Слухи с мертвого озера

— И как они выглядят? Земля под их ногами чужая, воздух давно не дрожит от пения знакомых птиц, а стволы не носят родных отметин. Они ждут опасности, но вместо этого встречают тишину. — Говорят, они красавицы все до одной. Посмотреть такой в глаза, и забудешь своё имя, а если она попросит, то своими руками вырежешь себе сердце. От места веет западней и смертью, волку неприятно находиться там, где нет почти никаких запахов и ощущений. Всё ложное и ненастоящее, глаза не знают, чему верить, а ноги — куда идти. Зверь внутри рычит, встревоженный неизвестностью, и от этого Олег хмурится, тяжелеет взгляд. Ему не нравится вера стаи в глупые россказни, но ещё больше не нравится, что часть из них может оказаться правдой. — Не оглядывайся так, они выходят только по ночам. Дневной свет дня них губителен, но они приходят на песни и тепло костра. Олегу всё равно, что там по душе смертоносным созданиям этой глуши, но здесь пропадает всё больше людей из города, а в последний раз и вовсе не вернулись члены его стаи. — Не думаю, что женщины из баек могли убить двух взрослых волков, — Олег оглядывается и не видит ничего необычного. — Они должны были дойти досюда, прежде чем я перестал их чувствовать. — Это не просто женщины, и даже не просто ведьмы, хотя были ими давно, при жизни. Некоторые и вовсе утверждают, что ни копья, ни стрелы их не возьмут, что они мертвы сотню лет и теперь поддерживают человеческой плотью свое существование. Олег морщится и взглядом напоминает, что они тут не ради сказок. Ему не нравится, что убежденность друга в бессмертии тварей сильнее, чем вера в их преимущество. — Хочешь повернуть назад? Женя хмыкает и скалится с шутливым вызовом. — Ни за что, хочу на них посмотреть. Наши торопились, может, зашли немного дальше. — Или на них напали неожиданно. — Эти не нападают неожиданно, они зачаровывают. У Олега уже давно неприятное чувство: зудит в затылке, будто за ними наблюдают. Но все настолько размыто, так ускользает, что он не уверен в собственных ощущениях. — Ты действительно веришь в эти россказни? — Слухи не появляются из ниоткуда. Олегу не нужно спрашивать — он и так знает, что Женя чувствует то же самое, они слишком долго в одной стае. Напряжение вытягивает нервы в струну, её звук высокий и протяжный, и когда Олег закрывает глаза, погружаясь в тень, он становится похожим на вой. Они специально выбрали ночь полной луны, чтобы прийти сюда. Лагерь у воды — небрежно сложенные поленья и возведенные стены их ожидания, с наступлением ночи всё более волчьего, лишенного человеческого страха — его сменяет колкая ярость и желание мести. В треске огня прячется отзвук несдержанного рычания, наглеющие тени скрывают блеск желтых глаз и жесткость лиц. Олег ненавидит ждать, но умеет это делать. Ещё не появившаяся Луна обещает силу, свободу, радостную охоту и сладкую кровь. Волк уже достаточно привык к её колыбельным, чтобы они не заглушали голос разума. На белых цветах здесь — белые бабочки, и Олег, сколько ни смотрит на них, не замечает, чтобы их крылья двигались. Из-под деревьев доносится мелодичная песня незнакомых птиц, но Олег не видит их, даже когда с шумом взлетает вся стая. У берега рядом с ними бродит цапля, и её лапы не нарушают водной глади. Олег бросает камешек, и во взгляде птицы видит всё то же предостережение. Им не следовало сюда приходить. — Они тоже могут превращаться в волков. Олег отвлекается от цапли и поворачивается к Жене — его голос тоже изменился, или так только кажется?.. Света становится всё меньше, исчезают птицы и закрываются цветы, в пустом лесу воцаряется безмолвие, и у Олега чешутся костяшки. Ноют клыки. Всего лишь чудится — в воздухе догорают остатки морока, сотканного кем-то из жителей леса, пепельный слой облезает и открывает что-то настоящее. Что-то, на что может не хотеться смотреть. — Я, кажется, понял, почему тут поют, — Женя ежится и всё чаще оглядывается, — нужно же слышать хоть какие-то звуки. — Рискнешь приманить этих ведьм? — Олег хмыкает, но согласен — тишина давит на чувства не хуже прямой угрозы, а для волка, привыкшего полагаться в первую очередь на них, подобная беспомощность невыносима. — Нет, я лучше… Голос друга пропадает, словно уходя под толщу воды, рот остается открытым, но его звук впитывается в голодный ночной воздух, так неестественно и странно, что Олег сначала непонимающе моргает и только потом осознает, что Женя просто прервался на полуслове, увидев что-то за его спиной. Кого-то. — Это они. Женя вскидывается, скребет прорезающимися когтями по земле, и Олег не уверен, чего в его звере сейчас больше — нервного страха или всё же злости. — Подожди. — Больше тут быть некому, — у него дергается верхняя губа, обнажая меняющие размер и форму зубы. Силуэт на тропе на том берегу озера похож на ещё одну тень, более плотную, чем прочие, и более живую. Свет костра играет против них, поэтому, несмотря на острое зрение, различить очертания в темноте выходит с трудом, и это всё, что у них есть — ветер не доносит запахов, звуки не могут прорваться сквозь фальшивый воздух. Интуиция зверя молчит, хотя Олег видит — тень становится всё плотнее и ближе. — Она одна, — Олег щурится и склоняет голову к плечу, когда тень тоже замирает, явно рассматривая их с расстояния. — И это… не женщина. Женя успевает скрыть клыки и когти до того, как незнакомец подходит к костру, но вопрос из-под широкого капюшона дает понять, что метаморфозы не остались незамеченными. — Вы оборотни? В другой момент Олег многое мог бы ответить на такой бесцеремонный вопрос еще до приветствия и наглый тон, но сейчас появление нового человека разрушает сотканную лесом магию и как рукой снимает тревоги. Больше не кажется, что они здесь только вдвоем и служат приманкой для ведьм, что лес живой и тоже против них, а стоит отвернуться — за спиной потянутся с клинком к шее враги. — Оборотни, — с таким же вызовом отвечает Женя, и Олег, перехватывая взгляд, слегка кивает. — Что-то не так? Черный плащ незнакомца слегка покачивается — от смены позы, потому что на ветер нет ни намека, и из-под него показываются бледные руки с длинными тонкими пальцами. Гость откидывает капюшон, открывая лицо. — Нет, наоборот. С вами здесь безопаснее. Незнакомец подходит к огню, и голос его не вязнет в ночи, не выгорает от искр костра, а доносится четко и ясно, так, как не звучит даже собственный в голове у Олега. Получив негласное разрешение, гость садится рядом с ними уверенно и с бесстрашием, какое редко можно встретить у людей, остающихся наедине с оборотнями, тем более будучи в глухом лесу. Олег мог бы назвать гостя совсем обычным, если бы путник издавал хоть какие-то звуки — шорох плаща, шум шагов, скрип кожаной сумки. Нет ничего, и от этого человек кажется не гостем в лесу, а его частью. — Что это значит? — Не очень люблю ходить тут ночью, но вот пришлось. Сначала мне показалось… что вы не одни. Незнакомец говорит с Женей, но взгляд Олег ловит на себе, беглый и нарочито рассеянный, однако сразу отпечатывающийся в памяти, как и цвет глаз. Разный. — Тоже слышал о бааван-ши? — понимающе отзывается Женя и заметно оживляется. Они представляются; в ответ незнакомец называет странное имя: «Кирк». Женя быстро забывает о подозрениях, когда находит того, с кем можно обсудить волнующие округу слухи. Оказывается, что и в деревне Кирка ходят подобные. — Большинство думает, что это просто бандиты. Некоторые — что это ведьмы, которых изгнали лет десять назад за черную магию. Что они так мстят. — Нет, бааван-ши не мстят, они убивают, чтобы жрать. Выпивают из жертв всю кровь, только клыков у них нет — когда они принимают истинный облик, у них появляются длинные когти… Женя рассказывает с чувством, искренне веря в свои слова, и увлекается всё больше, когда видит, как внимательно его слушают. Он вспоминает всё, что слышал от других путешественников в таверне, от друзей на охоте и от сплетниц из лавок, выдает страшные детали и наслаждается реакцией. Кирк действительно внимателен, не слишком разговорчив, но Олег замечает и лихорадочный блеск глаз на особенно красочных моментах, и проскальзывающий в голосе страх на самоуверенных вопросах. — Я живу рядом, и днем тут безопасно, но вы-то тут как оказались, разве ваш дом не далеко отсюда? — Два волка из нашей стаи проходили тут недавно и пропали. — Думаете их найти? Олег не слышит в чистом голосе лжи, хотя сейчас ему кажется, что должен бы, и обычно услышать ее не составляет труда. Он не слышит и насмешки, но та чудится ему слишком отчетливо. — Нет, я знаю, что они мертвы. Мы пришли избавиться от этих тварей, — Олег припечатывает сталью, но встречает только вскинутые брови. Сочувственно, но ему кажется, что на самом деле — равнодушно. — Вот как. А не страшно самим встретиться с этими бааван-ши? Кирк такой расслабленный и открытый, что пребывать наизготовку рядом с ним неловко. — Я бы не рискнул после ваших рассказов. Женя снова вовлекает гостя в разговор, а Олег все наблюдает со стороны. Он не может понять, почему хищник в нем никак не успокоится. Кирк явно ниже его ростом, он чудовищно бледный даже в свете огня, хрупкий и слабый — это видно по худым конечностям, выпрастываемым из-под тяжелого плаща, когда Кирк тянется к огню, по длинным ногам и тощей шее. Олег легко бы справился с ним сам, а уж тем более вдвоем с Женей. Сегодня луна, и Олег не может не пробовать такие мысли на привкус крови. Это ничего не значит, но убить Кирка — если бы Олег пожелал — было бы легко. Так почему он чует опасность? Беседа длится час, или минуты, секунды, время странно сжимается, перестает замечаться, хотя охапка дров зримо уменьшается. Кирк говорит с Женей, но не отпускает взглядом Олега, не позволяет увидеть, что темнота вокруг них сгущается и смыкается в дрожащий от пляски огня круг. Кирк уже не говорит, только смотрит слишком понимающе — знающе — Олег не осознает, как это получается, но в какой-то момент он видит только эти разноцветные глаза, а зверь в груди засыпает. От огня тепло, и треск костра впервые звучит громче песни луны и её зова, волк закрывает глаза, укладываясь на живот, а Олег смотрит. — И почему же им нельзя смотреть в глаза? — спрашивает Кирк. Конечно, зная ответ. — Ты не сможешь убежать. Взгляд у Жени пустой, а у Кирка — таит улыбку. Кирк почему-то держит Женю за запястья и разглядывает его пальцы. Олег не слышит слов или не понимает их. — И что тогда случится? — Они могут попросить тебя вырезать своё сердце, — Женя двигает ртом лениво и неохотно, безжизненно повторяя то, что рассказывал ранее. — Правда? Сердце? Ну что ж… Они не носят оружия, это ни к чему, но сейчас Олег хотел бы иметь его при себе. Всадить клинок в грудь Кирку, чтобы стряхнуть дурман, чтобы не ухмылялся так и сгинул как дурной сон, — или себе, чтобы наконец очнуться. Двинуть даже пальцем оказывается невозможно, но хуже предавшего тела оказывается предавший и покинувший волк. Левый голубой, правый зеленый. — Хочешь на это посмотреть? Его лицо за подбородок разворачивают холодные пальцы. Сегодня же луна. Олег боковым зрением пытается разглядеть хоть что-то, но за кругом света от костра только чернота. — Вырезать, правда, нечем, но это же для вас не проблема. Они не носят оружия. Правый зеленый. Сегодня луна — и пальцы Жени заканчиваются когтями, уродливыми и острыми. Шея Кирка такая тонкая, что кровь в венах по ней — у Олега на языке. Силы в уже нечеловеческих руках хватит и на неё, и на грудную клетку, и на позвоночник. Убить Кирка легче легкого, Олег может придумать тысячу способов. Он уже убивал тысячей способов. Но у него в голове мутное варево и душный морок, на щеке — холодные пальцы, неестественно длинные и бледные. Олег не может двигаться, а Женя не должен. Когти с непередаваемым звуком оставляют полосы на груди Жени, заставляют ткань мгновенно пропитаться кровью, цепляются за кости с вибрацией, которую, кажется, чувствуют все, — но не могут их проломить. Олега трясет от ярости и отчаяния, он чувствует всё происходящее как на себе — это его стая. Но он не может даже зажмуриться, чтобы не видеть сосредоточенного выражения лица Жени. Эта сосредоточенность — не от боли, а от того, что не получается выполнить задуманное. Не видеть пятна голубого и зеленого. — Дыши, Олег, всё только начинается. Голос у Кирка — тоже лёд, прочный и темный, от него ещё сильнее душит гнев, которым Олег уже захлебывается, но не может разбудить волка. Плоть у его друга — податливая и мягкая там, где заканчивается грудная клетка, рука погружается в живот, с чавканьем и отвратительным звуком рвущихся тканей и булькающей крови. Олега прошибает холод — до вставших дыбом волос, сердце больно ударяется в груди, когда Женя падает ничком с совершенно спокойным выражением лица. Внутри что-то умирает, не тихо, а с агонией и криком, и он впервые сам зовет луну, а не идет на её свет. Кирк издает злорадный смешок, и его «Ха!» бьет по тишине чем-то птичьим. Треск огня накладывается на треск разрушающегося гипноза, и Кирк, повернувшись к Олегу, отдергивает руку. Свет луны пробивается сквозь лед и чужую ночь, сквозь окружившие их тени и морок плотоядной цапли. Луна вливается в вены голодом и силой. Кости привычно выламывает, зверь дерет путы сознания изнутри, разгоняет голодных призраков, избавляется от забивающих нос и глотку перьев — вырывается наружу и разрывает тишину оглушительным рыком. Олег возвышается над отступающим Кирком на три головы, разминая измененные конечности, и теперь видит не зеленое и голубое, а только ненавистную шею. На рывок вперед уходит всего мгновение, челюсти с огромными клыками смыкаются там, где должно быть горло, но оборотень чувствует на языке всё тот же озерный туман и обман. Кирк смотрит на него, разделяя пространство между ними костром, но не выглядит больше ошарашенным. — Кто бы мог подумать — вожак, — он с досадой глядит на луну и снисходительно на Олега. — Не очень-то это похоже на волка. Он делает шаг в сторону, и Олег тут же подается вперед. Ему разговоры ни к чему, морок больше не застилает глаза, и теперь проклятой птице придется уяснить, кто из них хищник. Передние когтистые лапы почти касаются земли, когда Олег подкрадывается к Кирку, пристально за ним наблюдая и выбирая момент для нападения. — Уродство, — несмотря на слова, в голосе отчетливо читаются интерес и восхищение. Это отвратительно. Кирк снова ухмыляется, и на этот раз улыбка разрезает его лицо почти пополам, рот щерится мелкими острыми зубами. Волк видит в его взгляде жажду крови — не слабее той, что вливается в него самого с луной. Разноцветные глаза посверкивают красноватыми бликами, пространство начинается плыть, делиться на зеленое и голубое, и Олег бросается вперед, прыжком через огонь валит цаплю на землю, выбивает ногой тлеющие ветки из костра, но не может удержать, Кирк словно сам состоит из теней и несуществующего здесь ветра. Оборотень путается в складках бесконечного плаща, рвет его когтями и зубами, но вскоре понимает, что ворох ткани — всё, что он поймал. Волк рычит низко и яростно, он пытается почувствовать Кирка — и чувствует его везде. — Это вы пришли за моей смертью? Вы? Лес смеется над Олегом голосом Кирка, жестко и со злым весельем. Кирк белая ворона, бледная тень, которую настоящая тьма прячет в себе и не позволяет волку её найти. — Это ты охотишься на меня? Олег слышит голос совсем рядом, и, разворачиваясь, получает острыми когтями по морде, но успевает задеть Кирка в ответ. Запах чужой крови расстилается по земле сладким и горячим, отчего звериное скручивает от азарта охоты и желания поймать. Олег всё равно возьмет то, зачем пришел. Он следит за Кирком по каплям крови, которые тот роняет, кружа вокруг него. — Глупые твари… Оборотень срывается в темноту и ловит в вязких тенях тонкие руки, хрупкую шею —и выбрасывает цаплю на свет к огню. Олег хочет видеть, как убивает. Он не смотрит Кирку в глаза, придавливает его к земле одной рукой, капает слюной из пасти на желанное открытое горло. В его собственной груди вибрирует предвкушающий рык, а грудь цапли подрагивает от сдавленного смеха. — Ну что, поймал? Олег смыкает челюсти, наслаждается хрустом позвонков, горячим металлом, податливостью плоти, последним хрипом, замирающим сердцебиением, затапливающей благодарностью луне. Зрелище остекленевших глаз — лучшее, что Олег когда-либо видел. Левый голубой, правый зеленый. Олег смотрит в них, склоняясь к ещё более выцветшему лицу, и понимает, что не может оторваться. — Понравилось? Картинка сменяется с движением век, и Олег снова сидит на земле, у него на лице холодные пальцы. Всё неправда. Кроме Жени, чья кровь пропитала всю поляну — он тут не первый и не последний, — кроме голодной цапли, облизывающей с пальцев эту кровь. — Подонок, — Олег цедит сквозь зубы, понимая, что говорить он может, но сказать ему нечего. Бессмысленно спрашивать что-либо или просить остановиться, а двинуться самому всё ещё невозможно. В том, как Кирк склоняет голову к плечу, тоже есть что-то птичье, он ухмыляется со злым довольством и мажет грязными пальцами по лицу Олега, оставляя липкие следы на щеке. — А кто вас просил приходить сюда? — Кирк пачкает рот не способного даже отстраниться Олега чужой кровью. — Разве вы не знали, чья это территория? Я сделал всё, чтобы сюда не забредали случайно. Кирк толкается меж сжатых губ, и Олег размыкает зубы, чтобы через секунду стиснуть их на чужих пальцах. Клыки режут десны, но сломать эти хрупкие кости почему-то не получается, хотя кровь цапли оказывается на вкус именно такой, какой Олег чувствовал её в видениях. — Хотя таких, как вы, как раз хватает, чтобы не ходить за едой в город. Смерти Олег никогда не искал, но всегда был готов принять её, и сделать это достойно. — Думаешь, я тебя тоже убью? Кирк с ехидством качает головой, и челюсти Олега против воли размыкаются и отпускают чужие пальцы. — Почему нет? — Олег не может не спросить, когда Кирк отстраняется, чтобы уйти, а изувеченное тело друга так и остается лежать на земле. Костер давно догорел, а небо начало окрашиваться в более светлые оттенки. — А ты разве не знаешь? Левый голубой, правый зеленый. — Слухи не появляются просто так, кто-то всегда должен возвращаться живым. У Олега есть ещё много лун, чтобы вернуться к озеру и сделать эти слухи всего лишь сказками.