рассвет перед избавлением

странно, как я вообще еще сохранил способность мыслить. странно, что я еще могу размышлять. даже горько подшучивать над собой. мне странно. лунный свет течет из маленького забранного толстой решеткой окошка под потолком, перламутровой лужей падает на каменный пол. вот уже пятьдесят третий год каждую ночь я наблюдаю за этой лужей, как она двигается в сторону моей подстилки, как пропадает ближе к четырем утра, как вместо нее по всей камере разливается предрассветное сонное марево, похожее на разреженный туман. я не совру, если скажу, что устал, хотя и устать было не от чего - делать здесь совершенно нечего. а так невыносимо хочется что-то делать. хоть что-нибудь. сейчас мне думается, что больше никаких занятий я не смогу себе придумать. отчаянно рвется сознание - придумать, сочинить что-то еще. что угодно. только не вспоминать. и все равно я вспоминаю. я не могу не вспоминать. свою нелепую, оказавшуюся мелочной, и такую короткую жизнь. крах мечтаний, осознание невозможности реализации гениальных, казалось бы, идей. моих идей. наших идей. я - старая никому не нужная развалина, лишенная всего, и заживо гниющая в самой высокой башне Нурменгарда. дни моего триумфа и власти безвозвратно канули в небытие, и даже детям теперь говорят о них так, словно рассказывают на ночь страшилку. все мои планы, намерения и попытки улучшить хоть что-то и хоть для кого-то в какой-то момент обернулись чудовищными злодеяниями. я сам стал чудовищем. я никого не спас. можно бесконечно говорить о человеческих жертвах, анализировать потерянные для сообщества годы террора, но самое ужасное и непоправимое, что я сделал в своей жизни, это разрушил ее. свою жизнь. и свою любовь. до чего тошнотворно и замазанно это звучит. он - герой. у него есть все, и нет ничего, я уверен в этом. я знаю, чувствую его боль, в той или иной степени сравнимую с моей болью. тот грех, то злодеяние, которое так и висит на нас мертвым грузом, от него никак не отмыться. и он знает это даже лучше меня. мы верили когда-то, что мир будет в наших руках. ну, на худой конец Англия. вот ведь забавно, тогда, в семнадцать лет, мы были в стольком уверены, успех казался гарантированным, а духовная награда и общественное признание - бесконечными и абсолютными. сейчас, когда мы так стары, что и не помним, сколько нам лет, сейчас совершенно ничего не выглядит гарантированным, мы ни в чем не уверены, и дрожим каждый вечер, ложась в постель. он - в свою широкую кровать с балдахином и вышитыми атласными подушками; я - на подстилку из грубой соломы. если бы у меня была такая возможность, я очень многое изменил бы тогда. мой голос дрожит, отражается от каменных стен. я уже давно стал разговаривать с собой, иначе можно сойти с ума или вообще разучиться говорить. тридцать лет назад, или около того, я еще пытался что-то сочинять, какие-то научный трактаты, политические опусы. потом это все осточертело до судорог - опошлилось и обесценилось. не думаю, что существует на этом свете человек, более разочаровавшийся, чем я. вина гложет меня, отъедает по кусочку души каждый час, и я уже не уверен, что что-то вообще осталось от моей души. вот и растаяла лунная лужа на полу. вот и рассвет. когда-то я считал их. после миллиона сбился, да и нужно ли оно. люди считают дни, когда впереди есть какая-то психологическая рамка, цель, к которой направлен путь. у меня ее нет. я никогда не выйду отсюда, и пусть это наказание ужасно, я знаю, что заслуживаю его. больно оттого, что и он оказался наказан. наказан за мою безрассудность и обаяние, за такую свою непередаваемую внушаемость и невероятную чистоту сердца. сердца, которое давно мое. эта ноша незнания, она душит его, я знаю. она душит и меня. кто-то из нас троих в ту ночь убил девочку. случайно, конечно. но это был кто-то из нас. и мы никогда не узнаем, кто именно. я говорил ему тогда, что цель оправдывает средства. так вот она не оправдывает. никакая цель. а тем более, такая низкая, как та, к которой мы тогда стремились. я говорил ему, что нельзя смотреть на мир через призму личности. так вот можно. и даже нужно. потому что любая личность - это мир. потому что в каждом человеке живет такая бесконечно прекрасная гамма возможностей и красок. и даже одна оборванная ниточка легкой рукой сметает со стола все расчеты и манифесты триумфа. я убеждал его, что все, что мы делает - ради общего блага. так вот нет. нет его, общего блага. и сейчас, когда я уже не знаю, сколько мне лет, и с трудом цепляюсь за собственное имя, я понимаю, что единственное, ради чего стоит идти на подвиги, - это благо субъективное, благо ради любимого человека. ради тебя, Альбус. ради тебя. если бы ты только мог простить меня. это то единственное, что нужно мне, чтобы умереть. я невыразимо хочу наконец умереть.