Чтобы никто не знал меня по имени, Чтобы днём с огнём не нашли меня, Пепел и труха, ноль без палочки И не о ком в графе ставить галочку.
Когда Тим застаёт их в первый раз, он ничего не делает. Просто на сетчатке глаз отпечатывается белое горло Дика, и белые же зубы Джейсона на нём, и смуглые от загара пальцы на нежно-розовом напряжённом соске, и изгиб поясницы. Какой-то совершенно немыслимый изгиб, как будто Дик и Джей задались целью войти в книгу рекордов Гиннеса с самым экстремальным углом проникновения. Вероятно, они бы и вошли. Тим хочет развернуться и закрыть за собой дверь, но его взгляд перехватывают сразу две пары глаз, тёмных от возбуждения. Совершенно не похоже, что кто-то хочет его прогнать. Скорее — пригвоздить к косяку, распять на нём. Тим в плотном, глухом костюме Красного Робина, и всё равно чувствует себя раздетым. Горло пережимает, внизу живота тянет так резко, что становится почти больно. Джейсон не прекращает двигаться — весь не прекращает, его пальцы скользят по белой коже, сам он медленно толкается в Дика, и невозможно не представлять, каково было бы быть на его месте. Неважно, на чьём именно. Тим так и стоял бы, заворожённо глядя на разворачивающееся перед ним действо, но Джей с глухим рыком прикусывает ухо Дика, резко дёргая бёдрами вперёд, и тот закатывает глаза. Тонкая, но крепкая нить, держащая Тима, рвётся, и он захлопывает дверь, убираясь от них подальше. Этот случай никто не вспоминает вслух. Когда Тим застаёт их во второй раз, это походит на грёбаное представление. На пропылённой и ещё не остывшей после жаркого дня крыше Дик в костюме Найтвинга стоит на коленях перед Джейсоном — на нём нет шлема — и заглатывает его член так артистично, будто на него направлены софиты и камеры. Может, Тим и не отказался бы от снимка на память. Пальцы Джея в растрёпанных волосах, и снова этот тёмный, притягивающий взгляд, как будто он чего-то ждёт от Тима, как будто тот может им что-то предложить. Он делает шаг вперёд, ещё один, Джей облизывает губы и улыбается, и это, как ни странно, немного приводит в чувство. Эта привычная, простая ухмылка обаятельного воришки с окраины — привет из их нормального мира. Мира шутливых перебранок за столом, почти забытых битв за плащ, сплочения перед лицом врага. Её здесь не должно быть, эту улыбку не должны сопровождать тихие стоны, вздохи и влажные звуки, так что Тим будто на невидимую стену налетает, мотая головой и исчезая в тени. Патруль безнадёжно испорчен. Когда Тим застаёт их в третий раз, он уже не сомневается в том, что это система. Систему он всегда узнавал сразу, если только не ставил перед собой цель игнорировать её. Вероятно, именно так он и поступил сначала, так что на самом деле, будем честными, не он застаёт их в третий раз. Они его ловят. Подкарауливают, застигают врасплох — снова — ждут в его собственной комнате. В разных углах. Джейсон курит на окне, Дик разглядывает книги на полке, нервно сжимая пальцы. Этот жест неуверенности пугает больше, чем всё остальное. В любой другой ситуации Тим потребовал бы не курить в его комнате. В любой другой ситуации он бы просто распахнул дверь и выразительно указал на неё рукой. Но это не любая другая ситуация. Тим стоит под их хищными взглядами и не находит в себе сил отказаться от молчаливо предложенного. Он закрывает глаза. Джейсон соскальзывает с подоконника, Дик плавно шагает к нему, и никто не произносит ни слова. Магия перестаёт быть магией, когда получает название, у происходящего названия нет, и потому в комнате творится немое волшебство. Дик склоняется к губам Тима, Джейсон проводит ладонями по плечам и скользит ниже, щекотно проходясь пальцами по рёбрам и задирая низ футболки. Дик осторожно гладит его напряжённый живот, лишь иногда запуская кончики пальцев за пояс. Тим выдыхает и по-прежнему не открывает глаза, податливо поднимая руки, безмолвно разрешая всё. Кажется, что время застыло для них, или, что вернее, просто сошлось к этому моменту, проделав долгий, долгий путь. Это их звёздный час, и никто не хочет упускать ни минуты. Когда Тим снова открывает глаза, Дик уже стоит перед ним на коленях, уткнувшись носом в бельё, целуя ноющий от возбуждения член через ткань. Он касается кончиком языка пятнышка проступившей смазки и стягивает плавки до щиколоток. Переступая через них, Тим чувствует, как ладонь Джейсона скользит между его ягодиц осторожно, почти вежливо. Надо же, хотя бы в чём-то он может быть вежлив. Джей всё ещё одет, так что Тим чувствует поясницей холодную пряжку ремня, а лопатками — жёсткий контур летучей мыши. Ещё он чувствует себя уместным — наконец-то — но рефлексия заканчивается, когда Дик ухмыляется, глядя снизу вверх, и насаживается ртом на его член. Если бы Джейсон не придерживал его, перехватив поперёк талии, он бы точно упал на подкосившихся ногах. Но тот поддерживает, свободной рукой продолжая гладить грудь, плечи, даже ладони. Эта рука метнула в Тима бэтаранг, и он помнит это так ясно, будто всё произошло вчера. Джей словно в ответ на его мысли невесомо обводит шрам на груди, и Тиму чудится, конечно, чудится, что над вспоротой и заново сшитой кожей пальцы вздрагивают. В следующий момент рука исчезает, позади щёлкает крышка флакона и прохладные, совсем уже не дрожащие пальцы проходятся по пояснице, скользя вниз, ко входу. Джейсон удивительно осторожен, как будто всё ещё сомневается в безмолвном разрешении. Или в своём выборе. Эта мысль неприятно колет, но Дик сглатывает, сжимая горлом член, и места для мыслей у Тима не остаётся нигде, всё затапливает удовольствием. Джейсон растягивает его, пока Дик отвлекает, и от того, какая они отличная команда, тоже немного больно. В пределах допустимого, пожалуй. Джей склоняется, укладывая подбородок Тиму на плечо, и проводит костяшками пальцев по щеке Дика. Тот всё понимает правильно: поднимается на ноги, напоследок обводя головку языком, и тянет их обоих на кровать. Джейсон и Дик раздевают друг друга, не выпуская Тима из кольца рук. Едва ли им удобно, но, видимо, достаточно для того, чтобы продолжать. Всё, что происходит дальше, сливается для него в сонм касаний, пальцев, языков, поцелуев и укусов, проникновений — нежных и жёстких одновременно, затягивающихся до рассвета, когда он в очередной раз кончает, измотанный, но в этот конкретный миг — почти счастливый. Они так и не произносят ни слова, и хотя засыпают в одной постели, открыв глаза в следующий раз, Тим обнаруживает себя в одиночестве. Тело ноет, но в груди ноет сильнее, он закрывает ладонями лицо, сдерживая стон. Он знал, что так будет, и согласился всё равно. И хуже всего — он знает, что согласится снова.***
Иногда они патрулируют вдвоём с Диком, немного реже к ним присоединяется Джейсон. Они говорят, кажется, ещё меньше, чем обычно, и без того нечастые разговоры почти сходят на нет, но работают они слаженно, как никогда. Им даже не приходится дожидаться сигнала, чтобы знать, где нужна помощь одному. Пока Тим и Дик связывают очередную мелкую банду отморозков, решивших, что в Готэме в последнее время слишком спокойно, Джей ловит огонёк зажигалки кончиком сигареты. Тим перехватывает взгляд Дика, тот улыбается так, будто перед ними не преступники, а рождественские подарки, ждущие распаковки, и по его собственному лицу улыбка ползёт против воли. Брюс рад тому, что его дети, кажется, поладили наконец между собой — хотя бы трое из них. Он ни за что не произнесёт этого вслух, но одобрение витает в воздухе за ужином в те дни, когда все они собираются за столом. Дэмиен волчонком смотрит на невозмутимо жующего Джейсона, Дик шутит, будто ему вовсе нет дела до всего этого, Брюс, кажется, улыбается уголками губ. Да, точно улыбается. Тим смотрит на них и не понимает, что делает в этом доме, в этой семье, на этих улицах. Он никогда не понимал на самом деле, не мог уложить в голове ничего, кроме собственной функции. То, что незаменимых людей нет — полная чушь, и это Тим знал всегда. Ведь он пытался быть заменой Джейсона. Но Джей вернулся. Вернулся не просто в жизнь — в их жизнь, Брюса, Дика, Альфреда — и некого стало заменять. Он не дотягивает всё равно. Когда Дэмиен в очередной раз выплёвывает ему в лицо: «Ты не Робин, ты не его сын», ничего внутри не ломается, нет, совсем не больно. Он всё это знает и без чужих подсказок, и удивлён лишь тому, что держится так долго. Он даёт себе ещё неделю. Неделю слабости, неделю общей на троих постели и наблюдения за Диком и Джейсоном, за тем, что общего лишь у них двоих. Он смотрит на них за завтраками, в патрулях и во сне — и не понимает, почему он здесь. Так что однажды он просто бесшумно соскальзывает с собственной кровати раньше, чем они уйдут, одевается, берёт приготовленный рюкзак и исчезает. Он уходит через слепые зоны охранной системы, оставив записку о том, кто их создал, и как замкнуть цепи снова. Он уходит, неся на себе запах Дика и Джейсона, но этот запах с ним, в любом случае, лишь до первого проржавевшего душа в замшелом придорожном мотеле. В его уходе нет никакой позы или желания быть найденным, и потому его не находят. Он всё равно путает следы, потому что глубоко внутри понимает: Брюс не отпустит его просто так. Хотя как знать, у него ведь теперь полный комплект: первый Робин, эталонный и идеальный; погибший и вернувшийся Робин, смывший его вину водой из Ямы Лазаря; и последний Робин, его собственный сын. А замена ни к чему больше, она лишняя, будто про запас. Никто не хочет быть запасным. Тим оседает в Метрополисе, ярком и светлом городе. Городе, который ему не нужно защищать. Он пытается не быть собой, не быть никем, но главное — не быть Красным Робином. Он знает, что в любом костюме не избавится от своей пластики, стиля боя, разве что привычку пользоваться гаджетами можно перекроить. Может, поехать к Касс? Нет, пока рано. Тренироваться он не прекращает, а по ночам часто не может уснуть, до самого рассвета глядя на мелкие трещинки, прорезающие потолок съёмной квартиры. Он почему-то уверен, что Супермен его не сдаст, хотя уж он-то точно знает, кто прячется в его городе. Наверное, потому что Брюс не станет трясти семейными проблемами перед ним, не попросит о помощи. Тим ведь очевидно жив, а всё остальное его всегда волновало мало — и это было справедливо для каждого из его подопечных. Жив и не убивает — значит, всё прекрасно. Наверное, всё правда прекрасно, больше никому не замена, только тело гудит от неизрасходованной силы, и он раз за разом поднимается среди ночи, в огромной и почти пустой комнате воспроизводя ката, как заведённая механическая игрушка.***
— Без него лучше, — фыркает Дэмиен, и Джейсон смотрит на него такими страшными тёмными глазами, что тот моментально затыкается и опускает взгляд в тарелку. На памяти Дика это первый раз, когда его вообще кому-то удалось заткнуть. Брюс выглядит ещё мрачнее, чем долгие годы до этого, и Дик разглядывает братьев, совсем забыв о еде, а Альфред опускает чашку перед ним с чуть большей силой, чем нужно. Тонкий фарфор жалобно звякает. Дик поднимает взгляд и видит в глазах их верного друга, их заботливого дворецкого осуждение, подобного по силе которому не видел там никогда. И это, пожалуй, заставляет его соображать чуть лучше. Тим. Тим уехал. Тим уехал не для того, чтобы его догнали. ...но он уехал не просто так. Дик обводит взглядом всех за столом, и на каждом будто запись включается, разве что плёнка не шуршит на бобинах кассетного плеера. Джейсон разрезает бекон, с такой силой нажимая на нож, будто перед ним дикий вепрь, и борьба идёт не на жизнь, а на смерть. «Убирайся, заменыш!» Дэмиен по-прежнему глядит в тарелку, надувшись, похожий на взъерошенного и недовольного воробья. «Ты никогда не был достаточно хорош, Дрейк!» Брюс молчит, и это радиомолчание, мёртвая тишина эфира. Дик смотрит в себя самого и ему хочется закричать от собственной глупости. «Не пытайся стать Робином. Где вообще твои родители?» Он сгребает салфетку, выдёргивая её из-за воротника, и бросает Джейсону: — Собирайся, мы едем за ним. Джей вскидывает голову, и не понять, что у него в глазах: радость, готовность или ярость. Возможно, всё вместе, так что он допивает кофе одним глотком и поднимается на ноги. Когда они выходят из столовой, Дик чувствует на своей спине перекрестье трёх взглядов: непонимание, надежда и одобрение.***
Тим пытается сосредоточиться на гражданском праве, когда в дверь стучат. Это может быть только арендодатель или та симпатичная соседка, которая, кажется, положила на него глаз. Ему не интересно, но должно быть, так что он играет сдержанное любопытство. И если он открывает дверь, не глядя в глазок, то это, конечно, не безрассудство и неосторожность, не провокация, просто вера в Супермена и светлый чистый Метрополис. Конечно, ничего, кроме этого. На пороге его ожившие кошмары, его грёбаные мечты. Он молча впускает их в дом и молча же указывает ладонью на диван, но сам залезает на кухонный островок, болтая босыми ногами. Волосы встрёпанные со сна, пижамные штаны помялись и больше не создают ощущения уюта. Глазами его, впрочем, никто не раздевает, и это обнадёживает. Ни Джей, ни Дик не садятся. Джейсон прочищает горло, и в этот момент Тим замечает, как он устало выглядит. Измождённые, высушенные интонации только усиливают ощущение. Он не так часто слышал, чтобы Джей вообще говорил. Его языком было крещендо насилия, стаккатто очередей автоматических пистолетов. И всё же — всё же он ломает собственную глотку, начиная говорить: — Тим. Тимоти. Я знаю тебя не так долго. И не так хорошо. Но послушай вот что... — он задумывается, замолкает, гаснет — совсем чуть-чуть. Вдохновенные речи по Джейсону Тодду звучат нелепо, и видимо, он вполне осознаёт это, судя по тому, что в следующий момент он улыбается этой своей простой, чистой улыбкой, качает головой и продолжает: — А, к чёрту. Я могу тебя сейчас взвалить на плечо и отнести в машину — ты знаешь, что могу — или ты что-нибудь сделаешь со всей своей массой отрицания и выслушаешь вот этого парня, — он хлопает Дика по плечу, — из него оратор получше будет. — Да из тебя получилась бы чирлидерша от бога, — дёргает Дик уголком рта и переводит взгляд на Тима. Тёплый, светлый взгляд, не спрятанный за визорами. Смотрит долго-долго, будто выискивая изменения, но, кажется, не находит — и рад этому. И говорить ему — наверняка гораздо проще. — Тим. Ты не замена. И ты незаменим, понимаешь? Как брат. Как друг. Как Робин тоже был. Ты никогда не заполнял собой чужое место, а вот твоё теперь пустует. Понимаешь? Тим вскидывается сперва, потому что его распирает от вопросов, от горечи, от выедающей изнутри тоски, от желания ударить, в конце концов, но всё, на что его хватает — ловко и быстро спрыгнуть с островка и замереть посреди гостиной, нервно комкая пальцами край футболки и глядя куда-то вбок и вниз, кусая покрасневшую уже губу. Дик, кажется, не знает, что ещё сказать, и потому добавляет непоследовательно: — И хватит разводить драму. Смех поднимается по горлу, щекочет нёбо, и Тим не выдерживает — хохочет, разжимая пальцы. Быстро, впрочем, давится смехом. Руки безвольно повисают вдоль тела, и теперь он правда ощущает себя куклой. Дик, кажется, действительно не знает, что ещё сказать, ему возможно впервые в жизни отказывает красноречие. Сомнение светится на его лице так ясно, так чётко, что Тим мог бы читать его мысли вслух, ни разу не сбившись. В этот момент Джейсон вздыхает, молча делает шаг вперёд и мягко обнимает Тима, опуская подбородок на плечо, и впервые его касания — не драка и не прелюдия. Тим замирает настороженно, когда Джей проговаривает возле его уха: — Не обращай внимания. Он знает, что ты не разводил драму, просто старший братик никогда не оставит попытки нас воспитывать. А то в следующий раз ты свалишь в какой-нибудь Ирак, и спасай тебя потом. Запоздалый смешок вырывается наружу, но больше похож на всхлип. Руки прижимают Тима так сильно, что становится трудно дышать. Но не от объятий, нет. От того, что это Джейсон, который никогда и ничего не делает против своей воли — он знает точно — и потому один жест оказывается честнее любых слов. Тиму кажется, что он наконец-то понимает, почему они всегда молчали. Дик взмахивает руками и подходит к ним, обхватывая сразу обоих и бормоча: — Мы похожи на грёбаную команду по лакроссу. — Я видел такое порно. — Я тебя умоляю, никто бы не удивился, если бы ты снялся в таком порно. — Идиоты, — Тим улыбается, неловко обнимая их в ответ, потом отпихивая и начиная быстро, но без спешки собирать свой скудный скарб в рюкзак. — Ты так и поедешь в пижамных штанах? — Тебя что-то не устраивает? Это мой неповторимый стиль. — Точно, — улыбается Дик. — Неповторимый. Когда Тим заканчивает собираться, он замирает всё так же посреди гостиной, глядя на яркий освещённый город в огромное, почти во всю стену окно. Дик подходит к нему сзади и кладёт руки на плечи: — Домой? Тим закрывает глаза и улыбается. — Домой. Теперь он точно знает, где это.