Часть 1
18 марта 2016 г. в 10:22
Когда Пашу среди ночи будит дверной звонок, он не удивляется. Он собирает мысли в кучу, подскакивает на кровати и больше на ощупь, потому что глаза продрать крайне сложно, спотыкаясь о брошенные кроссовки и углы мебели, настолько быстро, насколько это возможно, выбирается в коридор, пока это треньканье не перебудило всю квартиру.
Он открывает дверь, уже заранее зная, кто это, другого быть просто не может. Свет из подъезда больно опаляет сетчатку, а в одних спортивных штанах и с голым торсом прохладненько, поэтому Паша встречает ночного гостя, собрав лицо в точку, а руки скрестив на груди и спрятав под мышки. Лёха, пьянющий вдрабадан Лёха, ещё виснущий на кнопке звонка и сжимающий почти пустую бутылку палёной водки, еле стоит на ногах и неадекватно смотрит на друга снизу вверх, потому что, во-первых, сам по себе ниже, а во-вторых, потому что выпитое нагнуло его ещё больше, а голова на шее просто не держится.
— О, Па-аша! — счастливо тянет он не своим голосом, будто увидеть в Пашиной квартире Пашу — это такая внезапная приятная неожиданность.
Звонок продолжает под давлением противно трещать.
— Отпусти, — беззлобно советует Паша, и Лёха, надо отдать ему должное, сразу исполняет.
Точка опоры, правда, утеряна, и он заваливается вперед. Резко ухватившаяся за противоположный косяк Пашина рука создаёт некий шлагбаум через дверной проём, предотвративший встречу Лёхиного лица с паркетом.
— Кому там не спится? — сонно бурчит из спальни мать.
Паша терпеливо ждёт, не убирая руки, пока друг натопчется и сможет встать. Когда это наконец свершается, он быстро закрывает входную дверь и успевает налету поймать выпавшую из вялых Лёхиных пальцев бутылку.
— Ошиблись, мам! Уже уходят.
Он сгребает друга в охапку и по большей части волоком тащит до своей комнаты. Прочухавший Лёха шипит, прикладывая к губам указательный палец, но при этом, спотыкаясь о собственные же ноги, наделывает уйму шума. Паша надеется, что с утра удастся списать это на собственную неаккуратность и срединочную дезориентацию.
К счастью, за закрытой дверью уже можно не беспокоиться, пусть Лёха катается по полу и сшибает стулья, никто этого не заметит. Но подобного Паша не может допустить из благородства, и потому доводит друга до дивана и аккуратно сажает. Лёха тут же откидывается назад и вытягивает ноги, не больно беспокоясь тем фактом, что его грязные кроссовки оставляют на белых простынях серые полосы пыли. Паша не злится, просто не успевает: отставляет бутылку на книжную полку, а из-под стола выдёргивает ведро, вытряхивая на пол его содержимое из пары скомканных листов, апельсиновой корки и стружки от карандашей, и тут же подставляет к дивану. Как раз вовремя, потому что Лёха, сначала застонав, согнув ноги в коленях и прижав руки к животу, в следующую секунду уже перегнулся через край дивана и распрощался с содержимым своего желудка. Судя по звуку, закуской сегодня он хорошенько пренебрёг.
— Н-да, Лёх, — качает головой Паша, наблюдая, как друг продолжает отплёвываться слюной и пищеварительным соком.
Присев рядом с ним на корточки, он подаёт ему с тумбочки стакан с водой, и Лёха с жадностью хватает его обеими руками и осушает в три больших и шумных глотка.
— Ох, чувак, что-то мне та-ак хреново, — выдыхает он, снова откидываясь на подушки. Судьбой стакана он уже не больно интересуется, и так как Паша выставить руку не успевает, тот падает на пол и недолго катится по паркету.
— Это заметно. — Нет, Паша не умеет злиться. Только не на этого придурка, который пьяный ещё больше похож на капризного ребёнка, чем трезвый. — Поспи, к утру легче будет.
Лёха с серьёзным лицом отдаёт честь и тут же исполняет приказ: подсовывает руки под голову и начинает храпеть. Сразу же, Паша даже удивиться не успевает.
Секунд десять он поражённо смотрит, как на его законном спальном месте ему самому не оставили даже жалкого кусочка пространства, а потом машет рукой, кидает на Лёху плед, нашаривает на стуле толстовку, натягивает на себя и пристраивается на полу. Ну и что, что его квартира и комната?
Друг-то тоже его.
Утром за завтраком мать демонстративно делает вид, что жутко не выспалась: зевает, массирует глаза и давится кофе без молока. Паша с задумчивой улыбкой водит вилкой над яичницей, изредка отковыривая микроскопические кусочки и складывая из них горку у края тарелки.
— Убивать таких мало. Делать им нечего: на чужих звонках висеть. Мне на смену, а они в три часа ночи решили всех соседей на ноги поднять.
— Дебилы, мам, что с таких взять? — Паша обезоруживающе ей улыбается, оценивает, что она почти закончила, и собирает свою посуду. — Я у себя поем, хорошо?
В комнате Лёха едва ли не воет, сжав руками голову и ёрзая на диване, как великомученик. Паша не закрывает дверь до конца, чтобы она не хлопнула, тарелку ставит на стол так тихо, как только может, но внезапный квартирант всё равно стонет, словно ему с похмелья заорали в самое ухо.
— Ешь, бестолочь, — почти шёпотом смеётся Паша, присаживается у Лёхи в изголовье и подносит яичницу ему почти к носу. Тот издаёт горлом звук, точь-в-точь очередной рвотный позыв. — Не-не, парень, больше блевать нельзя, собственные кишки выхаркаешь.
— Пашка, нашей дружбой клянусь, больше бухать никогда не буду, — хрипит Лёха, с подачи друга глотает кусок жареной колбасы и тут же зажимает рот рукой.
— Ага, сделаем вид, что про клятву я прослушал, а так поверил.
Паша ревностно следит, чтобы Лёха сожрал всё, что было предложено, отправляет его в душ и в это время заказывает ему такси до универа, таращась в холодильник, откусывая колбасу от целой палки и запивая соком из литровой коробки.
Похмелёныш возвращается не живой, но на живого уже походящий больше. Вид его висящей несвежей одежды Пашу удручает, но исправить что-то сейчас проблематично. Вроде бы, особо сильно спиртом от неё не тащит, или он уже принюхался?
— Когда в следующий раз соберёшься ко мне просто в гости, трезвый и из дома, прихвати с собой джинсы и толстовку, окей? Оставим в моём шкафу на такой случай.
— Пашка, я ж пообещал, что больше никогда, — как будто бы даже обиженно бурчит Лёха, поджав губы.
— Я помню, помню. А джинсы всё равно привези.