Тебе все можно

      По ночам невыносимо холодно. Я понимаю это только сейчас, до неприличия болезненно и колко. Натягиваю повыше одеяло, поджимая под себя ноги. Жду, потому что, вероятно, материя, укрывающая меня, по теории вероятности согревает. Но этого не происходит, и глупо размышлять, почему.       Но мысли приходят в голову, рвут в клочья все внутренности. Я задыхаюсь, желая больше всего на свете ощутить шершавую руку на своей талии, которая сопровождала меня и защищала от плохих снов, явно вызванных потерей родителей и убийством Уилла. А сейчас и кошмаров нет, но все равно на душе неспокойно и чувство утраты усиливается с каждым днём пребывания в Бюро.       Знаю, что виновата, знаю. Что иронично в какой-то степени: я храбрая Бесстрашная девушка, а побоялась рассказать своему возлюбленному то, что он, оказывается, не Дивергент, а всего лишь повреждённый. Его глаза, смотрящие на меня сегодня за обедом, пронзали презрением и глубокой обидой, будто я осквернила что-то в наших отношениях. Поэтому признаться в том, что я не знала, как объяснить и с чего начать, я не смогла — не выговорила нормально слово, внятно его не произнесла, а что уж говорить о мыслях на тот момент, яростно борющихся друг с другом… А сейчас я прекрасно понимаю, почему его нет со мной рядом: Четыре задело то, что его девушка утаивала от него самый важный аспект его существования. Ему осточертело находиться в неведении здесь, в этом Бюро генетической защиты, потому что кому как не мне знать, что он привык все держать под своим контролем, что, в первую очередь, меня касается. Он зол на меня из-за всего этого, и боюсь представить, что он чувствует сейчас, хотя это второе, о чем я переживаю — все, что меня интересует в эту секунду, это где он и что с ним. Поэтому я вскакиваю с жёсткой и тесной кровати, и неважно, что я очень хочу спать. Я тоже истощена всем тем, что узнала от Дэвида, и, само собой, это вводит меня в заблуждение. Но, увидев дневники мамы, я не могу не верить ей — тому, что она родилась здесь и отважно решилась участвовать в эксперименте, который, если бы не Джанин, удался, гарантируя полное спокойствие и мир в Чикаго.       И кажется, что я разрываюсь между двух огней, доверяя Дэвиду и недоговаривая Тобиасу, тем самым отдаляя его от себя с каждым днём все больше.       Я иду куда глаза глядят, полностью концентрируясь на мыслях о нем, таком сильном, смелом, по уши влюблённом в девушку, которая с первого же дня создавала проблемы всем тем, кто находился совсем близко. Очень жаль, что я родилась именно такой: я ненавижу ощущать себя другой — чистой — терпеть не могу всю свою жизнь, изначально приносящую только боль и больше ничего. В ней есть и светлые стороны, конечно, но самым главным солнышком в ней является Тобиас. Парень, которого я полюбила и, черт возьми, которому никогда не признавалась в своих чувствах, боясь следующего дня и неизвестности.       Я даже не сразу понимаю, что оказываюсь в заброшенной комнате, да и то, что сажусь на лавочку и начинаю рыдать в голос, тоже. Надоело быть сильной или притворяться, что я таковой являюсь.       Три волшебных слова вертятся на языке, и я шепчу: «Я люблю тебя» между всхлипами и тяжелыми вздохами. И спустя несколько секунд я ощущаю руки на своих плечах, такие шершавые и тёплые, согревающие меня каждую ночь; дыхание, сбивающееся с ритма, как и у меня. Невольно вздрагиваю, выпрямляя спину от неожиданности.       — Я знаю.       Знает… Не так я хотела, чтобы он это услышал. Это же ведь не романтично? Хотя о какой романтике может быть речь? Мы уделить друг другу время практически не можем из-за всех неурядиц, накопившихся за время после нападения на Отречение.       Четыре обходит меня и присаживается на корточки передо мной, беря меня за руку и массажируя её, будто набирается мужества. Я поднимаю на него свои глаза, ожидая встретиться с его синими омутами, но его голова опущена, и я вынуждена лицезреть его макушку, понимая, что волосы моего парня стали длиннее.       — Тобиас, мне страшно, — признаюсь я еле слышно.       — Чего ты боишься, Трис? — спрашивает он невозмутимо, поднимая голову вверх и смотря на меня.       — Потерять тебя, — всхлипываю, — ведь я отдаляю тебя от себя. С каждым днём. Ты не представляешь, как было больно слышать от Дэвида, что я чистая. Это невыносимо. Я никогда не хотела быть не похожей на всех, единственной в своём роде. И я знаю, что и ты тоже, — я удерживаю его взгляд, улыбаясь уголками губ, ощущая солоноватую влагу на них. — Прости, что сразу не призналась в том, кто ты есть. А знаешь, почему я этого не сделала? — спрашиваю, наклоняя голову вбок, замечая интерес с его стороны. — Потому что я боялась, — фыркаю. — Я не храбрая. Я никогда ей не была.       — Ты представить себе не можешь, как ошибаешься, — говорит он спокойно через несколько мгновений. — Ведь именно храбрости в тебе больше всего, нежели чего-то другого, — Тобиас встает, взглядом призывая сделать то же самое. И когда я делаю это, выражение его лица становится мягче. — Ты просто недооцениваешь себя.       — Наверное.       — Трис, ты храбрее, чем кто-либо. И это всего лишь часть того, что привлекает меня в тебе.       Я улыбаюсь, поражённая искренне произнесенными словами. Правда, он всегда был честен со мной, чего нельзя сказать обо мне после всего того, во что я его не посвящала. Поэтому вопрос, который больше всего сейчас меня волнует, выходит незамедлительно из моих уст:       — Ты простил меня? — подхожу к нему ближе, обнимая за шею.       — За что? — произносит так, будто между нами ничего не произошло.       — За то, что не сказала; за то, что испугалась, как маленькая девочка, — подаюсь вперёд, а Тобиас наклоняется вниз, и я соприкасаюсь с кончиком его носа, испытывая комфорт от этого.       — Не бери в голову. Я давно про это забыл, — говорит он, улыбаясь. Я отодвигаюсь от него, не доверяя только что сказанному им.       — Такое не забывается, — бубню себе под нос, опуская глаза в пол, но Четыре прикасается двумя пальцами к моему подбородку, приподнимая за него и притягивая как можно ближе к своему лицу, так, что мы дышим одним воздухом. Дрожь, что заполняла меня ранее, превращается во что-то приятное и до безобразия нежное. Я слабо и почти незаметно улыбаюсь, шумно втягивая в себя любимый мной запах безопасности, и, когда он тянется и невесомо касается моих губ с намерением впиться в них незамедлительно, меня будто осеняет, из-за чего я резко отстраняюсь.       Парень недоумевает. А я чувствую, как все внутри меня вибрирует энергией; желание, знакомое мне, пересиливает смущение от мыслей, заполняющих мою голову, сменивших те обременяющие и весомые. Я просто быстро смотрю ему в глаза и поворачиваюсь в сторону выхода из помещения, переплетая свою липкую и влажную ладонь с его тёплой и грубой в некоторых местах. И я знаю, что на каком-то подсознательном уровне он понимает, о чем я думаю, и не сопротивляется моему такому внезапному порыву оказаться вдвоём. Только он и я.       Подставив своё запястье с «кодом» к панели, я заставляю двери лифта открыться, и мы заходим внутрь. Поворачиваюсь к Тобиасу: на его лице написаны глубокая задумчивость и непонимание того, что мы сейчас делаем. Прикасаюсь к его щеке, легко целуя его, удерживая губы на своих так, что могу чувствовать, где наши уста соприкасаются, а где разъединяются.       — Мне плевать на это разделение, — шепчу ему на ухо, вставая на носочки. — Мы, — сглотнув и быстро прокрутив у себя в голове слова, произнесённые им недавно о том, что он хочет остаться со мной наедине, — сейчас будем одни, — договариваю тихо. Отодвигаюсь от него, находя его глаза, наполненные эмоциями, которые невозможно прочитать. Мгновение он осматривает меня с каким-то благоговением, а затем прижимается к моим губам по-своему — так, как он умеет, — говоря своими действиями и поступками больше, чем словами.       И я спокойна, пока жесткое, выжатое чувство не оставляет меня. На его месте я теперь чувствую облегчение. Отпустить злость обычно не так легко для меня, но последние несколько недель были странными для нас обоих, и я счастлива, что освободилась от эмоций, которые держала внутри — гнев и страх.       Сейчас меня не волнует и то, что я маленькая и бледная; то, что мы ссорились до этого момента. Я словно отбрасываю все недомолвки между нами этим поцелуем с ним, от которого огонь желания усиливается и пульсирует, будто вот-вот поглотит обоих. Осознание происходящего теряется. Я не сразу понимаю, что мы оказываемся в кабинете Дэвида, в который мы держали путь — я была намерена показать ему то, до чего ему самому не добраться, так как он повреждённый. Но в порыве чувств к друг другу мы забываем, где находимся и для чего.       Холодная стена за спиной. Наше прерывающееся дыхание. Дрожащие пальцы и подкашивающиеся ноги. Мокрые поцелуи и горячие руки, расстегивающие замок моей белой блузки, под которой бледная кожа, маленькая грудь, ключицы, грозящие прорезать кожу, и впалый живот. Впервые я сильно не зацикливаюсь на этом, как, например, тогда, когда мы были с Тобиасом у афракционеров. В месте, где мы стали ещё ближе в интимном плане. Тогда я чувствовала лишь боль — как моральную, так и физическую — страдая оттого, что уйду сдаваться Джанин, не предупредив Тобиаса, и потому, что занимаюсь любовью в первый раз, что в большинстве случаев не так приятно, как кажется на первый взгляд.       Не до конца справившись с замком, Четыре припадает губами к моей шее, и я закусываю свою нижнюю и запрокидываю голову, выпуская из себя тихий всхлип, что не может ускользнуть от моего парня. Он сразу останавливается, с вопросом на лице смотря на меня, будто спрашивая: «Можно?»       — Тебе, — испытываю смущение оттого, что хочу сказать ему, — все можно, — заканчиваю, не тратя ни секунды на глупые в этой ситуации гляделки друг на друга — в большей степени из-за того, что он сможет увидеть мою неловкость и нервозность сейчас, — обнимаю его одной рукой за шею, снова целуя с напором. Другой рукой до конца расстегиваю блузку, распахивая так, что она съезжает с одного плеча. Тобиас целует его легко, почти ювелирно, стаскивая ненужную вещь, и вжимает меня в стену, охлаждающую разгоряченное тело. Хватаюсь за футболку парня, сильно сжимая её в кулаках, когда Четыре начинает мять мою грудь сначала с одной, а потом и с другой стороны. Не контролируя свои действия, я облизываю свою нижнюю губу, глядя, как потемнели синие глаза напротив.       — Тебе придётся смириться с этим, — шепчет он мне на ухо, стягивая с себя футболку и вновь вколачивая меня в стену.       — Думаю, я справлюсь, — отвечаю игриво.       Тянусь к его губам и чувствую, как Тобиас заводит мои руки над головой, исключая возможность дотронуться до его кожи, крепко держа и не позволяя вырваться, принуждая полностью подчиниться.       По телу проходит дрожь, когда мы окунаемся в новый поцелуй. Долгий, напористый, лишающий всякой воли и заставляющий задыхаться. А когда он отстраняется, я начинаю хватать ртом воздух, не зная, отчего: из-за только что случившегося поцелуя или потому, что Тобиас решает снять с меня последние элементы одежды, а именно штаны и трусики. Избавившись от них, Четыре стремительно расправляется со своими вещами, отправляя их в ту же кучу. Взгляд снова возвращается ко мне, раздетой, возбужденной и нетерпеливой.       Он хмыкает, отрывая меня от стены, прижимает к своему телу и осторожно двигается куда-то в темноте, стараясь ничего не задеть и ни на что не наткнуться. Только сейчас понимаю, что в комнате почти ничего не видно, только лунный свет проникает внутрь. Если бы была возможность включить освещение здесь, мы бы сделали это, что не представляется реальным в данный момент, потому что мы совершаем преступление, уже стоя тут, в буквальном смысле. И даже некогда сообразить, откуда доносится прохладный ночной воздух. Ничего не имеет значения.       В отчаянной попытке найти хоть какую-нибудь поверхность, Тобиас натыкается на диван, до этого споткнувшись пару раз обо что-то, и мы падаем на него так, что я оказываюсь под ним, а он надо мной. Удовольствие от следующих касаний затапливает моё сознание, позволяя вмиг забыть о потерянных впустую минутах. Четыре нежно касается губами моей груди, заставляя выгибать спину и стонать, вырывая судорожный вздох. Глаза почти привыкли к темноте, и ориентироваться без света уже не составляет труда, но я рада, что он не видит моё лицо достаточно, чтобы распознать его цвет, ставший алым.       — Что ты делаешь? — смеюсь, когда Тобиас оставляет засос на моей шее и спускается ниже, одной рукой держась за бедро и не позволяя сдвинуться ни на дюйм. Я могла бы и промолчать, признавая, что мне это нравится, но желание сводит с ума, даря любую возможность сполна насладиться близостью и не разрешая более медлить.       — Тебе не нравится? — хрипит он обманчиво-обеспокоенным тоном, и его нахальная улыбка, которая никогда не была ему свойственна, видна даже в темноте.       Обнимаю ногами его за бёдра, прижимаясь ближе, таким способом отвечая на его вопрос. Впервые я не задумываюсь, а просто действую. И действую так, как хочется: не сдерживаясь, разрешая своим рукам такие вещи, о которых я боялась думать, не покраснев и не стыдясь. Но, как бы я ни была готова, я всё равно испытываю страх и нервничаю, касаясь его щёк двумя руками, ища поддержку.       Тобиас понимает — он всегда умел считывать мои немые просьбы — тянет мои губы к своим, задерживаясь на них ненадолго, а затем придвигает меня ближе к себе за ягодицы, вынуждая ощущать его пульсирующий орган, касающийся моей плоти. Я теряюсь, но когда я чувствую ласковые поглаживания по своему животу, беззвучно просящие расслабиться, я делаю это. Нельзя не сделать.       Все мои надежды на то, что во второй раз будет не больно, улетучиваются, когда он заполняет меня собой. Тихий вскрик, зажмуренные глаза, пальцы рук, вцепившиеся в предплечья. Тобиас шумно дышит, осыпая мелкими поцелуями мои щёки, нос — те места, которые может достать, — выжидает несколько секунд, прежде чем начать двигаться, успокаивая и отвлекая своими такими нужными прикосновениями от небольшой боли. Темп нарастает, и я начинаю подаваться навстречу, уже не боясь, стону вполголоса и царапаю спину целующего меня Четыре, заставляя его шипеть и прогибаться, толкаясь ещё быстрее, и вжимаюсь в его тело. Движения порой сбиваются. Замечаю, что руки Четыре дрожат от напряжения, когда он нависает надо мной сверху, но это всё кажется настолько незначительным, что ни одного из нас особо это не волнует.       Я не знаю, сколько времени проходит до момента, когда остатки мыслей покидают мою голову. Просто в одну секунду меня почти ослепляют нахлынувшие чувства; я замираю после очередного движения внутри себя, открывая рот в беззвучном крике, содрогаясь всем телом. Глаза сами собой закрываются, и я, оглушённая оргазмом, боюсь взглянуть на Тобиаса, который какое-то время толкается в меня, доводя себя до края, и после начинает дрожать и практически падает на меня мёртвым грузом. Он тесно прижимается ко мне, касаясь губами виска, а после отстраняется, кажется, опускаясь на диван рядом.       Какое-то время мы лежим, смотря в потолок. Проходит не меньше пяти минут, когда я решаюсь посмотреть на Тобиаса, лицо которого по-прежнему освещено луной. На нём написано удовлетворение, надежда и спокойствие. И я рада, что смогла подарить ему это, несмотря на все то, что было «до». Мы усмирили свою гордость, противостояли ей как могли, в итоге получив желаемое наслаждение от мгновений наедине.       — Ты в порядке, да? — спрашивает Тобиас, продолжая всматриваться в темноту.       — Конечно, — шепчу, придвигаясь к нему боком. Дотрагиваюсь рукой до его щеки, наклоняя к себе. — Тобиас, — начинаю, но останавливаюсь. — Я знаю, что мы всё больше и больше окунаемся в неизвестность, что с каждым прожитым днём становится труднее существовать в этом хаосе… Я просто хочу, чтобы ты знал, что я очень люблю тебя. Так, как никогда никого не любила в своей жизни. И независимо от обстоятельств, твоих поступков и моих предрассудков я всегда буду выбирать тебя. Потому что ты — мой и ничей больше. — Ответом служит улыбка, такая искренняя и неподдельная, от которой я напрочь забываю о том, кто я. — Ну как, моя пламенная и храбрая речь заслуживает очередного поцелуя?