Shatsu no story

Если бы его кто-нибудь попросил охарактеризовать Нишикаву Таканори, Хайд сделал бы это всего в трёх словах – заноза в заднице. Маленькая, рыжая, раздражающая заноза. И был таким всегда, с самой первой встречи. А ещё вездесущий. Порой казалось, что каждый раз он намеренно бросал вызов именно ему, Хайду: «Смотри, ты всё ещё позади меня». Хотя, по большому счёту, это было бредовой мыслью. Нишикава не нуждался в дешёвом самоутверждении за чужой счёт. Да и вообще никогда до такого не опускался – это нельзя было не признать, даже если он вызывал только желание стукнуть побольнее, чтобы хоть немного потешить уязвлённое самолюбие. Вряд ли Тетсу или Нишикава догадывались, насколько погано ему было от неосторожных слов о том, что Тетсуя хотел работать с Таканори. Сколько ни строй из себя отвязную рок-звезду без стыда и страха, а где-то внутри всё равно жив ещё тот маленький застенчивый мальчик из Вакаямы, который шепчет, что Тетсу может теперь и жалеть, что не удержал тогда еще Хайнэ, что выбрал не того вокалиста для своей группы. Что замена их песни-опенинга во время скандала с Сакурой на песню Таканори больно ударила по самолюбию. Хайд буквально возненавидел это аниме, хотя не признался бы в этом даже под пытками. Что дать согласие на дуэт Тетсу и Таканори с их песней он смог только потому, что не нашёл логичной причины для отказа. Он знал, что Таканори превосходит его в вокальном мастерстве. Намного. С Ясу это не раздражало, как ни странно. Только с Нишикавой. И вроде бы нечего делить – они оба успешные, с толпами фанатов, лучшие в своём роде… И снова противный голосок – Таканори сделал всё это один и теперь стал себе полновластным хозяином. Головокружительная сольная карьера, успешная группа, почётное звание культурного посла своей префектуры, потрясающих масштабов ежегодный фестиваль, организации которого позавидовали бы многие другие. Такараи даже немного завидовал Тетсу – он выступал на этой сцене дважды с неизменным успехом и очень хвалил Нишикаву. Он мог делать удивительные визуальные шоу, работал с пиротехникой, светом, придумывал всё более необычные костюмы и образы… И за ту лёгкость, с которой ему удавалась любая затея, Хайд его почти ненавидел. Иррационально. Бессмысленно. Но ведь у каждого есть хоть один человек, который раздражает одним фактом своего существования, разве нет? Для него таким человеком стал Нишикава. Вечный фантомный соперник в выдуманной схватке. Хидэто старался не пересекаться с ним даже случайно, отказывался от всех фестивалей, в которых принимал участие Таканори, всеми силами пресекал возможность встречи на вечеринке. Не удавалось это лишь раз в году – на день рождения Ясу он просто не мог не приходить. С фестивалями получалось чуть лучше, но всё же тот унизительный Джек он запомнил надолго. С какой лёгкостью Таканори пел их песню. С какой открытой и сияющей улыбкой… Бесило… И вот теперь снова. Нервировала уже одна только огромная фура с техникой, на чёрном кузове которой задорно блестели, под уже по-осеннему неярким солнцем, золотистые буквы. Каз заметил, что он взвинчен, но привычно промолчал. А Такараи готов был признать его предателем, когда тот приветливо поздоровался с гитаристами Нишикавы. Он не хотел сюда ехать. Он не желал видеть Таканори, особенно зная, что Нишикава после удавшегося фестиваля будет в ударе и выложится на все двести. Тем более, что будет выступать сразу после. Опять после… Натянутые до предела нервы оптимизма и позитивного настроения не добавляли. Впору было пить, чтобы расслабиться и не облажаться на выступлении, но… Таканори, словно подгадав момент, когда Хайд, сидя в одиночестве в палатке-гримёрке, гипнотизировал бутылку виски, разрушил этот отличный план. Чёрт бы его побрал. - Тебе чего? – бутылка манила обещанием расслабляющего тепла, а присутствие рыжеволосого мужчины, наоборот, нервировало ещё больше. Чего он вообще забыл рядом с ним? - Ты не слишком-то любезен, Хайдо-кун, - уголки полных чувственных губ едва заметно дёрнулись, обозначая улыбку. А в глазах плясали весёлые черти. Хидэто поймал себя на мысли, что не может отвести взгляд от его лица и тряхнул головой, прогоняя наваждение. - Ты не ответил, чего надо. - Просто зашёл поздороваться. Давно не виделись. - Привет, - Хайд вернулся к созерцанию янтарной жидкости за толстым стеклом, надеясь, что его поведение будет истолковано верно. Но это же Нишикава… Это было бы слишком просто… - Как поживаешь? – присаживаясь рядом, давая себя рассмотреть, совершенно не обращая внимания на убийственный взгляд Хайда. - Пока ты не пришёл, всё было неплохо. - А теперь плохо? Ты совсем недружелюбный. Я тебя чем-то обидел? - Ничем. Просто отвали, - и дёрнулся, когда почувствовал прикосновение чужих пальцев там, где под полупрозрачной тканью рубашки едва виднелись контуры крыльев. Передёрнул плечами в попытке уйти от прикосновения. - Какого чёрта ты творишь? - Ничего, - и продолжает почти невесомо очерчивать линии татуировки, повторяя путь пальцев взглядом, словно лаская. И разве только не урчит, как огромный рыжий кот. Всё же не зря он тогда, много лет назад, взял себе имя Хайнэ. Имя, которое помнят лишь немногие. Кот и есть. - Руку убери, - в нём борются чувство дикого раздражения от такого бесцеремонного нахальства рыжеволосого мужчины и смущение – эти прикосновения приятны даже сквозь ткань. - Или что? – снова эта улыбка, при виде которой хочется врезать ему по лицу. А ещё у Таканори тёплые пальцы и на долю секунды мелькает мысль, что не стоит поддаваться на эту провокацию. А потом они исчезают, оставив лишь призрак тепла. - Расслабься, Хайдо-кун. Ты слишком напряжён. Не боишься, что не сможешь петь в таком состоянии? - Тебе что за печаль? – огрызнулся, почти рыкнул. Ещё и издевается… - Мне? Ничего. Считай это дружеским участием, - странно, в голосе не слышно сарказма. - Что, прости? – даже смешно. Дружеским? С каких пор Нишикава причисляет себя к его друзьям? - Симпатичная рубашка, - Такараи опешил от внезапной смены темы разговора. Таканори слышал только то, что хотел слышать, ни больше ни меньше. А ещё… Так уже было… И гримёрка, и замечание о рубашке. Только в крови бурлил адреналин, а мысли путались от алкогольного дурмана. Что было после, Хайд не помнил. Кажется, ничего хорошего. Но зачем сейчас Нишикава снова нарывается? - Спасибо. - Примерить не дашь? – ему совсем не нравилась эта ухмылочка. И хитрый прищур из-под рыжей чёлки. - Не твой размер. - А ты можешь на глаз определить, какой у меня размер?- тихое фырканье. - Слушай, Нишикава, просто вали отсюда, а? Я не желаю тебя видеть. - Почему? Хайдо-кун, ты непоследователен, знаешь? Я не сделал ровно ничего, чтобы ты так ко мне относился. Так в чём причина? - В том, что ты уже четверть часа действуешь мне на нервы. - Ты понял, о чём я Ещё одна его дурацкая раздражающая черта – он не отстанет, пока не добьётся своего. И что ответить? Ведь нечего же. Такараи и сам хотел бы знать причину. Поэтому проще… Таканори тихо фыркнул, когда он стащил с себя рубашку, окинул придирчивым взглядом подтянутый загорелый торс. И одним стремительным движением снял свою свободную чёрную хламиду. Захотелось зажмуриться от резкого контраста чёрной ткани и светлой, буквально сияющей кожи. Хидэто отвёл взгляд, пытаясь не думать, почему по спине пробежали мурашки при виде подтянутого сильного тела Нишикавы. На светлой коже полупрозрачная рубашка смотрелась совсем иначе. И красиво. Красиво? Какого хрена… - Ты неправ. Как раз впору… - чёрт, это ещё что за игривые нотки в голосе? И почему эти чёртовы пальцы, и без того привлекающие взгляд чёрно-золотыми ногтями, так нарочито медленно скользят по освобождающейся из-под расстёгиваемой рубашки коже? - Я счастлив, - побольше яда в голос, скрывая растерянность. Эта неловкость сбивает с толку и за протянутую Таканори рубашку он цепляется, как за спасательный круг, задевая пальцы и отдёргивая руку, словно обжёгшись. Нишикава едва сдерживает смешок, а на Хайда вдруг удушливой волной накатывает ярость. Хочется ударить, причинить боль, прекратить, наконец, ощущать это странное раздражение и смущение. Нельзя. Они всё же не на тусовке, и им обоим скоро на сцену. Если Нишикава выйдет с синяком на лице – скандала не избежать, а молчать о том, кто его поставил, у Таканори нет никаких причин. Поэтому он не удивляется, услышав треск ткани, когда слишком сильно дёргает рубашку на себя. Почему Нишикава всё ещё её держит? Кто его знает… Но дёргается вслед за этим, сейчас никому не нужным куском ткани, и тянет назад. Зачем?.. Всё ещё полуобнажённый, в легкомысленных шортах, которые совершенно неприлично обтягивают задницу. Слишком близко. Чуть ли не нос к носу. Спокойный прямой взгляд без намёка на то, что ситуация его смущает или вообще хоть как-то волнует. Какого чёрта? Какого чёрта он не может отвести взгляда, когда Нишикава не наигранным движением быстро облизывает губы? А в следующую секунду уже упивается их мягкостью. Таканори стискивает пальцы на плече, пытаясь отстранить, больно прикусывает язык Такараи, не давая углубить поцелуй, но спустя секунду уже сам глубоко, жадно целует, подчиняя, причиняя боль чересчур порывистыми движениями. Поцелуй похож на схватку, в которой ни один из них не желает уступать. Едва отстраняясь на мгновение – и снова вступая в эту странную борьбу. Злополучная рубашка забыта, а руки скользят по коже, путаются пальцами в волосах – рыжих, чёрных. Поцелуй-узнавание – как мог жить без привкуса сигаретного дыма на этих губах? Как долго не мог понять, что хотелось просто прижать его к себе, запустить пальцы в рыжие пряди и знать, что не нужно этого бессмысленного фантомного соперничества, не нужно никому ничего доказывать. Таканори не привык подчиняться – горячая кансайская кровь одна на двоих – Хайд точно знает, что даже сейчас для него это ничего не значит. Даже когда он судорожно выдыхает, прижимаясь крепче, вжимаясь в его бедро возбуждённым членом, всё ещё томящимся в плену одежды. Он не позволяет себя раздеть – отталкивает руки и почти до крови кусает. Так чего же он хочет? Белоснежная кожа манит, хочется целовать, хочется оставить хоть какой-то след, но снова в ответ лишь боль – Нишикава бьёт без жалости, но не слишком сильно, – он себя контролирует, а Такараи уже не может. - Позволь мне… - Не смей, - ни намёка на страсть. Зачем ему вообще всё это? - Какого чёрта ты творишь со мной… - Заткнись, - Хайд задыхается, когда пальцы скользят под пояс бриджей, щекоча чувствительную кожу. И не может сдержать тихого стона – Таканори явно знает, что делает, лаская так, что не держат ноги. Едва ощутимо задевает зубами ухо, тянет за серёжку, обжигая кожу тяжёлым, сбившимся и неправдоподобно жарким дыханием. Это приятно… и больно. И хочется ещё. И большего, много большего, хотя и сам не может понять, чего же. Ласк раздражающе мало. Одежда воспринимается досадной помехой. Хочется самому увидеть, почувствовать, подчинить. Кожа под ищущими пальцами такая гладкая, что кажется женской. Везде – в этом он убеждается сразу. Нишикава выдыхает с едва слышным стоном и тянет руку назад, не позволяя продолжить. Снова. - Какого хрена? – и не узнает собственный голос. Отталкивает руки, прижимая крепче, целуя так, что больно губам. Он толком не знает, что делать, но ему и всё равно. Он чувствует дрожь его тела в ответ на прикосновения, поглаживания, он хочет попробовать его. И он уверен, что не сможет. Шипит, когда Таканори слишком сильно дёргает за волосы, отстраняя. Прижимается так близко, так бесстыдно. Бёдра трутся о бёдра, между ними до сих пор непреодолимый барьер из одежды, но ни один не может позволить себе слабость снять её. Обнажиться – значит, подчиниться. Нет. Ни за что. Глаза в глаза. Чёрные от невозможно расширившихся зрачков. Сердце колотится о рёбра пойманной птицей, губы слепо ищут чужие, без которых, кажется, уже невозможно даже дышать. От возбуждения мелко дрожат пальцы, внутри словно закручивается тугая пружина, уже болезненно, остро, грозя лопнуть в следующую секунду и всё же не дающая долгожданного облегчения. Сейчас уже всё равно, плевать даже на гордость, когда тело умоляет о разрядке, когда его пальцы так просто лишают остатков самоконтроля. Когда возбуждает даже его запах, а стоны звучат самой восхитительной музыкой. И, кажется, осталась всего секунда до той грани, за которой он будет умолять Таканори о большем, наплевав на глупые принципы. И снова он не даёт Хайду вести игру по его правилам. Нишикава не кажется покорным, даже опускаясь на колени. Целует чуть повыше пупка, тянет зубами блестящий шарик пирсинга, срывая с губ тихий стон – кожа на месте прокола чувствительная. И за этими ощущениями Хайд не замечает, как Таканори стягивает остатки одежды. Это странное чувство беззащитности под горящим, почти голодным взглядом. Кажется, Хидэто не видел ещё зрелища более пошлого, чем пухлые губы, обхватывающие налитую кровью головку, принимающие его так горячо, так бесстыдно. Непослушными пальцами цепляется за столешницу в попытке удержаться на ногах. Несдержанно толкаясь навстречу, стискивая пальцы в волосах, шепча его имя вперемежку с проклятиями. И лишь краем глаза успевает уловить – Нишикава, так сторонящийся его прикосновений, ласкает себя сам. Да какого же чёрта… Шипит, когда Такараи тянет его за волосы, вынуждая подняться, прижимая к себе так, что, кажется, ещё секунда – и хрустнут ребра. И уже не спрашивая, не давая времени опомниться, рывком сдергивает тонкую ткань с его бёдер, ловя губами судорожный вздох. - Прекрати это… Ты же хочешь… - охнул, когда Таканори толкнул его на стул, устраиваясь сверху. - Этого не хочешь ты, - подаётся бедрами навстречу, так, что Хидэто захлёбывается стоном. Кожа к коже, чувственно, сильно, остро. Сладко до боли. Это не похоже ни на что. Он может только сильно, до синяков стискивать пальцы на бёдрах, притягивая всё ближе, подаваясь навстречу, хрипло постанывая. Этого мало, но большего не нужно. Большее – табу для них обоих. Грань, за которую они не имеют права зайти. И есть только невыносимый жар, чужая гладкая кожа под пальцами, шальной блеск в глазах, растрёпанные волосы, взлохмаченные пальцами, и яркие от поцелуев губы. Есть тяжёлое дыхание и возбуждение, накатывающее всё сильнее, словно приливной волной, от каждого ритмичного движения. Даже если сейчас кто-то зайдет – они не заметят, поглощённые друг другом, не в силах прекратить битву взглядов. И накрывает обоих разом, словно цунами. Кровью из прокушенной губы, влажным жаром между телами, рваными выдохами-стонами в плечо. Обнять крепче, цепляясь пальцами за плечи, притягивая ближе и снова целуя. С привкусом крови и самого себя… Он уходит так же неожиданно, как пришёл, не давая опомниться, лишь невесомо коснувшись губами губ, словно прощаясь. Ничего не объяснив, не сказав, даже не обернувшись. Зачем ему это – неясно. Спустя каких-то десять минут всё, что было, кажется бредовым сном. И снова Таканори одержал верх. А ведь хотел – остановить, спросить, понять зачем. Поздно. Теперь его уже не найти в фестивальной суматохе. И только Каз, почти бесшумно появившийся в гримёрке, такой привычный, что наваждение отступает. *** - А где рубашка? – до выхода на сцену меньше часа, а чёртова тряпка как сквозь землю провалилась. Когда её отбросили, было всё равно, но не могла же она исчезнуть? Понимание приходит внезапно. И Хидэто с ещё большим изумлением смотрит на сцену, на которой царит, иначе и не скажешь, рыжеволосый мужчина-загадка. Мужчина, который слишком хорошо поёт. Мужчина, который никогда не проигрывает. Мужчина, который может быть чёртовой занозой в заднице и восхитительно страстным любовником. И вытворяет совершенно безумные вещи. Теперь у них есть повод встретиться, впервые за все эти годы. Всего лишь одна рубашка, но сейчас она может стать тем шатким узким мостиком, который приведёт их… куда? Кто знает…