Цена счастья

Рвотные позывы едва удается сдержать. Бросаюсь прочь с места преступления, панически зажав нос и рот рукой. Какой-то полицейский едва успевает посторониться. Он укоризненно качает головой и бормочет что-то о нежности некоторых барышень. На улице свежо, и дышится не в пример легче. Дышу глубоко, с широко раскрытыми глазами, ибо если закрою глаза, то, верно, потянусь за успокоительным, которое всегда в сумке. Ноги гадко дрожат, а лавочка у подъезда как нельзя кстати. Сажусь на светлое прогретое дерево, вытягиваю ноги и, откинув голову, смотрю на голубое небо с редкими пушистыми облачками. Скамейка едва ощутимо пружинит. У меня появляется соседка. Грустно киваю детективу-лакомке, не без сочувствия отмечая ужас в ее карих глазах и бледность миловидного личика. Яко Кацураги судорожно кусает губы и яростно трет их салфеткой. Дышит глубоко и часто, того гляди затрещит по швам легкая кофточка. Протягиваю ей зачем-то пачку сигарет, которую таскаю в сумке на всякий случай (у каждого своё успокоительное), хоть и знаю, что она не курит. Кацураги вымученно кривится, глядя на нераскрытую пачку, и вежливо отказывается. Едва подрагивающей рукой утирает бескровные искусанные губы, убирает прядь со лба и тихо бормочет: — Кощунство какое-то... Согласно киваю: нет сил пошевелить языком или хотя бы разлепить губы. Нераспечатанные сигареты отправляются в глубины моей бездонной сумки. На свет появляется баночка с успокоительным. Предложить ее своей бледной, с зеленоватым отливом коллеге не успеваю: Кацураги испуганно ойкает, подскакивая на скамейке, и тут же оказывается пригвожденной к месту цепкими захватом рук своего ассистента, Нейро Ногами. Заметив меня, тот вежливо скалится: — Доброго дня, Тодороки-сан, — но рук с плеч своего шефа не снимает. На миг мне чудятся когти, которые вонзаются в хрупкие плечики детектива-лакомки, но наваждение быстро проходит. Списав все на недавний стресс, отдаю должное этикету, проронив: — И вам, Ногами-сан. — Чудная погода, — мурлычет этот тип и убирает руки в карманы ярко-синих брюк. — И ветерок свежий... Сенсей! — голос так и сочится тревогой и желанием помочь. — Сенсей, — он снова кладет руку ей на плечо. Яко отшатывается от мимолетного прикосновения, вздрагивая всем телом, — вам нехорошо?.. Может, воды?.. Кацураги вновь приобретает нежно-зеленый оттенок, отчаянно мотает головой и резко встает со скамейки. — Я в порядке, — слабо цедит она и, пошатываясь, бредет обратно в дом. Ассистент укоризненно качает головой и улетучивается вслед за Кацураги, даже не попрощавшись. Почему-то я ей не завидую. На плечо мягко ложится рука Ишигаки. Заторможенно киваю на все слова напарника. Бедный Джун выглядит подавленно, а бледность лица не скрашивает даже яркое солнце. — Будешь? — протягивает начатую бутылку с водой. Кивнув, решительно высыпаю на влажную ладонь пару таблеток: мне просто нужно успокоиться, — Ишигаки смотрит укоризненно. — У нас еще целый день впереди, а от них клонит в сон, — ворчит он, а затем в мгновение ока выхватывает из моих потных рук пузырек с таблетками и прячет в свой нагрудный карман. — Конфискация, — пытается шутить Джун, а у самого губы дрожат и подбородок дергается. И кому из нас успокоительное нужнее? Оставшиеся две таблетки делим поровну. Запрокинув голову, глотаю свою, даже не морщась от горького привкуса валерианы, — вода лишь ненадолго перебивает привкус во рту. Джун же долго колеблется, глядя на маленький, тускло поблескивающий кругляшок в своей ладони, а затем, решившись, глотает, даже не требуя воды. Смотреть на по-детски скривившегося Ишигаки смешно. А если мне смешно, значит, уже легче. Но тиски, сдавившие все внутренности, никуда не делись, просто немного ослабли, дав возможность вздохнуть спокойно. Джун молча принимает бутылку. Даже не вытерев после меня горлышко, делает жадный глоток, снова морщится, бормочет что-то нелестное про фармакологию. Поперхнувшись очередным глотком, некрасиво сплевывает воду прямо на бордюр — вместе с таблеткой. — Не судьба мне поправить нервишки, — мрачно шутит Ишигаки, носком ботинка вдавливая лекарство в серый асфальт. Усуй-сан, находящийся тут же, брезгливо морщится и отворачивается, нервно поправив очки, а мне смешно. Но смех так и застывает на вновь пересохших губах. — Пойдем, — делаю шаг по направлению к дому. — Сиди здесь, — Джун с несвойственной ему твердостью буквально впечатывает меня в многострадальную скамью. — Там и без тебя работников хватает. Потом составишь протокол, если так хочешь. И я подчиняюсь. Безвольно оседаю на скамейку и сижу до возвращения Джуна, судорожно сжимая в руках хрусткий пластик пустой бутылки. *** — Итак, на повестке дня у нас преступление... Голос Усуя-сана доносится как сквозь пелену; усилием воли заставляю себя смотреть на начальника, а не на доску за его спиной. Но взгляд помимо воли все равно натыкается на материалы дела перед носом: на протокол, написанный мной со слов Джуна и экспертов, на фотографии обезображенных детских тел, страшных кровавых потеков на стенах и полу, хаоса в доме семьи Хага... Я думала, что привыкла к крови, к виду истерзанных трупов, но, как оказалось, нет. Только не к исковерканным детским тельцам. Только не к страшным пятнам на полу детской. Только не к кровавым брызгам на веселых обоях в цветочек и на мягких игрушках... Наохиро Усуй монотонно повествует за весь отдел о преступлении, рассказывая общие детали: когда, кого, как и чем. Перевожу взгляд на Джуна, застывшего, словно каменное изваяние: только в неверных пальцах нервно скачет ручка, вырисовывая на полях документа лишь ему ведомые рисунки. Приглядевшись, распознаю героев его любимых манг. Усмехаюсь про себя. Ишигаки неисправим. — И какие меры предприняты? Вздрагиваю от резкого голоса начальника. Усуй весь подбирается, в сотый раз поправляет очки и, откашлявшись, рассказывает о стандартных мерах: опечатывании дома, выяснении причинно-следственных связей, проверке всех знакомых и родственников и тому подобное. Но начальник все равно недоволен. То, как он гневно сопит и брюзжит: «Понабрали тут...», то, как Усуй поджимает губы и, яростно сверкая очками, цедит сквозь зубы: «Мы делаем все возможное...», — говорит всем, что пора сваливать в туман. Все тихо и организованно забирают материалы дела и потихоньку выходят из кабинета. Джун яростно скрипит ручкой, штрихуя какую-то деталь своего корявого рисунка. Я быстро отбираю его бумаги и, не давая опешившему Ишигаки опомниться, хватаю его за рукав и буквально выталкиваю из кабинета. Последнее, что мы видим с напарником, — суровый взгляд гордого Усуя-сана и багровое лицо здешнего начальника полиции. *** Механически перечитываю собственный протокол и заключения судмедэкспертов. Стройные столбцы иероглифов сухо повествуют о жертвах, характере их ран, а также времени их смерти. Жертвы — дети. Разнополые. Мальчик и девочка. Десять и восемь лет. Убиты в ночь с пятницы на субботу. Найдены соседкой, которая за ними приглядывала, пока мать была на работе. Раны — колото-резаные. В основном глубокие — убийца был взрослый, зрелый человек. Правша. Удары хаотичные. Или торопился, или просто убивал в первый раз. Скорее, торопился. Ран много, и все они разные, только некоторые из них задели жизненно-важные органы. Из дома пропали ценные вещи — как обычно, драгоценности и деньги. Обычный грабеж. Отбрасываю от себя папку с делом, торопливо прячу в стол, закрывая на ключ. Ишигаки меланхолично перебирает детальки в попытке собрать очередную модель какой-то детской машинки. Думает. Хмурится, пытаясь соединить несколько деталей. Затем поднимает голову и, заметив мой укоризненный взгляд, покаянно вздыхает и прячет свое сокровище в сейф. Будь я Сасазукой, растоптала бы и выкинула все к чертовой матери. Но если Джуна не выучил даже легендарный Эйши Сасазука, то куда уж мне, Шизуке Тодороки. Лучше бы паззлы собирал, ей-богу. А то, как кто не придет, аж стыдно. Взрослый мужик и... детские игрушки. Внезапно накатывает горькая злость на напарника, и в следующий миг вся его коллекция фигурок из каких-то детских сладостей летит в урну. — Тодороки! — вскрикивает Джун, вскакивая с места и пытаясь собрать уцелевшие фигурки с пола. С мстительным удовольствием давлю каблуком девочку-цветок. Прямо перед его носом. Джун вздрагивает и, вскочив с места, начинает причитать о моем бессердечии. — А чего ты ждал от мужика в юбке? — злое прозвище, случайно подслушанное в курилке, срывается с губ непроизвольно, и Ишигаки тут же со стуком ставит на стол одну из уцелевших фигурок. — Тодороки, не начинай, — устало взывает он к миру и ко мне. — Хотела поговорить о деле, так с этого бы и начала. Фигурки-то мои что тебе сделали? — Ничего, — зло огрызаюсь. — Ты не работаешь, только и делаешь, что играешься... Чем в детство впадать, лучше бы дело прочел! — А я читал, — зевает этот лентяй. — И? — Обычное ограбление, — спокойно отвечает Джун, садясь за стол и доставая новую недособранную модель. — Обычное? — от удивления у меня садится голос. — Убиты дети, Джун! И тебе хватает ума назвать его обычным?! — Тодороки, ты дело читала? — отвечает Ишигаки, не отрываясь от занятия. — Это ограбление. Пропали ценные вещи, причем на достаточно круглую сумму. Дети оказались просто случайными свидетелями. Точнее, помехой, если хочешь, жертвами. — Деталь со стуком стала на свое законное место, и Джун принимается за другие. — А если вещи взяли только чтобы инсценировать ограбление? — щурюсь я, до боли сжимая в руках карандаш. Деталь выскальзывает из рук Ишигаки и падает на стол с характерным стуком. Джун берет ее снова, вертит в руках модель, затем вставляет непослушную деталь на положенное место, откладывает игрушку и поднимает на меня взгляд: — Тогда будут еще преступления. Все же не зря на месте засветилась Кацураги и ее ассистент. Тяжело вздыхаю и киваю в ответ. Здесь Джун прав на все сто процентов. Если преступлением заинтересовалась Кацураги, значит, дело дрянь. Большая дрянь. Кацураги и ее ассистент за четыре с небольшим года своей детективной карьеры стали у нас в отделе чем-то вроде приметы. Эти двое влезали в самые опасные дела и всегда выходили сухими из воды. Располагая тем же материалом, что и мы, они всегда умудрялись опережать нас на целый шаг. Зависть, давившая поначалу Усуя-сана, только-только пошла на убыль, но что-то подсказывало мне, что сегодня был ее второй день рождения... Телефонная трель вовремя отвлекла меня от раздумий и спасла очередной шедевр Джуна от разрушений. Звонила Кацураги. Она вежливо просила материалы по сегодняшнему делу. Как и всегда, Яко сулила «шоколадку», которая неизменно выливалась в посиделки в кафе. Раньше передо мной вопроса не стояло, поделиться скудной информацией или нет, но теперь... команды никто не давал. Отдать материал — значит, попросить помощи и, по сути, спихнуть все на этих двоих. Не отдать — увязнуть в трясине дела и разрушить хрупкое перемирие, лишив себя в будущем настоящей, действенной помощи. Джун опасно шипит, указывая на открывшуюся без стука дверь и поспешно пряча свои детские сокровища. Усуй. — Давай, я к тебе зайду. Время потом скажу! — имени не называю, но шеф опасно щурится, догадывается, но не вмешивается. — Тодороки! — рявкнул Усуй, и я роняю трубку. — Почему разговоры на рабочем месте?! — Я-а-а... — в голову ничего не лезет. Но на выручку приходит Джун, напарник с милейшим видом врет и не краснеет: — Это просто мама Тодороки-чан беспокоится, Усуй-сан. Шеф подозрительно сверкает стеклами очков, но ничего не говорит. Я же заливаюсь густой краской и перевожу взгляд на столешницу. Тодороки-чан... Ну, Ишигаки... припомню. — Что с делом? — переходит сразу к главному Усуй. — Ничего, — угрюмо роняет Джун. — Нужно проработать всех знакомых и друзей Хиде Хига. Мы с Тодороки думаем, что это разбой. А дети оказались случайными жертвами. Мне остается только согласно кивать на все слова Джуна. Выслушав наши скудные идеи, Усуй-сан усмехается, кивает чему-то, затем скупо бросает: — Хорошо, ищите по знакомым. — На миг застыв в дверях, поворачивается ко мне и ядовито добавляет: — И еще, думаю, Тодороки, визит к матушке лишним не будет. Дело дрянь. С большой буквы. *** В офисе Кацураги уютно. Яко заботливо делает чай, носится по офису, гостеприимно предлагает разные лакомства, а мне ничего в горло не лезет. Будто замуровали там что. Или удавку на шею повесили. Несмотря на мощный кондиционер, который приятно гоняет ветер по помещению, мне душно. Да и у самой Яко вид несколько подавленный, зато ее ассистенту все нипочем. Вертится себе в кресле, журнальчики почитывает да глазами постреливает. Пусть слушает, не жалко. — Мы думаем, это простое ограбление, — заканчиваю я свою повесть, передавая Кацураги копии материалов дела. — А дети... — тут я сглатываю комок, — случайные жертвы. Не думаю, что дело будет интересным. Нейро Ногами согласно кивает, а Яко хмурится, раскрывает папку и тут же погружается в чтение. В тягостном молчании проходит несколько минут. Звук однообразно перелистываемых страниц давит на уши не хуже, чем тиканье часов или гробовая тишина в пыточной. Наконец, Яко откладывает дело, задумчиво делает глоток чая и долго смотрит в сторону ассистента. Ярко-синий костюм продолжает листать какой-то бульварный журнальчик, ни на минуту не прерывая своего занятия. Не дождавшись от него реакции, Кацураги говорит: — Мы возьмемся за это дело. — Нет, — веско обрывает ее на полуслове Ногами, отшвыривая журнал. — Да, — резко поворачивает голову Яко и ставит со стуком чашку на стол. В глазах ассистента вспыхивают неоновые огоньки, а у меня возникает желание телепортироваться куда подальше. Но Яко щурится в ответ и решительно гнет свое: — Тогда я возьму это дело, Нейро! Воздух становится густым и почти искрит, как перед большой грозой. И я, чтобы разрядить обстановку, откашливаюсь, переводя внимание на себя. Яко переключается быстро, а вот Нейро с самой широкой и нехорошей ухмылкой продолжает сверлить девичью спину. — Я, пожалуй, пойду, Яко-чан, — мне хватает сил выдавить из себя улыбку и придать голосу доброжелательность. — Всего доброго, Ногами-сан. — И вам того же, — тягуче отзывается Нейро. Яко закусывает губу и на миг прикрывает глаза. Делает глубокий вдох и говорит: — До свидания, Тодороки-сан. Я вам позвоню. …Уже позднее я узнала, что для Нейро Ногами дело было легким и бесперспективным, — так сказала сама Кацураги. Видимо, была большая ссора: Яко, сообщая мне о своем решении помогать в расследовании, морщилась и все время потирала левое плечо. — Тодороки-сан, — тихо обратилась она ко мне. Я вздрогнула и подняла взгляд, оторвавшись от чашки, — а вы уверены, что это... простое ограбление? — Не знаю, — честно призналась я. — Больше всего и похоже на разбой. Главное сейчас найти убийцу, а там уже и мотивы будут раскрыты... Яко отрицательно качает головой и мудро, без тени превосходства улыбается: — Тодороки-сан, мотив — это основа всего. А вдруг это маньяк? В любом деле, преступлении важно понять, что двигало человеком, что его подтолкнуло. Найдете мотив — дело будет раскрыто... Кацураги смолкла и виновато уткнулась в свою чашку с чаем. А я сидела как громом пораженная. Эта девушка за какие-то пару минут научила меня тому, что я не освоила за несколько лет обучения в академии и работы в полиции. Воистину, все гениальное просто!.. *** Голова чугунная. От многочисленных досье в глазах опасно рябит, а мысли сворачиваются в один большой комок непроваренного риса. Джун мирно позвякивает детальками своей очередной игрушки. Постукивание и скрип раздражают. Раздражает и бессилие. Полная беспомощность, в которой я не хочу расписываться. Куда мне до великой Кацураги, которая, наверное, уже нашла преступника! Мотив. Мотив-мотив-мотив-мотив... Джун подскакивает на месте и мгновенно закрывает телом свои детские сокровища. Свое мизерное счастье. Своих идолов давно ушедшего детства. — Чай, кофе? — пищит Ишигаки, не сводя с меня испуганного взгляда. Бессильно откидываюсь на спинку стула и закрываю глаза потными руками. Сквозь стиснутые зубы раздается вымученный стон, и Джун в следующий миг прибегает с крепким кофе. Растворимый кофе оказывается очень терпким и сладким до приторности. Делаю большой глоток и понимаю: вот оно, счастье. Ишигаки суетливо убирает разбросанные по столу бумаги, складывает их в ровные стопки, мягко, но решительно перехватывает мои руки на полпути к документам. И я подчиняюсь. Вцепившись в горячий пластиковый стакан, цежу большими глотками напиток, желая поскорее набраться сил и заново приступить к делу. Но одного стаканчика мне мало. Безумно мало. — Еще! Джун послушно отдает мне свой кофе, сыпнув туда еще один пакетик с сахаром. Теперь я пью не торопясь. Медленно. Смакуя и наслаждаясь каждой секундой отдыха. — Счастье есть!.. — постанываю я. Ишигаки в тихой гордости делает заново кофе себе, откладывает свою почти собранную модель и садится рядом. Напарник так и лучится счастьем. Он увлеченно рассказывает мне об этом корабле, о модели, новизне, уникальности, как он к нему попал и все в таком духе. Очередной поэтический бред. Отдых для утомленного работой мозга. Счастье... Оно для каждого свое. Счастье — это величина, которая не имеет формы, цены и внешнего вида. Оно расплывчато и непостоянно, как легкая утренняя дымка. Вроде есть, а стоит коснуться — и в руках уже ничего. Оно как бескрайний горизонт — манит красотой, но близко к себе не подпускает. Счастье — желание постоянное. Во все времена его ищут и не могут найти. Счастье связано с потребностями, пусть даже сиюминутными... Сейчас, попивая кофе и слушая Ишигаки, я понимаю, что вот оно, счастье. Сейчас для меня счастье — минутный отдых. Счастье-на-неделю — поимка преступника. Счастье-на-год — отпуск. Счастье-на-всю-жизнь — семья, которой у меня никогда не будет с такой работой... — Джун, — зову я напарника. Ишигаки весь подбирается и не без напряга спрашивает, что случилось. — Джун, а что для тебя счастье? Ишигаки не на шутку задумывается, затем, допив кофе, выдает: — Странный вопрос, Тодороки... Честно, не знаю. Хотя, если подумать, то я давно уже хочу собрать всю коллекцию этих замечательных шаттлов! Улыбка просится на губы сама по себе. Так просто. Разгадать человеческое счастье и понять мотивы каждого на планете Земля... Для начала мне бы понять одного... *** — Как успехи? Синхронность вопроса заставляет нас обеих прыснуть и залиться громким смехом под неодобрительным взглядом Нейро Ногами. Ассистент знаменитого детектива кривит край рта и возвращается к книге; название скрывает его лапища в темной перчатке, но чутье подсказывает, что это детектив. Уступаю пальму первенства Яко Кацураги. Та серьезно и довольно логично очерчивает круг подозреваемых, выкладывая фотографии и досье по очереди, рисуя нечто вроде солнца с лучиками. Сверяюсь со своими наработками — есть недочеты — тянусь за карандашом, но детектив-лакомка вовремя останавливает: — Не торопись вычеркивать. Я могу и ошибаться. В круг ближайших подозреваемых входит только любовница бывшего мужа госпожи Хига и конкуренты по работе, ведь Хига — юрист, многих обошла. Мне менее всего хочется думать о маньяке, но от этой пакостной мысли отделаться не могу. И ничего из рационального арсенала не помогает. Просто засело, и все. — А соседка? Яко задумчиво покусывает карандаш и соглашается. — Мотив? — Зависть. Нейро Ногами скептически хмыкает, но в разговор не влезает. Просто мудро делает вид, что поглощен своей книгой. — Хотя я могу и ошибаться, — нерешительно пытаюсь поправиться. Но Яко не возражает, думает. Кусает губы, мусолит отросшую светлую прядку, избегая пристального взгляда Нейро Ногами. А во мне умирает надежда. Вдвоем мы не справляемся, слишком абстрактны цели и мотивы. Может, ассистент Яко знает? — Ногами-сан, — решаюсь я на опрометчивый поступок. Кацураги страдальчески закатывает глаза и сжимает руки в кулаки. — Да-да? — сама любезность. — Ногами-сан, вы видите, мы с Яко в затруднении, может, прольете свет на это преступление? Нейро глупо округляет глаза и хмыкает: — Сенсей сказала, что это ее дело. Я не имею права вмешиваться. Яко бессильно рычит, сжимая в кулаках ткань строгой юбки. Затем, словно совладав с собой, презрительно бросает: — Это действительно мое дело. Так что продолжим, Тодороки-сан. Нейро Ногами презрительно фыркает, а Яко с силой сжимает в руках карандаш, так, что костяшки белеют. Ее ассистент прищуривается, и мне вновь чудится неоновый отблеск в зеленой радужке. Списав все на игру света и воображения, поспешно тянусь за чашкой. Неожиданная телефонная трель заставляет вздрогнуть и пролить горячий чай на стопку бумаг. Пока Кацураги, охая и ахая, пытается ликвидировать последствия этого бытового опуса, Ногами даже не шевелится, а я слишком занята поиском телефона в сумке, чтобы обратить внимание на его ехидную ухмылку. Наконец найдя оглушительно звенящую и вибрирующую вещь, я наспех нажимаю кнопку, даже не глядя на дисплей. Услышанное заставляет вновь вздрогнуть всем телом и чисто механически сказать два слова: — Сейчас буду. Яко так и застывает в полусогнутом положении, с мокрой тряпкой в руках и с недоуменно-испуганным выражением на миловидном лице. — Снова... — хрипло говорю я, глядя куда-то сквозь Кацураги. И только звук упавшей на стол книги выводит нас из общего оцепенения. *** Усуй бесится. Носится по тесному кабинету и только что руки не заламывает. То и дело поправляет съезжающие с тонкого носа очки. Не говорит, а чеканит каждое слово, так, что ему даже лучшие дикторы Японии позавидуют. Небольшая указка в его длинных пальцах пляшет, словно живое существо. Всем, даже желторотым выпускникам ясно, что прилетело ему по первое число. И теперь этот театр ужасов одного актера наблюдаем и мы. Джун снова чиркает что-то на полях важных документов. Коллеги однообразно кивают в такт каждому слову Усуя-сана. А я... трясущимися руками перебираю фотографии новых жертв. От вида окровавленной ручки, сжимающей лапку белого зайца, мне становится дурно. Джун ободряюще сжимает под столом мою ладонь и пододвигает стакан с водой. А я не хочу пить. Разве что утопиться. — Приложите все усилия. На раскрытие дела и поимку преступника неделя. Истерический фырк срывается в самый неподходящий момент. Усуй гневно сверкает очками, а я жалею, что не запаслась еще пачкой успокоительного. Торопливо закашлявшись и извинившись, сбегаю с планерки. Очень жалею, что не курю. А толку? Никотин помогает лишь единожды, затем развивается пагубная привычка. Но почему так хочется выкурить хотя бы одну сигарету? Теперь понимаю, почему инспектор Сасазука никогда не расставался с никотиновой соской. На этот мир невозможно смотреть с ясной головой и без дымовой завесы. — Джун, скажи, зачем? — я знаю, что он здесь, рядом, за правым плечом. Друг. Соратник. Самый бестолковый и бесценный напарник в мире. — Не знаю, Шизука, — вздыхает он, впервые назвав меня по имени. — Я не вижу уже ничего, ни единой зацепки. Джун, что делать? Не молчи, как остолоп! — визжу я. — Скажи мне... Что делать? Ты же лучше, опытнее! — голос окончательно осип. — Успокойся. — Я спокойна. — Видно. Я с силой ударила кулаком по стене, чуть не раздробив в кровь костяшки пальцев. Затем всхлипнула и закрыла лицо руками. Джун без лишних слов прижал меня к себе и погладил по голове. Я всхлипнула и, вцепившись судорожно в лацканы его пиджака, прошептала: — Я устала... Так устала. Ишигаки гладил меня по волосам и бормотал что-то утешающе-бестолковое. Выплакавшись вдоволь, я отстранилась от напарника, поблагодарила и сказала, что мне полегчало. Джун нахмурился — явно не поверил, — но мне-то что? Голова была ясной, а внутри царила приятная пустота. — Когда же это кончится? — вопрос был отчасти риторическим. — Когда-нибудь, — миролюбиво говорит Джун, ставя передо мной очередную порцию с кофе. — Для меня будет большим счастьем, когда мы поймаем преступника и закроем, наконец, это дело! — И то правда... — тихо согласилась я, отпив крепкий сладкий напиток. — А то я скоро состарюсь или умру от шальной пули, не оставив ни жены, ни детей! — пошутил Ишигаки, делая глоток. — Кстати, — коллега прищурился, — тебе не приходило в голову, что все жертвы жили практически по соседству? Разница лишь в номерах домов и незначительных переулках. Я нахмурилась. Джун, видя мое недоверие, полез за картой. Мы убрали все со стола, а Ишигаки, вооружившись красным карандашом, стал отмечать точками дома убитых. — А вот зде-е-есь, — ткнул он в точку посередине, — детский сад. Видишь? Я кивнула. — Так вот, Тодороки, я запросил данные детей из детсада, пришел ответ. Все они, — он очертил несколько разных по диаметру кругов, — живут недалеко от этого места. Следовательно, соседство довольно близкое. Я пригляделась — и правда. Ближе всех жила госпожа Хига и те, другие. Смутное подозрение закралось мне в голову. Я схватила досье и стала лихорадочно их перелистывать. На вопросы Джуна не отвечала, было некогда. Ишигаки удивленно следил за моими манипуляциями, но никак не комментировал. Разогнувшись, я довольно осмотрела творение рук своих. Ишигаки критически рассматривал испещренную красными полосками карту, нахмурился, затем охнул и осторожно начал: — Шизука... — Позже. Джун, иди заводи машину, а я к Усую, а то мы можем опоздать! *** Дом оцепили мгновенно. Я нервно расхаживала в опасной близости от черты, то и дело тревожно смотря на чистые окна, поблескивающие в лучах заходящего солнца. Госпожа Мори — соседка Хиде Хиги — оказалась на редкость упрямой. Рядом стоит Яко. Она постоянно теребит поясок легкого пальто и кусает губы, силясь совладать с нахлынувшей нервной дрожью. — Тодороки-сан, — в который раз умоляет она, — ну, пустите меня! Я затравленно озираюсь на Усуй-сана, который поджимает губы и сквозь зубы плюется приказами. Шеф делает вид, что не слышал и даже не подозревает о намерениях детектива-лакомки проникнуть в дом в качестве миротворца. Ишигаки едва заметно качает головой, мол, не время. Киваю — знаю, что команды не было. И снова вперяю взор на Усуя, этого тщеславного ублюдка, которого порой хочется убить. — Усуй-сан! Джун возводит очи горе и прячется за мою спину, страдальчески шепча: «Заче-е-ем?!». Шеф поворачивается не сразу, а я не зову дважды. Знаю, что в этом шуме сирен и невозможном гуле голосов он услышал меня. — Чего тебе, Тодороки? — наконец поворачивает ко мне голову он. Не сильно, вполоборота. — Сколько мы будем тянуть? — весь отдел, да и я сама, поражается моей наглости. Там ведь дети! — давлю бессовестно и при всех, пользуясь первенством в раскрытии личности преступника. — Хочешь поиграть в переговоры? — презрительно цедит Усуй, оглядывая меня с головы до ног. Поджимаю губы. Сейчас не время для препирательств, Усуй-сан. Ведь время не ждет. Эта валюта обесценивается с каждой секундой, — кто знает, чем обернутся лишние пять минут промедления. Наохиро Усуй неохотно дает добро на участие Яко в этом деле. Та облегченно выдыхает, а я нахожу уместным ободряюще ей улыбнуться и даже крепко пожать руку на прощание. — Удачи, — скомканно желает Ишигаки из-за моей спины. Кацураги улыбается, кивает и идет к заборчику. Калитка закрыта, а госпожа Мори не считает нужным открыть ее даже детективу-лакомке. Недолго думая, Яко решается перелезть ограду. Но туфли и юбка — это не спортивный костюм. Нейро Ногами смотрит на потуги Яко с критическим любопытством, затем подходит, поднимает ее на руки, как ребенка, и с легкостью перебрасывает через забор. Яко с тонким вскриком преодолевает высоту. Миг — и ассистента и след простыл. Полчаса прошли в тягостном ожидании. Мы все не сводили взглядов с потемневших окон и плотно закрытой двери. Усуй уже истоптал всю асфальтовую дорожку, Ишигаки извертелся волчком и перебрал все известные ему забавные истории. А я... я ерзала на скамейке и вертела в руках заветный пузырек с успокоительным. В конце концов, решилась. Высыпав в руку пару таблеток, взвесила их на ладони. Сжала и разжала мокрые от страха пальцы. Две таблетки. Цена моего ближайшего счастья. Скорый поезд до истинного спокойствия на сегодняшний вечер. Рука опасно дрожит, а во рту ужасно сухо, и Джун как назло не припас с собой ни бутылки с водой, ни заветного стаканчика с растворимым кофе. Две таблетки. Слишком легкий путь к желанной твердости духа. Слишком опасный и хрупкий, как весенний лед. Слишком большая цена. Цена свободы. — Идут! — воскликнул Джун. Я вскочила, роняя пузырек и втаптывая таблетки в грязь. Яко бледная, но довольная, с окровавленным плечом, вела за руки целых и невредимых детей. Мальчик и девочка испуганно жались к ней, щурясь от яркого света мигающих фар. Первой бросилась к детям мать. Она со слезами на глазах благодарила Яко и ее ассистента. Жала руки Усую и Джуну, ошалевшему от такого обращения. Досталось даже мне. Обнимая дрожащую от радости женщину, я увидела Кацураги, вымученно улыбавшуюся публике, и Нейро Ногами, который бережно поддерживал ее за плечи, не давая упасть. Глядя на всех них, я поняла, что счастье — это поддержка близких. Родных. Друзей. Хороших товарищей. Коллег по службе. Порядочных соседей. А госпожу Мори настолько раздражал род человеческий, что ценой собственной свободы, доброго имени и благополучия она решилась на такой страшный шаг. — Зачем? — спросила я у нее. Женщина подняла на меня безумный взгляд, страшно оскалилась и сказала: — У всего есть своя цена. Я так и не сказала, что истинное счастье не имеет цены.