Близость к океану

— Я одного не могу понять — откуда в тебе такая глупая уверенность в себе, — Данила взобрался на стол и вкрадчиво подобрался к Лере, сидящей на краю, со спины, и преувеличенно аккуратно собрал распущенные волосы в хвост. Горячие пальцы скользнули по изгибу шеи, девушка закрыла глаза и ахнула от неожиданности, когда он одним резким движением притянул Леру к себе, заставив упереться спиной в грудь — пряжка джинсов с силой стукнула по деревянной столешнице — и жарко прижался губами к обнажённому плечу. — Ты ведь не собиралась соглашаться на мои условия с самого начала, да… — он крепко удерживал её обеими руками. — Ты меня сразу раскусила? Какая умница… — Мне этот тон не обещает ничего хорошего, да… — еле слышно прошептала Лера. — Хорошего? Да я тебя ненавижу, — Данила резко развернул её к себе, по-прежнему крепко прижимая к своему телу, — всё, что случилось со мной, это всё было из-за тебя, — чёрные, зимние, ледяные глаза глядели на неё в упор и не давали возможности опустить глаза. — Но я этого не знала… Я этого не делала! Я этого не хотела! А ты, ты разрушил мою жизнь, специально, ты шёл к этому, строил планы, и вот ты здесь, чего ты ещё хочешь от меня? Чего ещё… Я устала, как ты не видишь… я не спала двое суток… и это сделал ты! Ты, ты… — она почти плакала. Она пыталась вырваться из его цепких пальцев, но у неё ничего не вышло. Козловский, не обращая на неё никакого внимания, убрал её длинные волосы с шеи и широко лизнул кожу прямо там, где отчаянно дёргалась жилка. — Что ты ещё хочешь? Может, мне почку продать? Может, обе? Что?.. А может, моё тело целиком? Так вот оно, бери — не побрезгуешь? Возьми! Я сейчас, наверно, сильно отличаюсь от твоих шлюх, но тебе же нужно всё у меня отобрать, на, бери последнее! Данила дал Лере крупную, звонкую пощёчину. Она лишь пискнула и начала оседать перед ним, но не успела — он подхватил её, с силой намотал волосы на кулак и жадно поцеловал… Раздался выстрел. Они оба замерли, и свет сменился с белого на красный, а вскоре совсем потух. — Ага, спасибо… — Данила и Лера услышали голос Галины Борисовны Волчек. Конечно, выстрел был ненастоящим. И уж тем более — пощёчина. Данила оторвался от её губ. Она к нему так близко, что из его головы выскочили все шаблоны правильного поведения. У него от Леры просто сносило крышу. С каждой репетицией Лера всё больше привыкала к его рукам. Мощные, но ласковые, они нравились ей в каждом движении. До того нравились, что никакие слова не требовались, когда он прикасался к ней. Со временем она даже стала улыбаться в ответ на его приветственные объятия — несмело, будто бы сама себе, но эта улыбка стала его самой большой победой. Им на двоих досталась небольшая одноактовка в альманахе из трёх историй: «Страсть. Усталость. Ненависть: Все стороны любви». Даниле было забавно, что история про ненависть, которую они разыгрывали, в реальной жизни их сблизила. Будто они, выплёскивая друг на друга фальшивую злость, в настоящей жизни неосознанно ощущали необходимость компенсировать это хоть каким-то теплом. Лера не отдавала себе в этом отчёт, она просто думала, что привыкла, а Козловский уже прикидывал, когда представится момент пригласить её на выходные в Петербург. Он видел, что Лера оттаивает по отношению к нему. Несколько раз они даже вместе обедали в актёрском буфете. Конечно, это не могло его не радовать… Но как не-вы-но-си-мо было иметь возможность и право поцеловать её в лучшем случае два раза в неделю! Каждый день, когда в расписании стояла «та самая» репетиция, он уже с утра чувствовал, как в нём выкипает кровь. Да, с Лерой нужно было быть терпеливым, это он понял, даже почти был готов, но уж лучше бы он тогда совсем не должен был к ней прикасаться, чем так… Изощрённый садизм. Высокохудожественное издевательство. И решительно ничего нельзя было с этим поделать — только подставлять лицо, и без того уже в кровоподтёках, кулакам бессовестно хохочущей, как Джокер, своей же собственной жизни. Потому что самому отвратительному испытанию он подвергся именно сейчас, с ней рядом, а не тогда, когда они с Лерой были вдали друг от друга. — Ну, это неплохо, — Галина Борисовна предпочитала не заострять внимание на том, как этот талантливый небритый нахал смотрит на её юную артистку. Как его руки всегда будто следуют за ней, вот и сейчас, когда они сели на краю сцены, Козловский держал правую руку где-то в области её спины, то ли поддерживая, то ли оберегая от чего-то. «Хотеть касаться», говорил Константин Сергеевич. Как же, как же. — Ну, это неплохо. Мне не нравится только вот что — вы играете только первый и второй план. Этого мало. — Сверх-сверхзадача? — спросил Данила. — Ну да. Иначе это похоже на студенческую постановку, про вас всё настолько понятно, что аж тошнит. — Это плохо, что понятно? — Лера подтянула к себе ноги, и её волосы, убранные в хвост, оказались на левом плече, и Козловский не задумываясь поправил их, задевая кончиками пальцев шею. Лера поёжилась. — В этом контексте — да. Понятно по-плохому — как в мыльном сериале. Нужно обострить предлагаемые обстоятельства, глубже копать. Я сейчас вижу то, что вы безумно хотите быть вместе, но не можете, — Лера резко опустила глаза, Данила нервно почесал затылок, и от зоркого глаза худрука это не ускользнуло. — Вы играете про страсть, а должны бы про ненависть. Последний поцелуй перед выстрелом должен стать для меня неожиданностью. Я вижу, где вы влюблены. А хочу видеть, где вы ненавидите друг друга. По-настоящему. У вас обоих ведь есть на это причины. А ты, Данила, при этом так должен её любить, что тебе целовать её больно. До скрежета в зубах. Представь — твоя любимая женщина стоит перед тобой, но вы никогда не будете вместе, тебе к ней запрещено даже прикоснуться так, как ты хочешь! В конце меня должно аж — бррр — пробрать. Меня, в принципе, и сейчас пробирает, — она хмыкнула, — но можно добавить. Подумайте. Будет плохо — я лишнее сниму. Лера кашлянула. Она заслушалась Галину Борисовну. Страсть, которой Данила окатывал её с головой в конце этой работы, и без того заставляла её слабеть, дрожать и бояться упасть, даром что они и так на этом чёртовом столе стояли на коленях. — То есть… то есть, по сути, не ввести третий план, а добавить первый, — пробормотал Данила, пальцем выводя круги на спине тоненькой трикотажной маечки Леры. Гадал — она не замечает, или ей нравится? — Возможно. Хорошая мысль. Подумайте об этом, ладно? Можете идти. Лерка, — Волчек улыбнулась чему-то своему, — ты как обычно? Данила покосился на Леру. Она потупила взгляд и с улыбкой кивнула: — Ну, а как же. Волчек одобрительно фыркнула и поднялась, и Лера и Даня встали вслед за ней. — Что «как обычно»? — спросил Козловский. После репетиции Лера выглядела такой спокойной, а глаза её стали такими светлыми, что он залюбовался. Да что там, он всегда ей любовался. Каждый момент, прожитый рядом с ней, становился особенным. — Неважно, — она мотнула головой и с наслаждением потянулась. — Можешь идти, Данила. Ему фантастически нравилось, как она произносит его имя. Как будто берёт его в расчёт в своей жизни, признаёт его существование в собственной системе координат. — Козловский, — Лера, отчего-то сияя, как новая монетка, пощёлкала перед его лицом пальцами, — ку-ку! Пока, говорю. Он опомнился. — Да… да, пока. Со сцены он ушёл в свою гримёрку. Он понять не мог — как ему это раньше в голову не пришло? Такая простая и понятная ассоциация — две точки, оказавшиеся на одной оси. Две переменных по одну сторону уравнения. Икс и игрек. «Д» плюс «Л» равняется… Его «Л» с деловым видом прошагала по коридору, он увидел её в полуоткрытую дверь. В руке она тащила что-то тяжёлое. Данила выглянул в коридор и увидел только Лерино плечо, скрывающееся в проёме выхода на сцену. Тихо, чтобы она не обратила внимания, он закрыл за собой дверь и отправился за ней. Оказалось, она принесла с собой ведро воды. Поставила на половое покрытие, вытащила из ведра тряпку, тщательно отжала её и принялась мыть пол. Она здесь что, подрабатывает на полставки? Вот уж точно — всё время какие-нибудь сюрпризы. Данила негромко кашлянул, но ему изменил голос, и оказалось слишком негромко. Пришлось позвать: — Лера?.. Она резко обернулась на эхо от звука его голоса в пустынном зале. На секунду он подумал, что она рассердится, но она только дружелюбно улыбнулась ему: — Ты ещё не ушёл? Воистину, эти несколько десятков квадратных метров сцены и закулисья превращали её в ангела. Козловский посмотрел на носки своих ботинок — вроде чистые — и шагнул к ней, ближе к центру круга. Лера тыльной стороной ладони вытерла лоб, откидывая упавшую на глаза прядь волос. — Странно — я то же самое хотел тебя спросить… Лера продолжала светиться, как фонарик, и Данила поглощал этот её свет, глотал его и не мог насытиться. Такой улыбки — яркой, счастливой — он не видел на её лице уже очень давно. — Ты про это? — она кивнула на ведро. — Сцену после себя надо всё время отмывать. Помнишь ещё с детства правило: напакостил — убери за собой, — она хихикнула. — У меня как-то ещё с учёбы эта привычка осталась… Данила не верил глазам и логике. Неужели она может быть такой счастливой только здесь? — Тебе помочь? — неожиданно для самого себя спросил он. Теперь он видел, что всё когда-то сказанное Лерой — правда. Её слова обретали живые черты. Хорошо, конечно, что она умеет замечать и анализировать… Только результат этого анализа его совершенно не устраивал. И почему эта упёртая переменная так вцепилась в свою странную самообеспечивающуюся ось координат. Ему вдруг стало как белый день ясно, что он ревнует Леру. Нет, это он знал и раньше, просто теперь понял — его ревность не абстрактна. Он её ревнует совершенно конкретно. К ткани кулис и дурацкому линолеуму, которые она сейчас так старательно моет. Лера, как стояла на коленях, так и села: — Помочь? Ты? — А что? — Козловский снял клетчатую рубашку, оставшись в одной чёрной футболке, плотно облегающей торс и руки. Лера отвернулась будто бы продолжать мыть, но от него это не ускользнуло. — Я в кадетском корпусе мыл полы лучше всех. — Часто на наряды вне очереди попадал? — бросила она, не оборачиваясь. — Нет. Тогда мне очень хотелось быть идеальным. — Тогда? А сейчас? — Лера бессовестно вонзила в него взгляд сощуренных глаз. Снисходительность, непрошеная и неожиданная, вдруг завладела им с головой. Как-то вышло, что он по умолчанию принимал заданные Лерой правила. Но в редкие моменты, как сейчас, он видел только молодую девушку, ещё почти девочку, с плюсами и минусами, которые нравились ему одинаково. Он не знал, что она уже отругала себя за эту подколку. — Тряпку мне выдели, начальник. Лера снова занялась ведром: — Подсобка открыта. У туалета, в конце коридора. Ему так редко удавалось зацепить Леру, вывести на чистую мысль, на диалог, что он не мог этим не воспользоваться. От собственной наглости перехватило дух, но не попробовать было бы преступно, и, вернувшись на сцену со второй тряпкой, он заявил: — Сейчас я тебе помогу, ты раньше освободишься, и мы с тобой пойдём погуляем. На ВДНХ есть одно отличное кафе-мороженое. У Леры онемели руки. Она хотела продолжать, но не могла. Кафе-мороженое, твою мать. Кафе-мороженое. Её должны были водить туда в шестнадцать, но не сейчас. — Даня… — Ле-ра. Это не обсуждается. Сегодня я уезжаю в Петербург, но поезд только вечером. У меня есть несколько часов свободного времени, и я хочу провести их с тобой. — Данила намочил тряпку и как следует отжал. — Ты обещала от меня не бегать. — Я думала, ты не знаешь о существовании кафе-мороженых. Мне казалось, что ты исключительно по дорогим ресторанам и светским тусовкам ходишь. Что?! Вот, значит, как она о нём думает? — Тебе казалось, — холодно процедил Данила. И как он дошёл до жизни такой?.. Он замечал, конечно, что в нём по сравнению… ну, хотя бы с братьями лоска гораздо больше. Но он никогда не думал, что это может быть недостатком! Герой-любовник, твою мать. Фрэнк Синатра хренов. Может, Лера именно поэтому его и не подпускает? Думает, ему нужна какая-то определённая девушка? Вовсе нет, Данилу цепляла именно её живость, готовность признавать свои несовершенства, открытость ко всем формам и содержаниям, которая делала её в его глазах ещё более прекрасной. А он для неё, выходит, франт. Столичная штучка в белых перчатках. Полный финиш. Приплыли, Данила Валерьевич. Лера поняла, что задела его, но не стала ничего говорить, а только обернулась — в другом углу сцены Козловский действительно тщательно мыл постеленное для репетиции половое покрытие. Дурак. Сложный дурак — того мужского, что её всю жизнь пугало, в нём хватало с избытком. Но именно в этот момент до неё дошло — этот мужчина просто так от неё не отступится. И ей придётся что-то с этим делать. — Никто ещё не вписывался мыть сцену вместе со мной, — негромко проговорила она, отчасти чтобы сменить тему, отчасти — чтобы извиниться. В тёмном и пустом зале всё равно не осталось никого, кроме них. — Все знают? — Ну конечно. Ефремов как-то предложил помочь, когда в первый раз услышал. Он думал, тут грязно, — она улыбнулась. Он почувствовал эту улыбку затылком. — И что, не помог? Лера замялась. Если она ответит честно, он поймёт, как всё же ей дорог. Но, с другой стороны, и ложь он раскусит мгновенно. Сама виновата. — Я отказалась. Мне тогда чего-то хотелось одной побыть. «Это очень кинематографично», — думал Козловский. — «Когда-нибудь надо будет срежиссировать такой эпизод в кино». Эпизод, в котором персонажи не смотрят друг другу в глаза, но будто связаны между собой каждой клеткой даже в пяти метрах один от другого. Он точно мог бы сказать — сейчас она вздохнула. Здесь убрала с лица волосы. А вот тут поправила упавшую бретельку майки. Лере все эти ощущения — новы и странны. То, что она привыкла делать одна, теперь она делала с ним, и не знала, что ей делать. Молчать? говорить? пойти проверить, как он там всё вымыл?.. И в голове — ни одной стоящей мысли, как всегда; белый лист, белый шум, сплошной белый дым. С ним — то же. От удара обухом по голове её словами ещё хуже; только замысловатым путём ассоциаций и первичных внутренних ощущений Данила кое-как вспомнил, о чём хотел поговорить с ней уже давно. — Лера, а как бы ты отнеслась к тому… если бы я предложил тебе сняться в кино? У Леры, как ни странно, на этот вопрос ответ был готов. — Ты не первый. Извини, но я только театральная актриса. Я ведь говорила тебе — я хорошо себя чувствую только здесь. Тут я всё знаю. Экран мне не нужен, мировая слава — тоже. Нет у меня таких амбиций. Прости, конечно, — она прекратит его подкалывать, или нет? — Я пару раз была на съёмочных площадках, и мне там не понравилось. Я не понимаю, что можно успеть сыграть за трёхсекундный дубль. — Не понял? — Данила поднялся, чтобы прополоскать в ведре тряпку, и Лера преувеличенно заинтересовалась своей, лишь бы не смотреть на него. — Да нет, я же не против в принципе кино. Пожалуйста. Снимайся на здоровье. Смотреть кино мне нравится. Просто это не про меня. Хватит того, что я с тобой на ВДНХ сегодня поеду. — Ну, это немало! — в первый раз за долгое время он сказал ей, что на самом деле думал. Незаметно для них обоих Лера дала согласие на приглашение, и переспрашивать он не собирался. Кроме того, он был уверен, что к разговору о кино они ещё вернутся. Какое счастье — она есть. Она есть в театре. С ним. Он может говорить с ней. Думать, о чём поговорит с ней завтра. Он забыл о том, что его только что задело. Когда он только узнал, что она говорит по-русски, так же обрадовался. — О! Лерка, — в зал вошла гримёр театра, Майя — плотная, красивая женщина лет сорока с короткой стильной стрижкой и отменным чувством юмора. — Твоя Мышь опять ко мне прибежала. Данила едва удержался, чтобы не протереть глаза. На руках у Майи действительно сидела кошка, которую он не видел, кажется, уже сто лет — маленькая Мышка. Кошка Леры. — Ооо… ну, любит она тебя, мой Май, что уж тут… — кинув на Данилу отчего-то нервный взгляд, Лера поднялась с колен, бросила тряпку в ведро и, вытирая руки о джинсы, спустилась со сцены. — Я уж думала, может, тебе ключ дать? Будешь её ко мне закидывать вместо того, чтобы по театру бегать, меня искать… На последней фразе у неё сорвался голос. Она поняла, что сказала. — Ты уж следи за ней. Бандитка такая, жалко будет, если потеряется, — Майя ушла обратно, и Лера закусила губу. Она не хотела снова оставаться с Данилой один на один, потому что как божий день было ясно — он спросит. — Лера, — позвал Данила со сцены, — это как так? Она нерешительно взглянула на него снизу вверх. Мышка мяукнула и попыталась укусить Леру за палец, и та автоматически погладила её, но все мысли её были устремлены туда, к нему. — Я не хотела говорить…, но ты всё равно рано или поздно узнал бы. Я живу здесь, Даня. В театре. — Она опустила глаза. Прежде, чем Козловский успел даже начать переваривать сказанное, она спешно добавила, — ведро убери, пожалуйста, за кулисы. Ключ тут оставь. Я вылью потом. Быстрым шагом она покинула зрительный зал, и даже полетевшее вдогонку «Лера!» её не остановило. — Господи, когда-нибудь эти сюрпризы кончатся или нет… — вполголоса спросил Данила то ли у себя, то ли у сцены, то ли у Создателя. — «Я знаю, что, слава Богу, никогда к тебе не привыкну»…