Шишечники

      Бывает, когда день не задался с самого начала. Это, конечно, плохо. Но куда хуже, если день не задался от начала до конца.       Примерно так размышлял Тиис, стоя на пороге кухни и разглядывая шишечников, неровным кругом рассевшихся вокруг включенной плиты. Нет, вовсе не в плите было дело — шишечники же не глупые, что к чему понимали. И даже не в вилках у них в лапах — что нельзя жарить на вилках над горячей панелью лакомые кусочки, Тиис шишечникам давно объяснил, с полгода назад. Вилки портились.       И даже не в сковородке со шкварчащей на ней рыбешкой была беда.       Проблема была в удочке, торчавшей из окна, которую сжимал в лапах самый большой и сильный шишечник. И в рыбешке, болтавшейся на крючке. Красивой такой рыбешке, аквариумной.       — Я вам, что, рыбы не купил бы? — тоскливо вырвалось у Тииса.       Шишечники изобразили полную невинность и непонимание происходящего. А что, сидят, рыбкой балуются... Кота, опять же, оставленного на передержку сестричками, покормили. Вон, в углу обожратым меховым ковриком валяется.       Звонок в дверь был закономерен. Долгий такой звонок, многообещающий. Тиис зажмурился, малодушно подумал, что можно, наверное, и не открывать. Потом вспомнил, что разговаривал на лестнице с соседкой, а гулкий голос тауренки был слышен на весь подъезд. Дом старый, пролеты широкие, голоса по ним разносятся отлично. И по имени она его называла. В общем, притворяться отсутствующим было глупо.       Тем более, из-за двери донесся рев, недвусмысленно намекающий, что лучше бы выйти по-хорошему, пока не случилось потопа. То, что потоп должен был прийти снизу, никого не волновало. Сосед-водяной и не такое мог. Кроме потопа еще мог прийти живущий на этаже между ними шаман, и это ни в какие ворота не лезло, так что Тиис поплелся открывать.       — Где?! — чуть не сшибло с ног ревом. Не оглохшим краем уха Тиис услышал шорох на кухне: шишечники активно заметали следы. Только помочь это уже не могло: запах жареной рыбы говорил сам за себя. Водяной хищно повел носом и ломанулся в квартиру, просто сметя хрупкого лесовика.       Форточка отчаянно раскачивалась, кот смотрел круглым осоловелым глазом. В листве за окном еще мелькали длинные пушистые хвосты, как-то подозрительно быстро скрываясь из виду. В мойке мокла сковородка. Краем глаза заметив за холодильником удочку, Тиис вздохнул. Что тут оправдываться, и так все ясно.       — Утоплю, — с какой-то странной мечтательностью сказал водяной. Кот открыл оба глаза и попытался ползком убраться прочь. Жизнь с двумя близняшками-ведьмочками кого угодно научит понимать человеческую речь.       — Я оплачу, — понуро предложил Тиис. — Они ведь... шишечники. Рыба в банках — значит, для еды.       — А шишечник в банке?!       Листва на дереве подозрительно дрогнула.       — Не влезет, — еще более уныло отозвался Тиис. Ну да, это ж какая банка должна быть, чтобы десять, а то и все пятнадцать килограмм шишечника туда запихнуть. И это не считая шерсти! Давно прошли те времена, когда шишечники были детенышами. Теперь это были семь увесистых тушек общей массой килограмм эдак в восемьдесят-девяносто. Тиис не взвешивал, на глаз прикидывал.       — Может, чаю? — попытался перевести разговор в мирное русло он. Все-таки, водяной, хоть и выглядит в точности как человек — почти родня. Может, и не из того же мира, но тоже стихийный, на природу завязанный. Не маг какой там, не силой, а от рождения и по крови. К нему и подход нужен, как к сородичу.       — Что с тобой сделаешь, наливай, — буркнул тот, садясь на придвинутую табуретку и зло посматривая в мойку.       Выпроводил недовольного соседа Тиис только к вечеру, напоив чаем с кексом, который водяной уничтожил до крошки, и налив ко всему этому дорогущего вина. Вино стояло в доме специально для таких случаев, так что его жалко не было. А вот кексом Тиис хотел сам поужинать, поэтому настроение у него упало окончательно. Выслушанная лекция на тему, как надо воспитывать шишечников, убила даже его жизнерадостность, и так подорванную еще на работе. Плюнув на голодно урчащий желудок, он ушел спать, забыв, что собирался дождаться супруга.

***

      Открывая дверь, Шорс привычно взглянул наверх: не сидит ли на люстре шишечник? Конечно, такую массу люстра выдерживала уже с трудом, да и прыгать себе на голову наг отучил зверьков еще года два назад, когда они стремительно начали набирать вес. Но все равно, все равно...       Люстра была пуста. Встречать его тоже никто не спешил, только почему-то пахло жареной рыбой. Удивленно попробовав воздух языком, наг сползал на кухню, поглядел на сковородку в мойке, на сонного кота, и пополз в комнату, где обнаружил торчащий между подушек кончик косы.       Только вот сонным спокойствием от кровати не веяло. Окончательно растерявшись, Шорс погладил кончиками пальцев камушек, вживленный пониже ключиц. Знак их с лесовиком магического союза отозвался теплом, помог сосредоточиться на чужих эмоциях.       От Тииса тянуло голодом, недовольством и обидой на весь мир.       — И что это значит? — озадаченно прошипел себе под нос Шорс. Тиис не ответил — не захотел, и наг с тоскливым вздохом пополз на кухню. Уютный семейный вечер с кексом — кстати, куда кекс-то делся? — накрылся медным тазом, отдавив кончик хвоста. Нужно было как-то исправлять ситуацию.       Иногда Шорс думал, что тот, кто обозвал сородичей Тииса эльфами-лесовиками, был пьян. Или просто был идиотом, наг колебался меж этих двух мнений.       В самом деле, какие же это эльфы? Эльфы — они строгие, холодные, будто из камня высеченные. Интриганы, просчитывающие все на десять шагов вперед. Статуи, застывшие в своем совершенстве. Лесовики были совсем другие. Эльфийские интриги их не интересовали — они воспринимали все это мышиной возней.       Конечно, молодые лесовики походили на эльфийских подростков, с непривычки можно и ошибиться. Узкие лица, громадные глаза, тонкие фигуры, изящные кисти с длинными пальцами и гладкие длинные волосы. До определенного момента все так и было. А вот потом наступала пора зрелости — и лесовики менялись.       Женщины обретали формы, раздавались в груди и бедрах, уже ничем не напоминая субтильных эльфийских дев. Мужчины обзаводились мускулатурой, становились плотными и уже не такими тонкими. И все без исключения оказывались обладателями буйной, вечно встрепанной шевелюры, мужчины еще и окладистыми бородами глаз радовали.       Шорс с трудом представлял Тииса с бородой, но очень хотел это увидеть. И подозревал, что увидит: жили лесовики примерно столько же, сколько наги, а они с Тиисом уже и супругами стали — и вряд ли разбегутся. Не по вине нага уж точно. Тот был намерен всеми силами делать так, чтобы любимому лесовику было хорошо.       Сейчас например, готовил поздний ужин. Лесовики — они же простые, как и многие стихийники. Это эльфа успокаивать — гиблое дело, сам себе все нервы вымотаешь, прежде чем остроухого в порядок приведешь. А с лесовиками просто: еда повкуснее, запах посытнее — и вон, уже стоит на пороге, сонно ресницами хлопает, принюхивается.       Поевшего и подобревшего лесовика Шорс уволок обратно в кровать, гладить и чесать за ушами. Почти как кота — только коты еще мурчат, а Тиис только свернулся клубком, довольно жмурясь и подставляя голову то так, то эдак, где приятней было. Он вообще жутко любил прикосновения и в конце концов почти растекся по кольцам хвоста нага, блаженствуя, пока тот оглаживал его, потихоньку освобождая от одежды.       Еда, удовольствие — Шорс своего лесовика выучил прекрасно. Кончиком хвоста погладить по затылку, поддержать запрокинутую назад голову, сместить на шею, подтолкнуть в спину — чтобы перевернулся, лег на живот, и было удобней чертить на спине замысловатые узоры, дразня прикосновением рельефных чешуек. И удовольствие, и отвлекающий маневр — сам Шорс торопливо копался между подушек, выискивая ту, в которой был запрятан флакончик с гелем.       Тиис смотрел уже откровенно поплывшим взглядом, так что наг прервался намазать кончик хвоста и длинно шипяще выдохнул: пока возился, этот непоседа перебрался выше, елозя по всем выступам хвоста, пощекотал тонкими пальцами живот, погладил ниже, где кожа постепенно покрывалась чешуей, переходя в широкие брюшные пластины. Вид у Тииса был хитрый-хитрый. Они замерли на мгновение, глядя друг на друга, потом лесовик наклонился и медленно лизнул уже приоткрывшуюся щель между верхними пластинами.       Высокое шипение нага только раззадорило его, юркий маленький язычок, казалось, был везде, лаская живот и чувствительную границу чешуи, забираясь во впадинку пупка. Отвлекся он только когда начал цепляться подбородком, переключился было на другое и вдруг застонал: отмерший наг все-таки закончил с хвостом, и тот самым кончиком вошел внутрь, чуть подрагивая, подаваясь то назад, то вперед.       Теперь ласка стала взаимной. Шорс откинулся на край опасно качнувшейся кровати, зажмурился, превратился весь в одно осязание. Ощущать Тииса так было необычно. Чувствовать, насколько надо сместиться, как именно толкнуться хвостом, чтобы потихоньку добраться до заветного местечка. И при этом не дернуться от удовольствия самому, потому что может лесовик и не мог вобрать в рот все — но вот облизать, обхватить губами кончик, поглаживая сцепленными пальцами, свести вместе, вылизывая уже сразу два...       Долго не выдержали оба: было хорошо, но после рабочей недели слишком уж хотелось отдохнуть и выспаться, чтобы затягивать. Вот завтрашним вечером — кто знает, а пока Шорс приоткрыл глаза, притянул к себе сонно жмурящегося Тииса и начал сворачивать хвост по новой, то и дело отвлекаясь, чтобы посмотреть на лесовика. Ну не мог он оставаться равнодушным, когда кончик языка так облизывал крохотный рот. Пришлось поцеловать, вылизав его своим языком, длинным и раздвоенным, и только после этого улечься окончательно.       — И все-таки, что случилось? — поинтересовался Шорс, когда и Тиис умостился, сворачиваясь в его объятьях. Тем более до нага дошло, что шишечников, которые обычно бегали вокруг по своим шишечьим делам, нимало не смущаясь происходящего, нигде не видно. И сейчас они почему-то не торопились прискакать в кровать и начать гнездиться между витками хвоста.       Жаловался Тиис обстоятельно, без умалчиваний и уверток. В этом был он весь: если уж хорошо, то делиться обязательно, если спрашивают, почему плохо — то можно рассказать без утайки. Особенно когда стало хорошо и все плохое просто вспоминается, но уже не тянет так, не дергает. Шорс чувствовал это отлично, узорчатый камушек, похожий на карту родных земель лесовика, грел ровным теплом, передавал спокойствие, уют и легкую, уже забывающуюся обиду.       История прегрешений шишечников сейчас звучала как анекдот. Шорс отчаянно старался не рассмеяться, но когда Тиис перешел к тому, что случилось на работе — расхохотался в голос. Ну невозможно было оставаться серьезным, когда лесовик пересказывал, как сестрички залили половину грядок, переборщив с поливом, устроили гидропонику орхидеям Онэласа и потом ходили дулись на обложившего их совсем не светлой руганью эльфа. А уж когда Тиис живописал, как ему ведьмочки в качестве извинения принесли росянку, и он, не поняв, почему она такая маленькая, помог ей подрасти... До размеров неплохого такого куста.       — А потом я сказал, что она не опасная — вот как выкопается и ходить начнет... И они поверили! А я ведь шутил, растения не ходят, даже такие! А они теперь думают, что с ней делать! — обиженно закончил лесовик.       — Не бойся, не уничтожат, — без труда угадав его опасения, Шорс потянулся, лизнул в нос. — Спи, вот увидишь, к понедельнику все само собой разрешится.

***

      Понедельник действительно обрадовал. Неделя начиналась неплохо: шишечники поутру обещали вести себя хорошо, на работе выяснилось, что за выходные растения оправились от чрезмерного полива, а росянку все-таки решили не выкидывать, только огородили крепкой решеткой. Табличку «Осторожно, злая росянка!» Тиис, подумав, сменил на «Осторожно, голодная росянка!» Это должно было быть доходчивей.       Возвращаясь домой, Тиис не ждал никаких сюрпризов. И вроде бы было все хорошо: довольные шишечники калили на сковородке орехи, кота не обижали, накормили и начесали, в общем, мир и уют. Тиис только-только достал из холодильника оставшиеся с выходных вкусности и налил себе чаю, как в дверь постучали.       Судя по звуку — ногой.       На этот раз сопровождающего рева не было. Это заставило нервно поставить чашку, стукнув ею о стол.       — Вы что натворили? — тихо уточнил лесовик у шишечников. Те навострили уши и привычно начали объяснять, размахивая лапами и цокая на все лады. Лесовик не менее привычно переводил. Что соседа порадовали. Вернули рыбу. Вместо маленьких принесли одну. Зато большую. В лесу за дорогой выловили. Тиис с трудом сообразил, что они имели в виду небольшой парк-заповедник в черте города, но ругаться, что бегали так далеко, не стал, оставил на потом. Потому что шишечники рассказывали, что за рыбу принесли. Живую!       В тот момент, когда шишечники особо артистично показывали, как рыба клацала зубами, пока её тащили, до Тииса дошло: речь, кажется, шла о матерой щуке. Тихо взвыв, он пулей вылетел из-за стола и бросился к двери, слыша, как хлопнула форточка на кухне.       — Ти-и-ис, открой дверь, — почти ласково донеслось снаружи. Вкрадчивость тона слегка смазал мощный удар, от которого дверь вздрогнула, а с потолка что-то посыпалось.       — Они неправильно все поняли! — торопливо отозвался Тиис, не рискуя пока показываться на глаза.       — Неправильно?! — взревели с той стороны. — Щука! В моем аквариуме! Одна... Совсем одна!       Шорс, ползший в этот момент по лестнице, замер, а потом пополз задом наперед. Фокус почти невыполнимый для нага, но когда видишь буйствующего водяного — еще и не тому научишься. Благо, ползти так было недалеко, всего два пролета, до следующего этажа снизу, где, между лесовиком сверху и водяным снизу, жил шаман. Человек, по счастью. Живи там орк, дом бы не устоял.       Обратно явились вовремя: из-за двери слышались обреченные увещевания лесовика, водяной ревел что-то про водные процедуры для шишечников. В целом, картина была шаману знакомая. Раздражающая, но знакомая. Именно его все время звали разнимать буянящих стихийников.       Вот и сейчас под нервное шипение нага он привалился плечом к стене, мерно помахивая небольшой курильницей. Травы там были особые, специально для такого случая, успокоительные. Говорить с водяным, пока тот был зол, было бессмысленно: верх брало магическое начало, логическое отступало куда-то на второй план.       Когда дым заполнил почти всю площадку, а рев водяного стал потише, шаман картинным жестом поставил курильницу, снял с пояса небольшой бубен и ударил в него, будто в маленький гонг, привлекая внимание. Водяной замолчал и воззрился на него, дверь щелкнула замком, и лесовик осторожно высунул нос наружу, просияв при виде помощи.       Вот только шаман улыбаться не спешил.       — Еще немного — и я съеду, а квартиру продам семье саламандр, — медленно, с расстановкой, пообещал он.       Тиис схватился за уши: огненных его народ не особо любил, а уж подпаленные усы шишечникам в таком случае были гарантированы. Водяной тоже призадумался: ему подобное соседство могло обернуться и чем похуже. Если в лесу огненных просто не любили, то в его родном крайне мокром и болотистом мире к подобным народам была чистая незамутненная ненависть, целиком и полностью обоюдная.       — Щука тоже рыба, — наконец задумчиво заметил он. — И аквариум с ней я поставлю у форточки. Пусть... рыбачат.       — Я все возмещу, — устало-заучено откликнулся лесовик.       На том и порешили. Шаман отправился к себе, мрачно сунув бубен подмышку; водяной, получив в руки бутылку вина и остатки вчерашних пирожков, ушел; за соседней дверью подозрительно бухнули копыта тауренки — никак подошла послушать. Хорошо под конец, иначе бы выскочила разнимать, и тут бы уже все несдобровали.       — Пошли, — Шорс наклонился, лизнул устало привалившегося к двери Тииса в щеку. — Буду тебя кормить.       — И гладить? — поднял голову лесовик, неуверенно улыбнувшись.       — И гладить, — торжественно пообещал наг.       Если уж радовать — так до конца, чтобы перестал расстраиваться. А шишечникам Шорс потом объяснит правила поведения. Лично.