Спираль

С каждым днём Икари Синдзи становится всё больше похож на своего отца. Правда, сам он этого не видит, а окружающие делают вид, что не замечают. Из его глаз пропало затравленное выражение, голос стал более уверенным. Аску это бесит. К этому Синдзи нельзя подскочить, нельзя огреть его по голове с воплем: «Дурак Синдзи!». Она вообще не знает, как себя вести с ним — таким. Выросшим. Бывшие дети с искалеченным, изломанным в щепки детством выросли, так и не научившись жить нормальной жизнью. Аска следит за Синдзи — тайком, боясь и ненавидя своё неуместное и нелепое любопытство. Хотя в здании NERV понятие приватности размыто донельзя. Все знают про всех. Это должно сплачивать, но на деле — раздражает и выводит из себя, когда даже в туалет нельзя сходить, не ощущая на себе чужие взгляды. Но Синдзи, этому новому, странно взрослому и похожему на Гендо, Синдзи плевать на взгляды. Он улыбается, как никогда раньше, и однажды он выходит из комнаты Аянами под утро. Рядом с ним — Рей, и на вечно отрешённом и бледном её лице — слабая улыбка. Аска это видит, она слышит дружелюбные шутки сотрудников, видит всё, и больше всего ей хочется подойти и огреть Синдзи по голове папкой с бумагами. Она отворачивается, чувствуя болезненную резь внутри, и натыкается взглядом на Рицуко. Та смотрит на неё со странным пониманием и сочувствием, и от этого живот сводит судорогой, и Аска бежит в туалет, где её долго тошнит желчью. Икари Синдзи спит с собственной матерью. Если бы Зигмунд Фрейд жил в это время, он был бы просто счастлив увидеть такое явное доказательство своим теориям. Наверняка бы устроил вечеринку с толстыми проститутками и дешёвым виски, а потом укатил куда-нибудь туда, где можно жить и не думать о том, что всё может развалиться. Икари Синдзи спит с собственной матерью. Что за сраное дерьмо. Аска молчит, но внутри у неё зреет ненависть. Горькая и липкая, она переполняет её всю, и Аска с силой вгоняет ногти в свою ногу. Ранки саднят, но это странным образом помогает успокоиться. Аска старается перестроить свой ритм жизни так, чтобы не видеть каждое утро, как Синдзи выходит из комнаты Рей. Он спит с матерью. Дурак. Давным-давно, когда её собственная семья была почти похожа на семью, а не на статью из психиатрического журнала, её водили в зоопарк. Те животные, которых удалось сохранить после Второго Удара, томились в клетках, вызывая жалость и отвращение. Больше всего Аске запомнился волк. Уже старый, с седой мордой и подслеповатыми глазами, он неподвижно лежал в своей клетке, глядя сквозь людей, толпившихся возле решётки. Аска смотрела на зверя, стараясь не обращать внимания на вонь от дерьма и грязной шерсти, и думала, что лучше бы его пристрелили. Икари Гендо держат в тюремном блоке внизу, рядом со старой камерой Рей, и всякий раз, спускаясь сюда, чтобы взглянуть на бывшего главнокомандующего NERV, Аска вспоминает того волка. Милосерднее было бы его пристрелить, да только вот Синдзи и милосердие разошлись уже давно. — Ваш сын трахается с Аянами Рей, — говорит Аска, вцепившись в решётку камеры. Она говорит на немецком, и фраза получается хлёсткой и колючей. Гендо поднимает на неё глаза, и Аске хочется орать в голос от злой насмешки, горящей в них. — История любит повторяться, — отвечает он и умолкает. Аска пинает решётку раз, другой, и наконец срывается. Она кричит, бьёт кулаками железо решётки, не понимая, что пытается докричаться не до того Икари: — Он хренов дебил! Извращенец! Он спит с матерью! Он же ничтожество, дурак, дурак, дурак-Синдзи! — Скажи мне то, чего я не знаю, — насмешливо отвечает Гендо, и Аска уходит, пнув на прощание стену. Стене всё равно, а вот её нога болит весь вечер. Она не может уснуть уже второй час. Стены толстые и скрадывают звуки, но ей всё равно кажется, что она слышит стоны из комнаты напротив. Там Синдзи и Рей в очередной раз делают вид, что они первые люди на планете, узнавшие про секс. Грёбанные кролики. Аска зажимает уши и трясёт головой, призывая унять своё воображение. Это бесполезно, и она опускает руки, ведя по груди, ставшей вдруг такой чувствительной. Ей противно, но это природа. Грязная и мерзкая природа человека. Она зажимает уголок простыни зубами, чтобы спрятать прорывающиеся стоны, но хочется не просто сбросить напряжение. Хочется, чтобы Синдзи положил руку между её ног. Чтобы Синдзи вжимал её в кровать своим телом, чтобы Синдзи лизал, кусал, целовал и доводил до тех криков, которыми исходит Рей в своей комнате. Тупая кукла. Аска выгибается в кровати, сжимая зубы до боли в челюстях. Она мастурбирует до тех пор, пока ощущения не сливаются в единую болезненную судорогу внизу живота — не облегчение, расплата. Идти в душ нет сил, и Аска засыпает, засунув руку, пахнущую её соками, под подушку. Утром она просыпается с кровью на бёдрах, и ненавидит себя и весь мир немножечко сильнее, чем обычно. Грязная природа. Грязная женская природа. Аска не знает, зачем ей идти в курилку. Ей противен запах табачного дыма, ей противна сама мысль о том, что можно добровольно участвовать в этом акте завуалированного минета — и снова здравствуй, доктор Фрейд. В курилке только Рицуко, и в её взгляде вновь сочувствие и понимание. На белом фильтре сигареты помада отпечатывается кровью, и Аске вновь противно. — Я не стану такой, как вы, — говорит Аска, глядя на доктора Акаги с презрением. Та приподнимает брови, затягиваясь дымом. — Я не буду всю жизнь страдать по тому, кому на меня насрать. Сигарета воняет в пепельнице, сморщенная и жалкая, как член после семяизвержения. Рицуко молча проходит мимо Аски и лишь на выходе останавливается, говоря одну единственную фразу, после которой не хочется жить: — Я тоже так думала. Аска вновь приходит к Икари Гендо. Он лежит на койке, повернувшись спиной ко всему миру. Аска стучит по прутьям, надеясь разбудить его, но Гендо не шевелится и, кажется, не дышит. Дверь его камеры не заперта, и Аска быстро входит внутрь. Здесь пахнет дымом. Икари Гендо мёртв, и это далеко не благообразная смерть от старости в окружении любящих внуков. На его горле багровая полоса — как от верёвки... или от пояса халата. Глаза у него теперь мутные, как у дохлой рыбы, и воняет он тоже как дохлая рыба. Смерть — это вообще штука неаппетитная. Аска отшатывается и замечает яркое пятно на столе. В пустом стакане лежит сигарета. Помада на фильтре словно кровь. Наконец-то кое-кому хватило милосердия его убить. Синдзи и милосердие теперь как никогда далеки друг от друга, и он приказывает расстрелять Рицуко. Конечно, она ведь нарушила кучу правил и законов, но главное, она нарушила надежду Синдзи в полной мере отыграться и раздавить отца. Как жестоко с её стороны. Аска смотрит на Рицуко и видит в её глазах торжество. Она стоит у стены, глядя на дула автоматов. — Последнее слово? — робко заикается Майя. Она почти плачет, но Синдзи не обращает на неё внимания. Он сидит, сложив руки перед лицом, и сейчас он действительно похож на своего отца. — Ей ведь полагается последнее слово? Синдзи пожимает плечами и вздрагивает, когда в наступившей тишине раздаётся голос Рицуко: — История движется по спирали, не так ли, Икари? Выстрелы сухие и громкие, больно бьют по ушам. Майя рыдает, скорчившись за стулом Синдзи. Когда все расходятся, Аска подходит к тому, что когда-то было доктором Акаги Рицуко. Пятна крови, словно аляповатые цветы, превратили лабораторный халат во фривольный домашний. В кармане халата Аска находит нечто, чего там быть не должно, — старые очки Гендо. Этим вечером Синдзи не показывает Аянами, чем мальчики отличаются от девочек, о нет. Он пришёл к Аске. Они сначала разговаривают, и Синдзи кажется почти таким же, как раньше. Он раздавлен, он растерян, он слаб. Аска легко стучит его по голове и шепчет: «Дурак-Синдзи». А потом Синдзи притягивает её к себе. На себя. Он целует её в губы и в шею, помогает раздеться и сам поспешно стаскивает брюки, оставаясь в нелепых носках. Аске плевать, сейчас она узнает, она поймёт, как и что... Это больно. Это настолько больно, что она кричит. Синдзи целует её в шею, возле уха, и она слышит его слабый шёпот: «Тише, тише, Рей, сейчас будет хорошо». И от этого ещё больнее, хотя, казалось бы, дальше некуда. В отместку, она впивается в его спину ногтями, стараясь прорвать кожу, причинить хотя бы малую толику своей боли, но Синдзи всё равно. Он движется внутри неё, горячий и огромный, и уже не так больно, потому что кровь даёт нужную смазку, и Аска почти чувствует что-то приятное, как Синдзи, вздрогнув, вжимается в неё всем телом, надсадно дыша в плечо. «Это всё?» — думает Аска с разочарованием. По правде сказать, она самой себе может доставить больше удовольствия, чем этот дурак Синдзи. — Прости, — голос у Синдзи жалкий, слабый, и Аска чувствует волну отвращения где-то внутри себя. Отвращения и нежности. — Всё в порядке, — говорит она, зарываясь пальцами в его волосы. Внутри что-то обрывается, когда Синдзи ссаживает её с колен. Становится слишком пусто и неприятно. — Нет. Я поступил ужасно, мне так стыдно... Я не должен был. — Дурак Синдзи! — Аска выдавливает из себя смех, но на самом деле это не смешно. Синдзи поспешно одевается, даже не подумав стереть её кровь со своих бёдер. Ну и пусть. Интересно, как отреагирует Аянами на эти следы. Аска идёт в душ и долго смотрит на своё отражение в зеркале, а потом с размаху бьёт себя по щеке. Синдзи счастлив лично вручить Аске приглашение на свадьбу. Аянами и Икари, это так мило, что её тошнит от злости. Её вообще частенько тошнит, и Аска с опасением смотрит на календарь, мысленно просчитывая дни. Если... если она залетит, то у неё есть доступ в медицинский отсек, а уж найти там нужную таблетку она сможет. Меньше всего Аске хочется, чтобы внутри неё зародился маленький двойник Синдзи. Она так внимательно смотрит на приглашение — никаких узоров, никакой позолоты, всё так официально, будто бы это похороны, а не свадьба, — что пропускает момент, когда Синдзи оказывается совсем близко, и его руки случайно — разумеется, случайно — касаются её бедер. И лучше бы послать ко всем чертям голос Рицуко, колыхнувшийся в памяти: «Я тоже так думала». История движется по спирали. Всё верно, доктор Акаги. Вы как всегда были правы. Месячные приходят в срок, и Аска спокойна. Она почти искренне желает молодожёнам счастья, а сама думает над тем, пойдёт ли ей окраситься в блондинку. В конце концов, курить она уже начала. История движется по спирали.