Надорэа

На холме танцевал бык с отрубленной головой. Его кровь капала туда, где небо смыкалось с землей, окрашивая синее алым. То ли закат, то ли рассвет. Иногда Джулиану казалось, что он видит в этой красной дымке что–то прямое и черное, величиною с палец. Но бык танцевал, и смутное видение отступало. – Пора, – сказал Джулиан, садясь на узкой походной постели. – Надорэа… ты всегда спешишь, когда в цене спокойствие, и медлишь, когда нужно решиться, – Чезаре лениво провел ладонью по его обнаженной спине. – Твой бык еще пляшет, а собака стережет вход. Останься. Солнце взойдет не скоро. *** С этого все началось. На холме плясал безголовый бык, роняя кровь в Закат. Джулиан видел его во снах и просыпался с липким ужасом, ходил в храм и молился Создателю, но бык приходил опять. Огромный и древний, как злой рок, с испещренной трещинами каменной шкурой, окованный золотом. Под его копытами гудели и крошились камни. Бык приходил в полночь, и ронял свою кровь на землю, пока в черноту ночи не выплескивался рассвет, тревожный и алый, как бычья кровь. Чем яростнее Джулиан молился, тем злее становился бык, и тем страшнее было ему самому. Потом пришла собака, черная, как сгусток ночи, с горящими углями глаз. Она выла, словно звала за собой туда, где плясал на холме бык. Однажды Джулиан пошел за нею. Собака привела его к пещере, из которой тянуло страхом и холодом, и ни один факел был не в силах рассеять сгустившийся в ней мрак. В ту ночь Джулиан взял с собой меч. На пороге пещеры его встретил воин в алом и золотом. Он заступил дорогу, и Джулиан атаковал его, но воин, с улыбкой дикой и злой, оттолкнул древний клинок голой рукой и сказал, словно бросил камень в бездонный колодец: – Надорэа, ты не готов. *** После той ночи Джулиан понял, что его молитвы бессильны, и решил кинуться в ноги капеллану, а, если тот велит, пуститься в паломничество к Святому престолу в чистый город Агарис. Но из темного угла вышла черная собака с глазами–углями и привела с собой воина в золотом и алом. – Надорэа, не ходи к капеллану. И в Агарис тебе ехать не нужно, – сказал воин, с вызовом его разглядывая. Начала сотрясаться земля, и замок заходил ходуном – это на холме заплясал безголовый бык, и камни плакали там, где ступали его копыта. Джулиан побледнел смертельно, но рука его сама потянулась к мечу. – Оставь меч, Надорэа. Ты проиграешь, – сказал насмешливый воин. Джулиан помнил, как прошлой ночью остановили его меч единым прикосновением, и знал, что потерпит поражение. Но не в его привычках было отступать перед порождениями зла. – Ты считаешь меня Леворуким? – расхохотался воин и вынул свой меч правой рукой. – Мы можем сразиться, Надорэа, если таково твое желание. Но это лишь трата времени. Ты никого и никогда не сможешь победить. Джулиан, слывший воином, водивший за собой людей Севера и одержавший много славных побед, оскорбился, и не стал слушать гнусных речей Леворукого, и поднял свой меч, но черная собака встала перед ним, глухо зарычала и начала расти, вынуждая Джулиана в ужасе отступить. Наконец, загнанный в угол чудовищной тварью, он крикнул: – Отзови свою собаку и дерись, как подобает рыцарю! Но Леворукий лишь рассмеялся и ответил: – Я бы с радостью, да только это не моя собака, а твоя. *** – Все еще считаешь меня Леворуким, Надорэа? – посмеивался воин. Они рубились больше часа, и, хоть тело Джулиана не сковывал доспех, а сам он был молод и силен, пот катил с него градом. Его противник оставался недосягаем, лишь зубоскаля и отражая удары. Он не был человеком. Человек бы не смог с такой легкостью парировать тяжелые, страшные удары лучшего меча Севера. А раз не человеком – то кем, как не Леворуким он был, пусть даже и держал свой клинок в правой руке? И пускай глаза его были черны, как и волосы, ниспадавшие на плечи. Всякому известно, что Повелитель кошек изменчив и коварен. Меч выскользнул у Джулиана из рук и со звоном упал на пол. Джулиан отступил на шаг и глянул искоса на дремавшую в углу черную собаку с красными глазами. – Пожалуй, хватит с тебя, Надорэа. Понял ведь уже, что бесполезно? – воин улыбнулся снисходительно и ласково. – Подними свой меч, нечего ему тут валяться. – Прошелся по–хозяйски по комнате, увидел на столе кувшин. – Что это у тебя тут? Вино? Так налей. Прояви гостеприимство, Надорэа. Джулиан поднял свой меч и думал теперь, что нападать со спины бесчестно, даже если твой противник – воплощение зла. – Я не пью с отродьями тьмы, – гордо выплюнул он. – Нет, Надорэа, опять ты ничего не понял, – насмешливо покачал головой Леворукий. – Это ты отродье тьмы, сын зимы и полночи. Только тебе это мало поможет, пока твоя собака спит, а бык пляшет без головы. – Собаку я могу разбудить, – с угрозой заметил осмелевший Джулиан. – Собаку, пожалуй, можешь, – согласился Леворукий. – Но какой в этом прок, если нет головы у быка? Помедлив, Джулиан осторожно спросил: – А где его голова? Леворукий ухмыльнулся и свистнул собаку. Та лишь приоткрыла плеснувший алым глаз. – Позови ее, и пойдем со мной, если хочешь научиться по–настоящему побеждать. *** Они пришли к пещере, у которой впервые встретились. Собака застыла на пороге, насторожив уши и нетерпеливо вглядываясь во тьму. Бык плясал на холме. Джулиан сделал неосторожный шаг, и его едва не втянула в пещеру чья-то злая воля. Леворукий вовремя удержал его. – Что там такое? – Джулиан тряхнул головой. На мгновенье ему показалось, что он ослеп. – Голова быка, – ответил Леворукий. – А еще Зима и Полночь. Там твоя сила, Надорэа. – Если… когда я ее получу, смогу тебя победить? – нетерпеливо спросил Джулиан. Он уже понял, что сам Леворукий от него не уйдет. Значит, придется найти способ его одолеть. – Сможешь. Только эта сила тебе для другого дана. – Воин стоял, скрестив руки на груди и широко расставив ноги, и пристально смотрел на него. Джулиану были безразличны его слова. Он услышал только «сможешь», а это было самое главное, ведь в замке помимо него были его жена, отец и другие люди. Его долг – защитить их от чудовищ. Разгадав его намерения, Леворукий быстро добавил: – Войдешь туда – и можешь не вернуться. Но Джулиан не был трусом, тем более, когда закатное отродье смотрело на него с тревогой. Значит, он все делал правильно. И Джулиан шагнул во тьму. Собака, вильнув хвостом, последовала за ним. *** Джулиан родился и вырос на севере – он познал холод и длинные ночи. Так он думал, пока не ступил во тьму. Он медленно брел, тщетно напрягая взор в надежде что–то различить, и осторожно пробовал ногой землю, прежде чем сделать шаг. Но чем дальше он уходил, тем глубже погружался в абсолютную, непроглядную беззвездную бездну полночи, и тем яростнее вгрызались в него ледяные пальцы зимы. Сам воздух был ядом, проникающим под кожу, вливающимся в кровь стылыми иголками, что добирались до сердца и заставляли вздрагивать от боли. Не лучше была и плотная, непроглядная тьма, вызывающая первобытный страх перед ночью, льнущая к лицу, не давая сделать вдох. В какой-то момент Джулиан понял, что потерялся и не знает уже, где выход. Он закружил вокруг себя, изо всех сил напрягая взор в надежде увидеть хоть крохотную вспышку света или, на худой конец, алые глаза черной собаки. Но вокруг была только тьма, заливающаяся в уши низким ритмичным гулом, будто кто–то колотил в гигантский боевой барабан. Или это отдавался в его сердце танец безголового быка, чья голова была где–то здесь, среди мрака и холода. Значило ли это, что он близко? Джулиан остановился. Ему было больно и холодно, будто чья–то невидимая рука схватила его сердце и сжала в ледяном кулаке. Он знал, как избавиться от боли. Нужно было слиться с ночью, позволить зиме забрать себя целиком и погрузиться в заветное забытье. В страхе Джулиан изо всех сил напряг волю, силясь вырвать из груди этот холод, повторяя про себя, кто он и зачем он здесь, чтобы не забыть. Но чем дальше, тем меньше Джулиан помнил, и тем глубже погружался в холод и в ночь. Его плоть срасталась с камнем, его глаза сливались с мраком, его кровь застывала, а сердце превращалось в лед. В один момент, встрепенувшись, как попавший в капкан зверь, Джулиан понял, что забыл свое имя. И тогда его ослепила вспышка, и оглушил грохот, словно молния ударила в камень и рассекла его под ногами. И Джулиан почувствовал, что летит во тьму. *** – Я же сказал, что ты не готов. Джулиан моргнул. Все плыло перед глазами, но он видел. Непроглядная тьма исчезла, залитая светом костра. Только сердце по-прежнему стучало в груди тяжело и больно, как ледяной ком, пуская по жилам стылый холод. Джулиан понял: он в шаге от того, чтобы вернуться во мрак. Ему нужно было вернуться; там он ставил нечто очень важное, без чего не смог бы жить. Но он был не в силах даже поднять руку или выдавить звук, чтобы позвать на помощь. Да разве кто-то мог ему помочь? Только Леворукий. Он склонился над Джулианом, весь в золотом и алом, словно горящий в ночи факел. Ему оказалось под силу вырвать Джулиана из тьмы. Ладонь, тяжело опустившаяся ему на грудь, была горячая, словно тавро. – Почему вы, Надорэа, такие упрямые? – с досадой спросил Леворукий, стягивая с плеч свой длиннополый наряд. – Отчего вы слышите, но не слушаете? Смотрите, но видите лишь то, что хотите видеть? – горячие ладони легли Джулиану на грудь, и он понял, что обнажен, но не почувствовал, ни стыда, ни страха и, замерзая, невольно сам потянулся к источнику тепла. Леворукий был словно сгусток пламени. В его черных зрачках плясали молнии. Джулиан смотрел на него широко распахнутыми глазами. Заплутавший пленник зимней ночи мог думать лишь о тепле костра, а, добравшись до него, желать насытиться сполна поцелуями жара и света, дарящими надежду и заставляющими кровь вспыхивать, а сердце - биться чаще, размыкая костлявые пальцы холода. Вдохнуть полной грудью и выдохнуть с блаженным стоном, чувствуя, как огонь течет по жилам вместе с льдом. – Ну же, Надорэа, не будь камнем, – поддразнил Леворукий, и Джулиан медленно поднял руки, не веря, что способен двигаться, чтобы стиснуть смуглые жилистые плечи, вжаться полностью в исходящее жаром тело. Да, так было хорошо. Словно завеса черных волос была способна оградить от боли и холода. Он больше не блуждал один во тьме, и пока жарко дышал в унисон с сыном Заката, зима не звала его, а гул в ушах нарастал в такт бьющейся крови и плоти, заглушая бешеную бычью пляску. *** – Что тебе нужно от меня? Зачем все это? – холод остался с ним, угнездился глубоко под ребрами и ворочался, словно маленький, но опасный зверек, потягивался и царапал коготками, напоминая о себе, стоило Джулиану забыться. – Отчего ты прежде не спросишь, кто я? – Леворукий пришел на закате в назначенный час, и все было по–прежнему. У ног его лежала черная собака, а бык плясал на холме, роняя кровь. – Ты Леворукий, – бесхитростно ответил Джулиан, уверенный в своей правоте. Кем еще мог оказаться этот демон в человечьем обличье? – Леворукого нет, – оскалился дерзкий гость. – Как нет и Создателя, которому ты молишься. – Создатель есть, – ответил Джулиан, упрямо поджав губы. – Ведь кто–то же создал все сущее. – Ты действительно думаешь, что кто–то в одиночку способен сотворить целый мир? Хотел бы я познать столь совершенное существо, вот только на моем пути таких не встретилось, – усмехнулся Леворукий. – Так кто же ты? Зачем я тебе нужен? – Джулиан почувствовал себя совсем сбитым с толку. Он не знал, можно ли верить этому существу, или оно еще глубже заманит его во тьму? – Мое имя тебе хорошо известно, о поборник праведности и веры, – посмеиваясь, сказал Леворукий. – Когда–то меня звали Черазе Эпине с Марикьяры. Но ты, скорее, знаешь меня под другим именем. – Святой Адриан? – недоверчиво пробормотал Джулиан, разглядывая его. Черты Эпине в его госте были несомненны, как и родовые цвета, в которые он был облачен, и сила молний, что шла за ним шлейфом древней ереси. Первый из первых воинов Эрнани Святого и первый же магнус ордена Славы, отрекшийся от старой веры и мирской жизни и получивший в награду откровение Создателя. Легендарный долгожитель, исчезнувший без следа. Мог ли он теперь склонять наследника Окделлов или, как тот упорно звал его, Надорэа, к запретным мистическим настроениям? – Не такой уж и святой, как видишь, – усмехнулся Чезаре, разведя руками, словно красуясь. Джулиана обожгло жаром, и ледяная рука недовольно заворочалась в груди. – К сожалению, мне больше не под силу призвать Молнии, но кое–что я все еще могу. – Зачем ты делаешь все это со мной? Разве ты не был одним из первых, кто поклонился Создателю? – воскликнул Джулиан. – Поклонился Создателю со скрещенными пальцами, – лукаво ухмыльнулся Марикьяре. – Когда я спустился в подземелье, мне покорилась сила Молний, но взамен со мной поделились откровением и взяли клятву защищать мир от скверны. Я вернулся и боролся с нею огнем и мечом, а позже проник в самое ее сердце и принялся разрушать ее изнутри. Но моих сил оказалось недостаточно, и я потерпел поражение от скверны. Моим именем воспользовались, чтобы укрепить веру в ереси, и начертали заповеди, которые были противны моей сущности. Скверна выжила меня, и я оставил силу Молний более достойному. Но данная клятва все еще имеет власть надо мной. Поэтому я скитаюсь сквозь время, чтобы собрать воедино Четверых и Одного и призвать их на войну против скверны. Ты избран своей силой, Надорэа. Это не я пришел и наслал на тебя видения. Это Скалы напоминают тебе, кто ты есть по рождению и по крови. – Почему же я не смог отыскать бычью голову, если она принадлежит мне? – с вызовом спросил Джулиан. – Скалы не терпят двуличья, Надорэа, – наставительно ответил Марикьяре. – Это не игрушка, которую можно взять, воспользоваться, когда удобно, а потом отречься, словно ничего не было, и кинуться под крылышко Создателю отмаливать грехи. Скажи, разве не с этими мыслями ты шагнул во тьму? – Джулиан стыдливо отвел глаза. – Я ведь говорил, что ты не готов, но разве Надорэа слушает кого–нибудь, кроме себя? – И что теперь? – Джулиан поежился. Холод вновь принялся расползаться по жилам. – Ты уже сделал шаг и заявил свои права. Обратного пути нет. Тебе придется пройти Капканы Судьбы и обрести силу, или умереть, – Марикьяре посмотрел на него с грустью. – Но ты все еще не готов. – А если я приму силу, что мне придется делать дальше? – хмурясь, спросил Джулиан. – Собрать Четверых и отыскать Одного. А потом обрушить мощь Закатного воинства на борьбу со скверной. – Мне не надо никого искать, – возразил Джулиан. – У меня уже есть мой анакс. – Он, конечно, есть, – согласился Марикьяре. – Но с чего ты взял, что он – истинный Ракан? *** Вскоре Джулиан узнал, что война горячит кровь. Упоение битвой даровало забытье, а победа приносила ощущение могущества. Джулиан был счастлив покинуть Надор и пуститься на помощь своему анаксу. Только в глаза ему смотреть опасался, словно предал уже, поддавшись сладким речам того, кто дерзнул взять себе имя святого Адриана. Джулиан думал, что все случившееся останется в Надоре, и ему даруют передышку. Но стоило наступить ночи, как бык приходил и плясал на камнях, роняя кровь, а собака ложилась у входа в его шатер. Ночью холод вгрызался в плоть особенно яростно, и Джулиан страдал, дожидаясь утра, не в силах согреться, и невольно вспоминал поцелуи Марикьяре, сначала со стыдом и ненавистью к собственной слабости, потом, смирившись и измучившись – с печалью и тайным вожделением. Но Марикьяре не было. Сегодня Джулиан мог собой гордиться. Он спас своего анакса, выиграл бой, а может, и всю войну. Он знал, что его имя сегодня произнесут у каждого костра и прославят третьим после Создателя и Эодани. Джулиану было весело, пока не наступила ночь, и он не остался один во тьме своего шатра. Тогда снова навалились тоска и холод, поджидавшие весь день, как тати припозднившегося путника. Джулиан устал. Он чувствовал, что все больше отдаляется от своих людей, семьи, анакса. Со страхом он входил под своды церкви и не молился больше Создателю, опасаясь, как бы грозная сила, запустившая уже в него свои когти, не покарала его за это. Джулиан подумал, что Эодани сегодня странно на него смотрел. Славно, что ничего не спросил. Пускай думает, что его лучший полководец просто устал. А ведь Эодани был его другом. Может, зря не пошел к анаксу в шатер праздновать победу? Если бы только не эта стылая тоска… Разыскать что ли девчонку посговорчивее? Набежали уже, наверное, на запах вина и звон монет. Лежавшая у порога собака глухо заворчала. Джулиан приподнялся на локте и прислушался, насторожившись. Рука его сама потянулась к мечу. – Оставь клинок, Надорэа. Или не помнишь? – полог качнуло ветром, и возник темный силуэт в длиннополых одеждах. – Я помню, – ответил Джулиан, отпуская рукоять и опускаясь на жесткое походное ложе. Он слишком устал сегодня, чтобы тратить силы на бесплодные глупости. Шум боя до сих пор звенел у него в ушах, натруженное тело налилось тяжестью, а раны ныли мучительно и противно. – Сегодня ты пролил кровь, Надорэа, – ложе скрипнуло под тяжестью еще одного тела. – Что ты чувствуешь теперь? – Усталость, – честно ответил Джулиан, не открывая глаз. – И боль? – подсказал Марикьяре. – И боль, – согласился Джулиан. Тяжелая горячая ладонь легла ему на грудь. – Так и должно быть, – сказал Марикьяре довольно. – Ты меняешься, Надорэа, а это больно. Джулиан понял, что тот говорил вовсе не про страдания плоти. – Я не хочу меняться, – упрямо сказал он. – Но у тебя нет выбора, – спокойно и ласково, будто ребенку, ответил Марикьяре, медленно скользя пальцами по свежей повязке у него на груди, забирая боль и оставляя лишь жар. – Поверь, это тебе на пользу. Ты станешь лучше и сильнее, когда все закончится. – Но это буду уже не я, – слабо возразил Джулиан. Это его и пугало с самого начала: голос, звавший из тьмы, заставлявший забыть и забыться и каравший за неповиновение холодом и болью. – А что в тебе такого ценного, чтобы страшиться это потерять? – насмешливо фыркнул Марикьяре. – Сейчас я граф, наследник, вассал, муж, – ответил Джулиан. – Кем я стану, если соглашусь? – Уж точно не никем, как ты страшишься, – уверенно заявил Марикьяре. – Сначала ты распадешься на части, а потом соберешься во что-то иное. Это будешь ты – граф, наследник, вассал, кто угодно, но другой ты. У тебя будет больше долгов, но сил в тебе прибавится тоже. Нелегко держать мир, Надорэа. Для этого надо закалиться и не раз потерять себя, потому что тот, кем ты себя считаешь сейчас – не ты настоящий. Никакой клинок не делают с одного удара, а ты не клинок даже, а руда, которая отрицает, что она руда, и стать мечом – не кара для нее, а высшая честь. – Я человек, – угрюмо ответил Джулиан. – Но ответь мне, почему я? Марикьяре вдруг встал. – Пойдем, Надорэа. Я тебе кое-что покажу, – он протянул Джулиану руку. – Пойдем, – повторил настойчиво, видя его колебания. – Сегодня тебе даруют покой, и ты сможешь отдохнуть. Обещаю. Джулиан нехотя встал. Собака, встрепенувшись, проснулась и принялась потягиваться, поблескивая своими красными глазами. Джулиан потянулся было за мечом, но Марикьяре предупреждающе коснулся его руки. – Идем, Надорэа. Это тебе не понадобится. *** Джулиан никогда не был там, где земля встречалась с южным морем, и теперь жадно, с изумлением озирался вокруг, забыв про усталость, боль и страх. Здесь была еще не ночь, а теплые мягкие сумерки, полные непривычных звуков и незнакомых запахов. – Где мы? – потрясенно спросил он, готовый услышать, что они вовсе не в Кэртиане. Но его спутник лишь улыбнулся довольно и сказал: – Это Марикьяра. – Я сплю, не иначе, – пробормотал Джулиан, недоверчиво разглядывая диковинное дерево с длинными резными листьями и красную птицу с синим хвостом, покачивающуюся на ветке. Птица вспорхнула и скрылась в зеленых зарослях. – О, нет, Надорэа, ты не спишь! – развеселился Марикьяре. – Но как? – Джулиан все еще смотрел удивленно, недоверчиво. – В этом мире есть множество тайных лазеек. Когда ты обретешь силу, сможешь их использовать, – объяснил Марикьяре. – Но… зачем мы здесь? – Джулиану хотелось узнать больше, спросить, но об этом – прежде всего. – Здесь тихо, красиво, тепло. Разве этого недостаточно? – улыбнулся Марикьяре, но поймал в ответ лишь недоуменный, озадаченный взгляд. – Улыбнись, Надорэа. Почему ты все время такой серьезный? Джулиану хотелось ответить, что сегодня он пережил тяжелый бой, что он ранен и устал, а еще его измучили холод и бессонница. Он не улыбался с тех пор, как ему начал сниться танцующий бык с отрубленной головой. Но он промолчал, лишь недовольно передернул плечами. – Зачем мы здесь? – Ладно, раз уж ты такой… – Марикьяре казался следка раздосадованным. – Помимо того, что здесь тепло, спокойно и красиво, тут есть одна вещь, которую трудно найти в других местах. Я хотел, чтобы ты ее увидел. Пойдем. Они спустились к морю и пошли вдоль берега. Черная собака с красными глазами трусила рядом, то забегая вперед, то отставая. Когда Марикьяре остановился, над морем вовсю пылал закат. Джулиан тоже стоял и ждал, что такого должно произойти. – Южные закаты прекрасны, не правда ли? – задумчиво, и как-то слегка мечтательно произнес Марикьяре. – Но оторвись от неба, Надорэа, и посмотри на море. Джулиан послушно перевел взгляд на линию побережья у себя под ногами. Волны набегали, обкатывая гальку, и казались почти черными. Только среди камней блеснула вдруг кровавая звезда. – Что это? – не удержался он от изумленного возгласа. – Подойди и возьми, – предложил Марикьяре спокойно и доброжелательно. Джулиан склонился и достал кровавую звезду из воды. На его ладони оказался камень размером с полпальца. Он пылал и вспыхивал, словно живой огонь. Джулиан изумленно разглядывал его во все глаза. Он никогда не видел такого прежде. – Ты, наверное, знаешь, – сказал вдруг Марикьяре, – что прежде этот остров звался Райион. Так уж случилось, что именно здесь люди находили много странных вещей. Волшебных вещей, которые больше нигде не встречаются. Я думаю, в Багряных землях их еще больше. Не зря же они зовутся Багряными. – Но что это? – Джулиан продолжал вертеть камень между пальцами и разглядывать сквозь него закатное солнце. – Это ройя, – ответил Марикьяре. – Огонь, ставший камнем. Пойдем, Надорэа. Я тебе объясню. *** – Помнишь, ты спросил меня однажды, кто создал этот мир? – они сидели в низкой сухой пещере, вырубленной в скале. Горел костер, и над огнем жарились кролики, которых принесла черная собака с красными глазами. – Я помню. Ты ответил, что никогда не встречал такое могущественное существо, – Джулиан полулежал на собственном плаще и все разглядывал ройю у себя на ладони. – Я сказал, что это существо было не одно, – возразил Марикьяре, подкидывая еще веток в костер. – Впрочем, не могли же вы и впрямь все забыть о религии предков. Ты же помнишь Четверых, Надорэа? – Абвенианская ересь, – неуверенно отозвался тот, невольно касаясь своей груди в ожидании жестокой кары от ледяных щупалец. Но ничего не произошло. – Их было четверо, всегда четверо, – произнес Марикьяре. – Они создали наш мир и зажгли пламя, что горело в чаше. Пламя Вечности, так они назвали его. Пока огонь горел, этот мир мог существовать сколь угодно долго, и никакие Изломы были ему не страшны. Иногда к нам попадали искры этого пламени и каменели, превращаясь в ройи. А порой люди находили прогоревшие угли, и назвали их черными ройами. Поверь, они не менее прекрасны, но более редки. Это место, Надорэа, очень близко к Закату, раз досюда долетали искры и угли вечного пламени. Но ройи скоро станут еще большей редкостью, потому что им неоткуда больше взяться. Огонь погас, и чаша разбита. Старые боги мертвы, а их сила валяется бесхозная и зовет своих хозяев. Чем ближе Излом, тем громче зов. Ты уже слышишь его, Надорэа. Значит, ты обречен. – Но до Излома еще далеко, – поворчал Джулиан. – Я могу и вовсе до него не дожить. К тому же, разве Повелителем Скал не должен стать мой отец? – Когда наследник достигает шестнадцатилетия, Повелитель передает ему силу, – ответил Марикьяре. – Разве твой отец не провел обряд? – Да, хоть наш капеллан и был против. Но прошло уже много лет с тех пор. Почему сейчас? – Этот мир существует по строгим законам и следит за их исполнением, – пожал плечами Марикьяре. – Так повелели его создатели. Теперь, когда их нет, он сам решает, как выжить и кому покориться. К Излому должны быть Четверо и Один, иначе Кэртиана лишится последнего оплота защиты. И каждый из них должен занять предназначенное ему место. Даже если Повелителем на Изломе станет твой сын, Скалы выбрали тебя, чтобы ты подготовил все к его появлению. – Но ты так и не сказал, что именно я должен сделать? – нахмурился Джулиан. – Я сказал, – возразил Марикьяре. – Ты должен пройти Капканы Судьбы, а потом, если тебе повезет, оставить своего анакса ради истинного Ракана. – Я уже говорил, что Эодани и есть Ракан! – с каждым мигом разговори нравился Джулиану все меньше. Покинув Надор, он старался не думать о словах Марикьяре и решил для себя, что понял их как-то неправильно. – Он не Ракан, поверь мне, – спокойно и твердо ответил тот. – Ведь я был там, когда династия пала. Я жил во времена Эрнани Святого, последнего Ракана. Ты знаешь, что у меня был друг, почти что брат – Ринальди. – Чудовище, которое обвинили в страшных злодеяниях, – поморщился Джулиан. – Но ты, конечно, скажешь, что все было не так. – А ты начинаешь понимать, – улыбнулся Марикьяре. – Все действительно было не так. Историю пишут победители, Надорэа, а мы из-за наших распрей и страстей проиграли крысам, грызущим наш мир. Ринальди был частью их плана. Когда его обвинили, и он сгинул в катакомбах Гальтары, я спустился за ним, чтобы найти хоть какие-то следы моего друга. Я был уверен, что Ринальди невиновен, а значит Капканы Судьбы ему были не страшны. И я оказался прав. Он вышел из катакомб и выжил. Тому был свидетель, человек, с котором он подружился за время своего заточения. Его звали Диамни Коро. Знаменитый художник, ты не мог не слышать его имени. – Да, я помню его, – подтвердил Джулиан. – И что же? Куда делся Ринальди, если сумел пройти подземелья? – О, я так долго ломал над этим голову, – ответил Марикьяре. – Столько лет, с тех самых пор, как мне удалось разговорить Коро. Мы не были друзьями, но в память о Ринальди он рассказал мне многое. И об их последней встрече, когда Коро проснулся и обнаружил, что остался один с мечом Раканов, и об услуге, которую он оказал Эрнани Святому. Видишь ли, наш анакс был бесплоден и, чтобы не прерывать династию, попросил Коро зачать королеве сына. Как ты думаешь, зачем иначе было покидать Гальтару, единственное место в мире, где анаксы проходили проверку крови? – Он просто хотел держаться подальше от абвенианской ереси, – изо всех сил защищаясь, пробормотал Джулиан. – Да, конечно, – зло усмехнулся Марикьяре. – Ведь ересь была так ему неудобна. Эрнани продал Ринальди эсператистким крысам, думая, что поступает ему во благо. Он предал своих потомков, всех Повелителей и будущее Кэртианы. Надеюсь, он сейчас страдает, ведь ему ни за что не пройти Капканы Судьбы. Но я нашел настоящего Ракана, Надорэа. Род не угас, и у нашего мира еще есть надежда. – И кто же этот истинный Ракан? – спросил Джулиан тихим бесцветным голосом, чувствуя, как холод вновь разливается у него внутри. – О, он совсем рядом. Стоит переплыть пролив. Это еще одна причина, по которой я тебя сюда привел, – ответил Марикьяре. – Последняя из уцелевших ветвей анаксов носит теперь фамилию Алва. – Нет! – в ужасе вскинулся Джулиан. – Только не дикий южанин! Он не может быть нашим анаксом! – Еще как может, – в голосе Марикьяре прорезалась сталь. – Он должен им стать. Правда, есть небольшая трудность. – Еще бы. Кэналлийский варвар со своими ордами никогда не войдет в нашу столицу! – гневно ответил Джулиан. – Откуда ты знаешь, как повернется судьба? – хладнокровно возразил Марикьяре. – Если будет угодно Кэртиане, Алва займет место на троне. Вопрос лишь в том, сколько крови для этого прольется. Но и это не главное. Видишь ли, Ринальди, по своей вспыльчивости, сгоряча проклял весь свой род. Я не думаю, что он хотел, чтобы пострадали невинные. Уверен, Ринальди полагал, что его род прервется со смертью братьев, предавших его. Но вышло иначе. Как поведет себя проклятье, какой отпечаток оно оставит на этом мире, мне неведомо. Оттого важно поторопиться и усилить защиту, пока не поздно. Чем дольше пустует трон, тем страшнее будут последствия на Изломе. Подумай об этом, Надорэа. – Тут и думать нечего, – сурово и зло ответил Джулиан. – Ты предлагаешь мне убить Эодани, моего друга, человека, которому я принес клятву, и убедить эориев каким-то образом посадить на трон безродного кэнналийца! Нет, этого не будет никогда. – Подумай, Надорэа, – настойчивее произнес Марикьяре. – Я не прошу тебя убивать твоего друга, я лишь объясняю тебе сложившуюся ситуацию. Выбор, разумеется, за тобой. Но и последствия, которые повлечет твой отказ – тоже. Хочешь навлечь проклятье и на свой род? – Я навлеку его скорее, если предам Эодани и выступлю против власти сейчас, когда у нас и так не лучшие времена. Ты хочешь войны, Чезаре Марикьяре? – Джулиан посмотрел на него тяжело и требовательно. – Я сказал тебе, чего я хочу, – тот без колебаний выдержал взгляд. – Подумай еще раз, трезво и холодно. Война будет все равно, и прольется много крови. Придется воевать с раттонами и эсператисткой нечистью, потому что вы уже слишком многое им позволили. Только, Надорэа, пока ты твердо не решился, не открывайся никому, тем более своему анаксу. Это понятно? – Только об одном спрошу, – глухо произнес Джулиан, перекатывая между пальцами алую ройю. – Откуда ты все это знаешь? Кто рассказал тебе? – Ринальди, – помолчав, признался Марикьяре, поймав удавленный взгляд. – Да, я много лет потратил, чтобы выяснить, что с ним все же случилось. И однажды я встретил его здесь, в Кэртиане. Он не изменился, не постарел ни на день с тех пор, как мы виделись в последний раз. Он не узнал меня, и прошел мимо, но я был настойчив. Он стал Закатным рыцарем, Надорэа, и предпочел все забыть. Видимо, так сильны были его страдания в земной жизни. Он рассказал мне про гибель богов и про погасшее пламя Этерны. Он видел их, Надорэа, – старых богов. Он сказал, что Кэртиане нужны новые боги, те, что смогли бы собрать вновь Закатное воинство. Теперь же воины разбрелись кто куда меж мирами и зовут себя Одинокими. – Все это слишком невероятно, – произнес Джулиан, вновь поежившись. Стало холодно от ночного бриза и от безжалостных когтей в груди. – Я не прошу тебя поверить сейчас, – сказал Марикьяре неожиданно мягко, понимающе. Его ладонь легла Джулиану не плечо. – Просто подумай. У тебя есть еще немного времени, но нет возможности свернуть с тропы. Если бы ты тогда не сунулся в пещеру… Но, что говорить, ты заявил свои права и принял вызов. Ты знаешь правила: победа или смерть. Сейчас ты не готов пройти путь до конца, но я помогу тебе продержаться до тех пор, пока ты не решишься. – Джулиан вновь поежился и отвернулся. С далекого берега Кэналлоа сияли огни. Там жил неизвестный дикий Ракан, не имевший понятия о тяжести, которая легла на сердце Повелителя Скал. – Ты замерз, Надорэа? – произнес Марикьяре голосом, полным тайной сладости и обещания того жара, которым мог поделиться. Джулиан вздрогнул, желая сбросить его тяжелую горячую руку, но не смог. Сердце сжалось ледяным комом в груди, надламывая и гордость, и волю. Марикьяре мог дать ему вожделенное тепло. Марикьяре обещал ему покой. Чем эта наглая тварь хуже уличной девки, о которой он думал несколько часов назад? Джулиан усмехнулся криво и зло и вцепился пальцами в его тяжелую черную гриву. Марикьяре вернул ему хищный оскал и жарко рассмеялся, рыкнув прямо в губы: – Давай, Надорэа! Таким ты мне больше нравишься. Они покатились по земле, сбивая в кучу свои плащи, борясь и кусаясь. Черная собака с красными глазами вильнула хвостом и скрылась во тьме. *** Эодани ждал его утром, встревоженный и расстроенный. Джулиан, увидев его, вздрогнул и внутренне сжался. Ему не хотелось видеть анакса, не после ночи откровений и страсти на берегу южного моря. Он был готов посмотреть в глаза своему сюзерену и другу еще меньше, чем войти в пещеру навстречу Капканам Судьбы. Но Эодани сам пришел в его шатер. – Случилось что-нибудь, мой анакс? – Джулиан заставил себя вести как ни в чем не бывало. – Отчего у вас такой печальный вид? Или наши враги вновь собирают войска, и не спешат пасть к вашим ногам? – Наши враги повержены благодаря твоему мужеству и храбрости, мой верный Джулиан, – грустно ответил Эодани. – Оттого мне скорбно было не видеть тебя вчера на пиру в честь победы. Отчего пожелал ты уединения, вместо того, чтобы принять почести, как ты того заслуживаешь, Джулиан? Или ты не считаешь себя достойным? Скажи мне, может быть есть какая-то тайна, что тебя тяготит? – Мне нечего скрывать перед вами, мой анакс, – тихо ответил Джулиан, покаянно опустив голову. – И почестей ваших я достоин не более чем любой воин, отдавший вчера жизнь на поле боя. Простите, если мое отсутствие на пиру нанесло вам оскорбление. Но я устал и ранен, и не желал омрачать ваш праздник своими недугами. – Но твои раны не помешали тебе покинуть лагерь без должного на то дозволения, – с упреком заметил Эодани. – А, между тем, я посылал несколько раз справиться о тебе, но твои люди не смогли тебя отыскать. Где же ты был, Джулиан? Тот похолодел и потупился, не зная, что ответить. Джулиан отчего-то был уверен, что его отсутствия никто не заметит, но, видимо, на это магия Марикьяре не распространялась. – Мне не спалось, мой анакс, и я пошел проверить дальние посты, – неуклюже солгал он. – Но, видимо, нашел что-то интересное по дороге? – подсказал ему Эодани. – Какую-нибудь юную прелестницу, что помогла врачевать твои раны? Джулиан тихонько фыркнул в ответ, испытывая прилив благодарности за подсказку. – Все так и было, мой анакс, – покаялся он. – Так познакомь меня с красавицей, что обладает такими целительными способностями, – неожиданно приказал Эодани. Джулиан понял, что анакс ему не верит, и вновь похолодел. – Я бы с радостью выполнил ваше пожелание, но юная дева растаяла вместе с первыми лучами солнца, – ответил он. – Я проснулся в одиночестве, и не смог отыскать ее следов. – Да и зачем, когда дома тебя ждет прелестная жена. – Кажется, Эодани решил отступить и поверить ему. Но следующий вопрос заставил Джулиана похолодеть еще сильнее: – А что за собака таскалась за тобой, как на привязи? Воины говорили, что видели настоящее чудище, огромное, с красными глазами, горящими, словно у демона. До сего момента Джулиан был уверен, что никто не мог видеть собаку, кроме него и Марикьяре. Но он заставил себя натужно рассмеяться. – Право слово, мой анакс, не было никакой собаки. И что только не привидится воинам с пьяных глаз! Как бы сам Леворукий не пригласил выпить вина! – И то верно, – будто с облегчением пробормотал Эодани. – Я тоже решил, что твои воины были пьяны. Но не будь к ним строг, ведь они заслужили праздник. – Как прикажете, мой анакс, – склонился Джулиан. – Отдыхай, мой друг,– как прежде ласково произнес Эодани. – Я лишь хотел убедиться в твоем благополучии. – Я не стою ваших тревог, – пробормотал Джулиан. – Конечно стоишь, – возразил Эодани, пристально его разглядывая. – Мне бы очень не хотелось потерять своего лучшего воина. – Вы не потеряете меня, мой анакс. Если только Создатель не решит забрать меня. Но на то будет его воля. Эодани кивнул и вышел, оставив после себя шлейф недоверия и угрозы. Джулиан понял, что не сможет этого вынести. Ему просто не достанет сил лгать и изворачиваться, глядя в глаза тому, кто назвал его другом. Тем же вечером он испросил разрешения вернуться в Надор, и получил его. *** Обрывки письма давно обратились в пепел. Отгремели споры с отцом и причитания жены. Джулиан остался в одиночестве ночью, разбитый и раздавленный известиями из столицы. Это не могло, просто не могло быть правдой. Святой престол объявил на него охоту, как на язычника и отступника. Пускай это было так, но Джулиана мучил вопрос, как они узнали? Неужто и впрямь что-то так сильно в нем изменилось? Или же Марикьяре был прав, и служители Создателя чутки до абвенианской ереси? Но больше Джулиана мучила вина. Перед отцом, за то, что навлек на семью такой позор и оказался негодным наследником. Перед женой, за то, что позволил быку с отрубленной головой сделать себя чужим и холодным. Когда отец уговаривал его сегодня послушать доводов Эодани и покинуть Талигойю, Джулиан понял, что жена не последует за ним, потому что привыкла быть одна. Но больше всего грызла вина перед Эодани, которого он едва не променял на кэналлийского выродка, и который, несмотря на давление Святого престола, не предал его и спас. Теперь Джулиан сидел в темноте, с ужасом закрыв лицо руками, и не понимал, почему позволил каким-то снам разорвать свою жизнь надвое, затмить земные обязанности, которые он должен был исполнять перед родными и близкими. Разве стоил того безголовый бык? Да пусть хоть затопчет теперь его своими копытами, Джулиан и не подумает снова впутаться в ересь и впасть в искушение. Даже если это будет стоить ему жизни. – Предаешься самобичеванию, Надорэа? – раздался насмешливый голос. Джулиан поднял голову и увидел злого и веселого Марикьяре. – Убирайся прочь, искуситель! – приказал он. – Видеть тебя и знать не желаю, и больше никогда не послушаю того, что ты скажешь! – А я ведь предупреждал тебя быть осторожнее с твоим анаксом, – заметил тот, и не думая уходить. – Я знал, что это произойдет. И чего ты так печалишься? Эодани продал тебя эсператистам и подло скрылся в тени. – Эодани хотел меня спасти! – воскликнул Джулиан, возмущенный такой клеветой. – Да, как Эрнани желал спасти своего блудного брата, – насмешливо парировал Марикьяре. – Так, может, Ринальди был сам виноват? – мрачно ответил Джулиан. – Отчего же суд эориев так легко поверил обвинениям? Не оттого ли, что друг твой был негодяем и распутником, и ты сам ничуть не лучше? – Кусайся, сколько хочешь, Надорэа, беги от правды, – разозлился Марикьяре. – Это тебе ничем не поможет. Ты ведь и сам знаешь, кто из нас прав. Так что же? Сбежишь трусливо или встанешь и примешь бой, как подобает мужчине? – Это ты, всегда живший лишь своими желаниями, попытайся поглядеть дальше своего носа! – взревел Джулиан. – Вспомни дни, когда ты был еще жив! Сколько боли и горя доставил ты людям! Подумал ты хоть раз, что испытал твой отец, когда лишили тебя наследства, или когда ты, забыв о сыновнем долге, заявился к нему и сказал, что принимаешь постриг?! Скажи мне, что каждый раз, когда ты кому-то наступал на сердце, ты делал это не просто так! Разве дал ты людям больше, чем у них отнял?! – Я пытаюсь это сделать, упрямец, кошки бы тебе забрали! – взрыкнул заведенный не на шутку Марикьяре. – Ну так пытайся дальше! – взбесился Джулиан. – Для тебя что день, что век! Найдешь себе другого Повелителя, а меня оставь в покое! Завтра я покину Талигойю, как пожелали мой анакс и отец. Я и так уже достаточно покрыл их позором, чтобы навлечь на них еще большую беду! – Ты даже не представляешь, Надорэа, сколько из-за тебя прольется крови, – тихо пробормотал Марикьяре, покачав головой. – Но если таково твое желание – бежать прочь, поджав хвост, как щенок, которому наподдали под зад – это твоя воля. Когда поймешь, что совершил ошибку, позови меня. – Значит, встретимся после смерти, тварь, – оскалился Джулиан, – и посмотрим, кто был прав! *** Кидаясь из битвы в битву, не в силах согреться в чужой крови, Джулиан продержался долгих четырнадцать лет. Каждую ночь плясал на холме бык с отрубленной головой и приходила черная собака с красными глазами. Каждую ночь лед в груди расползался все шире, а тьма звала за собой, вливаясь в уши барабанным боем. Только сражения заставляли холод слегка отступить - но он быстро возвращал свои позиции Джулиан познал многих женщин, и даже мужчин, но ничьи поцелуи не смогли растопить лед. Иногда, мучительно ворочаясь на простынях, овеянный почестями и славой беглый Повелитель Скал сжимал в ладони алую ройю и кусал губы, чтобы не произнести запретное имя. Это была кара за все его грехи, и он должен был принять ее достойно, как полагалось мужчине. Так продолжалось долго, до тех пор, пока однажды Джулиан ни проснулся в холоде и одиночестве и осознал, что от судьбы не уйдешь. Высшее бесчестие для воина прятаться от брошенного вызова. Он уже не был ни сыном, ни мужем, ни вассалом. Только воином. И он должен был поступить, как воин. Тогда Джулиан позвал Марикьяре, и сказал: – Я готов. Эпилог – Ты долго прощался с ним, – сказал зеленоглазый воин в красном и черном. – Он стал тебе дорог? – Я хотел придать ему сил. Верил, что смогу помочь, – ответил воин в золотом и алом. – Поздно. Он ушел, и такова была его воля. Он хотел покоя, а не силы, и получил его. Так отпусти его, мой друг. На его место придут другие. Сколько их еще будет на твоем пути? – произнес зеленоглазый воин. – Ох уж эти Надорэа. Тяжело с ними и жить, и говорить, и прощаться, – пробормотал воин с золотом и алом. – Друг мой, прошу, сделай для меня кое-что. – Что угодно. – Пообещай, что в следующий раз за Надорэа пойдешь ты. Зеленоглазый воин взглянул в печальное лицо своего спутника и согласился.