, когда сигарета падает на бетонные плиты набережной, растворяясь под ботинками сизым дымком, он неловко притягивает её к себе, шепча на ухо: — Беспокойная, — целует в щёку, и становится родственно и спокойно. Щетина неприятно колется, а его замусоленные джинсы оставляют пятно, но ей всё равно. — Тебе тяжело сейчас? — она смотрит на него глазами бирюзовыми. — Немного, — он усмехается, и прижимает её к себе крепче.

Люди медленно просыпаются. Города расстаются.