Отречение

Он вспоминает звон оружия на поле боя и драконье пламя. — Капитан, позвольте мне отправиться в Олачиль. Душа горит в груди Орнштейна, и ему кажется, будто доспех плавится от нестерпимого жара. Дышать становится тяжелее, к горлу подкатывает слабый горестный вздох, и рыцарь морщится под шлемом, понимая, что показывать свою слабость перед Сиаран заведомо большая ошибка. — Вестей от Арториаса не поступало целую вечность, — говорит он и смотрит в окно на Анор Лондо, затянутый густым туманом. Сквозь белую пелену Орнштейн видит сигнальные костры на башнях и слышит, как звонит колокол, предупреждающий горожан о начале комендантского часа. Кто-то говорил, что вскоре здесь никого не останется — беженцы сбегут, а улицы заполнятся нежитью. Некогда великий город опустеет и превратится в руины истории… Всё обратится в пепел. Орнштейн вспоминает прежние времена, когда они могли мирно пировать со всей когортой воинов Гвина. Тогда боги были ближе, солнце — ниже, а вино лилось рекой. Каждый тост восхвалял Повелителя и его прекрасных дочерей, Гох устраивал состязания для лучников, а Арториас… Стоял с ним. Плечом к плечу. — Капитан… — Сиаран подходит ближе и тянет руку, чтобы прикоснуться к золотым пластинам доспеха Орнштейна, но отстраняется. Он чувствует, что она нуждается в поддержке и тонет в своей скорби. Но рыцарь не должен терять чести даже перед лицом смерти и опустошения. — Скорее всего его уже не спасти, — констатирует факт Орнштейн, подавляя в своём голосе дрожь. — Единожды впустив в душу Бездну, уже никогда не излечишься. Сиаран верит, будто её чувства способны творить чудеса. Любовь и самоотверженность. Глядя на её маленькую фигурку, замершую в свете свечей, Орнштейн кивает и протягивает руку, смело идя на контакт, но девушка не принимает этот жест. Она смотрит так внимательно, что всё существо Орнштейна пронизывает холодом. Она ведь не человек, думает Орнштейн, но внезапно вспоминает её смех, такой девичий и невинный, и её влюблённый взгляд, направленный на Арториаса. Капитан наблюдал за ними и недоумевал, почему её чувства были безответными. — Что, если ты не прав? — Вспыхивает Сиаран. — Вдруг он жив и нуждается в нашей помощи? Голос Сиаран эхом отражается от стен и затихает. Под маской она тяжело дышит и выглядит хрупкой и нежной, какими бывают только юные девы на выданье. В своих доспехах она словно страдает, и от одного взгляда на подчинённую у Орнштейна внутри просыпается совесть. — Я не могу отпустить тебя в Олачиль. Он вспоминает звон оружия и смех Арториаса. Улыбку на худом лице, задорный взгляд и громкий голос. Картины из памяти наслаиваются друг на друга, и Орнштейн отворачивается от Сиаран, будто давая ей полную свободу действий. Ведь она всё равно уедет. Будет бежать, будет звать своего рыцаря и Сифа, который постоянно воровал кости со стола на кухне и нарывался на неприятности вместе со своим хозяином. Орнштейн скучает, он знает, что это болезненное чувство в груди не утихнет даже в разгар битвы. — Тогда я отрекаюсь от звания Рыцаря Великого Гвина. И ты меня не остановишь. Шаги Сиаран быстрые и лёгкие. Капитан даже не замечает, как она выбегает за дверь и скрывается в бесконечных коридорах цитадели. Он не успевает ей сказать, что её звание останется при ней, даже если Анор Лондо сравняют с землёй. Орнштейн вспоминает тихое пение Арториаса и его крепкие объятия перед отбытием в Олачиль. Опустив львиную голову, капитан Рыцарей Гвина смотрит на свои руки и впервые в своей жизни молится о спасении чужой души, с трудом воздерживаясь от яростного крика.