Мне хочется назвать тебя женой За то, что бесконечны дни разлуки, Что слишком многим, кто сейчас со мной, Должны глаза закрыть чужие руки. За то, что ты правдивою была, Любить мне не давала обещанья И в первый раз, что любишь, — солгала В последний час солдатского прощанья. Кем стала ты? Моей или чужой? Отсюда сердцем мне не дотянуться… Прости, что я зову тебя женой По праву тех, кто может не вернуться.
Константин Симонов, «Мне хочется назвать тебя женой…»
Любить больше, чем я уже люблю, невозможно. Но ты отвернулась, сказав, что любить больше некого и нечем. Я же посмею доказать тебе обратное, девочка моя. Любить можно всегда, даже стоя на краю пропасти, ведущей в адское пекло. Сегодняшним вечером, стоя в толпе танцующих пар, я смотрел на тебя, вглядываясь в знакомые черты. Любовь моя, как же ты прекрасна. Я прислонился спиной к стене, держа в руке бокал красного вина. Знакомые и незнакомые люди танцевали, но я оставался возле стены, игнорируя взгляды девушек и женщин. Игнорируя чужих. Для меня была, есть и будешь только ты. Грустная улыбка приподняла уголки твоих губ. В озере твоих распущенных волос затерялся изумрудный листочек, который хотелось убрать, осторожно касаясь пальцами волос. Хотелось смотреть на тебя. Шаг. Ещё один. Кажется, ты идёшь ко мне. Робко, осторожно, будто боясь спугнуть. Разве я из пугливых? — Не танцуешь? — ты смотрела на меня снизу вверх. Мелодия прекратилась, а ты убрала выбившийся локон и улыбнулась мне. — Почему ты молчишь? — Танцую. С тобой. Сейчас. Сию же минуту. И я прикоснулся к твоей вечно холодной ладони, к шелковистой коже, к тебе. Ты не исчезла. Старая музыка начала медленно окутывать площадь своим теплом. Кто-то замер, кто-то притянул к себе близкого человека, кто-то пошёл, как и мы, танцевать. Тепло твоего тела, манящий медовый запах твоих волос, твоя гибкость и стать, необъятная нежность твоих глаз. Я бы упал к твоим ногам здесь же, отдав тебе своё сердце, но ты его давно выкрала. Оно у тебя. Я бы забросил тебя на плечо и вынес отсюда, скрыл бы в своём доме, запер в золотой клетке, будто соловья, но я не имел на это право. Впервые я был бессилен. Я люблю тебя. Люблю тебя. Тебя. Под музыку, в такт, медленно. — Я давно тебя не видела, — шепчешь ты. — Пит, ты же не?.. — Нет. Конечно, ты думала, что я сбежал в леса, скрываясь от войск, но нет, не сбегал. Был далеко отсюда. Искал тех, кто сможет оправдать меня на суде. «Любить больше некому и нечем» — стало твоим приговором. Я прижал тебя к себе, плотнее, вжимаясь в твоё тело. Одежда в миг мысленно исчезла, а толпа растворилась. Я бы любил тебя медленно, наслаждаясь каждой частичкой твоего тела. Я бы восторгался твоим голосом, говорящим моё имя, целуя твою шею, проводя ладонями по твоим изгибам, задыхаясь от твоей силы надо мной. Ты была бы только моя. Моя. Но это всего лишь танец, который вдруг превратился в занятие любовью в моих мыслях. Мне не хватает тебя. И не важно, что ты уже не моя. Вдруг ты остановилась, замешкалась, опустила голову на моё плечо, прижавшись со всей силы ко мне, и тихо прошептала: «Не уходи». Как же я посмею сейчас уйти? Потянув тебя к пустующему переулку и разорвав объятия, я всё говорил, говорил, говорил. Чепуха. Всё чепуха. Монолог о погоде, общих друзьях, сегодняшнем празднике. — Остановись, — сказала ты, немного задыхаясь. Я затащил тебя в тень, чтобы никто нас не увидел, и остался стоять в отдалении. — Ты хочешь поговорить? В ответ ты рассмеялась. — Я сама пригласила тебя на танец, Пит! Правда, мне было интересно, как ты танцуешь, — тут же уточнила ты. — Я знаю. Я видел. — Что видел? — Как ты смотрела на меня. Конечно, видел. Вся площадка видела. Все те, чужие люди, смели смотреть на нас. Мы почти занимались с тобой любовью — там, среди танцующих. И пусть это было только в моей голове. Но это было. — Пит? — Да. — Я дура? — С чего ты взяла? — Я тебя отпустила. — Ну и что? — Я не должна была тебя отпускать. — Не должна. — Ты встретил другую? — Нет. — Почему? — Я всё ещё люблю тебя. — И я. Тишина. Ветер. Отголосок старой французской музыки вдалеке. Рваный вдох. — Прости, — ты вытираешь слезу и поворачиваешься ко мне спиной, чтобы уйти. — Постой. — Зачем? — ты оглядываешься, а я прижимаю тебя к себе, целуя твои губы. — Со мной опасно, — шепчу я, покрывая твоё лицо поцелуями. — Ну и что? — гордо смотришь на меня в ответ, почти как я минуту назад. — Нет… Ты качаешь головой. — Не отпущу.***
Я просыпаюсь в холодном поту. Недалеко слышны взрывы. Я чувствую запах горелой плоти и пороха. До тошноты. Перед глазами немного двоится. Приходится смотреть в одну точку на потолке палатки около минуты, медленно приводя дыхание в порядок. Я будто бы спрыгнул со скалы в ледяную морскую воду. Господи, что за сны? Несуществующий мир. Я даже не знаю места, где всё это происходило. Только её. Да и музыка. Что, чёрт возьми, происходит? Откидываюсь на жёсткую кушетку и смотрю в потолок. Неужели всё пропало, исчезло, будто бы никогда ничего не было? — Пит! — женский, будто отголосок из сна, голос за палаткой. Это всё ещё игра моего воображения. Не более. — Капитан, — солдат врывается в палатку. — Тут к Вам женщина рвётся. Говорит, что жена. Я сказал, что Вы ранены и под действием морфия, но она… Резко поднимаюсь на ноги и смотрю на солдата. В голове всё перемешивается, а простреленная лопатка отдаёт жгучей болью во всём теле. — Где? Солдат откидывает ткань, и я выхожу наружу. — О Боже, — твоя ладонь прижимается к губам, а слёзы скатываются по щекам. — Что ты, чёрт бы тебя побрал, здесь делаешь?! Не успеваю закончить фразу, как хрупкое тело прижимается ко мне и вновь причиняет боль. Жгучую, отрезвляющую, напоминающую, что всего несколько дней назад я мог бы умереть. — Я… ты… мы… — через всхлипы ничего не разобрать, но я знаю сейчас только одно — ты меня любишь, Китнисс.