Красноречивее всяких слов

Филипп ненавидел такие дни. Дни, когда шевалье будто с цепи срывался, и его рот выдавал тысячу и одну смешливую колкость в адрес Его Величества, а язвительные губы смеялись настолько откровенно, что это почти можно было считать государственной изменой. В иные моменты де Лоррен обычно предупреждал свои ехидные высказывания тонной манерной чепухи, наиграно поносящей «скудный умишко» обладателя, либо они звучали после сомнительной шутки, и тоже служили своеобразным дурацким извинением. Филиппу почти нравилось это паясничество, к тому же нередко словечки Лоррена попадали в цель, но только не в такие дни, как сегодня. - Почему бы нам с тобой не уехать домой, мой милый? – аккуратно и ловко расчесывая волосы принца, поглядывая в глаза его отражению в зеркале, заявил Лоррен. Утро выдалось солнечное, но в комнатах Его Высочества все равно царил полумрак, а прелестный вид из окон которую неделю закрывали уродливые строительные леса с не менее уродливыми рабочими. - Ты прекрасно знаешь, почему, - несколько удивленно и раздраженно отозвался принц, выбирая подходящую брошь для вечернего комплекта. – Я нужен королю здесь. - Ты нужен? В самом деле? Он поручил тебе какое-нибудь очень важное дело, кроме как Быть Его Братом? – Насмешливо скривив губы в неприятной улыбке, шевалье больно дернул Филиппа за прядь волос, – о, прошу прощения, мой господин, – и тут же наклонился, чмокнув его в макушку. Филипп поджал губы, чуя, что в воздухе запахло грозой. - Даже если у Его Величества нет пока особенно важных дел, которые он мог бы поручить мне, я обязан быть здесь, - голос Филиппа звучал тускло, он повторял это уже в стотысячный раз, в конце концов даже сам начав верить в то, что говорит. - Твой собственный дом всего в трех лье отсюда. Мы могли бы уехать в Сен-Клу, и там ты с тем же успехом был бы братом короля. – Шевалье отвесил принцу насмешливый поклон, управившись с его локонами. А потом шагнул ближе, опустив руки в пышных манжетах ему на плечи, наклонился и слегка коснулся губами уха. – А если Его Величеству ты понадобишься, то пусть…. Запустит фейерверк! Филипп сбросил его руки и встал, не обернувшись, встретив спиной заливистый смех шевалье. Плюхнувшись в кресло Филиппа, тот наклонился к зеркалу, придирчиво оглядывая себя и поправляя волосы, продолжая паясничать. - По-моему это отличная идея, мой дорогой, фейерверки Версаля будет видно в Сен-Клу, вы даже могли бы разработать специальную систему. Один залп: «Брат, как поживаешь?». Три больших залпа и один маленький: «Брат, ты срочно нужен мне, чтобы я мог в очередной раз унизить тебя перед моими министрами!» Что скажешь? Мне стоит предложить это королю вечером? - Да что на тебя нашло?! Резко обернувшись, Филипп запустил в Лоррена пустым бокалом, который до этого сжимал в руке. Лоррен только едва заметно отклонился в сторону, бокал пролетел мимо и разбился, ударившись о низкий чайный столик. - На меня нашло? На меня решительно ничего не находило, Месье. Осмелюсь лишь предположить, что Его Величество никак не оставит свою страсть играться в театр марионеток, которую, вроде бы, давно должен был перерасти, как иные детские увлечения. - Мило улыбаясь, Лоррен внимательно смотрел на свои ногти, будто говорил что-то очень и очень приятное. – А вы, мой милый, его самая любимая кукла. Он дергает вас за веревочки, вынуждая захлопнуть рот, когда ему это нужно, и принимать замысловатые позы, закручивая вас в бараний рог, когда того захочет. Резко поднявшись на ноги, шевалье решительно подошел к Филиппу, заставляя того отступить назад, к каминной полке, и уперся рукой в деталь украшения, аккурат в головы беспечным мраморным херувимам. Филипп почувствовал себя в ловушке, но лишь усмехнулся, бесстрашно заглянув в мутную синь лишенных блеска глаз де Лоррена. Ему всегда нравились его глаза – лукавые и светлые в ясный погожий денек, и опасно темнеющие, как грозовые тучи, порой мечущие молнии. Сейчас он смотрел именно так. - Он решает за тебя все. Он вламывается к тебе в любое время дня и ночи. И если бы Его Величество поступал так не со всеми и каждым, с кем ему заблагорассудится, я бы давно придушил и тебя и его, мой дорогой Филипп, дав волю…. - Ревности? Шевалье задохнулся и не нашел, что сказать. Его светлые ресницы задрожали. Филипп же ухватил его за горло одной рукой, сжав пальцы аккурат на шелковой ленте, удерживавшей шейный платок. - Ревнуете меня к королю, шевалье? Ревнуете меня к собственному брату? К родному брату? Да вы в своем уме? Оттолкнув любовника, Филипп пошел прочь, но почти тут же вскрикнул, почувствовав грубый захват за локти. Первым желанием, почти инстинктивным и безотчетным, было врезать локтем назад, и даже рука дернулась, но принц вовремя обуздал то и дело сотрясающие его непонятные желания, оставшиеся после фронта. Это шевалье, а не заклятый враг, сейчас хватает его. Шевалье, с которым Филипп делит жизнь и постель. Совсем нет нужды делать ему больно еще и физически вдобавок к тому, что он и так почти умирает и бессильно бесится от терзаний моральных. - Иной раз он так смотрит на тебя, что у меня руки чешутся начистить ему физиономию. – Голос де Лоррена звучал хрипло, будто ему на горло наступили военным сапогом. – О, об этом лет пятьдесят судачили бы, если бы я и в самом деле хоть раз кинулся на короля с кулаками, когда он делает так… - резким движением развернув его к себе, Лоррен вдруг самым нежным и ласковым образом взял в ладони лицо оторопевшего Филиппа, погладил пальцами его скулы. – Он смотрит на тебя так же, как смотрю сейчас я. Он видит твои приоткрытые губы так, как вижу я. Он стирает кармин и белила с твоего лица, будто стремится уничтожить мои прикосновения. Он постоянно тебя трогает. Нарочно. Берет за руку, за плечо, подходит слишком близко. Какого черта он делает это, спрашиваю я себя. Какого черта?... Руки шевалье сжали плечи принца, он встряхнул его раз, другой, пока говорил, да так сильно, что у Филиппа перебило дыхание. Между ним и де Лорреном густеет ревность, до того ядовитая, что от нее вот-вот заслезятся глаза. Филипп вдруг вспомнил, что вчера после прогулки с братом не застал шевалье в своих комнатах. Тот вообще непонятно где пропадал и вернулся только за полночь, хмельной и язвительный, и в постели был груб – грубее, чем обычно – но Филипп, задыхаясь в удовольствии, не потрудился задуматься, отчего так вышло. И только теперь понял, что ту часть сада, с фонтанами и апельсиновыми деревьями, где он прогуливался днем с Луи, отлично видно из окон личных покоев шевалье. В которых тот бывал до крайности редко, но видимо, что-то его вчера туда привело. - Господь Всемогущий, неужели ты и в самом деле ревнуешь? Шевалье ослепительно улыбнулся, все еще обнимая принца под талию так, что тому было почти больно. - У меня есть повод? - Ты определенно не в себе. Вывернувшись из рук любовника, Филипп молча и как-то крайне отсутствующе минут пять наблюдал за горничной, собиравшей осколки бокала, и с трудом сдерживал улыбку. Он мог бы сейчас поднять шевалье на смех с его нелепыми подозрениями, но не был уверен, что гордый Лоррен такое ему простит. Филиппу иногда даже нравилось выводить шевалье из себя, чтобы потом пришлось извиняться (главным образом, потому что способы извинений Лоррен, обладавший неистребимой фантазией, порой придумывал на диво приятные), но сейчас был явно не тот случай. - Это не такая уж большая редкость, - будто бы обретя философское спокойствие, заявил де Лоррен, когда служанка ушла, - безудержная страсть к родным братьям и сестрам была в ходу еще у римлян. Да и теперь случается. Взять хотя бы этого твоего… вечно у меня новые имена из головы вылетают… из Оверни. Его чрезмерно нежное отношение к собственной родной сестре бросается в глаза. Лоррен, дабы отвлечься, придирчиво оглядел жюстокор принца, который тот должен был надеть сегодня вечером, подумал и стал подбирать к нему ленты, но делал это с таким видом, будто даже пустая болтовня не в силах особо его развлечь. Филипп давно уже попросил бы его прекратить эти показательные выступления, но ему было слишком любопытно. - Если ты говоришь о Сен-Мартине и его племяннице, то это грешит против истины. Святая церковь сего не запрещает. И к слову, ты ведь сам не прочь сорвать нежный бутон Софи де Клермонт, которая приходится тебе племянницей. - Она дочь моей кузины, это не одно и то же! – Запальчиво возразил шевалье, закусив удила и, отчаявшись красиво прикрепить ленты, бросил их на кровать. Филипп только рукой взмахнул. - А Его Величество сын моей матери и моего отца. И даже если бы Господь сотворил меня женщиной, на подобное мой брат ни за что на свете бы не решился. Мы с ним одна плоть и кровь, а подобное не влечет к подобному. Не веришь мне – спроси ученых мужей. В комнатах стало заметно темнее, полумрак сгустился, и что было тому причиной - странный разговор, или доски, которые проносили рабочие на лесах мимо окон покоев принца, они оба не знали. Одержимая горячность ушла из шевалье, он дернул уголком губ, но улыбки не вышло. - Слишком уж разная у вас плоть и кровь, мой принц. Ваши души различны, как Солнце и Луна, и нет во всем мире более непохожих братьев. Но даже будь все так, как ты говоришь, ты упускаешь из виду одну вещь. Есть все, а есть ты. У короля может быть еще сто тысяч сыновей, дочерей, жен, любовниц и прочих. Но всегда будешь ты над всеми ними. И провалиться мне на этом месте, если сам король думает иначе. Он жаждет подчинить всех и вся, но особенно он жаждет тебя. Ты нужен ему весь – до последней капли крови, пролитой в испанских Нидерландах. И он никогда тебя не отпустит, пока ты потворствуешь ему. Филипп почувствовал, как кровь прилила к его лицу, и в очередной раз горько пожалел, что шевалье порой умудрялся настолько четко попадать в цель, что хотелось его за это заколоть. Взглянув ему в глаза после секундных раздумий, принц взял его руку в свою и потянул ближе, удивляясь, до чего покорен сейчас его воле Лоррен. - Тебе будет достаточно моего слова, если я скажу, что не вижу в своем брате мужчину, как он не видит во мне, и я оскорблю его подобными подозрениями тяжко, если хоть что-то из нашего сегодняшнего разговора дойдет до его ушей? Шевалье подался ближе, коснувшись горячим дыханием губ принца. - Не сомневаюсь. И я больше чем уверен, что он делает это неосознанно. - Что делает? - Хочет тебя. Понимай как угодно, в любом известном тебе смысле. - Не желаю ничего понимать. Они всегда целовались жадно, и у обоих загорался огонь в крови, но сейчас, обвив обеими руками шею шевалье, Филипп и вовсе чувствовал, что вот-вот сгорит дотла. Ревность приятна, если бы только не была она столь абсурдна, но он больше не собирался ничего говорить. Прикосновения, поцелуи и ласки говорили лучше. Сияющие лукавые глаза Лоррена после были красноречивее всяких слов. Утренний сон и сплетенные объятия тоже убеждали во сто крат сильнее глупых подозрений. Шевалье был жаден, никак не желая отпускать свое сокровище из рук, и с каждым новым поцелуем Филипп чувствовал, как дурная ревность в нем сходит на нет. Он никогда не говорил Лоррену, что не может без него жить, никогда не клялся в вечной любви, разыгрывая сцены. Достаточно было того, что он засыпал в его руках в полном покое и доверии, как ни с кем другим, и, открывая глаза утром, первым, кого он видел, тоже был де Лоррен. - Однажды я проснулся и почти целый час смотрел, как в прядях твоих волос играет солнце. - Вдруг сказал он, не успев сдержаться, когда шевалье на миг разомкнул губы. Филипп не знал, зачем сказал это, и просто посмотрел поверх его плеча в окно, сосредоточившись на строительной балке. Шевалье тоже промолчал в ответ, но в его глазах давно растаяла опасная грозовая синь, и Филипп понял, что один из тех мучительных дней, когда между ними повисала пелена ревности, позади. Лоррен мягко коснулся губами его лба, обняв крепче, и мечтая, чтобы будущим утром в их с Филиппом спальню снова не явился король, которому зачем-то так срочно понадобился его брат.