Делирий

      «Импульсивное расстройство личности (эмоционально неустойчивое расстройство личности) — психическое расстройство. Характеризуется эмоциональной неуравновешенностью, импульсивностью, низким самоконтролем, повышенной склонностью к агрессивным вспышкам». Википедия       «Делирий (лат. delirium — безумие, бред) — психическое расстройство, протекающее с нарушением сознания. Характеризуется наличием истинных, преимущественно зрительных, галлюцинаций и иллюзий, затруднённой ориентировкой в окружающем мире, дезориентацией во времени. При этом сохраняются осознание собственной личности. После выхода из делирия амнезируются реальные события. Больной может быть опасен для себя и окружающих». Википедия (Death Note OST – Light's Theme) Рей       Меня никто никогда не любил.       С раннего детства я осознавал, замечал и запоминал это. Всё проявлялось в сущих мелочах. Как мама поддерживала меня за руку, когда учила меня ходить. Как отец фальшиво смеялся над моей измазанной физиономией, когда я рисовал медовой акварелью (даже съел немного), и почти мгновенно снова хмурился. А когда я изрисовал фломастерами (маленький же был) все его деньги из брошенного на столе кошелька, он меня просто взял и отлупил. Даже не объясняя, что я сделал не так. В том-то возрасте мне было невдомёк, что это за бумажонки такие ценные. Тогда я потерял доверие к отцу – недавно начавшее зарождаться, оно уже оказалось погубленным.       Доверие к матери я потерял чуть позже. Уже не помню, по какой причине – не будем об этом. Не считаю важным настолько досконально и конкретно вспоминать об этих людях. Даже дилетант легко определит – судя по их отношению ко мне, я не был желанным ребёнком. Мои так называемые родители только-только поженились, когда появился я. По залёту, наверное – мне они об этом не рассказывали. Да и в глаза никогда не говорили, что не хотели ребёнка – но всё прекрасно ощущалось по их прохладному, а нередко и холодному отношению ко мне и к моему воспитанию.       Читать я учился (уж спасибо и на том!) с нянечкой, мои родители могли себе это позволить. А в первый класс в семь лет я пошёл в буквальном смысле один: этим двоим было не до меня, они сюсюкались и носились с моим трёхлетним братцем. До его рождения я успел возненавидеть его лютейшей ненавистью только лишь за то, что его заведомо больше любили и хотели – и такие чувства в четыре-то года! Когда у матери начались схватки, я разрыдался и убежал к себе в комнату. Но отец силком потащил меня в машину, и мне пришлось поехать на роды с ними.       Когда я увидел это маленькое плачущее существо на руках у мамы, моё сердце разбилось на тысячу осколков. Я отчётливо осознал, глядя в эти глаза, ещё мутные, подернутые пеленой новорожденного: что бы ни случилось, этот человек – моя забота и навсегда останется ею.       Мы с отцом сидели в коридоре во время рождения Шиея. Когда мы услышали крики новорожденного, он думал удержать меня за руку, наверное, боялся за своего любимого сына, ха – но я вырвал её и вошёл в палату. Как раз тогда я и видел впервые те глаза, и тогда моя ненависть испарилась, как маленькая кружка воды, которую выплеснули в жаркий огонь. ***             Мы с моим родным братом росли душа в душу. Ссорились, конечно, дрались – но между какими же братьями этого не бывало? С его постепенным взрослением (и моим, разумеется, тоже) я всё более отчётливо понимал, что вот она – моя любовь, которой так не хватало раньше. Родители окончательно забили на моё воспитание, но я самосовершенствовался самостоятельно. Я знал, что родители не будут с нами вечно, и готовился к одинокой взрослой жизни: неплохо учился (делал всё, что было в моих силах), читал книги… Всё только лишь ради брата. Ради его хорошей жизни. Лишь одно я знал точно, лишь одного болезненно желал: заботиться о Шиее всегда будет только моей обязанностью. Часто мне становилось стыдно за прошлое: я ненавидел его, даже не зная этого человека!             Как и многие мальчишки, Шией рос сорванцом и раздолбаем, но не маменькиным сынком. Учился не из рук вон плохо, но на тройки, редко четвёрки и по одному-двум предметам пятёрки (не по простым, вроде ИЗО или музыки!). И я, и родители пытались поговорить с ним, но ситуация не менялась. Зато я смог понять (в отличие от отца с матерью), что ему просто-напросто не интересна большая часть предметов. Я учил с ним параграфы и помогал по тем предметам, к которым он совсем не был способен, и брат отвечал мне той же заботой и любовью. Он выгораживал меня перед родителями (уж ему-то они могли спустить с рук любую ложь), делился карманными деньгами, которых мне не давали в двенадцать лет (стоит сравнить с ним – на момент нашей последней встречи уже по тысяче в месяц).             Я готов был лечь костьми за своего младшего брата. Моя любовь к нему давала мне силы жить в отсутствие какого-либо намёка на заботу со стороны родителей. Но в те самые двенадцать лет произошло нечто, что снова, уже в который раз разбило моё сердце. Моего любимого, единственного и самого дорогого человека со мной разлучили. Родители посчитали, что в его тройках виноват я (с моими-то четверками и пятерками, да и учитывая, что я занимался с ним уроками уж явно почаще них), и отправили моего брата жить к сестре нашей матери. Я вновь остался один. Странно, что к тётке не отправился я, этот очень интересный вопрос я и задал им обоим при первой же возможности. Ответом было лживое «мы подумали, что тебя получится перевоспитать». Ха, перевоспитать? Моё воспитание явно не было настолько плохим, да даже сравнивая с Шиеем!             Их отношение ко мне, разумеется, не изменилось, разве что слегка склонилось в худшую сторону. Больше не было тех счастливых дней полного игнорирования моего существования: за меня взялись всерьёз. Мои длинные волосы, которыми я отчасти гордился, нещадно обрезали, несмотря на мои слёзы и истерики. Я поклялся, что как только достаточно вырасту, куплю или буду снимать квартиру и отпущу волосы как они и были, а также заберу к себе любимого брата. ***             Тоскливые, одинокие дни тянулись, словно жевательная резинка, заставляя меня снова учиться жить в атмосфере одиночества и боли, отсутствия любви и жалости, заботы и нежности. От брата мне оставили лишь потрёпанную фотографию: мы стоим вместе, моя рука на его плече, и ею я ерошу его волосы.             Я стал учиться на одни пятерки, занимался гитарой, изо всех сил помогал родителям по дому – но смог завоевать лишь жалкие крупицы любви. Мне наконец стали давать карманные деньги, плюс я пытался подрабатывать – гулял с собаками, сидел с чужими детьми в отсутствие нерадивых родителей, расклеивал объявления и раздавал рекламные листовки.             Я не тратил из заработанного ни копейки – копил деньги и тихо ненавидел своих родителей и свою никчемную жизнь. Но что-то всё ещё удерживало меня. Утром, в день своего четырнадцатилетия я сбежал из дома. Накопил я ни много ни мало – сорок тысяч рублей. Наверное, это не настолько важно.             Неизвестно никому, на что я надеялся. Может, просто случайно встретить своего брата на улице после двух тяжелых лет? Нам даже созваниваться не разрешали. Все звонки жестко контролировались: мои – матерью, Шиея – её сестрой. Компьютера у меня, разумеется, не было. До побега я много времени проводил на улице, лелея жалкие мечты встретить брата. А сейчас я просто побежал куда глаза глядят. Мой телефон разрывался, но я не удосужился даже отключить его.             Ближе к вечеру я наконец достал телефон, больше всего звонков было от бабушки. Её я до сих пор помню и очень люблю – пусть сейчас она и на небесах, разве ж это причина? В моё воспитание вмешиваться ей не особо позволяли, но она часто подлавливала меня на улице и пихала мне в ладонь деньги, сладости, а иногда покупала мне новые вещи или обувь. Родителям я говорил, что купил их на выданные ими карманные деньги. Не хотелось выдавать бабушку.             В тот день я позвонил ей, со вздохом выслушал гневную тираду, в конце которой произошло нечто, заставившее меня почувствовать вину – бабушка расплакалась в трубку. Сказала, что я глупый малец и что ни черта не понимаю, насколько она меня любит. Жить у неё я тогда не мог, мы оба это прекрасно осознавали. Но она уговорила меня снимать мне квартиру на её деньги, пока я не смогу получше зарабатывать.             Моя бабуля даже смогла поведать о сложившейся ситуации моим предкам (более ласково и уважительно я называть их не мог), и те, что удивительно, особо огромную истерику не закатили, даже согласились помогать мне деньгами! Как и навещать меня примерно раз в месяц в новой квартире, но только мать – у отца, как всегда, не нашлось на меня времени. Правда, номер телефона брата мне так и не дали.             Отец нашёл новую, ещё более крутую работу и пропадал на ней целыми сутками. Мать начала пить, впрочем, об этом я узнал только года через два после моего переезда. Я стал замечать, как она осунулась, кожа её с каждым разом сильнее бледнела. Мне по идее должно было быть всё равно – эта женщина не удосужилась меня воспитывать, так и какое мне дело до её жизни? Но в душе шевелился противный червячок долга. Долга за то, что мать дала мне жизнь.       Однажды она приехала ко мне пьяной вдрызг, да ещё и с бутылкой с собой. Тогда мне уже было восемнадцать. Она рассказала, что Шией всё это время даже не жил в нашем городе! Мои жалкие мечты найти его или встретить на улице разбились вдребезги.       Неожиданная ярость затмила мне глаза. Я не понимал, что делаю. Я разорался, отобрал у матери алкоголь, выпил всё, что оставалось, а бутылку разбил об пол. Мать должна была быть благодарна, что не о её голову. Она едва чувств не лишилась от моего явного сумасшествия, но надо отдать ей должное – смогла вызвать скорую, и меня увезли в больницу. Шией       Когда нас с братом разлучили, мне было всего семь. Я до сих пор помню ощущение его горячих рук, когда он учил меня писать, его поддержку – физическую и моральную – когда я получил сотрясение после неудачной игры в футбол, да даже когда я ходить учился и падал – а учил меня именно он… Таких ситуаций можно было насчитать сотни и сотни. Но я почему-то не помнил ничего. Как и своих настоящих родителей. Моя тётя, с которой я жил, вполне тепло относилась ко мне, но это никак нельзя было сравнить с родительской и братской любовью моей настоящей семьи. Я помнил лишь отголоски этой любви, ведь отдали меня сюда, когда я ещё был совсем мал. Тётя никогда не просила называть её мамой, да и как я мог?       Я был зол на своих родителей. В моей голове расплывчатые воспоминания их сомнительной заботы (давали деньги, водили в цирк и кино (хотя на самом деле, водил меня всегда брат, а они только финансировали), покупали много одежды, в целом баловали, но сами редко принимали участие в моем воспитании) перемешивались с гораздо более ярко выраженной и искренней заботой моего старшего брата. Его фотография, кстати, всё время хранилась у меня – точнее, это была наша общая фотография. Единственное, что мне помогало не забыть его лицо.        Родители любили меня, но всё равно отправили сюда и никогда не навещали. Я часто вспоминал крики и истерику моего Рея, когда меня увозили, и это, наверное, единственное отчетливо-резкое воспоминание о том времени. Он по-настоящему любил меня, ему было жаль расставаться. Я тоже его очень люблю – до сих пор. Иногда мне казалось, когда я смотрел на его фото, что это - та самая любовь, какую я должен бы дарить девушкам. Но ведь сердцу не прикажешь. Я старался реже об этом думать.       Мать иногда звонила мне – редко, но с завидным постоянством. Бегло спрашивала, как мои дела, не обижают ли меня здесь. Я всегда лгал, что всё просто потрясающе. Ну, а обидеть я и сам мог кого угодно – но не делал этого.       А потом она приехала. Без предупреждения. Ночью! Даже как она выглядела, я помнил слабо, а она взяла и увезла меня с собой. По дороге она рассказала мне, что произошло, и моё и без того слабое сердце забилось с ужасающей быстротой. Мой брат напился и попал в больницу – это в восемнадцать-то лет! Настоящая гадина – она обставила всё так, что он сам виноват, что она, такая бедная и несчастная, уже нашла его пьяным у него в квартире. Мне, во-первых, мало в такую историю верилось, во-вторых же, я был немало удивлён, что Рей живёт от них отдельно.       Уже неподалёку от больницы, в которой лежал брат, я отчётливо осознал, что мать сама пьяна. Уже тогда у меня в голове вырисовывалась настоящая история, а не выдуманная моей матерью, всегда желающей оболгать нелюбимого сына. Вдруг мать резко крутанула руль и завопила – кто-то был на дороге. Я понимал, что пьяна она очень сильно, и скорее всего, ей показалось… Поэтому, увидев прямо перед собой столб, я нашел в себе храбрость отстегнуть ремень безопасности и выпрыгнуть из машины. На моих глазах машина врезалась в столб. Нечеловеческий предсмертный крик заставил меня потерять сознание от страха.       Очнулся я скоро (я так думал), потому что машина ещё дымилась. Я добежал до больницы и сообщил им ситуацию, но матери помочь уже было нельзя – она скончалась при столкновении. Я порывался встретиться с братом, увидеть его хоть краем глаза, я едва не закатил истерику – и мне позволили встречу. Он не спал, хоть дело и было глубокой ночью, а просто смотрел в потолок, когда я вошёл в его палату. Брат дёрнулся, когда я пробормотал его имя, а затем развернулся ко мне. Я помню ту встречу, как будто она произошла вчера.       Я сажусь на краешек его кровати и с осторожностью обнимаю его – такого хрупкого сейчас, физически и морально. Брат протягивает ко мне слабые руки и гладит меня прохладными тонкими пальцами по спине и волосам. Я вздрагиваю от удовольствия – мы давно не виделись, но раньше он так всё время делал, когда хотел успокоить меня.       - Рей… Мама умерла, - шепчу я ему. Понимаю, что не лучшее время сообщать такое, но брат только лишь безразлично кивает. Кривая улыбка на миг отражается на его красивом лице, я вижу ужасную гримасу, полную ненависти. Я предпочитаю списать всё на игру света фонарей за окном. Я смотрю в его темные, запавшие глаза, глажу его по волосам… Он молчит, и я тоже. Хотя, наверное, нам стоит много чего рассказать друг другу. Я всё понимаю. И он тоже.       Он вдруг подвигается ко мне поближе, наши носы почти соприкасаются. В его глазах я на секунду вижу отражение себя – своей боли, своей болезненной любви к нему и тоски по нему все эти годы – и, ни секунды не медля, я прикасаюсь своими губами к его губам – тонким, пересохшим губам больного человека. Его глаза широко распахиваются, но он не отстраняется, наоборот – льнёт ко мне, наши взгляды сталкиваются. Я удерживаю свои руки на его талии, прижимая его к себе всё крепче. Скрип двери заставляет нас отскочить друг от друга.       Вот и всё, что осталось у меня от той ночи.       Потом меня заставили уехать. Даже отвезли домой. Не к тёте, конечно – к отцу. Ему я тоже всё рассказал. Он долго смотрел мне в глаза, пока я не отвёл взгляд – отец пустил скупую мужскую слезу. Он прижал меня к себе – неловко, сразу же отпустил, но я понял этот жест: отец пытался показать, что я – всё, что у него осталось. Но я так не считал. Всё, что у него осталось – его драгоценная работа, которую он предпочёл своим сыновьям. А всё, что осталось у меня – мой брат.       После того, как его выписали (кстати, это произошло через несколько дней после моего визита), я переехал жить к нему. Квартира у него была однокомнатная, зато брат имел стабильный заработок – он играл на гитаре в баре, владельцем которого был его старый знакомый. Рей, бывало, не ночевал дома, играя целыми ночами – зато после таких задержек на работе он притаскивал целую гору честно заработанных чаевых, и мы заказывали кучу всяких вкусностей и долгие часы играли вместе в компьютер, гуляли, в общем, наслаждались жизнью по полной.       Недолго счастье продолжалось. ***              Постепенно таких ночей становилось всё меньше. Всё реже мой брат приходил счастливым с работы, иногда даже появлялся раньше положенных девяти часов вечера. На мои вопросы отвечал коротко – всё хорошо, ничего не случилось, не беспокойся. А потом он перестал ходить на работу. Сначала ходил примерно раз или два в неделю, а затем и вовсе прикинулся заболевшим и сидел дома. Но от таблеток отказывался, хотя молоко с мёдом пил и ел варенье, которое я ему покупал на свои деньги, несмотря на его протесты. Вечно прикидываться больным было нельзя, и он это прекрасно понимал, поэтому через две недели «болезни» объявил выздоровление и по такому случаю потащил меня в аквапарк. Рей       Я был счастлив, что наконец настали те дни, когда я не только хочу, но и могу полностью обеспечить своего любимого брата. У меня было отличное место работы, где мне исправно платили, плюс нередкие чаевые давали нехилый бонус к общей сумме достатка в месяц. Шией порывался идти работать и помогать мне с деньгами, но куда ему в его-то годы? Про свои заработки в этом возрасте, приличные для того возраста, я предпочитал не вспоминать. У меня нужда была, а у брата нет – я был готов отдавать ему хоть все деньги, тем более что распоряжался он ими частенько даже пограмотнее меня. Вот только карманные он брал в редчайших случаях.       Счастье, как всегда, быстро закончилось. Мой старый друг – владелец бара, где я работал – взял в долю своего знакомого. Он мне с самого начала не понравился: какая-то бандитская внешность у него была. Весь татуированный, перекачанный, со щетиной и вечно угрюмым лицом, он не внушал мне доверия. Но удар пришёлся оттуда, откуда я его точно не ожидал.       Одним прекрасным субботним вечером я готовился к очередному ночному выступлению. Мне нужно было вытащить на сцену усилители звука, выставить на правильном расстоянии друг от друга три микрофона, проверить и настроить свою гитару. В баре мы были вдвоём – я и небритый. Он сначала молча наблюдал за моими действиями из-под хмурых бровей, затем вызвался помочь. Он как будто нарочно постоянно прижимался ко мне, обтирался о мой зад, а потом и вовсе позвал «на пару слов покурить». Я не курил, о чём с гордостью ему и сообщил – мне хватило проблем из-за алкоголя, но ему было всё равно. Он якобы «просто хотел поговорить».       На улице он выбрал место потемней и побезлюдней. Там он прижал меня к стене и попытался поцеловать меня, бормоча, что я давно ему нравлюсь и вообще, он кайфует от длинноволосых парней, да ещё и таких смазливых, как я. Во-первых, я не был геем, о чём и сообщил, пытаясь его оттолкнуть, впрочем, безуспешно. Во-вторых, возможно, он и был симпатичен внешне (даже для меня, натурала), его характер, да и само его признание как-то… Отталкивали. К геям обычно относятся плохо, это было третьей причиной моего отказа. Если бы не мой брат – возможно, я бы даже согласился с горя, тем более, что небритый начал громко орать матом, что добьётся моего увольнения, если я не позволю ему трахнуть себя.       Безвыходная ситуация. Я бы уволился на следующий же день, но мне невероятно нравилось работать здесь, да и я был должен своему другу-владельцу – он не раз занимал мне денег, когда я был младше, и вообще считал меня незаменимой частичкой своего бара, эдакой его изюминкой. Без моей игры здесь посещения бы резко упали.       Я посчитал нужным рассказать другу о приставаниях небритого, но он только посмеялся над этим. Сообщил мне, что его братан ненавидит пидоров в любом виде. Я только мрачно усмехнулся и понял: у меня нет выхода.       Я перестал ходить на работу или появлялся там очень редко. В такие дни я был объектом постоянных приставаний со стороны этого отвратительного типа. С каждым часом в баре я всё сильнее брезговал его обществом. Я не хотел расстраивать брата, сообщая ему, как меня каждый раз, как я появляюсь на работе, прижимают к стене в темных уголках и покрывают колючими поцелуями мою шею. Тем более… Брат, как мне казалось, сам был ко мне неравнодушен. В любом случае, если даже мне лишь казалось, такую возможность исключать было нельзя, а расстраивать Шиея я хотел меньше всего на свете.       Приставания учащались, а что делать, я так и не придумал. Мне нужна была передышка, я прикинулся больным. Брат сразу насторожился, пытался пичкать меня таблетками, но я же не болел всерьёз! Я не мог их принимать. Идиотские отговорки в стиле «не буду пить их, потому что они вредные» или «мне уже лучше, не стоит» работали недолго, да и то – кажется, брат мне совсем не верил. Он нутром чуял, что что-то не так… Я решил отвлечь его от плохих мыслей (да и себя тоже).       Мы пошли в аквапарк.       Там случился мой первый приступ. Шией       Я был невероятно рад, что братик позвал меня в такое чудесное место. Здесь, по крайней мере, не найдётся места горю, так я считал. А потом случилось это.       Ко мне начали приставать парни. Я, конечно, не обладал самой мужественной внешностью, но и на девочку, по-моему, похож не был. В шестнадцать, по крайней мере, у девочек уже есть хотя бы намёк на грудь, разве нет? У меня (очевидно) её не было. Но мужики, как я понял по вони от них, были пьяными вдрызг, и начали лапать меня. Прямо при брате. Я не мог этого вынести… Как и он.       Брат будто озверел. Мой Рей не был особо мускулистым, даже просто плотным парнем назвать его было нельзя, но он бросился на двоих мужиков и начал лупить их кулаками! У него почернели глаза, а лицо побелело. Он страшно скалился. Мужики от неожиданности даже не отвечали на его удары.       Я оттащил брата, смог сделать это лишь потому, что он, взглянув в мои испуганные глаза, будто замер и перестал выказывать какие-либо признаки агрессии. Как только к нам подбежали работники аквапарка и подхватили его под руки, чтоб вывести оттуда, он снова начал брыкаться, вырываться, кусался… Пока снова не увидел меня. Пока я не взял его за руку. Я прошептал: «Пойдём, братик. Всё будет хорошо», но это казалось худшей ложью всей моей жизни. Кто-то всё-таки вызвал скорую, и брата увезли в больницу. Нас опять разлучили.       Я был с ним, сколько смог, сидеть с ним в палате мне не позволили, хоть и видели, что как только он теряет меня из виду – начинает психовать и буянить. Они выволокли меня оттуда, брат ещё сильнее распсиховался, но его просто привязали к кровати и оставили там одного – рыдающего, с красными глазами и поистине звериным оскалом. Только я мог его успокоить – но мне не позволили. Сказали, что он опасен. "Лишь для вас!!!"- хотел заорать я им в лицо, но не посмел. Просто ушёл, ненавидя себя за свою беспомощность.       На следующий день я всё равно приехал к нему. Брата накачали таблетками, с ним разговаривал психолог – ему стало намного лучше.       Психолог говорил и со мной.        Брат оказался болен... Импульсивное расстройство личности – или как-то так мне сказали. ***       Кажется, всё снова налаживалось. Приступов у брата больше не было, по крайней мере, когда мы были вместе. Тот аквапарк мы ни разу не обсуждали, но брат в целом стал явно спокойнее себя вести… Наверное, из-за таблеток, которые ему выписали. Он снова играл в баре. Это продолжалось несколько недель.       В очередную субботу вечером он уехал на работу. Через час вернулся. И всё повторилось.       Опять этот кошмар, этот ад вернулся в нашу жизнь. Я думал, всё в прошлом, это единичный случай, мой брат не может быть болен!       Но он пришёл домой с бутылкой алкоголя. Неужели он не помнил, чем закончился предыдущий раз? Его лицо было бесстрастно… Сначала. Он рассказал мне о ситуации на работе – но только вкратце. Его уволили из-за того, что он отказался трахаться с совладельцем кафе, и его подставил тот, кто домогался. Я резко вздохнул, так вот в чём было дело.       Я пытался выяснить подробности, чтоб понять, можно ли как-то помочь ситуации. Но брат, к моему бесконечному горю, оказался практически невменяем. Сначала он просто молча сидел на краешке нашей кровати, никак не реагируя на мои вопросы и прикосновения. А потом вскочил и заорал на меня.       Я в одночасье оказался бесполезным, ничего не понимающим куском дерьма, никчёмным малявкой и надоедливой мразью. По моим щекам текли горькие слёзы. Я понимал, что он болен, что он не думает так на самом деле, но такие вещи слышать всё равно было больно. Он вдруг замахнулся на меня кулаком, я еле успел поймать его руку. И снова я просто убежал. Заперся в ванной и вызвал скорую, пока брат крушил квартиру: бил стёкла и резался осколками, вырывал страницы из книг (благо, все самые ценные у нас хранились в закрывающемся на ключ шкафчике, а он хватал лишь те, что под руку попадались).       Опять его забрали. И на этот раз надолго. ***       В перерывах между слезами я вспомнил, что брат в четырнадцать лет уже смог найти заработок. Денег у нас осталось не слишком много, передо мной стоял выбор – потратить их на лекарства брату или на еду себе. Я сразу купил в круглосуточном магазине пару пачек самых дешевых макарон и кусок сыра подешевле и решил, что пока этим обойдусь, брат и его здоровье однозначно дороже.       Лекарства были куплены и отвезены Рею на следующий же день. Я всё оставшееся до ночи время сидел с ним, почти полностью связанным, смотрел ему в глаза, по щекам катились немые слёзы. Он тоже молчал, но я понимал – ему очень жаль, что он не сдержал приступ и посмел поднять на меня руку, хоть и не смог ударить.       На следующий день я начал искать подработку. Это было невероятно тяжелой задачей: в шестнадцать лет мало кого куда берут. Я смог найти женщину, которая сломала ногу, и ей необходим был человек, который сможет гулять с её двумя собаками и немного прибирать квартиру. Если бы не брат, я помогал бы ей бесплатно. Женщина быстро поправлялась – в отличие от моего Рея. В перерывах между своей работой я, конечно, заходил к нему. Мне повезло – его больница находилась недалеко от дома той женщины. Иногда я и ночевал у неё, но кушал всегда свою еду – мне было бы стыдно объедать одинокую женщину со сломанной ногой и двумя собаками.       Рей поправлялся, медленно, но верно. Конечно, я понимал, что приступы будут возвращаться – такие болезни, как у него, не проходят в одночасье. Но верить хотел в другое. С ним каждый день беседовал психолог, который присутствовал также при всех наших с братом встречах. Я до сих пор вспоминаю тот наш давний поцелуй в больнице. Я не знал, помнит ли о нём Рей вообще, но каждый раз, когда я видел его, ослабленного, исхудавшего и осунувшегося, мне до боли хотелось верить, что лишь один мой поцелуй – и он выздоровеет. Разумом я понимал, что это чушь. Да и присутствие врачей не давало мне шанса сделать это.       В какой-то день мне позвонили. Сообщили о смерти нашей бабушки. Без подробностей – почти. Лишь сказали, что она умерла, мучаясь, но её смерть была по её собственной воле. Я был не так близок с ней, как Рей… Но я прорыдал несколько дней. Тогда я так и не смог рассказать брату об этом. Рей       Я вспоминаю тот отрезок моей жизни урывками – комкаными, рваными, полными боли. Среди них иногда – прекрасные, но заплаканные – глаза моего брата. Я чувствовал его страдания, словно они были моими. Я изо всех сил пытался вырваться из этой паутины страданий, вырваться ради него – моего слабого, беззащитного братика, которого никто бы не смог защитить, кроме меня.       Почему именно я должен был испытать на себе эту болезнь? Я искренне пытался выполнять упражнения, даваемые мне психологом, без возражений принимал прописанные таблетки. Мне, разумеется, становилось лучше. Но я понимал, что приступы будут возвращаться – такие болезни, как у меня, не проходят в один миг. Это и было самым обидным. Я старался вырваться из бездны болезни, как только мог. Вернуться к брату…       Всё, что я могу вспомнить сейчас из того существования в больнице (даже жизнью это назвать язык не повернётся) – выражения лица Шиея. В основном это грустное, заплаканное лицо, но иногда, когда он видел, что я слышу его и воспринимаю его речь, в его глазах словно загорался огонёк. Он рассказывал мне о какой-то женщине и её собаках, я слабо понимал, о чём он, но находил в себе силы улыбаться. Это делало его по-настоящему счастливым.       В больнице не было ничего, что могло поспособствовать приступам, поэтому я вроде бы шёл на поправку (мне так говорили). Из-за таблеток, что я принимал, мои чувства притуплялись, даже Шией казался мне далёким-далёким, всё время хотелось лишь одного – спать, спать, спать…       А потом таблетки я пить перестал. Мой лечащий врач посчитал, что меня пора выписывать. Видимо, очень зря. Но меня, тем не менее, отправили домой. Я бы, может, выказал сопротивление, уж очень я боялся за жизнь и здоровье брата, но я был ещё слишком слаб – поэтому позволил Шиею увести меня домой. Шией       По случаю выздоровления моего драгоценного брата я устроил ему сюрприз. Он раньше очень любил сидеть на крыше и наблюдать за звёздами, и пока он спал после больницы, я купил на скопленные деньги сок (ведь алкоголь ему, разумеется, нельзя), много всяких вкусностей, как всегда делал он сам, пару вещей по мелочи, и ещё… Ароматные свечи. Я подумал, на крыше мне никто и ничто не сможет помешать поцеловать его снова и окончательно разрешить дилемму с нашими отношениями и чувствами друг к другу. Я, конечно, боялся невзаимности с моим не совсем братскими к нему чувствами, но решил, что он по крайней мере будет знать, что я к нему в этом смысле неравнодушен. Я думал, что, раз хуже, чем сейчас, всё равно уже не будет, значит, должно быть только лучше. Я лелеял эту надежду.       Я подошёл к нашей кровати, где сейчас спал Рей. Я осторожно поцеловал его в лоб, не удержался – надеялся, что он не проснётся, хоть я и планировал разбудить его через небольшой промежуток времени. Сел на край кровати. Он так безмятежно спал – ничто не предвещало беды. Его длинные распущенные волосы разметались по подушке, а в полумраке казалось, что это змеи. И они душат его. Я прогнал неприятное чувство и наконец коснулся его руки. Он не просыпался – крепко, наверное, спал. Наклонившись, я обнял его и крепко прижал к себе, шепча на ухо «братик, просыпайся – у меня есть для тебя кое-что». Он открыл глаза. Рей       Я резко открыл глаза, проснувшись от бормотания брата. Всё вокруг будто было подёрнуто дымкой. Я списал это на своё сонное состояние. Шией сидел возле меня и прижимал меня к себе, тихонько и горячо выдыхая мне в шею. Я приобнял его в ответ слабыми, исхудавшими руками, и он резко выдохнул, прижимая меня ещё крепче. Он произнёс что-то ещё, но мне ещё было тяжело воспринимать речь. Я напряг сознание и смог понять, что он звал меня куда-то. Зачем, я не понял, но я доверял брату.       Мы поднялись на крышу, он вёл меня за руку. Наша квартира была на последнем – девятом – этаже, поэтому у нас и был туда доступ. Было безветренно и темно, сумрак будто подсвечивался изнутри – через секунду я понял, что это свечи. Брат сжал мою руку, холодную, слабую, тонкую, своей – сухой, горячей и очень крепкой.       От такой высоты у меня закружилась голова, хотя раньше я любил и совсем не боялся здесь находиться. Я сделал шаг в сторону края крыши. Брат словно предчувствовал это и удержал меня за руку – сейчас мы словно поменялись ролями. Я всегда был твоим защитником, Шией! Я хотел крикнуть это, хотел рассмеяться в лицо своему страху – но только хрипло выдавил что-то, похожее на имя моего брата.       Он, улыбаясь, подвёл меня к пледу, разложенному на крыше в опасной близости от края (тогда я не обратил на это внимания), и осторожно усадил. Сам сел рядом, лицом ко мне. Уставился на меня… Взял мои ладони в свои руки. Мои чувства будто всколыхнулись. В глубине души я понимал, что сейчас будет. Снова всплеск эмоций, и за себя я отвечать уже не смогу.        Шией наклонился ко мне – наши губы соприкоснулись. «Я люблю тебя, братик, сильнее, чем должно», услышал я. Я очень боялся за него, поэтому отшатнулся – но брат воспринял это неправильно. В его глазах я увидел обваливающиеся руины надежд, но он всё ещё лелеял что-то, поэтому притянул меня к себе и снова ласково поцеловал. Я очень боялся… Если я отвечу на поцелуй, очередного всплеска эмоций и последующего приступа не миновать. Брат продолжал прижимать свои губы к моим, он улыбался... В моих.. глазах.. темнело...       Я позволил себе слабость.       Мой язык скользнул меж его губ, переплетаясь с его языком. Делать этого не следовало.       Вдруг внутри меня словно взорвалось что-то. Буря эмоций охватила меня. Явно начался приступ – но не такой, как раньше. Я балансировал на краю сознания, но не мог контролировать ничего – ни своё тело, ни свои эмоции, ни оставаться в сознании, ни-че-го. Мне было очень страшно. Не за себя - за брата.       И не зря.        У меня в глазах окончательно потемнело, меня настигла тьма - похоже, я всё-таки потерял сознание. ***       Когда я вскоре пришёл в себя, я снова поцеловал брата, он обвил меня руками. Я, дрожа всем телом, прижался губами к его губам чуть настырнее. Поцелуй превратился в глубокий.       Я, не контролируя себя, стал теснить брата к стене какой-то будки на краю крыши. Что-то не так? Я прочитал этот вопрос в его глазах, но возможности задать его вслух я ему не дал - ставший грубым поцелуй не давал ему ни единого шанса. Неожиданно крепко я схватил брата за запястья и свел его руки за спиной. Шией оказался прижатым к стене без возможности выбраться. Интересно, он получает удовольствие? - пронеслась дикая мысль в моем нездоровом мозгу.       Краем сознания я осознавал, что творю нечто ужасное, и что дальше будет ещё хуже - но голос разума становился всё тише, пока не затих совсем. Я стал медленно раздевать Шиея. Приспустил его штаны одной рукой, другой обнимая за талию и прижимая одновременно и к себе, и к стене. Судя по его глазам, ему было очень страшно, брат хотел задать мне с десяток вопросов, но вместо этого из его рта вырывались только хрипы и стоны – последние потому, что я коснулся его члена сквозь трусы и легонько сжал. Дикое удовольствие пронзило всё моё тело.       Он бы закричал, но не мог. А я продолжал его целовать и раздевать с всё большей настойчивостью. Я касался ледяными трясущимися пальцами его члена, всё более плотного, твердеющего с каждой секундой. Как ни крути, подумал я, он всё же получает от этого удовольствие.       Я коснулся своими длинными, костлявыми пальцами его заднего прохода. Ши резко выдохнул, в его прекрасных разноцветных глазах плескался ужас.       - Ты что, мать твою, твори… - Он не закончил, во-первых, потому, что я его снова поцеловал, во-вторых, потому… Что мои пальцы вдруг оказались внутри него. А ведь брат - девственник... Был до этого момента. Сразу два пальца. Я двигал ими внутри брата дёргано, почти хаотично. Судя по лицу брата, он хотел заплакать, но видимо, никак не удавалось. Да и меня в таком состоянии вряд ли бы что-то подкупило.       Одной рукой я насиловал его. Другой расстёгивал свою ширинку...       Я помню всё так отчётливо, как будто это было вчера. Я высвобождаю свой член, очень твёрдый и уже давно стоящий, и разворачиваю брата к себе спиной. Что за кошмар?.. Зачем я это делаю? Такие мысли быстро были задавлены другими. Похоть. Страсть. Вожделение. Не так, не так я себе это представлял… Всё должно быть нежно, осторожно, аккуратно! Это же мой, черт возьми, брат!!!       Тем временем моё тело, продолжая крепко держать брата за руки, вело себя совершенно неадекватно. Я коснулся огненно-горячей головкой заднего прохода брата – и мой член скользнул в него, заставляя Шиея хрипло закричать. Наверняка ему очень больно, но мне же наплевать. Я совершаю грубоватые фрикционные движения - всё более быстрые, хаотичные. Он наконец плачет.             Вдруг его нога резко соскальзывает с края крыши.       Мы летим вниз.       Вместе – потому что я не успел отпустить его, не успел выйти из него. Падение исправило это – мой член выскользнул из его отверстия, а штаны за счёт встречного ветра «натянулись» на брата, будто и не были спущены.       Девять этажей промелькнули перед глазами точно так, как вся моя жизнь. Мы оба, скорее всего, не выживем.       - Прощай, братик, - прошептал вдруг он, держа его за руку. - Я тебя очень-очень сильно люблю.       Меня словно ударило током. Глухой удар о землю - я умер мгновенно. ***** (Placebо – My Sweet Prince)       Холодный дождь рухнул на землю, будто зарыдали сами небеса. Уже влажные тела с глухим стуком ударились о землю прямо перед прогуливающейся за ручку парой под зонтом. Шией упал почти ровно на Рея. Под ними обоими медленно растекалась лужа крови, перемешиваясь с ливнем.       Романтичный вечер пары был испорчен. Девушка истошно заорала «самоубийцы!», тем более, что два юноши держались за руки. На губах старшего была запечатлена сумасшедшая кривоватая улыбка.              - Младший, кажется, дышит? – С сомнением пробормотал мужчина, игнорируя истерично кричащую даму. По случайности, он оказался врачом. Он приблизился к парням, и приложив пальцы к шее молоденького юноши, воскликнул:       - Он правда ещё жив! – Девушка трясущимися руками набрала «03», стараясь держаться подальше от двух юношей. Скорая помощь подъехала за считанные минуты. Мужчина всё время держал младшего мальчика за руку. Дождь заливался в глаза, но им обоим было всё равно.       В больнице паре сообщили, что если бы не они, мелкий парень бы скончался на месте. А у старшего обильное кровотечение и многочисленные переломы позвоночника и конечностей – ему бы уже ничто не помогло. Умер от самого удара о землю.       Врач рассказал молча скорбящей паре:       - У этого юноши, оставшегося без товарища, также сломаны правая нога и позвоночник в одном месте, плюс сильное сотрясение мозга. Но переломы не смертельны. Правда вот ходить он уже никогда точно не сможет. Писать – если он правша, тоже. Если чудо не случится. Да и вообще – с такими травмами жить… Не знаю. Всё зависит от его решения, конечно. – Он опустил голову. Мужчина с девушкой тоже. ***             Ливень до сих пор окроплял землю темными каплями, разбивающимися о землю с хлопком. На улице никого не было.       Шией вдруг очнулся. До этого он был без сознания, а сейчас что-то будто его в спину толкнуло. Вокруг никого не было. Палата была погружена во мрак. Он вспомнил, что произошло. Его заглушенные рыдания вторили громкому шуму дождя за окном. Они словно плакали вместе.       Дверь тихо-тихо скрипнула. В дверном проёме появился врач. Он тихо кашлянул, привлекая внимание пациента.       - Я… Не знаю, как Ваше имя. Вы можете представиться? – Шией молчал. Ему казалось, что никакого смысла больше нет – ни в чём. Он думал о Рее… Вдруг он выжил?       - Эм, я… Думаю, Вы уже смогли оценить работоспособность своего тела. Всё так и останется. Навсегда. Я говорю Вам прямо: обычная, нормальная жизнь – не Ваша судьба. – Он помолчал.       - Кем приходился Вам умерший юноша? – Шией дёрнулся, будто его ударили. Всё-таки Рей умер.       - Брат. Он был моим братом. – Глухо пробормотал он. Каждое слово рвало на куски его горло, сердце, искалеченную душу. Искалеченную гораздо сильнее, чем тело. Гораздо сильнее.       - Я хочу с Вами поговорить о чём-то… Важном. У Вас есть кто-то родной? – Тихо спросил врач. Шией еле заметно мотнул головой. Ни о ком он не мог думать в тот момент, кроме погибшего. Рей умер вместе с желанием Шиея жить.       - Мне нельзя такого делать. Но я должен предложить Вам. Что Вы слышали об эвтаназии? – У доктора пересохло в горле, его душили слёзы... Шиея тоже. Мужчине было невыносимо жаль этого парня. Он лишь хотел прекратить его страдания.       Юноша посмотрел мужчине в глаза. Тот мгновенно понял: мальчик наслышан об этой процедуре больше, чем врач думает.       - Моя бабушка умерла так. Она знала, на что идет. Я теперь..тоже знаю. На что пойду. – Глаза Шиея блеснули в свете проезжающей под окном машины.       - Я хочу, чтобы Вы меня убили. Рей       Я вдруг резко очнулся.       Кашляю. Ветер вперемешку с дождём вбиваются в мои лёгкие. Дождь хлещет по лицу, порывы изо всех сил треплют длинные русые волосы. Я дёргаюсь, хрипло пытаясь вдохнуть – наконец получилось. Резко, болезненно воздух проходит в мои лёгкие.       Мелькнула первая осознанная мысль. Брат.       Обжигающе горячая ладонь держит мою руку. Его ладонь. Что происходит?..       Я ничего не слышу. Ни единого звука не проникает в мои уши, зато я вижу ливень, разбивающиеся о крышу капли. Крышу?..       Я завис над пропастью.       Я падаю? Нет, я парю. Девять этажей ветра и дождя отделяет меня от земли, а брат… Держит меня за руку, схватившись другой рукой за трубу?       Я смотрю на него. Сложно понять по его залитому дождём лицу, что за эмоции он испытывает. Какие испытываю я – понять тоже не могу.       Звуки вдруг резко врываются в мою голову, на секунду оглушая меня (смешно, ведь до этого я и был оглушён).       Брат кричит моё имя, захлёбываясь рыданиями.       Моя рука почти выскальзывает из его руки… Но я вовремя успеваю подтянуться и вскочить на крышу. Я не умер. А почему должен? Что-то, какая-то невероятно болезненная мысль, будто сверкает у меня в голове. Разумеется, когда-нибудь я умру, но не сейчас.       Я вновь смотрю на брата. В его глазах – чего только нет. Нотки истерики. Боль и испуг. Он стоит молча и смотрит на меня в ответ. Его душат слёзы, я это прекрасно вижу. Меня тоже. Я хочу закричать "прости меня!" - но губы не слушаются. Тело тоже, я пошатываюсь – в ту же секунду он делает рывок ко мне и удерживает меня за талию. Он утыкается носом мне в плечо и даёт волю слезам. Я тоже. Я глажу его по спине, хотя до сих пор не понимаю… Шией?.. Что… Что произошло только что? Я же умер… Он… Мы ведь…       Мы разве не упали с крыши?