Ядовитая роза

Афродита любит розы. Кажется, розы — единственное, что он по-настоящему любит. Путь к храму Понтифика устлан ковром из роз. Алые, огромные, источающие тяжёлый, дурманящий запах, лишающий воли, заставляющий улечься на землю и уснуть — чтобы потом Афродита, брезгливо сморщившись, велел слугам в пропитанных противоядием масках вынести труп, пока его не начали жрать черви. Афродита очень не любит разлагающиеся трупы у себя в саду — это ведь так неэстетично. Ему и самого себя нравится сравнивать с ядовитой розой из своего сада. Он так же прекрасен и утончён. Он воин красоты, но красота его скрывает смертельный яд. Так даже лучше, думает Афродита. Никакой враг Святилища не ожидает, что последним рубежом обороны окажется именно он — и никто не ждёт, что он будет настолько опасен. Красоту вообще часто недооценивают. Только двое во всём Святилище могут идти по саду роз без страха — сам Афродита и Его Святейшество. Даже Золотые Святые пробегают его стремительно, зажимая рот и нос смоченной противоядием тканью — по правде, Афродита с радостью давал бы эти платки не всем, но искать новых Золотых Святых взамен отравленных было бы так скучно… Поэтому он улыбается и варит противоядие — так проще для всех. И для него, и для Понтифика. Понтифик Арес ходит по саду ядовитых роз неспешно, без суеты, словно демонстрируя Афродите реальные пределы своих возможностей. Афродите не нужна эта демонстрация, он и так знает, на что тот способен. Если Афродита — прекрасная ядовитая роза, то Понтифик — кинжал в складках рукава. Дружески протянутая ладонь, оборачивающаяся смертельным ударом… Это и настораживает, и притягивает одновременно. Понтифик ходит по его саду, как хозяин, но такое случается редко. Гораздо чаще сам Афродита берет фонарь и поднимается наверх — вечером, когда точно знает, что ни один Золотой Святой в покои Понтифика уже не явится и не помешает ему. Под просторным бесформенным одеянием Его Святейшества — тело молодого, тренированного мужчины. Под глухой, без прорезей, маской — красивое, волевое и жёсткое лицо. Седые волосы не обманывают Афродиту: он, видевший на своём веку множество мужчин, готов поклясться, что Понтифик от силы на десять лет старше его, двадцатидвухлетнего. Но он не задаёт вопросов. Чаще всего он думает, что Арес не больно-то нуждается в нём. Их секс чувственный и неторопливый, потому что так нравится Афродите, но, будь на то воля Его Святейшества, он, кажется, вообще отказался бы от этих встреч. Но Афродита отказываться не собирается. Он — ядовитая роза, он должен укрепиться, пустить корни, прежде чем создавать свой собственный сад… Они всегда трахаются в кресле. Арес каждый вечер сидит в этом кресле, пьёт вино, иногда что-то читает. Приход Афродиты не заставляет его переместиться в кровать — он всего лишь снимает венец и маску, распахивает полы балахона, предоставляя всё остальное делать любовнику. Афродита не возражает. Он ставит лампу на стол, нарочито медленно раздевается, зная, что красота его тела способна возбудить даже деревяшку, а закончив, всё так же неспешно опускается на колени. Когда он отсасывает, Арес кладёт руку ему на затылок и ерошит волосы. Афродита ненавидит, когда ему портят причёску, но это ответ, свидетельство того, что Понтифику небезразлично происходящее между ними, поэтому он стонет, удваивая усилия. Афродита облизывает головку, скользит губами вдоль ствола, ощущая, как напрягается под его ласками упругая плоть. Арес прикрывает красные глаза, с его губ слетает тихий вздох, и это так возбуждает, что сдерживаться становится очень трудно. Но Афродита тянет, он хочет получить от секса как можно больше удовольствия, поэтому продолжает неторопливо облизывать и посасывать член, одной рукой помогая, а другой — лаская себя самого, неспешно поглаживая чувствительную кожу вокруг ануса, проталкивая внутрь палец за пальцем, наслаждаясь каждым движением, каждым всплеском возбуждения от этих прикосновений. Арес никогда не согласится на смену ролей, а Афродита не спешит ему предлагать — он не уверен, что получит большее удовольствие, эфемерное ощущение власти над любовником в постели интересует его куда меньше, чем плотское наслаждение. Когда терпеть становится уже невыносимо, он поднимается, взбирается на Ареса верхом, путаясь в складках его тяжёлого одеяния, целует его — медленно, воображая, как передаёт с этим поцелуем свой смертельный яд. Понтифик, кажется, читает его мысли — его губы под губами Афродиты расплываются в кривой, жестокой усмешке, и он, пошарив рукой где-то позади, достаёт небольшой тюбик. Они всегда трахаются в этом кресле, и Афродита сам притащил сюда смазку после того, как ему надоело обходиться слюной. Он отрывается от губ Ареса, щедро смазывает его член и свой анус — он уже так возбуждён, что каждое прикосновение пальцев срывает с губ стон. А потом, не в силах больше терпеть, садится на член любовника, опускается сверху, всё так же медленно — ему нравится ощущать, как тот постепенно наполняет его, вызывая приступы острого, до искр из глаз, наслаждения. Иногда он кладёт вторую руку на собственный член, но чаще Арес перехватывает его руки, сжимает оба запястья железным захватом — если у него и есть какие-то предпочтения в сексе, то именно это — он любит смотреть, как Афродита кончает от одного проникновения, без всякой дополнительной стимуляции. И тогда не остаётся ничего, кроме всё быстрее и быстрее насаживаться на его член, ощущая, как с каждым движением оргазм подходит всё ближе, а потом — излиться с длинным, протяжным вздохом, навалиться на грудь Ареса и наблюдать, как он протягивает руку к бокалу вина на столе… Афродита получает от этой связи больше, чем отдаёт. Он не понимает, зачем она Понтифику, но не спрашивает об этом. В конце концов, ядовитым розам всё равно, где прорастать. — Блядь ты, Афро, — тоскливо произносит Десмаск, подрезая скальпелем кожу на очередном трупе. Афродита фыркает. Десмаск — единственный, с кем он в силах общаться, хотя бы потому, что тот не так туп, как большинство остальных. Да и толк в эстетике знает, хоть и в своеобразной. — Блядь, — задумчиво повторяет Десмаск, наклонившись над столом и раздумывая, где сделать следующий надрез. — Ебёшься с ним, подстилаешься, а толку? — Фу, — морщится Афродита. — Ты же Золотой Святой. А выражаешься, как последний ученик, только вчера из трущоб. Десмаск игнорирует. — Я за него, потому что он поставляет мне материал и не возражает против моих… экспериментов. Шура, Мило, Айолия — те просто идиоты и верят в эту чушь о высшем предназначении и защите Афины. Камю что-то темнит, я вообще не уверен, что он на нашей стороне. А ты, выходит, поддерживаешь Понтифика только потому, что у него крепкий большой хуй? — Я поддерживаю его, потому что он сильный, — пожимает плечами Афродита. — Он защитит меня в случае чего. Крепкий большой… член — всего лишь побочная выгода. — Говорю же — блядь, — резюмирует Десмаск, делая ещё один надрез и промокая полотенцем выступившую кровь. — Тебе не дам, — молниеносно отвечает Афродита, и пару секунд они смотрят друг другу в глаза. Десмаск усмехается паскудной усмешкой, Афродита отвечает ему надменным взглядом. — Слушай, ты помнишь Святого Близнецов? — спрашивает он, когда обоим надоедает играть в гляделки. — Это который пропал? Смутно. Я же совсем мелкий был, да и ты тоже. А почему ты спрашиваешь? Афродита не отвечает. Он думает о том, что брат старого Понтифика никак не может быть так молод. А ещё о том, что ядовитые розы отравляют всё вокруг себя. И если в саду вдруг проросла одна такая — очень скоро там не останется ничего, ни одного растения. Только ядовитые розы.