Ответ

Хего терпеливо дожидается отца. Он может не появляться месяцами, но она никогда не жалуется. Отцу нужно работать, от него зависит судьба галактики. И от маленькой Хего Наберрие она тоже может зависеть. Если она сбежит из дома, то в чужих руках ее жизнь может принести смерть и разрушение. Хего не знает, как именно это произойдет, но принимает такое объяснение. Поэтому она тоже вносит вклад в благополучие галактики — не ищет приключений и старается не попадать в неприятности. Иногда отец говорит, что она хорошая и послушная дочь. Бывают ли другие? Хего не знает. Она видит только тех, кто живет вместе с ней или приходит к ним домой: прислуга, охрана, отец. Еще дроиды. Она не знает других детей. Когда Хего пробует поинтересоваться, как же они живут, какие вообще бывают, отец просто спрашивает: «Зачем тебе?» И от этого уже не хочется говорить дальше. Отец знает — Хего в любом случае не такая, как остальные дети. Иногда Хего становится скучно. Но ей говорят, что здесь есть все необходимое для жизни. Поэтому она не возмущается. Наверное, ей на самом деле не скучно. Просто она вычитала где-то в сети или в книгах, что обычно в таких ситуациях дети грустят, что им обязательно нужна большая компания и какие-то новые знакомые. Но Хего не такая, как другие. Отец уверен в этом. Он не может быть менее прав, чем придуманные герои книг или незнакомцы в сети. Иногда Хего бездумно бродит по замку, старательно обходя заблокированные двери и не пытаясь сама выбираться на свежий воздух. Оглядывая знакомые стены, она говорит себе: если выполнять распоряжения отца, то будет хорошо, поймешь свое предназначение и смысл жизни. Увидишь свое будущее. Ответ должен быть где-то близко, где-то в той жизни, которую создали для нее. Отец и его сторонники. Отец — гений, второй человек в галактике. Он привел всех разумных существ к миру и процветанию. И он говорит, что Хего для него дороже всего остального. Значит, он не мог допустить ошибок в ее воспитании, во всем, что ее окружает. Значит, каким-то образом по величию и красоте Хего — на одном уровне с Новым Порядком. От мыслей об этом у нее захватывает дух. Она смотрит новости, смотрит на Императора. Он говорит о силе и победах, о порядке и единстве, о том, как мир и счастье идут на все новые планеты. Хего видит красоту планет и думает, что сама она, должно быть, так же прекрасна. Она смотрит на военные парады и думает, что сама столь же сильна, как и целая армия, которую ведет ее отец. Это должно быть так. Когда она выключает голонет, стены замка вокруг снова те же, ни о чем ей не говорящие, известные до последней трещинки. Становится душно. Ответ на то, каким станет ее будущее, должен находиться где-то рядом. Но она не видит этого ответа. Отец говорит, что скоро, совсем скоро для все станет очевидно. Что когда наступит нужный момент, сомнений не останется. Он говорит еще убедительнее, чем Император в новостях. И Хего верит. Она очень старается верить. Другие сомневаются. Когда она смотрит на тех, кто живет вместе с ней, то ее сердце порой замирает от грусти на их лицах. Они не верят, они смотрят с тоской. Иногда она слышит жалобы. «Что он творит с бедной девочкой! Не могу больше, не стану им помогать», — непонятно о чем сокрушается одна из служанок. И после того, как это слышит Хего, служанка сразу же пропадает. Потом другие объясняют: она не хотела больше здесь оставаться, и отец Хего позаботился об этом. Но почему так? Почему разумные существа вообще теряют веру? Они же взрослые, они должны больше знать о том, что происходит в галактике, на ком все стоит. Они должны верить еще больше, чем она. Почему они жалуются? Хего спрашивает об этом у другой служанки, подруги первой, сомневавшейся. Та не может объяснить, но почему-то начинает плакать. Через несколько дней исчезает и она. Наверное, это к лучшему — от ее унылого лица Хего становилось еще печальнее. Вот только почему такое вообще происходит? «Не все понимают, — говорит отец. — У Империи есть и враги. Многие сомневаются, а кто-то пытается противостоять. Рано или поздно наши противники осознают, что бесполезно сопротивляться судьбе, но пока они упорствуют в своем безумии». Похоже, отец даже сожалеет о жестких мерах, о том, что ему приходится делать для галактики и для Хего. Это только говорит Хего о том, что он и в самом деле такой идеальный, каким его показывают новости — главный для нее источник информации. Разве иначе он стал бы сожалеть о нужных мерах, если противники очевидно безумны, если они вообще не понимают слов? Но ему жаль их потерянных жизней, того, что из них могло бы выйти. Наверное, он сожалеет, что не мог каким-то образом предотвратить сопротивление еще раньше. Сожалеет о невозможном? Или такие люди, как ее отец, думают совсем по-другому? Хего хочет помочь. Все подчиненные ее отца помогают, как могут. Но они — взрослые. Они могут быть полезны. А она — маленькая. Она даже не знает, что можно сделать с её небольшими силами, и отец тоже не говорит. Она должна догадаться сама? — Придет время, и ты все поймешь. — А когда оно придет? — Не бойся. Ты не пропустишь. Я обязательно сделаю так, что не пропустишь. Ты — моя дочь, — он произносит это всегда с усилием, как будто стараясь лишний раз напомнить ей. — Ты — лучшее мое творение. — А на этих словах его голос всегда становится тише. Но Хего при этом даже сильнее захватывает дух, чем во время просмотра торжественных новостей или голофильмов о достижениях Нового Порядка. Как она может понять? К чему все идет? Но отец говорит, что все будет хорошо, она же верит отцу. Но если она и впрямь такая замечательная, как он утверждает, почему она ничего не видит? Почему она так не похожа на него? *** Хего исполняется двенадцать. — Я чем-то похожа на тебя? — спрашивает она отца. Он склоняет голову набок, словно присматриваясь к дочери. Хего жаль, что она не может видеть его лица. Она хочет понять, какие у них общие черты. У нее нет тех же способностей — на одном сомнительном сайте о джедаях написано, что способности к Силе наследуются, но, наверное, это происходит не всегда. Хего неосторожно спрашивает у отца, почему так получилось. — У тебя нет Силы, это так, — медленно отвечает он. — Но есть нечто гораздо более важное. — Что же это? — торопит его Хего. Отец всегда отвечает по-разному. Иногда говорит о ее характере, иногда — о какой-то сущности, а иногда — о совокупности всех ее качеств. Это совершенно непонятно. Но она не просит, не требует, чтобы он объяснял понятнее. *** Хего исполняется четырнадцать. Она находит гардероб своей матери. Отец говорил ей, в какие помещения нельзя пытаться проникнуть, и она внимательно слушала и запоминала. Но про это хранилище забыла. Она никогда раньше не видела подобного. Целая комната — словно один огромный гардероб. Платья кажутся подходящими для какого-то театрального представления. Или, наверное, речей в Сенате. Одно из них, меньше по размеру висящих рядом, бросается Хего в глаза. Наверное, с тех времен, когда мать еще была королевой Набу. Ее избрали в четырнадцать лет — как и сейчас было Хего. Еще несколько часов ее никто не должен беспокоить. Хего не удерживается от искушения и несет платье в свою комнату, неслышно шагая вдоль стен и оглядываясь, словно воровка. Ей не запрещали узнавать больше о матери, но отец не любил сам о ней вспоминать, а о данных в голонете говорил пренебрежительно. Если слова могли нести неправду, не рассказывать всего о жизни сенатора Амидалы, то фотографии и голограммы точно не лгали. На изображениях времен своего правления Амидала была совсем не похожа на Хего. Или наоборот — дочь не дотягивала до царственной матери. Платье как раз подходит Хего по размеру, хотя в одиночку надевать его трудно. Прошло много лет — ткань кое-где обветшала, да и королеве, наверное, помогали служанки. Одевшись, Хего смотрит в зеркало — и едва сдерживает испуганный вскрик. Кажется, что к телу королевы приделали голову маленькой девочки. Тогда она находит голограмму Амидалы в этом или очень похожем платье и берется за косметику. Конечно, это не королевский грим, но так будет лучше. Она покрывает лицо белым тоном, ставит красные точки на щеки, проводит полосу на нижней губе. Подходящего головного убора нет, и она с разочарованием снова подходит к зеркалу. Кажется, что на нее смотрит Амидала. Хего не верит своим глазам и дотрагивается до собственного лица, а потом — до поверхности зеркала. Отец говорил, что она очень похожа на мать, но в зеркале сейчас видна практически точная копия. Наверное, какой-то обман зрения. Она спросит об этом... а разве она может у кого-то спросить? — Хего? — слышится голос отца. Она даже не заметила, как открылась дверь. Сразу же забыв о том, чем занималась, Хего радостно улыбается, в последний момент осознав, в каком она виде. Отец не порадуется такому маскараду. Но уже поздно. Он неподвижно застывает на пороге. Из-под маски слышится странный звук, как будто отец давится воздухом. Он медленно поднимает руку и касается ее плеча. — Падме? В чем дело? Падме — Амидала? Ее мать? Какая же она глупая! Хего торопливо качает головой, берет отца за руку, не в силах вымолвить ни слова. — Он выполнил обещание? — завороженным голосом спрашивает отец. Хего становится страшно. — Я... Я не... Но отец не слышит ее. Протягивает вперед другую руку, кончиками пальцев проводит по ее щеке, рядом с красным пятнышком. Хего не в силах пошевелиться. Она приоткрывает рот и беззвучно выдыхает. Отец гладит ее по волосам. — Точь-в-точь, как и тогда... Хего начинает трясти. Она довела отца до сумасшествия? Или это какое-то наказание? Она дергается, рука отца рефлекторно сжимается на ее плече. Она кривится от боли — обычная ладонь не такая жесткая. Отец и раньше говорил, что у него есть киберпротезы, но ничего конкретного, и теперь Хего убеждается в этом. Из ее глаз текут слезы. и отец сразу же отпускает, делая шаг назад. Он осматривает ее с головы до ног. — Падме? Это ты? — Н-нет, — всхлипывает Хего. Сначала отец не шевелится. Потом он сжимает руку в кулак, и сзади слышится дребезжание. Хего оборачивается — на ее столике подпрыгивает разложенная косметика, а потом и сам столик начинает дрожать. Ей становится жутко, и она тоже отступает назад. Зеркало тоже трясется, со столика падает голопроектор с изображением матери. Отец взмахивает рукой, и столик с грохотом врезается в стену. Хего кричит, съежившись на полу и закрыв голову руками. Она даже не может думать о том, что происходит. С жутким скрежетом закрывается дверь — отец задвинул ее Силой? Слышится глухой удар, и на двери появляется глубокая вмятина. Хего не сразу решается встать. Кажется, ей ничего не грозит. Когда она, наконец, может отвести взгляд от двери, которую в ближайшее время вряд ли кто-то сможет открыть, то сразу же бросается смывать косметику и переодеваться. Аккуратно снимает платье, убирает его прочь с глаз. Поднимает и отодвигает к стене столик. Садится на диван и терпеливо ждет своего наказания. Такой злой поступок его заслуживает. Ей раньше не приходилось бояться отца, но сейчас он просто обязан сурово наказать ее по справедливости. Она заставила его вспомнить о матери, заставила поверить, что Амидала жива и стоит рядом. Хего нет прощения. Она только и думала о том, как помочь, как быть нужной. Размечталась о том, чтобы стать как мама — и вот, только навредила. Потому что она — совсем не мама. Но ведь отец не мог ошибаться, верно? Ей нужно только дождаться наказания, которое пойдет на пользу и отучит так плохо поступать. Она смиренно выполнит все то, что скажет ее отец. Она станет той, кто нужна ему. Через какое-то время дверь просто разваливается на части — не разбираясь с починкой, отец разрезает ее световым мечом. Хего изо всех сил старается, чтобы на ее лице не было видно страха и других недостойных эмоций. Отец владеет Силой, поэтому и так узнает о ее раскаянии. Он, кажется, не хочет подходить близко. Внимательно смотрит на Хего, словно удостоверяясь в том, что это именно она. — Отдашь весь этот, — он делает неопределенный жест в воздухе, потом сжимает ладонь в кулак, — маскарад прислуге. И больше никогда не смей туда заходить. Следующий раз может не закончиться так благополучно. — Да, отец, — говорит Хего и с удовлетворением отмечает, что ее голос не дрожит. Она ждет дальнейших слов, но их долго не следует. — И не читай в сети про королеву и сенатора Амидалу, — наконец, добавляет отец. — Это неправильная, лишняя информация. Размышления о ней ни к чему не приведут. Хего не понимает, что именно имеется в виду, но только кивает, прежде чем понять смысл слов отца или, тем более, переспросить. Кажется, отец хочет еще что-то сказать. Он чуть заметно приподнимает руку, как будто собираясь дотронуться до чего-то в воздухе, но тут же резко ее опускает и выходит. Хего не спрашивает, когда ей починят дверь. *** Хего исполняется шестнадцать. Она не выдерживает и все же ищет информацию о своей матери. Отец давал лишь отрывочные сведения. Когда Хего спросила, что умела делать мать, он отстраненно ответил: — Она хорошо умела стрелять. — Некоторое время он молча смотрел на Хего, а потом неожиданно сказал: — Тебе нужно научиться этому. Такие рефлексы полезны для тела. — Для тела? — автоматически переспросила она, но потом спохватилась: — Да, конечно. Хего делала успехи и редко промахивалась. В глубине души она надеялась, что за это отец расскажет о матери еще, но этого не произошло. Голонет тоже не дает ничего интересного. Хего не понимает, от чего предостерегал отец. В сети вообще очень мало информации. Только короткая биография, а еще — досужие рассуждения на форумах, но они пресекаются довольно быстро. Даже здесь хорошо и эффективно наводится порядок. Это, конечно, правильно — пары форумных тем хватило, чтобы проникнуться отвращением к голословным рассуждениям. В сети обсуждают, кто мог быть отцом нерожденного ребенка Амидалы, что могло стать причиной ее смерти, почему правда скрыта. Хего согласна с тем, что от жителей галактики действительно кое-что скрывается. Но на то есть причина! В противном случае сама Хего давно была бы мертва. Отец хорошо ей объяснил, какими методами ликвидируют опасных людей. Рассказал о покушениях на жизнь матери. А ведь она была просто сенатором. Хего — дочь Амидалы и второго человека в Империи, убить ее захочется куда большему количеству людей. Отец опасается, что раз он не всегда рядом, то не сможет защитить ее. Она понимает. А еще понимает и то, что не имеет права отнимать у отца силы и время на свою защиту. Если она действительно настолько способная и важная, то когда-нибудь она найдет способ обороняться. А до тех пор надо воздержаться от появления на публике. Она слишком похожа на мать. Некоторые вещи Хего делает совсем иначе. Коротко стрижет волосы. Отец, похоже, считает, что так лучше. Иногда ей хочется быть более похожей на мать, у которой были длинные волосы и сложные прически, но отец говорит, что это не имеет значения. Действительно — волосы для сложных причесок нужны королеве и сенатору. Ее дочь пока ни в какое сравнение не идет. У ее причесок нет никакой цели — только для нелепого маскарада, как и королевское платье. *** Хего исполняется семнадцать. Ее привозят на Корусант. Весь путь она проделывает в свободном костюме с вуалью. В последний момент отец говорит ей, что они идут на встречу с Императором. Никаких объяснений он не дает. Хего немеет от страха, и отец почти насильно тащит ее за руку. Император не обращает на нее внимания. Как и сам отец. Император приказывает снять вуаль. — Точная копия, — низким, скрежещущим голосом произносит он. — Хорошая работа, лорд Вейдер. Я прекрасно помню тот образ, и вы добились успеха. Отец кланяется, и Хего понимает, что говорят о ней. — Учитель, возможно ли сейчас... — он не договаривает. Император опирается подбородком на ладонь и присматривается к Хего. Ей вдруг кажется, что голову прокалывает тонкой ледяной иглой. Но ощущение сразу же исчезает. — Возможно, — отвечает Император и улыбается. Хего пугают его желтые, словно светящиеся глаза. — Но вероятность не стопроцентная. Тело может не выдержать. Отец не отвечает, а Император прикрывает глаза, не прекращая наблюдать за ней. — Еще пара лет, и вы получите свой результат. Я выполняю обещания. Вы хорошо потрудились, скоро придет пора получить награду. Она не слышит, что говорит отец. У нее словно кто-то холодными руками копается в голове. Начинает мутить. Хего не помнит, чем заканчивается эта встреча. Обратный полет она также проводит в одиночестве и непонимании, не решаясь обратиться к отцу с вопросами. Ей слишком страшно. Через несколько дней встреча с Императором начинает казаться нереальной, как странный и жестокий сон. Отец не навещает ее три месяца. *** Хего тренируется. Она стреляет без промаха, а ее физическую форму можно назвать безупречной. Скоро она уже не понимает, зачем шлифует свои навыки — борьбы, рукопашного боя — если нет противника. Разве отцу неясно, что так нельзя добиться результатов? Может быть, он хочет, чтобы дочь осознала свою бесполезность? Или сама решила, что ей делать? Тогда она решает проникнуть в подземную часть замка. Отец говорил, что туда не следует ходить. Не запрещал, а, скорее, предостерегал. Наверное, здесь какая-то задача, вызов. По крайней мере, других версий у нее нет. На входе довольно сложная система защиты — по сравнению с тем замком в хранилище одежды матери, который она вскрыла три года назад. Но у нее есть и новые возможности. Дроид, которого она сама перепрограммировала. Кое-какие способности к механике — она серьезно продвинулась в этой области, когда узнала, что подобным увлекается отец. Приходится открыть не одну, а три двери, одну за другой. За последней подстерегает боевой дроид. И он, похоже, стреляет самыми настоящими разрядами, не делая никаких скидок. Уворачиваясь и стреляя в ответ, Хего думает, что здесь что-то не так. Отец все это рассчитал? Хотел, чтобы она подверглась опасности? Конечно, хотел. Он говорил, что Хего будет решать судьбу галактики, что будет ему нужна. Разве здесь можно обойтись без рисков? Разряд задевает плечо Хего, но это ее не останавливает — такую боль она умеет не замечать. Дроид остается на полу дымящейся кучей обломков. Она на верном пути. За последней дверью — абсолютно темная комната. Но когда Хего делает первый шаг за дверь, то зажигается лампа под потолком. Хего оглядывается в поисках врагов, но никого нет — похоже, просто датчик отреагировал на движение. Лампа освещает единственный предмет в этой комнате — парящую над полом каменную плиту. Хего осторожно подходит ближе, не выпуская бластера. Она никогда раньше не видела такого. Похоже, плита — это какое-то произведение искусства. Как это называется? Статуя? Барельеф? Из нее выступает лицо женщины, связанные в узел волосы. По ее щекам текут слезы, а глаза полуоткрыты. Руки женщины чуть приподняты над поверхностью плиты, словно она пытается выбраться из своего каменного плена и дотянуться до Хего или оттолкнуть ее. Очень странная скульптура. Кого она может изображать, если так важна для отца? Секунду спустя Хего понимает. Здесь изображение ее матери. Как завороженная, она разглядывает статую. Но это изображение выглядит... неправильно. Кто вообще стал бы так представлять сенатора? Плачущей от невыразимого горя? Почему здесь нет никаких указаний, пояснений? Она осматривает плиту. Нет никаких упоминаний скульптора, подробностей создания, даже имени сенатора не значится. Но ведь это же Амидала, причем законченная работа, судя по всему. Зато сбоку на панели светятся какие-то индикаторы. Наверное, с их помощью можно как-то перемещать такое тяжелое произведение искусства или изменять условия его хранения. Почему отец держит это здесь? Изображениям сенатора не место в тайных помещениях, их должны видеть все. Хего старается не подходить близко, хотя ей хочется дотронуться до поверхности плиты. Это изображение, пусть и жуткое, гораздо живее, чем знакомые ей по голонету статуи и портреты матери. Тут что-то тайное, недоступное для других. Отец хотел, чтобы она разгадала эту тайну? Специально подбросил ей эту загадку? Потому что иначе он позаботился бы о том, чтобы защитить эту комнату получше. Но если Хего смогла сюда пробиться, если комната охранялась всего одним дроидом... Остановило бы это других? Хего так и не решается прикоснуться к плите. Это было бы слишком похоже на страшные сказки, где прикосновения к запретным предметам оставляют несмываемые следы на любопытных или запирают жертву в ловушке. Она только кивает сама себе в знак того, что поняла заключенный здесь урок, хотя и не знает, каков он. Пока она может только восхититься его красотой и эстетикой. Здесь ведь подходит это слово? Хего не знает. Мать, наверняка, подсказала бы нужное слово. Чуть заметно поклонившись, словно живому сенатору, Хего выходит наружу. Дверь за ней автоматически закрывается. Но остальные замки сломаны, поэтому ей остается лишь быть на страже этого памятника матери, пока не вернется отец. Нельзя позволить, чтобы еще кто-то случайно или намеренно сюда зашел. Отец прилетает через три дня. Он удивлен, заметив Хего под дверью этого коридора, тихо и почти вкрадчиво спрашивает, что она здесь делает. После того, как она отвечает, что охраняет память сенатора Амидалы, отец громко и недоуменно восклицает: — Что?! Но Хего упрямо повторяет: она знает, что внутри, и не может уйти, оставив это на волю судьбы. Некоторое время отец ничего не говорит. Потом медленно и, как ей кажется, с угрозой спрашивает: — И что же находится внутри? — Изображение моей матери. Я не знаю, как оно получено. Это какое-то произведение искусства, хотя я не понимаю его смысла, — она решает признаться в этом. — Но я понимаю, что оно ценно и не должно пострадать. — Оно действительно ценно, — соглашается отец. Как будто слишком торопливо. — Пока ты не сможешь понять, почему, — он медлит: — Следует ли уточнять, что ты должна молчать об этом? Хего отчетливо, старательно произносит: — Я никому ничего не расскажу. Наверное, кто-то, кроме отца, знает о статуе — надо ведь следить за помещением. Хего помнит, что для произведений искусства нужны определенные условия. Но что требуется для такой скульптуры — не знает. И не собирается проверять, кто из обитателей замка может быть в курсе. — Хорошо. Если расскажешь, — голос отца становится тише, — пожалеешь о том, что появилась на свет. Холод продирает Хего насквозь. Отец говорит так в первый раз. Это почти угроза для врага. Пожалеть, что появилась на свет — еще хуже, чем умереть. Но разве со врагами так говорят? Хего с трудом пытается успокоиться, не дать эмоциям проявиться на лице. Со врагами вообще не говорят, их просто карают. Просто заставляют жалеть о том, что они появились на свет, без предупреждений. Как она может стать таким врагом? Отец всегда говорил, как его дочь ценна, как уникальна, как важна для него. Значит, она может быть опасной. Может поступить неправильно, и тогда все ее способности будут использованы в злых целях. Хотя она понятия не имеет, как именно это может произойти. Значит, ее ценят. Знают — она может сделать многое. — Конечно, отец, — Хего не удерживается от теплой улыбки. Он задерживает взгляд на ее лице еще на секунду. — Отправляйся к себе, — бросает он через плечо, открывая дверь со сломанным замком. Хего немедленно уходит прочь. *** Хего исполняется восемнадцать. Она начинает активно искать приключения. Не подвергает себя явной опасности — отец запретил. Но он словно не замечает царапин на спидере, хотя прилетает теперь гораздо чаще, каждый месяц. — Хего, — говорит он в один из своих визитов, — для тебя скоро будет важное задание. Она замирает на месте, не решаясь поверить своим ушам. — С этим справишься только ты, — произносит отец и кладет ей на плечо тяжелую ладонь в перчатке. Ладонь холодная и тяжелая, но Хего это нравится — отец считает ее достойной, подходящей для его задания. Наконец-то. — Поэтому ты должна не подвергать себя никакой опасности. Ни малейшей. Не выходи из замка, не пытайся убегать. Я не могу объяснить, насколько это важно. — Я... действительно получу задание? — Хего позволяет себе уточнить. — Да. Император это решил, тебе осталось только дождаться назначенного времени. Ты уже подготовилась, все прошло как нужно, — отец берет ее за руку, проводит пальцем по мозолям от бластера. — Все рефлексы, все навыки, — он сжимает ее предплечье — Идеальная форма. Ты не можешь не справиться. Вопрос только в том, справимся ли мы. У Хего горло перехватывает. Отец сомневается в том, справится ли он сам? И Император? Такое возможно? Отец уверен в ней больше, чем в себе самом? К горлу подступают слезы. Хего поднимает дрожащую руку и кладет ладонь на нагрудник отца. — Вы не можете не справиться, — она почти в точности повторяет его слова. — Вы же... Вы — это галактика. Вы сделали Империю. Она пытается своей улыбкой передать все чувства. Почему у нее нет Силы? Так получилось бы гораздо лучше. — Пожалуйста, не подвергай себя опасности, — снова напоминает отец. — Это сейчас важнее всего. — Для галактики? — Для галактики. И для меня. Он, наконец, отпускает Хего. Она делает шажок назад и сгибается в полупоклоне. В ее глазах блестят слезы. *** Хего отвозят на Корусант. Она снова одета в темное свободное платье с непрозрачной вуалью. Никто не может разглядеть ее лица. Она не спрашивает, что произойдет. Отец сказал, что ждать осталось совсем немного. Ее оставляют в темной, жутковатой комнате. Виден только небольшой стол, не очень подходящий к обстановке — он, скорее, напоминает больничное оборудование. Слышится тихое постукивание палочки. В комнату заходит Император. Хего склоняется перед ним. Почему ее не учили этикету? Она даже не знает, что сейчас нужно говорить. — Поднимись, Хего. — Кажется, Император доволен. — Как вижу, вы с лордом Вейдером добились успехов с того времени, когда я в последний раз видел тебя. Я готов выдать тебе задание на год раньше, чем собирался. Хего не может сдержать улыбки. Она превосходит ожидания! Отец всегда говорил, что она сделает по-настоящему важные и нужные вещи, а теперь оказалось, что она может даже больше, чем ожидал Император! — Ты готова? — Да, ваше высочество! — Наверное, Хего сейчас похожа на новобранца, но ей даже нравится такое сравнение. Император улыбается. Это выглядит неприятно, но она старательно гонит такие мысли. — А ты знаешь, к чему именно готова? — кажется, в вопросе есть подвох. Проверка на верность? — Служить вам и лорду Вейдеру, ваше высочество. И Империи, — торопливо добавляет Хего. — Хм-м, — Император улыбается еще шире. Потом он медленно делает шаг вперед. Она прошла проверку? — Это напоминает мне о прошлом. Ты так похожа на Амидалу, — он делает паузу, словно ожидая вопроса. Но Хего терпеливо ждет, что ей сочтут нужным рассказать. — Она тоже была готова служить Республике. Делать все возможное для блага всех разумных существ. Сенатор Амидала была бы очень рада видеть, чего мы добились, — Император выглядит задумчивым. — Столько лет, столько усилий потрачено на то, чтобы мы все достигли этой точки. Он подходит к странному столу, похожему на операционный. — Тебе известно что-то о Дарте Плэгиусе? Хего в первый раз слышит это имя. — Нет, ваше высочество. — Он был предшественником сегодняшних правителей. — Она не понимает, что значит эта фраза. «Сегодняшних правителей»? Сейчас правитель только один. Или ее отец тоже считается? — Он был учителем, преподавшим ценные уроки. Он хранил бесценные знания. Но в конце концов он должен был освободить дорогу будущему. Он должен был умереть, чтобы последователи могли проявить себя в полную силу. Хего прислушивается изо всех сил, чтобы ничего не упустить. — Большинству разумных существ он был известен как Хего Дамаск. Хего? Это же ее имя. Значит... ее назвали в честь этого ценного существа? Ценного для Империи? Стоп, его высочество говорил про смерть... Она должна умереть? Ужас заполняет разум Хего. Разумеется, самостоятельные медитации перед тренировками не подготовили ее к такому. Император смотрел на нее, властвующий над жизнью и смертью. Он убьет ее? Отправит на смерть? Прямо сейчас? — Я... д-должна... — Ну, ну, Хего, — Император произносит ее имя со странным удовлетворением. — Ты никому и ничего не обязана. Но ведь ты уже догадываешься, какая роль тебе предназначена? Чего от тебя хочет лорд Вейдер? Хего не собирается даже думать. Ей слишком страшно. Она хочет шагнуть назад, дернуться, убежать, но ноги отказываются подчиняться. Она пытается заговорить, но из приоткрытого, дрожащего рта не слышно ни звука. Император делает взмах рукой, и к ним из полумрака медленно приближается длинный, продолговатый предмет. Сначала Хего кажется, что это гроб. Но потом она видит, что перед ними статуя сенатора Амидалы. С той же панелью и индикаторами. Почему она здесь? Это какой-то символ? В тело Хего словно возвращается жизнь. Значит, это просто какой-то урок, который должен ее мотивировать? Речь про то, что она должна быть готова умереть, или что-то подобное? Что она должна не бояться погибнуть за правое дело, как и мать? — Тебе это знакомо? — спрашивает Император. — Да, — Хего кивает. — Это статуя моей матери. Или барельеф, — она смущается, что не знает таких вещей. Мать точно знала бы. Император берет ее за локоть и подводит вплотную. — Не совсем так. Смотри. Он указывает на панель. — Ты знаешь, что делают эти кнопки? — Нет. Она тогда боялась подходить вплотную. — Здесь регуляторы заморозки. — Замо... — Это заморозка в карбоните. Ее используют для хранения тел, в том числе живых. Император проводит сморщенной ладонью по лицу матери, едва касаясь. — Ты ведь знаешь, кто здесь лежит? Снова этот ужас. Карбонит... такое точно бывает? Она не знает, она опять ничего не знает! Но Император не может врать! Если бы ей можно было хотя бы посмотреть в сети, но сеть бесполезна, для нее — точно бесполезна, отец всегда так говорил! — С-сенатор Амидала, — с трудом произносит Хего. — Верно. Ее почти мертвое тело. Сейчас она ничего не чувствует, не осознает себя. Мы застали ее в руках врагов, на пороге смерти, не зная способа спасти. Оставалось лишь инсценировать похороны и ждать подходящего момента. Хего с трудом держится на ногах. Она цепляется за край статуи, которая на самом деле не статуя. Это ее настоящая мать. Хего кажется, что панель отъедет в сторону и она упадет, но платформа остается на месте. Она не может унять дрожь в коленях — похоже, опора ничуть не помогла. Во рту появляется вкус металла. Ее стошнит прямо на собственную мать? Но это исключено — Хего приказали не есть с утра. Знали, что ей станет плохо? Но почему? Она так боится встречи со своей матерью? Император хочет вернуть ее! Почему Хего не радуется? Почему она смотрит на карбонитовую плиту и думает, как это противоестественно? Почему ей кажется, что оживление этой страдающей статуи будет ужасным, что такого не должно происходить? Что с ней не так? Она даже не предполагала, что Император настолько велик и заботлив. Он сохранил Падме Амидалу, мать Хего, жену отца, гениального политика. Даже тогда, когда это казалось невозможным, он нашел способ. И ничего не рассказывал самой Хего и всей галактике, пока не был уверен в успехе. Но при чем здесь Хего? Что она должна сделать? Умереть? Каким образом... — Вы очень похожи, — Император снова обвел контуры лица матери пальцами. Хего передернуло. Она пыталась запретить себе испытывать отвращение, пыталась вспомнить, что Император — величайший в галактике, но видела только мертвенно-бледные пальцы, касающиеся искаженного в гримасе лица. Как оказалось, живого лица. Живого — только если Император вновь сделает его живым. — Ты знаешь, почему? Почему ты — точная копия сенатора Амидалы? Это красивое преувеличение? Для таких фигур речи есть какой-то термин, но Хего не помнит его. — Н-нет... Не знаю. Точная копия? — Разумеется. Никаких отличий — конечно, если речь идет о теле. Лорд Вейдер позаботился об этом. Тренировки с оружием, как и у сенатора. Рефлексы. Физическая активность. И мы видим тот же результат, — он отводит взгляд от Амидалы, смотрит на Хего, продолжая держать ладонь на поверхности карбонита. — Этого и следовало ожидать в случае идентичного генетического материала. — Идентичного? — решается уточнить Хего. — Да. Абсолютное совпадение. Если говорить прямо, ты — ее клон. Хего кажется, что она уплывает от реальности. Она по-прежнему стоит на том же месте, Император смотрит на нее с расстояния двух шагов, под его ладонью лежит карбонитовая плита, и лицо матери так же болезненно искажено. Матери? — Меня... клонировали? — Не совсем так, — Император снова начинает улыбаться. — Клонировали сенатора. А ты — результат. — Зачем? — Хего говорит гораздо громче, чем хотелось бы. Наверное, для того, чтобы попытаться вернуть себя в реальность. — Потому, что я хочу лучшего для галактики, — улыбка Императора застывает. — Это, — он указывает поочередно на Хего и Амидалу, — величайшая ценность. Она не должна перестать существовать. Лорд Вейдер хочет вернуть свою жену. Я пообещал ему, что вместе мы сможем сделать это. Но я не упомянул одной очень важной вещи, — он, наконец, снимает руку с плиты. — Разумеется, для этого сенатор должна сама захотеть вернуться. Хего продолжает смотреть без слов. Она уже ничего не понимает. Хего Дамаск, Хего Наберрие, умереть для блага галактики и будущего, сенатор, она копия, она всего лишь копия, она — не дочь, она — копия, вторая версия, для блага, для общего блага... — Это может звучать грубо, — глаза Императора, кажется, начинают светиться. — Тело сенатора не в состоянии поддерживать жизнь. Но ее сознание можно сохранить в другом теле. Твоем. — Для этого я должна умереть? Он задумчиво смотрит на Хего. — В твоем понимании... Что ты считаешь смертью? Вряд ли ты придерживаешься какой-то философской концепции. Вполне возможно, что сознание Хего Наберрие исчезнет навсегда, если вернется Падме Амидала. Император делает приглашающий жест в сторону стола: — Если хочешь, можем начать прямо сейчас. К Хего наконец возвращается способность двигаться. Она пятится назад, спотыкаясь и едва не падая, бежит к дверям, но они заблокированы. — Не смейте! Я не... Не буду, не хочу! Мой отец не позволит! Она бьет кулаками в дверь, хотя и знает, что не сможет пробить ее. Она — не отец, не выбьет дверь, она — не мать, не найдет дипломатического выхода, она ничего не может, она умрет, она... Развернувшись, она лихорадочно озирается по сторонам и хватает первый же попавшийся на глаза предмет — декоративную вазу, швыряет ее в Императора. Ваза аккуратно опускается на пол у его ног. Он тоже так может? Как и отец? Хего не задумывается. Она бросается вперед, замахиваясь кулаком — расстояние большое, и она успевает вспомнить — «рефлексы, физическая активность». Невидимой силой ее отрывает от пола и бросает на стол. — Так будет понятнее, — будничным тоном произносит Император. — Ты не можешь мне навредить. Но разве нужно знать философию, чтобы понять смысл моих слов? А сражаешься так, словно тебя гонят на убой. Хего дергается изо всех сил, но не может подняться. Император подходит вплотную и терпеливо говорит: — Я не требую от тебя этого. От неожиданности она замирает. Какой-то обман, как в голофильмах? «Я не требую, но если не сделаешь этого — будет хуже, чем смерть?» — Я всего лишь сообщил, что возможно для нас. И почему твой отец решил, что тебя стоит выращивать. Но решение — не за мной. Хего даже не спрашивает, за кем тогда решение. — Отец не стал бы... Вы лжете! — Если хочешь, я могу позвать его. Желаешь услышать все от него самого? Или решишь, что и твой отец лжет, если даже слова Императора для тебя ничего не значат? — Он опускает голову, и лицо в тени капюшона кажется печальным. — Но Сила не с тобой. Ты даже не можешь почувствовать, кто прав. Стыд захлестывает Хего горячей волной. Как она могла? Пусть от нее и в самом деле требуют смерти. Император вправе. Он посылает на смерть солдат и офицеров, разве они жалуются на свою судьбу? Или, как она сама всего полдня назад, радуются возможности сделать галактику лучше? — Я боюсь, — еле слышно шепчет она. — Я... простите меня. Я не хотела. Я знаю, что должна сделать. Но я боюсь, ваше высочество! Теперь Император снова улыбается и гладит Хего по голове. Она помнит, как точно так же он касался тела Амидалы, но сейчас от этих прикосновений страх покидает ее разум. — Что ты, Хего. Я ничего не требую от тебя. Я даю тебе возможность выбора. Здесь нет неверных вариантов. Теперь ты знаешь, копией кого являешься. Ты — величайшая ценность для галактики. И для лорда Вейдера, — теперь невидимые оковы исчезают, но Хего не шевелится. Так ей даже спокойнее. — Здесь находится тело и сознание сенатора Амидалы, — Император указывает на карбонитовую плиту. — Но ты — почти такая же. Я не могу спросить у сенатора, хочет ли она вернуться к живым. После того, как она придет в сознание, будет слишком мало времени. И твое тело принадлежит только тебе. У тебя от природы есть то же самое, что и у нее. Значит, ты не хуже, ты так же можешь послужить галактике. И твои решения — тоже достойные. Хего не может поверить. Теперь все предстает перед ней совсем иначе. Она может вернуть к жизни мать... нет, с болью напоминает она себе. Жену отца и сенатора, приведшую к власти Императора. Ей нужно только сказать «да». Именно ее решение даст такую возможность. Она станет такой же, как Амидала, как Хего Дамаск, о котором с таким уважением говорил Император. Она проложит дорогу лучшим. Вот только... — А если я откажусь? Не окажется ли тогда, что вы нарушите обещание моему отцу? — Она морщится от того, как грубо звучат ее сомнения. Но Император не сердится. — Такого не произойдет, Хего. Я найду другой способ. Но зачем искать, зачем совершать эту лишнюю работу, если способ — вот он, здесь, перед ними! — Я готова. Я сделаю то, что потребуется. Теперь ей кажется, что на лице Императора заметна жалость. Нет, не может быть. Он не может ее жалеть. Он сказал, что она — достойная, что она — как Амидала, что она имеет значение! — Ты согласна умереть, чтобы жила сенатор? — Да! Что мне нужно сделать? — Ничего, — он скорбно отводит взгляд, взмахом руки приближает карбонитовую плиту, так, что она соприкасается со столом. Опускает ладонь на лоб Хего. — Просто лежи вот так. Она лишь через несколько секунд хочет спросить, что именно должно произойти. Но в этот момент слышится писк электроники, судя по всему, от карбонитовой плиты. А потом — шипение. Разморозка? Хего продолжает терпеливо ждать. Зачем Император держит руку на ее голове? Разве сейчас не требуется помочь сенатору? Слышится стон боли, а через мгновение боль пронзает и Хего. Она дергается, сразу же вспоминает слова Императора — «лежи вот так», значит, дергаться нельзя — но тут же снова выгибается от боли, хватается за горло, потому что дышать становится трудно. Воздух с хрипом врывается в ее легкие. Она жива, с ней все в порядке. Энакин не мог на самом деле... Энакин. Мустафар. Ее бездумный полет. Оби-Ван. Воспоминания обрушиваются почти все вместе. Каждое из них сопровождает отчаяние. Все бесполезно. Ее жизнь ничего не значит, жизнь ради Республики, бессонные ночи, война ради мира, Сенат, политика, Энакин, ее любовь, дети. Ничего нет, ничего этого нет. «Есть. Ты имеешь значение. Ты — важнейшее достижение». Кто это говорил? Она снова может думать и воспринимать. Наверное, кто-то вмешался в ее мысли. Она не желает немедленно исчезнуть? Почему? Она не хотела жить. Она — никто для галактики. Она не могла быть никому нужна. Голос становится громче, врывается в ее сознание. «Я нужна. Я — лучшее творение. Я Хего Наберрие». Тут же слышится тихий, печальный вздох. Она понимает, что совсем рядом кто-то есть, хотя ничего не видит. Наверное, у нее до сих пор закрыты глаза, а открыть их не получается. — Кто здесь? Снова слышен этот печальный вздох. Это присутствие словно излучает тепло, и Хего его ощущает. Но это всего лишь простое, биологическое тепло живого и теплокровного существа. «Падме Наберрие. А ты?» Это и есть сенатор? Вот это неясное сознание? — Хего Наберрие. Я ваша... — она не дает себе сказать «ваша дочь», это было бы обидной ложью, — ваш точный клон. Хего чувствует огромное горе, но оно исходит не от нее самой. «Почему? Кто это сотворил?» — Неважно. Вы должны жить, сенатор! Галактика нуждается в вас... вы нужны лорду Вейдеру! «Нет. Я не могу так жить и дальше. Я сделала свой выбор. Меня пытались удержать. Не пытайся и ты.» В ее мыслях — ее, Хего! — начинают одно за другим появляться воспоминания. Избрание на должность королевы Набу, страх, как перед важным экзаменом. Традиционная одежда, радость, словно от маскарада. Интервенция, перестрелка, первая настоящая опасность. Ее выстрелы, попадающие в цель, мимолетное счастье, сомнения — смогла бы она стрелять в живых существ? Дроиды, дроид Энакина — разве он не живой? Она убийца? Вкус победы над врагом, второй срок, назначение на пост сенатора. Упорный ежедневный труд политика, встречи, заседания, речи. Покушения. Плен. Перестрелка без шансов на победу, победа — но не ее, попытки продолжать работу, чувство своей ненужности, разочарование в политике. Попытки цепляться за любовь, но Энакина она почти не видит, убеждать себя все труднее. Ребенок. Война, может ли она когда-то кончиться? Не все выживут, не обязательно даже дети выживут, вот и Республика не устояла. Уплывающее сознание, сдавленное горло — Энакин и в самом деле сломал ей шею? Зачем это все? Она поступала лишь так, как должна была. Она не отступала, не врала, не притворялась, всю жизнь — и зачем это, зачем она? Зачем ей нужно жить? Потому что она достойна. Она — Хего Наберрие. Круговорот воспоминаний, чувств и отчаяния прекращается. Она снова — только она. И никогда не была никем другим. Хего Наберрие, теперь уже с памятью о двух жизнях. Она видит четко и ясно. Отец был прав. У нее нет Силы, но если бы отец и Император не говорили об этом, то она подумала бы, что обрела такие способности. Как еще можно назвать подобную очевидность? Хего дожидается, когда круговорот мыслей окончательно стихнет. Понимает, что может открыть глаза. И делает это, не сомневаясь ни секунды. Палпатин смотрит прямо на нее. Последним усилием она прогоняет эту мысль — не Палпатин, не канцлер, уничтоживший свободу — законный Император, лучшее в этой галактике. Она моргает еще раз, потом кивает, показывая, что она в сознании и может понимать его. Он отступает на шаг, давая подняться. Тело ощущается странно, как будто она провела на этом столе очень долгое время. — Ваше высочество, — Хего пытается поклониться, но голова кружится, и она ограничивается кивком. Император должен понять — ему совсем ни к чему внезапные обмороки и падения. — Кто из вас умер? — Император спрашивает с любопытством, как будто ставит опыт на животных. Или проводит мысленный эксперимент. Хотя разве вся галактика не была экспериментом его мысли? Она вспоминает множество философских концепции смерти. Какую из них принять? Какая произведет впечатление на Императора? — Для Империи — никто. Он удовлетворенно кивает. Глаза снова кажутся светящимися, но теперь Хего не находит это страшным или отталкивающим. — Меня зовут Хего Наберрие. Сенатор имеет уникальный жизненный опыт, эти сведения пригодятся нам. Но она утратила веру, ваше высочество. — Это было справедливо. Она имеет право говорить так. Когда-то почитаемая мать — теперь всего лишь набор воспоминаний. — Амидала не смогла сделать вывод изо всех фактов, которые у нее были. А я знала ответ, наверное, с самого рождения. — И каков же он? — Я остаюсь жить для Империи. Я не боюсь. — Хорошо, — медленно произносит Император. — Я рад это слышать. А теперь можешь сказать об этом... — он делает небольшую паузу, — лорду Вейдеру. Император скрывается в тени. Открывается дверь в дальнем конце этого помещения. Оно теперь не кажется мрачным или пугающим. Но Хего не успевает выйти — Вейдер стремительно заходит сам, шагает к столу, рядом с которым стоит Хего. Тем лучше. У нее все еще кружится голова. Она опирается на платформу с телом сенатора. Амидала выглядит ужасно. Ее кожа имеет неестественный оттенок, словно тело уже разлагается. Вейдер лишь на миг поворачивается в ее сторону, а потом берет за ладони Хего. Она улыбается — не так, как раньше, смело и открыто. — Твое присутствие в Силе, — Вейдер обрывает свою реплику, не решаясь завершить. — Ты... помнишь? Она медленно кивает. — Абсолютно все. Детство. Войну с Федерацией. Политику, — она понижает голос, — Мустафар. Кажется, я впервые все помню так четко и сразу. Вейдер сжимает ее руки чуть сильнее, но явно опасается сделать больно. Хего отнимает одну ладонь — он не держит. Не удержавшись, она дотрагивается до тела сенатора. Оно уже совсем остыло. Это единение сознаний заняло так много времени? Лицо Амидалы выглядит еще страшнее, чем в карбонитовой заморозке. Хего обращается к воспоминаниям — нет, это не от удушения. Наверное, такое происходит после окончательной смерти. Вейдер осторожно берет ее за подбородок, поворачивает лицом к себе, не давая смотреть на... оригинал? Неудачную версию? Наверное, в этом действительно нет смысла. — Я люблю тебя, — старательно произносит Хего. Раньше она такого не говорила. Наверное, не думала, что можно. — Я принимаю тот путь, которым ты идешь. Я последую за тобой. Пальцы на ее подбородке чуть заметно дрожат. — Ты не умрешь? Это звучит почти наивно. Но он имеет право на такую слабость — здесь только они. — Если ты не прикажешь. — Ты будешь со мной? «Я могу свергнуть Императора в любой момент». Сейчас это тем более должно быть правдой. Он сделает для нее все. Прикончит Палпатина, а потом и себя, стоит только ей воспользоваться всеми своими возможностями и навыками политика. Ее высочество Наберрие. Красиво. В чем-то справедливо. Совершенно бесполезно. Она медленно снимает ладонь с остывшего трупа Падме Амидалы. «Сенатор, вы здесь на своем месте. А я, пожалуй, займу свое». — Да, отец.