люмос/нокс

Многое становится понятнее, когда гасишь свет. Ужасные, казалось бы, неразрешимые проблемы поворачиваются той стороной, где становится возможным найти зацепку. Найти и развить. Словно шахматные фигуры по доске, разбегаются, задумывая грандиозную рокировку, обстоятельства. И вот они уже на других клетках. Многое предстает в ином качестве, если думать в темноте. Лишнее отваливается, как шкурка перезревшего банана, и взору открывается ослепляющая чистота условий, их невообразимая легкость, организованность, необъятный спектр возможностей, преимущества и недостатки любого выбранного решения. Поэтому Тьма - мое спасение. Только там я свободна. Только там я одна. Только там я - это я. В тот день мы давали очередной бал, одно из сотни скучных, бессмысленных мероприятий, что так любила моя покойная мама. Гости развлекались всеми возможными способами, приличествовавшими для светлого времени суток. По залам кружились пары, в кабинетах у каминов джентльмены обсуждали проблемы власти над миром, потягивая огневиски и лениво стряхивая с сигар на пол пепел. На витых антикварных диванах восседали прекрасные и не очень леди, их дочери и подруги. Я провела в обществе гостей весь день - как у хозяйки поместья, у меня не было альтернативы. Я участвовала в их лицемерных, лишенных зерна аристократических беседах, сдержанной улыбкой отвечала на их пуританские шутки, парировала их протокольные, обязательные для каждого приема колкости. Я устала. я лучше других знала, что произойдет, стоит стрелкам напольных часов сойтись на цифре двенадцать. И это знание обесценивало все. Была и сестра. Она находилась в своей стихии. Затянутая в глухое темно-синее платье, с башней из темных локонов на голове, она, похожая на больную птицу, кружила по залам. Не могу вообразить двух более не похожих друг на друга людей, чем я и Белла. То, что меня всегда ужасало и одновременно восхищало в ней - ее взгляд. Массивные, слишком тяжелые для кукольно-прекрасного лица веки накрывали темные глаза, всегда хранившие в каком-то таинственном запаснике этот взгляд. Я бы назвала это хищным восторгом. Словно зачумленная, она заражала своим страшным состоянием всех присутствующих. Ее принципы диаметрально разнились с моими. Может быть, она не имела их вообще. Все, что вызывало во мне осуждение, отзывалось в ней хищным восторгом. Все, за что она так отчаянно выступала, было заложено в нее кровью, как и в меня, но ее, в отличие от меня, это и определяло. Чистота крови, темные искусства, кровавые оргии, массовые убийства, культ личности, жажда роли любимого раба - это мелочи. Ерунда. Все это я и так встречала на каждом шагу. Я была обречена на это с рождения. Ужасала меня в ней страсть к насилию без причин. К насилию просто так, к насилию ради насилия. Это отталкивало меня от нее. Я не осуждаю насилие, если оно имеет какую-то цель. Если оно призвано уничтожить преграду. Беллатрикс не особенно стремилась ко мне. Мы не были друзьями. Я устала. Устала от гостей, от Беллы, от лицемерия. В глазах восторженных гостей, моих обязательных друзей, я видела только неудержимое желание дождаться полуночи. Стало невыносимым находиться в зале. Я взяла бокал мерло с подноса и ушла в угловую спальню северного крыла. Я люблю эту комнату - она небольшая, не такая помпезная, как другие, но самое главное - никто не знает о том, что я ее люблю. Я не стала зажигать свет. Тьма за забранным в чугунную витую решетку резным окном убаюкивала. Тело наполнилось тяжелой, пронзительной слабостью, глаза - слезами. Я вспомнила отчего-то Андромеду. В тот день я знала, что она уйдет. Если бы не я, ей не удалось бы. Я спасла сестру, но не смогла спасти себя. Я потонула в том, от чего так отчаянно бежала Мэдди. Я не могу освободиться. Я не могу помочь сыну. Меня опутало, как дьявольские силки, собственное чувство вины. Конфликт разных сторон одной и той же монеты. Я всегда занимала осторожную среднюю позицию. Мне многого не хватало, но, борясь за свое призрачное счастье, я боялась потерять нынешний комфорт. Я всегда балансировала на грани между сторонами, между сестрами, между родителями. Всегда наступала себе же самой на горло, прятала в самый темный уголок души свои самые сокровенные желания. Ни одно из них не исполнилось. Сестры не понимали и не ценили меня. Белла бы никогда не стала думать, как я. Мэдди бы никогда не стала этого скрывать. А я - думала и скрывала. И накапливала неисполненные желания в темном закутке сердца. Материнство изменило меня - теперь я понимала, что меня как таковой больше не существует, что теперь есть я и Драко, который всегда будет носить в себе часть меня. Мой сын. Мой прекрасный, умный, красивый, талантливый, любимый сын. Ребенок, который когда-нибудь станет мужчиной. Ребенок, которому сейчас грозит страшнейшая опасность. И я ничего не могу сделать, чтобы защитить его. Я саморазрушаюсь. В окружении французской мебели восемнадцатого века, парчовых портьер, золотой посуды, тысяч платьев, заваленная россыпью бриллиантов, способная позволить себе все, чего только может захотеть человек, я превращаюсь в живой труп. Меня выедает изнутри тоска. Пробило двенадцать. Ликующие крики гостей были слышны даже из северного крыла. Отчаяние. Боль. Я словно бы видела, за зажмуренными глазами, как они срывают друг с друга одежду, как летят во всем стороны щепки от расколачиваемой об пол антикварной мебели, как кривит презрительно кривит губы мой муж, мановением палочки распахивая двери зала и впуская... впуская в мой дом низость, подлость, извращение. Наверняка Макнейр снова приведет парочку маглов. О, Боже, как я устала. Как. Я. Устала. Неожиданно его руки легли на мои плечи. Я не слышала, как он вошел, но почему-то даже не вздрогнула. Очень давно я не чувствовала его прикосновений на своем теле. Сейчас его руки сжимали мои плечи, и сердце изменило мне. Оно подпрыгивало, как на горячих углях, я боялась пошевелиться, разогнать морок. Давно забытые, вытесненные ощущения поднимались откуда-то из предсердия, ядом разливаясь по венам. Неудержимо хотелось развернуться, обнять, почувствовать безупречный запах, сказать, как скучала, как тосковала, как боялась за него. Конечно, я ничего такого не сделала. - Здравствуй. Мой чертов безупречный муж. Человек, рядом с которым любой красавец будет выглядеть замарашкой. Любое место, где бы он ни находился, словно бы не дотягивает до его уровня. Давясь ненавистью, злостью на себя, я под его руками превращалась в горячую карамель. Всегда. С самого первого дня. Он выглядел безупречно, даже когда валялся пьяным на полу, когда убивал людей, когда сидел в тюрьме, а особенно, когда говорил гадости. Никогда не могла себе этого объяснить, но более всего я хотела его именно тогда, когда он меня оскорблял. Когда, подчинив меня, заставлял ползать раздетой по полу, когда останавливал мою руку с ножом в дюйме от моего же горла. Я помню, я плакала. Плакала от беспомощности, от ненависти к себе, от абсолютного перед ним, безупречным, бессилия. Не думаю, чтобы он когда-нибудь любил меня. - Почему ты здесь? Пропустишь самое интересное. Я развернулась. Он стоял передо мной, высокий, в распахнутой черной мантии с меховой оторочкой на воротнике, с руками, переплетенными на груди. Длинные волосы в беспорядке рассыпались по плечам, неровное дыхание, затуманенный выпитым, но все такой же серебряный взгляд. Что сказать ему? Что сказать, что сделать для того, чтобы он сбросил свою маску? Я смотрела на него, бледного, прекрасного, с восхитительной свежей царапиной на щеке, я совершенно не знала, как справиться с ним, как победить его. Я вспоминала те редкие, волшебные минуты, когда мне казалось, что передо мной - живой человек, мой муж, мужчина, которого я люблю. Случайное утро, случайная сонная шутка, нежное слово, оброненное в мою сторону. Нет, нет. - Мне не интересно. Он вскинул брови. Я почувствовала, как под диафрагмой начала растекаться карамель. Усилием воли я заставила себя перешагнуть какой-то внутренний барьер. - Люциус. - Да? - Я устала. Я люблю тебя. Не смотри так на меня! Мне сложно. Я очень устала от всего этого, что, как бесплатное приложение, постоянно сопровождает мою жизнь. Когда я выходила за тебя замуж... Люц, я не могу больше видеть этих людей. Я не могу больше выносить то, что они делают. Я не могу принять того, что ты делаешь это вместе с ними. Я всегда была с тобой. Пожалуйста... - Нарси, дорогая, давай не сейчас. Он неприязненно поморщился, отвел взгляд, словно моя сбивчивая речь была фальшивым пением. - Что не сейчас? Люциус, подумай о сыне. Ему страшно. Наверняка, он даже не думал о том, чтобы обратиться к тебе за... - Послушай, Нарцисса. Драко в школе. С ним все в порядке. Он достаточно взрослый для того, чтобы самому решать свои проблемы. Дай же ты мне наконец покой! Карамель в мгновение ссохлась в мучительный жесткий комок и взлетела в горло сквозь солнечное сплетение. Я резко развернулась, прижалась лбом к мраморной стене. Еще были слышны его гулкие шаги в галерее. Еще звенело, отскакивая от древних потолочных сводов замка последнее гневно брошенное слово. Покой. Покой... В зеркале на дальней стене отражалось мое, казавшееся чужим, бледное лицо. Я провела пальцами под глазами, стирая случайные слезы. Глубокий вдох. Медленный выдох. Надо спускаться к гостям. Тьма - мое спасение. Только там я могу быть неузнанной. Только там никто не может влезть мне в голову, просто потому, что ее содержимое никого не интересует. Рассмотрев весь предложенный мне спектр, я по-прежнему не склоняюсь ни какому из предложенных решений. Просто потому, что боюсь ее потерять. Только там у меня есть северная спальня. Моя личная огромная тюрьма. И нет никакого решения у этой задачи. Да и вряд ли оно необходимо. Все на своих местах.