Светотень.

Люди говорят много. Это констатация факта. «Для близнецов они родились слишком разными» – говорят в округе, прикусывая губы и боязливо оглядываясь по сторонам, словно в одном этом предложении уже слышится некий намек. «Они оба Маджере, если уж верить их чокнутой матушке» – вторят им другие. «...Если верить ей, то вся их семья - сплошь праведники» – заканчивают посетители таверны, надвигая головные уборы ниже нахмуренных лбов, несмотря на вспыхнувшие от возмущения щеки Тики, проходящей мимо столов. Пусть это и было где-то далеко внутри спрятанное чувство, ей искренне нравились братья, она множество раз говорила с ними обоими, да только почему-то в остальное время держалась как бы в стороне. Тот бравый вояка, богатырь по сравнению со своим тщедушным родственником, с суровой улыбкой на удивительно открытом лице, – он был ей близок, всерьез, и девичье сердце хотело было увлечься легкой влюбленностью, но женское чутье отводило ее на противоположную Маджере сторону. Она не была вместе с их врагами, разумеется, но и верной подругой стать не могла. Рейстлин, борясь с хромотой – временным последствием недавно пережитой серьезной болезни, – презрительно кривит потрескавшиеся тонко мертвенно-бледные губы и отводит в сторону взгляд. Словно у него по-прежнему есть шанс не запачкаться, шанс на спасение, и оскорбительно едкое «сирота», то, какой смысл и какое мнение в него при том вложено, из уст окружающих ровным счетом ничего не значит. Ему неприятно, мерзко, и пальцы, сомкнутые в широких рукавах белой мантии, скребут собственную кожу, оставляя длинные полосы в бесполезной попытке сдержаться. Алые следы растворяются, исчезают, но почему-то не уносят с собой накапливающееся день ото дня раздражение. От собственного бессилия над другими. Надо молчать, пусть он слышит эти перешептывания за своей спиной, нельзя обращать на них внимания. Да. Он слышит. И они – знают, от этого становится еще смешней. Он терпит. И от этого шутка приобретает новые грани. Народ любит повторять из раза в раз, как одну из самых аппетитных для обсуждения тему: они разные. Рейстлин облокачивается на стену, откидывая с горячего лба длинные каштановые волосы и чувствует себя уставшим, боль разливается по внутренним органам и горчит, и колется на языке. После трех недель на кровати в горячке маг успел отвыкнуть от любой длительной прогулки, особенно без постоянной поддержки. Но брата поблизости не видно. Что ни делается... Рейстлин сипло выталкивает из легких воздух, едва не зашипев сквозь плотно сжатые зубы от разлившегося от грудной клетки огня. У его Карамона четкая поступь, тяжелое дыхание и прижатая к правому бедру смерть, звенящая сталью в своих ножнах, черные доспехи с витиеватой росписью серебром. Они дешевые, но на плечистом и мускулистом теле смотрятся как на подлинном рыцаре. У него холодный пронизывающий взгляд, не отличительно ясный ум и душа, перемолотая в мельничных жерновах безжалостной судьбы. В ней тысяча и один шрам, стянутый наспех грубыми нитками, в ней что-то притаившиеся темное, что нет возможности разглядеть и в дневном свете. Взгляд Карамона похож на взгляды либо умершего, либо не раз убивавшего, чьи руки должны быть до локтя омыты в крови и войнах. Взгляд, который на самом деле чертовски пугает брата, точно так же, как грубые, неуместные попытки объятий. Его пальцы, движение ладоней, всегда слишком уверенные, и это будто бы он, а не Рейст, может лишить жизни одним-единственным взмахом. Они никогда не дрожат, даже если положение выходит за рамки опасности, когда вероятность погибнуть кажется самым простым из всех вариантов... будто бы старший из близнецов готов в любой момент ринуться в бой. Но, впрочем, в одном они точно схожи, как две капли воды, это некая одержимость, которая будто бы роднит их сильнее крови, делает их близнецами по духу, единым. Рейстлина день за днем пожирает его же слабость, Карамона – его ненависть. Тьма в обоих, нежно убаюканная внутри приемных своих сыновей. Холодно, ему все равно холодно несмотря на то, как сильно прижимает к себе брат, несмотря на ощущение обхватывающих за пояс рук. В комнате заиндевел воздух, в воображении крохотные частички льда ударяются меж собой, создавая фоновый перезвон, мелодию, от которой противно ноет в висках. Как бы ни складывалась история, так все равно предначертано: одному в ущерб телу разум, второму – сила. Одному всегда будет доставаться светлое сердце, в то время как другой... Но Карамон пока что слишком молод, чтобы почувствовать смыкающиеся вокруг макушки воды Бездны. – Прекрати... Карамон, чтоб тебя, слушай меня, – Рейстлин редко повышает голос, считает это глупым при разговоре, вне его – тем паче бессмысленным, и еще реже он позволяет себе, разве что, смеяться. И уж точно почти никогда юный чародей не разрешает себе слез, но поверхность карих глаз в эту секунду блестит как-то предательски похоже на давшую трещину маску, заставляя их выглядеть как цветное стекло. Витраж. Рейстлин ведь сам по себе весь такой плохо-прекрасно-откровенно хрупкий, так почему бы ему не быть вдруг стеклянным или же сделанным из тонких слоев, например, фарфора? Такого, чтобы просвечивал насквозь. В глазах Карамона тлеет уголь. – Ты и так редко думаешь, братец. Сам же Рейстлин ни за что не хочет быть из стекла, он и без того, будучи из плоти и крови, однажды боится проснуться бесцельно, по неосторожности разбитым. Например, вот от тех самых губ, прижатых к шее. – Я не сделаю тебе ничего плохого, Рейст, ты ведь знаешь. Я просто не отпущу тебя от себя ни на один проклятый шаг в этом полном врагов мире, я просто буду биться за тебя, буду прославленным воителем, буду злом и карой, тем, перед кем трепещет весь мир, не знающим сожалений, буду твоей поддержкой и другом. Буду твоим. И Рейстлин скорее бы предпочел умереть в благодарность за такое сотворенное в его имя благо, предпочел бы от него сбежать. – Я буду всегда с тобой. Мы ведь, в конце концов, братья... – Но мне не надо этого, понимаешь? Не надо, нет. – Оставь меня в покое, – мага до сердца пробирает слабая дрожь, как от резкого сквозняка. Он прикрывает глаза, ловя пальцами отросшие волосы брата. Рейстлин Маджере самому себе снова покажется чужим, как то бывало обычно. Солнце бьет сквозь крепко сжатые веки, а единственный в Утехе родственник основательно запропастился в самых недоступных ее уголках, раз до сих пор не появился на горизонте, не оставив и подсказки, где того можно было бы при нужде разыскать. Стоит пойти домой, несмотря на болезненно ноющие кости и ногу, путающуюся в ниспадающих складках запылившейся плотной ткани. Рейст идет, повторяя про себя недавно открытые заклинания и пряча от вышедшей ему навстречу Тики россыпь багровых отметин у основания шеи за торопливо отдернутым капюшоном. Ей нельзя знать. Тихое приветствие и теплый обмен кивками, показательно дружелюбная игра для двоих. Никому нельзя, если на то пойдет. Рейстлин рано или поздно найдет способ договориться со своей слабостью. Это вопрос лишь ко времени. И когда-нибудь он перестанет бояться грубых объятий брата, неумолимо жестокого Карамона, тех торопливых прикосновений, в том числе случайного – к попавшемуся под руку мечу в попытках коснуться будто через броню чужой-родной кожи, и поцелуев, в которых почему-то ощущается такая же неизбежность.