я сыграю для тебя.

Пальцы осторожно касаются пыльной крышки рояля. Словно в нерешительности замирают в воздухе. А затем резким движением распахивают крышку, начиная поглаживать гладкие клавиши, готовясь сыграть мелодию. Темно-красные глаза захвачены дымкой отчаяния, а губы кривит нервный оскал. Едва слышные звуки раздаются в полутьме, постепенно обретая более четкие очертания. Все громче звук, все сильнее эмоция. Пианист уже не играет, а бьёт по клавишам. Тонкие губы шепчут проклятья — музыкант готов завыть от безысходности. Хочется разнести все к чертовой матери, разбить кулаки в кровь и смотреть, как алые струйки лентами будут оплетать предплечья. Хотя вряд ли это сравниться с чувством, которое терзало его душу. Мелодия снова делает резкий перепад, и теперь пространство заполняется такой всепоглощающей грустью, что кажется, словно сердце разорвется от волнения. На клавиши закапали прозрачные слезы. — Ты плачешь? Ты же клялся, что в жизни не будешь этого делать. Лжец ты, Соул, лжец, — тихий голос разрушил оковы тягучего молчания. — А ты, Мака, разве не лгунья?! Обещала выжить, а что сделала?! — также тихо сказал пианист. Ответа не последовало. Преодолевая страх не увидеть хрупкий силуэт девушки, Соул осторожно повернулся. Слабое свечение от полупрозрачной фигуры разрезало тьму на огромные лоскуты. Мака стояла прямо за спиной музыканта. Не сдержавшись, Соул резко поднялся и обнял ту, кто был дороже для него всего на свете. Эвансу казалось, что он обнимал лишь огражденный воздух. Ни тепла тела, ни трепета дыхания, ни биения сердца. Ничего. — Не плачь. Я всегда буду с тобой. Вот здесь, — узенькая ладошка легла на его грудь. Секунда, и образ растаял. — Мака…- имя произнесено беззвучно, одними лишь губами. Рассудок помутился, были потеряны последние крохи самообладания. Яростью засветились красные глаза, в которых все ещё стояли слезы. Удар со всей силы по клавишам рояля. Несколько из них треснули. Все. Один. Пустота. — Я сыграю ещё, только вернись, — отчаянная просьба в никуда…