Дьявол

В предрассветный час замок, окружённый древними лесами, не спал. Из уст в уста передавали новость: король призвал к себе сыновей. Душа старика стремилась покинуть тело, и он исполнял свой последний долг: называл нового короля. Морду шёл слушать последнюю волю отца, твёрдо уверенный, что завтра ему будут кланяться, с благоговением прибавляя: «Мой король». Он был старшим сыном, и его одного боги одарили всем, что необходимо, чтобы править королевством. Морду знал: остальные трое, по нелепой ошибке небес звавшиеся принцами, думали, каждый о себе, точно так же. Отец поручил их нянькам, когда королева умерла, рожая последнего сына, и некому было растолковать, кто из них на самом деле достоин великого наследства. Он с детства был сильнее, умнее, выше своих братьев, потому не составит труда представить себе его ярость, когда Морду объявили, что они ему ровня. Отец перед смертью, верно, выжил из ума, но воля умирающего старика, с чьей седой головы упала корона, оставалась законом: страну делили на четыре равных удела, по числу принцев, чтобы все они правили на собственной земле. Морду разгромил свои покои и избил слугу, но не мог нарушить ход времени, повернув его вспять – чтобы в миг, когда душа короля покидала тело, выдавить из него своё имя. Он кричал, что эти трое вовсе не принцы, а подкидыши или ублюдки конюха – посмотрите, как они держат оружие. Их кривые лапы годятся разве что тискать дворовых девок, а с мечом и конюх управился бы лучше. Морду был хорош и в том, и в другом. Отец доверял ему армию в трудные времена, когда стране требовалась твёрдая рука и сердце, не знающее жалости. Против короля, мягкотелого как в молодости, так и на пороге смерти, часто поднимали восстания. Трон шатался, как плохо сколоченный стул, но Морду берёг его для себя, и потому бунты один за другим тонули в кровавом море. Что до женщин, то он знал их десятки – и в самом близком смысле – но, стоило отцу слечь, Морду встретил Дестину. Тогда он уже понял, что скоро станет королем, и думал, что выбрал себе королеву. Дестина была дочерью Раффа, резчика по дереву, который жил при дворе и смастерил почти всю мебель в замке. В детской до сих пор лежали игрушки, которые он делал для юных принцев. Рафф был известным любителем молоденьких красавиц и пережил четырёх жён, последняя из которых годилась ему в дочери. Ребёнка он прижил лишь с первой, которую бросил и бежал из родных для неё северных лесов. Поговаривали, что, едва Рафф начал ходить на сторону, ведьма-жена наслала на него проклятие несчастного и бездетного брака. На следующее утро после похорон четвёртой жены появилась Дестина, утверждавшая, что мать её тоже скончалась, и единственной её роднёй остался отец – Рафф. Суеверный резчик по дереву, твёрдо убеждённый, что в Дестине ведьмина кровь, принял её не сразу. Однако вскоре девичье очарование и отцовские чувства взяли верх: Рафф обнял единственную дочь и вместе с нею оплакал по очереди всех своих жён, а Дестина поселилась в замке. Морду увидел её, стряхивающую опилки с платья, когда она говорила с кухаркой, которой снова не хватало какой-то утвари. Заметив принца, кухарка умолкла и низко поклонилась, а Дестина лишь улыбнулась, не зная, кто перед ней. Он долго вспоминал эту её улыбку, осветившую красивое, с правильными чертами лицо в обрамлении золотых волос, и девица с опилками на подоле не выходила из его головы даже в тот миг, когда Морду целовал морщинистый лоб больного отца. Когда лекари объявили, что не в силах спасти короля, они с Дестиной стали любовниками. Конечно, она уже знала, кто он, а он выведал всё о ней – до их встречи Морду мало интересовали истории о похотливых резчиках по дереву. Он понял, что дьявол принимает самые причудливые обличья, чтобы заманить людей в свои сети – ибо кроме как проделками нечистого Морду не мог объяснить, чем его так привлекает Дестина. Она была полуграмотна и едва ли умна, а её манеры привели бы в ужас любую придворную даму. Но она, девица в опилках, болтающая с кухарками, была чертовски, невыносимо хороша, и Морду решил не противиться её красоте. И вот король умер, а Морду не занял его место: страну раскололи на части, хотя каждый клочок земли на многие дни пути вокруг принадлежал ему по праву. Когда пламя гнева поугасло в его груди, он пришёл к Дестине и сказал: «Дай мне силу десятерых мужчин, и ты станешь королевой». Она, ведьмина дочь, посмотрела на него глазами загнанной лани, ответив, что не знает, как это сделать. Спустя час в её глазах было совсем другое выражение, а между ними больше не осталось тайн. Проклятие её матери свело в могилу трёх молодых женщин, которым не повезло сойтись с Раффом, резчиком по дереву. Её, Дестины, стараниями король встретил свою смерть раньше назначенного срока, ибо она решила, что достойна быть королевой и повелевать кухаркой, с которой болтала. Она вознеслась в собственных мечтах и пошла на риск, чтобы воплотить их в жизнь. В этом они были похожи. Пока Дестина готовила своё зелье, Морду размышлял, в каких приятных вещах может крыться дьявол. Улыбка юной девицы – и он, принц, наследник престола, оказался в западне, из которой не хочется искать выход. Дестина подала ему чашу – воплощённое искушение – и сказала: «Это изменит твою судьбу, король Морду». Он решил, что она заслужила подарок, и снял с пальца фамильное кольцо. Дестина засияла, как ребёнок, которого похвалили, и прижала к губам печать: скрещенные топоры. Давно она всё это придумала? Или это проделки старой ведьмы, её матери? Он помолился бы, прежде чем сделать глоток, если бы знал, как. В юности он решил, что боги ничего не значат, что он сам себе господин. Однако есть дьявол, хозяин преисподней, выходит, должны быть и силы небесные. Он рассчитывал на них, пригубив зелье, а потом, быстро позабыв о богах, выпил его залпом. Первую минуту Морду ничего не чувствовал. Он с недоумением посмотрел на Дестину, а она лишь пожала плечами и велела ждать, отправив его в личные покои. Морду поморщился: в соседних комнатах лежал его мёртвый отец, и запах старости смешался со смрадом трупа. Ему показалось, что он чувствует это здесь, в доме Раффа, но тут же отогнал эту мысль. Дестина сладко поцеловала его на прощание. Морду упал, едва добравшись до своей спальни, и приложился головой о кровать. Мир перевернулся и почернел. От боли ему показалось, что кости ломаются, а тело объято пламенем. Он не знал, сколько пролежал на полу без памяти. Попытавшись потрогать место удара, Морду взревел и попятился, надеясь убежать от самого себя. Вместо широкой ладони он увидел звериную лапу с длинными, как ножи, когтями. На его рёв сбежалась стража, и Морду инстинктивно ударил того, который вопил громче всех: «Медведь!» Когти рассекли лёгкую кожаную броню, рубаху, кожу и мясо, как кинжал режет бумагу. Лапа обагрилась кровью. Солдат, увидевший собственные кишки, умолк навсегда. Остальные дрожащими руками вынули из ножен мечи и грозили ему, своему королю, смертью. Он кричал им: «Морду! Я – Морду!», но они не слышали его. Они слышали грозный рык огромного дикого зверя, который убил человека одним ударом. Морду бросился на стражу, повалив кого-то на пол и обдав тяжёлым дыханием, почувствовал едкий запах мочи. Он побрезговал убийством труса и побежал по тёмным коридорам. У ворот со всеми, кого успели поднять, поджидали братья. Со стен в него летели стрелы, многие попадали, но чёрная медвежья шкура была прочнее любых доспехов. Морду загрыз младшего, пока тот думал, нужно ли поднять меч, когда на тебя летит зверь. «Откуда эта тварь?!» — послышалось откуда-то снизу сквозь рёв медведя: средний брат ударил его топором в спину, и оружие там застряло, но едва ранило. За эту попытку Морду отнял ещё одну жизнь. Последний из принцев упал на колени и наклонился над окровавленным телом брата. Его меч лежал в стороне, и Морду сперва принял это за проявление благоразумия. Он отмахнулся от солдат, как от назойливой мошкары, и собирался подарить брату быструю, неожиданную смерть, которую не успеваешь осознать. Но, раскрыв пасть у его шеи, Морду увидел, как тот оборачивается, и вдруг почувствовал жгучую боль над левым глазом. «Рассёк мне морду», — подумал он и отомстил, содрав когтями почти всю кожу с ненавистного, глупого лица. Брат вопил, хотя губ у него уже не было, но через мгновение захлебнулся собственной кровью. Морду ощущал сладкий привкус на языке из-за раны над глазом. Он рассвирепел ещё сильнее, хотя почти не чувствовал боли, и не заметил, как оказался у дома с деревянной вывеской, изображающей мастера-резчика за работой. Дестина. Дестина... Однако вместо златокудрой девушки на шум выбежал её отец с кухонным ножом в руке. Рафф умер быстро, той самой смертью, которая приходит незаметно, и знакомый вкус собственной крови в медвежьей пасти сменился другим, терпким и мягким. Где-то позади себя он слышал топот стражи, но ему было всё равно. В дверном проёме показалась Дестина. Она посмотрела на Морду, будто увидела призрака, но узнавание мелькнуло в её светлых глазах. Дестина поняла, что наделала, когда подол её платья покраснел. Голова Раффа почти оторвалась от тела, но она, бросившись на землю, попыталась приделать её на место. Омыв слезами труп отца, Дестина вновь взглянула на дела рук своих, а потом рассмеялась. «Король Морду!» — кричала она, показывая на него пальцем, и задыхалась от истеричного, безумного хохота. Дестина смеялась, пока он расправлялся с теми, кто пытался поймать его, загнать в угол или ранить. Он наносил и получал удары, рычал и перегрызал глотки, швырял людей на землю и убивал, убивал, убивал... Никого не осталось, а Дестина продолжала хохотать. «Она сошла с ума», — решил Морду, и то была последняя его здравая мысль. Ведьма вдруг умолкла и пристально посмотрела ему в глаза. «Вечность – твоё проклятье. Не знать тебе покоя до тех пор, пока не рухнет мир», — охрипшим голосом сказала она и упала на тело Раффа, содрогаясь от рыданий.

***

Зверьки, обитавшие в лесу, были для него слишком мелкой добычей. Пока на осколках когда-то великой страны ещё обитали люди, он питался людьми. Через многие дни не стало и их: медведь бродил меж деревьев и поросших мхом руин, довольствуясь тем, что найдёт. Единственным, что он помнил, были когда-то знакомые звуки, складывающиеся в слово: «Морду». Иногда он уходил из привычных мест, и тогда в тихих чащах ему удавалось отведать человека. Многие из тех, кем он утолил свой голод, тоже знали то странное слово. Оно было последним, что слетало с их уст предсмертным отчаянным криком. Дьявол принимает разные обличья. Он и есть дьявол.