Дуб

Этому дубу было не меньше ста лет, хотя Дикону не верилось, что такой огромное раскидистое дерево с морщинистой растрескавшейся корой, поросшей лишайником, может быть столь молодо. Наверное, оно было посажено вместе с началом строительства замка, или вовсе стояло тут еще до прихода в дикие северные края первых людей. Теперь во дворе валялись лишь его жалкие обрубки, которые споро растаскивали по своим караулкам деловитые солдаты в черно-белых мундирах. Неужели им казалось, что и дуб под окнами – слишком большое роскошество для опальных герцогов Надора? Зима была холодная, а в лес ходить было страшно – еще нарвешься на волков или медведя-шатуна. Интересно, что еще они кинут в растопку? Тысячелетние золотые гобелены, или начнут сдирать со стен резную обшивку? Хорошо, что вывезли книги. Но, кто знает? Может, и они догорают теперь в чьем-то камине? Когда рубили дуб, Дикон плакал. Он бы кинулся, закрыл собой древний морщинистый ствол, но строгий взгляд матери приморозил его к полу. Он помнил, что должен вести себя тихо, и стойко выносить все, что позволяли себе творить эти черно-белые. Когда растащили столовое золото и серебро, Дикон скрипнул зубами, но смолчал: захватчики должны быть вороватыми и жадными до чужого добра. К тому же это были все лишь вещи, которые он рано или поздно собирался вернуть. Другое дело – дуб. Что могло заменить его? А кто мог ему заменить убитого отца? Тем более что в памяти Дикона отец и дуб были неразрывно связаны, и только когда королевские псы посмели, посвистывая, уничтожить последнюю ниточку, связывавшую прошлое и настоящее, Дикон отчетливо и ясно понял, что теперь у него другая жизнь. От прежней остался лишь грубый остов пня и пустая отцовская могила, а та зима стала мучительным прощанием с детскими мечтами и надеждами на чудо. Солдатам потребовалось много часов, чтобы срубить дуб. Несколько раз их топоры не выдерживали и ломались, и тогда Дикон испытывал тайное злорадство. Удивлялся только, почему шпага подлого Ворона не сломалась так же о грудь отца. Ведь тот был такой сильный. Дикон это помнил и не верил самому себе, словно все, что было до гибели отца, существовало лишь в его мечтах и снах. Словно другой Ричард Окделл, граф Горик, наследник надорских герцогов, рассказал ему о своей жизни, и умер в то самое мгновение, как толстый ствол древнего дерева сдался под ударами топоров. До этого Дикон ползал по чердакам и подвалам, поил камни своей кровью в надежде, что сказки Нэн окажутся правдой, и в замок придет древний безголовый защитник Окделлов и прогонит захватчиков. Когда срубили дуб, и после этого ничего не случилось, Дикон перестал верить в сказки. Он даже перестал верить собственной памяти, позволив пламенным рассказам матери нарисовать новый образ отца. И только ночью, на границе сна и яви, он украдкой позволял себе вспоминать. Дуб всегда его манил своим величием, силой, древностью и недосягаемостью. Дикон, вскормленный сказками и легендами вместе с молоком кормилицы, мог часами водить ладонью по серой, в бурых пятнах лишайника коре, не в силах дотронуться до его верхушки. Но почему-то дотянуться до самой последней веточки, покорить этот символ Надора, неотделимый от самого замка и дома Скал, казалось ему очень важным, и Дикон мечтал, что в тот день, когда он доберется до вершины, дуб отдаст ему свою силу, стойкость, и поможет стать по-настоящему великим. Однажды, когда Дикону исполнилось восемь, он вдруг понял, что время пришло. Ведь в замке было столько мужчин, которые приезжали и уезжали на великолепных скакунах, бряцая шпорами и шпагами, говорили с серьезными лицами о важных вещах, и таинственно замолкали, стоило кому-то из детей оказаться поблизости. Но Дикону ужасно хотелось, чтобы они продолжали говорить. В конце концов, он уже не чувствовал себя ребенком и хотел быть нужным и полезным своему отцу. Тогда он понял, что единственный шанс получить признание - это доказать, что он уже взрослый. А когда он покорит дуб и получит заветные силы, у отца не останется выхода кроме как признать его и посвятить во все свои дела. Для осуществления этого важного предприятия, на которое возлагались столь большие надежды, потребовалась немалая подготовка. Дикон начал послушно есть овсяную кашу, которая, по словам кормилицы, должна была придать ему сил, часами гулять на воздухе и выполнять упражнения, которые ему показал один из гвардейцев отца. Весной, когда растаял снег, и дуб покрылся нежной зеленой дымкой, Дикон, наконец, решился. Он взал из конюшни длинную крепкую веревку, которую давно заприметил, и, не без труда, перекинул ее через толстую нижнюю ветку дуба. Так началось его восхождение. Для своих восьми лет Дикон был крепким и сильным мальчиком. Северная кость, улыбаясь, говорила ему Нэн, и Дикон усвоил, что все северяне от природы сильные, а значит и ему не стоит волноваться по этому поводу. К тому же здоровая пища и упражнения дали свои плоды. Руки Дикона окрепли, и ему достало сил подтянуться по веревке, упираясь ногами в ствол. Несколько раз он срывался, вниз летели кусочки коры, а веревка норовила выскользнуть из вспотевших ладоней, а то и больно жгла, обдирая кожу, но Дикон был упрям, уверен в своих силах, и смог оседлать ветку. Теперь все пошло гораздо легче. Дикон, маленький и легкий, белкой поднялся к самой вершине, словно по лестнице. Он сорвал самый высокий лист, до которого смог дотянуться, и замер, разглядывая мощеный булыжником двор, узкое окно третьего этажа прямо напротив, и массивные ворота с видом победителя. Он сидел, отдыхая, чувствуя себя на вершине мира, до тех пор, пока не нашел в себе силы отправиться в обратный путь, чтобы потом еще раз повторить свое восхождение. Уж теперь-то Дикон знал, что ему это по плечу. Все шло просто замечательно, пока он не спустился на самую нижнюю ветку, с которой начался его путь на вершину, и не обнаружил, что скользкая веревка, лишь перекинутая и никак не связанная, лежит внизу на земле. Изо всех сил вцепившись в ствол, Дикон думал, что же теперь ему делать? До земли было далеко, да и камни внизу не вызывали доверия: стоит неловко упасть, и костей не соберешь. Дикон не был трусом, во всяком случае, изо всех сил старался не быть им, но прекрасно понимал, что его прыжок не закончится ничем хорошим. Сначала он просто сидел, размышляя над своим нелегким положением. Чем ближе день клонился к вечеру, тем сильнее пробуждалась в нем тревога. Дикон знал, что его не хватятся, все были уже привычны к его долгим прогулкам и играм. Хоть матушка и не одобряла пропущенных обедов, отец относился к этому гораздо благосклоннее. Его устраивало, что дети не болтаются в замке под дверями, и он полностью разделял пользу свежего воздуха для их здоровья. Не хватилась Дикона и Айрис, посаженная матерью под замок за разбитую чашку. Попросить помощи у слуг ему казалось ниже собственного достоинства, к тому же он хотел найти решение сам. Ведь иначе его миссия будет незавершенной, и дуб не отдаст ему свои силы. Это было хитростью, испытанием, которое должен был пройти герой. Как в сказке. Но, чем больше темнело, тем сильнее Дикон чувствовал себя маленьким, одиноким, слабым и всеми брошенным. Он устал, хотел есть, замерз и трясся от страха. Во дворе стало пусто, и он тихо заплакал, размазывая кровь из ссаженных ладоней по стволу дуба, и тихо умоляя, чтобы кто-нибудь большой и сильный, вроде безголового быка, пришел к нему на помощь. Говорили, этот бык был огромный. Тогда Дикон мог бы спрыгнуть к нему на спину и спуститься на землю. Но вместо сказочного быка пришел отец. Он просто встал внизу, улыбнулся ему, раскинул руки и велел прыгать. Он сказал, что поймает его, и ни за что не отпустит, и Дикон ему поверил. Зажмурившись, он разжал руки и соскользнул с ветки вниз. В тот миг, когда сильные руки сомкнулись вокруг него, и Дикон уткнулся в пахнущую потом и дымом шею, отец показался ему вершиной той сказочной силы и могущества, которою он пытался получить у дуба. Старое дерево будто подсказывало, что не может пока отдать силы, ведь они уже принадлежат тому, чей час еще не пробил. И Дикон с облегчением и радостью улыбнулся отцу, бросив с того дня попытки покорить недосягаемую вершину. Он знал теперь, что однажды сделает это снова, когда отец станет старым, и настанет срок. Тогда сила перейдет ему, и уже он раскроет для старика свои объятья, и велит ему ничего не бояться. Но отец так и не дожил до старости, древний дуб был спилен, а вместе с ним все детские мечты и надежды. Дуб стал легендой, которую будет рассказывать морозными вечерами у очага старая кормилица. Легендой стал и его отец, о котором, словно о святом Алане, будет говорить мать. А Дикону осталось лишь воспоминание ощущения сильных рук и шепот на грани яви и сна: «Не бойся, я тебя поймаю и никогда не отпущу». Когда спилили дуб, Дикон плакал. Он горевал всю зиму, и старался не смотреть лишний раз на заметенный снегом пень. Весной на почерневшем остове выросли нежные зеленые прутики. Дикон ходил, любовался ими, затаив дыхание, и снова плакал, когда однажды нашел лишь измочаленные обрывки стеблей. Но и на следующий год старый дуб выпустил зеленые побеги. И тогда Дикон понял, что это знак ему, что как бы сильно ни пытались извести их род, лишить их силы, у них ничего не выйдет. Подобно старому дубу, герцоги Надора раз за разом будут воскресать из небытия, напоминая людям о собственном величии. И тогда Дикон решил, что вернет все принадлежащие ему по праву во что бы ни стало, и покажет Ворону, что срубить род Скал не так-то просто. Ведь Дикон и есть тот побег, из которого поднимется новое дерево.