Идеальный план

— Только не посылай со мной оператора! Разумовский преследует главреда, рассудив, что, раз в командировку на Ближний Восток его все-таки отправляют, можно и права покачать. — Слышишь? Они мне только мешают всегда! Я успею в три раза больше, если буду один. И вообще, когда мы, как все нормальные СМИ, заведем ручные камеры? Камера дешевле оператора. А я сам не хуже все сниму. — Ты хочешь, чтобы тебя отметили на ТЭФИ за самую бездарную протокольную съемку? Вопрос не обсуждается, — бросает главред, толком не глядя на назойливого корреспондента. — Он уже получил аккредитацию и прошел проверку. Министерству не понравится, если мы будем перекраивать заявку. — Окей, пусть летит, развлекается за счет бюджета, но за мной — не ходит. — Договаривайся с Волковым сам. Я таких заданий давать не буду, — отрезает начальник, забегая в свой кабинет. Разумовский застывает на пороге, чуть не получив дверью по носу. Все, что нужно, он и так уже выяснил. С ним летит Олег Волков, а это не самый плохой вариант. Они работали вместе лет пять назад. Вдоволь нашарились по микрогородкам в поисках слезливых сенсаций: интриги, скандалы, расследования в стенах сельсовета, украденные коровы, горящие дома престарелых, отмена единственной электрички до областного центра. Вместе пришли к федералам. Разумовскому достались IT-блок, репортажи из зала суда — а там и отраслевая аналитика. Волков рванул с военкоррами по горячим точкам. В Останкино поговаривали, что этого головореза в профессии лет двадцать ждали и ценили не за художественность кадров, а за железные нервы и умение не ронять камеру, когда рядом взрывается граната. Нейтрализовать Волкова, а может, и договориться с ним, Разумовский сумеет — он бы не пошел домой собираться, не уверившись в этом. Любого другого оператора он бы просто споил. С Олегом, наверное, можно быть и поэкономнее: напомнить, как они заблудились в лесу, вылакали флягу коньяку и спали под каким-то кустом, обняв камеру с двух сторон. Год назад на корпоративе Волков подозрительно смутился, когда именно с этой истории Разумовский начал рассказывать коллегам об их давнем знакомстве. Оказалось, что летать с министрами — одно сплошное удовольствие. Разумовский занимает сразу три кресла, вытягивает ноги и понимает, что все было не зря: и сотни книг по экономике, и десятки экспертных интервью про нефть, и скромные улыбки лично министру. С последними он, кстати, чуть не переборщил. Смазливый пресс-секретарь, кажется, не только дипломом и организаторскими талантами проложивший себе путь, последние пару недель упорно сажал Разумовского на галерку и браковал вопросы. Он даже пытался вычеркнуть его из пула, а увидев в толпе писак посреди правительственного аэропорта, не поверил и в целях отрезвления плеснул свежесваренного кофе себе на брюки. Теперь эта белобрысая бестия шляется туда-сюда по салону то застирывать шмотье, то вообще переодеваться и каждый раз, проходя мимо, неизменно зло зыркает на Сергея. Тот меланхолично заканчивает министерскую трапезу на восемь блюд и во все тридцать два улыбается ему, решительно выковыривая из горки политых желе фруктов виноградину. Крысеныш пробегает мимо, ничего не поняв, а Разумовский включает фантазию, запросто заменяет ягоду на прессекский глаз и морально удовлетворяется, раздавив его за щекой. В следующий марш-бросок белобрысого Разумовский подхватывает на кончик ложечки остатки крема и, как будто случайно перепачкав им губы, облизывается. Это уже более понятный для министерской прошмандовки образ — парень испуганно отшатывается и краснеет. Разумовский провожает его победным взглядом и тут замечает, как с другого конца ряда на него таращится удивленный Волков. Сергей пожимает плечами и отворачивается к окну, думая, что с вот этим вот пора завязывать, а то он по привычке привлекает слишком много внимания. Из благостных бизнес-классовых настроений Разумовского вытряхивает сразу по прилете. Вместо того чтобы в составе чиновничьей свиты поспешить на встречу с кондиционером в посольстве, он плетется вслед за своим оператором под табличку «Красный коридор». Мало ли что Волков припер из России в большой черной сумке. Ответственность за ее содержимое будут нести они оба — команда, напарники, сообщники. Таможенники рассматривают их камеру минут двадцать, переговариваясь в полный голос и не рассчитывая, что их речь кто-то разберет. Разумовский еле заметно нервничает, поглядывая то на них, то на подпирающего стену оператора, и отчаянно выдумывает, что бы ему сказать. В голову не идет ничего, кроме «Привет» и «Ты не представляешь, зачем мы на самом деле сюда прилетели!». Неуместность обеих фраз бесит. Потому что весь последний год они друг другу только «Привет» и говорят, и потому что до Разумовского вдруг доходит, что Волков в его план никаким боком не вписывается и вскоре он его тут бросит, а по-хорошему, вообще подставит. Когда, задолбанный собственными мыслями, Сергей уже готов наброситься на тугодумных таможенников, те неожиданно переключаются на вторую пару телевизионщиков. Мелкая, вертлявая, выкрашенная в фиолетовый Саша Филипенко начинает выгружать из своего футляра камеру. Ее напарница Юля Пчелкина устало расправляет плечи и поднимает глаза к потолку, когда вслед за деталями на всеобщее обозрение изымаются майки, шорты, банданы и гигиенические принадлежности. Филипенко предпочитает не возить с собой несколько сумок, а личные вещи помещает вокруг и поверх рабочей аппаратуры. Судя по размеру некоторых выуженных из-под камеры «аксессуаров», теперь таким способом перевозки не брезгует и Пчелкина. Когда они вчетвером приезжают в посольство, министр уже укатил на встречу со своим местным коллегой, а не получившие эксклюзивов газетчики — на обед. У дверей их встречают пресс-атташе посольства и хмурый мужчина бандитской наружности. — Игорь Гром, — представляется бандюган, ожидаемо таращась на Пчелкину, — начальник службы безопасности. Я расскажу вам, как себя тут вести, чтобы не попасть в неприятности. Первые пару минут Разумовский не может понять — то ли Гром от природы недоразвитый, то ли он сам слишком требователен к сотрудникам органов. Но потом товарищ майор вмиг все проясняет, не оставляя никаких сомнений в своих интеллектуальных способностях. Сергею и Саше он советует выходить из посольства исключительно в хиджабах: «Как вас вообще прям на границе не вздернули? Надо просить ФСО присылать цветные фотки». Юлю, по его мнению, лучше держать под замком, а обратно в самолет везти завернутой в ковер: «Надо запрашивать у ФСО фотки в полный рост!» А на Волкова он просто молча смотрит снизу вверх и многозначительно хмыкает: «Надо, чтобы нам полные досье присылали». Разумовский умильно улыбается, сжимая зубы и успокаиваясь фантазией, в которой острым скальпелем в лоскуты кромсает дешевенький костюмчик майора, а потом и из него самого выкраивает флаг Камбоджи с рюшечками по краям. Министр появляется поздно вечером и сразу удаляется к себе, не покормив журналистов новостями. Печатная пресса заливает голод казенным вискарем, девушки отправляются на повторную экскурсию по посольству вместе с Громом. Вернее, с собой он зовет только Пчелкину, но Филипенко наотрез отказывается отпускать Юлю одну. Разумовский, громко досадуя на бесполезность сегодняшнего дня, уходит в соседнее здание — небольшую гостиницу при посольстве, куда уже должны были привезти его багаж. Номер ему достался большой, просторный, с двумя кроватями. Местному персоналу чаевых не оставишь, но хоть надо «спасибо» на стене нацарапать за то, что они услужливо задернули шторы и включили кондиционер. Первым делом Сергей стягивает пропотевшую футболку, снимает контактные линзы и с разбегу плюхается на кровать. Правда, уже секунд через тридцать он снова подскакивает на ноги, понимая, что стоит сейчас расслабиться — и он продрыхнет до утра. Ничего, после нескольких месяцев недосыпа еще пара дней погоды не сделает: если все получится, уже послезавтра вечером он сможет отдохнуть со спокойной совестью. На свободной кровати Разумовский раскладывает привезенные с собой распечатки, карту города и выданное в посольстве расписание мероприятий. В министерском графике есть окно — никому не нужный круглый стол про совместную разработку нового месторождения. Если заранее взять пару интервью, можно сбежать якобы писать аналитику для сайта, оставив Волкова на отсъем картинки. До точки икс — четыре квартала, он сможет добраться минут за двадцать, а там, главное, встать поближе и незаметно включить камеру. А потом со всех ног обратно — просто, не добежав до родного посольства, свернуть на соседнюю улицу, где его уже будут ждать. План настолько хорош, а его реализация сулит такие блага, что Разумовский не выдерживает — ложится на кровать и, замечтавшись, закрывает глаза. Просыпается он от легкого мелодичного звяка, предположительно, фарфора о фарфор. Он настолько инороден в сюрреалистических снах про чуму, пытки и местечковый геноцид, что Разумовский испуганно подпрыгивает на кровати, разом набирая в грудь слишком много воздуха. Он на автомате поворачивает голову в ту сторону, где, как ему кажется, должен располагаться аудиальный раздражитель, — и видит Волкова. Оператор сидит с ногами на кровати, одной рукой придерживая разложенную на коленях карту. — Привет, — спокойно говорит Олег и шумно отхлебывает из маленькой беленькой чашечки, которую держит во второй руке. Рядом с ним аккуратной стопкой лежат распечатки, в которых всё-всё-всё... — Что ты тут делаешь? — слишком резко, не сказать истерично, спрашивает Разумовский. — Живу, — отвечает Волков, шурша картой. — Есть хочешь? — Не хочу, — Разумовский приподнимается, готовясь метнуться к чужой, как выяснилось, кровати, чтобы забрать свои вещи. — А, извини, — Волков угадывает его движение и, помяв пару листов, резво подхватывает и протягивает ему стопку. Выглядит он при этом очень загадочно и всепонимающе — засмотреться можно. — Уходи, — Сергей выхватывает бумаги. Сверху лежит распечатка пространного письма на английском про погоду с советами, какую одежду с собой взять. Хочется вздохнуть с облегчением, но внутри продолжает скрестись уверенность, что Волков все прочитал и теперь его сдаст. — Куда? — искренне удивляется Олег, смаргивая всю загадочность. — Куда хочешь, хоть в покои к послу, хоть на коврик под дверью. Меня не предупредили, я не готов жить с кем-то... — тараторит Разумовский, запихивая бумаги в сумку. — Пижаму не взял? — улыбается Волков, провожая взглядом распечатки. — Ладно. Спи голым. Мне норм. Я тоже так могу. Есть хочешь? — Не хочу! Черт... — Разумовский сокрушенно опускает голову, во второй раз попавшись в ловушку этого дебильного вопроса про еду, и чувствует, как заурчало в животе. От Волкова ему, судя по всему, не избавиться. С него ведь станется пойти искать ночлег в самом неожиданном месте, а это может вызвать лишние подозрения. — Где ты был? — начальственным тоном спрашивает Разумовский и подбирает со стула футболку, вспомнив, что все еще по пояс голый. — Курил на балконе, смотрел на город. Захожу в комнату, а тут ты спишь... — Олег опускает глаза, и у Сергея появляются сомнения в том, что оператор интересовался исключительно чужими письмами. — Пойду еще покурю. Хочешь? — Хочу, — поспешно отвечает Разумовский, думая, что ему снова предлагают еду, и очень удивляется, оказавшись на балконе с сигаретой в руке. Волков курит в ладонь, по привычке закрывая огонек от снайперов на том конце темноты, охотно и чуть ли не с открытым ртом слушает рассказы Сергея. А обещанную еду он, кстати, стырил еще в правительственном самолете. Разумовский заедает мандраж казенными пирожками с картошкой и на глаз пытается определить, есть ли у Волкова способности к сложным умственным движениям. Пять лет назад он был крайне недогадлив, делал ставку на абсолютное знание из школьных учебников и физическую силу. А учитывая то, как Олег похорошел, можно надеяться, что держится он все тех же принципов. Спит Разумовский в эту ночь очень плохо: мешает сумка с документами под подушкой и развалившийся на соседней кровати Олег. У него на спине появилась огромная татуировка в виде волчьей головы. Неморгающий глаз под лопаткой следит за Сергеем, будто ожидая, когда он устанет и отключится. Весь следующий день работают они в основном молча. Разумовский кивает, Волков ставит камеру и принимается считать экзотических ворон, пока корреспондент отважно стэндапится, посверкивая золотистыми глазами. С утра пораньше Олег попытался поделиться своим особо ценным мнением по поводу цвета его глаз. Якобы «натурально-голубой» идет ему больше. Разумовский, конечно же, отправил его по известному российскому адресу. Как будто можно было чего-то другого ждать от человека, который в стыдливом коконе из простыни плетется за вожделенным уединением в ванную, а его туда не пускает большой, полуголый и неприлично активный мужик. Волков вообще ведет себя так, будто ничего не знает о его нетрадиционных похождениях. Наверное, свою роль сыграли два последних краткосрочных романа с корреспондентшей городских новостей и девицей из прогноза погоды. Если так, то хорошо — не зря же он столь упорно доводил себя до эротических кошмаров, готовясь к командировке и изображая тотальную благонадежность. Для финальной съемки Волков выволакивает его на балкон. Говорит, пусть конкуренты танцуют на фоне национального флага. А у них будет вид на город, на горы за ним и на краснеющее закатное небо. Сергей одобрительно улыбается, хотя проклинает оператора за то, что тот притащил его на самый ветер и причастился к краху его фирменной прически. На вторую половину дня у них намечена экскурсия по городу. Посольские машины не помещаются на одних улицах и не могут проехать по другим из-за пробок. Часть пути они организованной группой проходят пешком. Газетчики за каким-то чертом фотографируют все встречные здания неевропейского вида. Рядом с ними Волков, присевший на корточки с мыльницей в руках, чтобы сфотографировать собаку под деревом, не кажется идиотом. Сопровождающий их майор Гром снова подбивает клинья к Пчелкиной, но стоит ему завязать разговор, как Юлю от него оттаскивает Саша — и ведет позировать на фоне случайной живописной стены. На обратном пути они проходят по площади, на которой местные развели небывалую активность: убирают урны и палатки, ставят заграждения, подгоняют строительную технику. — Что это? — спрашивает Пчелкина. Разумовский, мельком взглянувший на место завтрашнего действа, упорно смотрит в другую сторону, будто ищет очередную собаку, которую Волков мог бы запечатлеть. — Строительство затеяли, — подумав, отвечает Гром. — Мы пока не узнавали, что тут будет, мечеть или новый рынок. Волков, засмотревшись на небольшой подъемный кран, на ходу врезается в Разумовского, чуть не сбивает с ног, а подхватив — рука крепко ложится на талию — долго извиняется. Вечером Волков предлагает выпить и выуживает из сумки до боли знакомую фляжку. Разумовский отнекивается, говоря, что ему надо работать, что завтра тяжелый день. Олег слушает без явного сочувствия, потягивая коньяк из горла. В итоге Сергей сдается и делает пару глотков, чувствуя, как тело расслабляется, а в голове какафонически трезвонят колокола. Они снова курят в духоте на балконе, прижавшись плечом к плечу. По возвращении в комнату, где кондиционер уже давно не справляется с местными температурами, Разумовскому хочется выпить еще и раздеться. Волков выглядит так, будто не против. Сергей отчаянно хватается за мысль, что ему все это только кажется, а значит, нет повода похерить гениальный, до мелочей продуманный план и отказаться от решающей роли в мировых политических игрищах. За полночь они расползаются по разным кроватям. Нормально поспать снова не удается: Разумовский про себя раз за разом прогоняет, что и как он должен завтра сделать. Внутренний голос паникует и советует придушить Волкова подушкой, он уже очень сильно мешает. На следующий день Разумовский дважды выходит в прямой эфир. На экранах тысяч телевизоров и компьютеров кадры с ним на фоне двери в зал, где заседает министр, перемежаются отснятым материалом с подписания двух договоров и трех контрактов. Перед обедом он дает Олегу задание по круглому столу: поставить камеру в дальнем углу и каждые полчаса обновлять запись, отправляя готовые куски на монтаж в Россию, а сам бежит в гостиницу. Он разбивает ноутбук, выбрасывает из сумки все блокноты, зарядные устройства, а вместо них закидывает в нее волковскую футболку и маленькую ручную камеру. В последнюю очередь он достает из пакета с нижним бельем черный парик и надевает его, уже выбежав из гостиницы и свернув в ближайшую подворотню. На улице, которая ведет от посольства до площади, снова пробка, толпа движется в одном направлении по тротуарам и по самой дороге, огибая сигналящие машины. Разумовский опускает голову и надвигает на глаза бейсболку, пытаясь унять нервную пружинистую походку. Уже было выровнявшийся шаг сбивается, когда его подхватывают под руку. Он поворачивает голову, готовый хотя бы взглядами и жестикуляцией нахамить обнаглевшему местному, но встречается глазами с Волковым. — Ты туда один не пойдешь, — настойчиво шепчет оператор и тащит его в центр улицы. — Ты хоть знаешь куда? — шипит Разумовский, пытаясь вырваться. — Примерно догадываюсь, — не задумываясь, отвечает Олег, браво вышагивая вперед. — Прекрасно! — Сергей пытается нащупать в кармане нож, украденный из посольской столовой. — Камеру отдай мне. Я ж оператор, — Волков улыбается, а Разумовский все никак не может ухватить рукоятку. Когда они выходят на площадь, там уже собралось несколько сотен человек. Их держат за заграждениями. Олег вежливо и решительно продвигается вперед, огибая, а где нужно, невзначай расталкивая местных. Те, уже начавшие бесноваться, этого не замечают. Во втором ряду Разумовский останавливает Волкова. — Расскажешь, что происходит? — шепчет тот, наклоняясь и почти касаясь губами уха. — Сейчас сам все увидишь, доставай камеру, — отвечает Сергей, нервно поправляя бейсболку и прядку неживых волос, которая липнет к влажному следу от чужого дыхания на щеке. В центре площади стоят два небольших подъемных крана. На каждом — петля ярко-синего цвета, под каждым — кривобокие высокие тумбы. Толпа начинает гудеть, когда на въезде с одной из улиц останавливается автобус с зарешеченными окнами. Из него выволакивают двух человек — худых, босых, с белыми повязками на глазах — и начинают тычками и пинками гнать вперед. Одного роняют под ноги зевакам, второму удается устоять на ногах даже после нескольких нешуточных ударов в голову — тряпки окрашиваются кровью и грязью. На трибуне на другом конце площади появляется человек десять-двенадцать, к микрофону подходит мужчина в деловом костюме. Разумовский успевает подумать, что это странно. Он ожидал увидеть местного священнослужителя. Пока над площадью разносится пафосная тарабарщина и толпа то свистит, то выдает мажорные ноты единогласного одобрения, заключенных, а по сути, уже осужденных, затаскивают на тумбы. Несуразные, будто переломанные, истощенные подростки горбятся, их бьют по спинам тонкими палками, заставляя распрямиться, чтобы накинуть на шеи петли. Люди на площади не аплодируют, но кричат с нескрываемым восторгом — судя по паузам, в чтении приговора дело дошло до последнего и самого важного — громкой констатации необходимости смертной казни. Толпа громогласно поддакивает. Около осужденных на капотах машин стоят люди в самодельных балаклавах будто из застиранных детских колготок, с неровно прорезанными глазами. Переглянувшись, они синхронно выпинывают из-под подростков державшие их тумбы. Тела на секунду вытягиваются в две прямые линии, а потом начинают неестественно дрожать и дергаться. Люди кричат, Волков слишком громко произносит: «Уроды». Разумовский теснее прижимается к нему плечом, думая о том, что эта фраза, которая точно останется на записи и, возможно, уже вечером попадет во все выпуски новостей, — неплохой финальный штришок. — Вы что творите?! — в его сознание врывается еще несколько слов на русском, а на предплечье мертвой хваткой смыкаются чьи-то пальцы. — Камеру отдаете мне, и быстро к машине, я отвезу вас в посольство, — приказывает Гром. — А чего обвинения не предъявите? Или мы все-таки ничего не сделали? — Разумовский вцепляется в пальцы Грома и дергает плечом, чтобы освободиться, но ничего у него толком не выходит. — Камеру! — майор зло таращит на Волкова глаза, и тот, не моргнув даже, протягивает ему девайс. — Да ты издеваешься, — Разумовский ровным счетом ничего не успевает сделать, только смотрит, как в большой и потной ладони исчезают все его чертовы планы. — Все, уходим, — командует Гром, но вдруг отклоняется в сторону и ослабляет хватку. Боковым зрением Разумовский замечает, как Волков бьет его локтем по носу. Движение короткое, Олег быстро опускает руку и застывает весь такой не при делах, а майор валится на стоящих за ними местных. Разумовский бросается к нему, чтобы забрать камеру, но на полпути его подхватывают и волокут назад. С него слетают державшиеся на честном слове парик и бейсболка. Он пытается отбиваться, ничего не понимая, только надеясь, что это не толпа, и без того напряженно следившая за их беседой. Почувствовав под ногами землю, он оглядывается и, убедившись, что это всего лишь Волков, снова фокусируется на главном. — Камера! Камера! — верещит он, брыкаясь и рискуя себе что-нибудь сломать, пока бессознательного Грома окружают сердобольные местные. Волков упрямо тянет назад, не давая прорваться обратно в толпу, больно сжимает плечи и заставляет повернуться к себе. — Пошли уже. Запись у меня. Я идиот, что ли, ее отдавать, — говорит он, глядя в глаза Разумовскому. А чтобы тот ему совсем поверил, показывает маленькую SD-карту. Сергей наконец выдыхает. Они стоят близко-близко, солнце жарит, разгоняя по крови панику и адреналин. — Теперь рассказывай, какой у тебя план. Можно с самого начала. Можно на ходу. Нам пора сматываться, — говорит Волков и настороженно смотрит поверх рыжей головы. Разумовский забывает оглянуться и, дернув Олега за руку, ныряет в ближайший переулок. — Этих подростков судили за гомосексуальную связь друг с другом. Сразу было понятно, что их казнят. Я вышел на людей отсюда, которые сливали понемногу информации о том, когда и где это будет. Они сворачивают на еще более маленькую и тихую улицу, где, кажется, кроме них никого нет. — Местные начали отменять все мероприятия для иностранных журналистов. Они хотели провести показательную казнь для своих, но не хотели, чтобы им из ООН или еще откуда грозили санкциями. Одну за другой из страны высылали съемочные группы, в первую очередь британцев и американцев. Они проходят мимо нескольких шумно переговаривающихся местных, те замолкают, провожая их взглядами, а потом снова начинают болтать, все громче и громче. — В итоге получилось так, что в день казни здесь могли быть только русские журналисты. Власти разрешили, потому что наши готовы прийти на эту же площадь и вместе со всеми порадоваться тому, что двух пидорасов повесили. Эта запись... Кстати, отдай мне ее! — Не-не-не, она пока побудет у меня. Что дальше собираешься делать? — Волков оглядывается, ускоряя шаг. Кажется, что вдруг стало шумнее и душнее. Они выходят на соседнюю улицу и пару секунд не слышат ничего, кроме дыхания друг друга. — Запись уже ждут британцы. Я обо всем договорился. — Раз им так надо, они не могли своего человека послать? За спиной у них снова звучат голоса, теперь и Разумовскому хочется посмотреть, кто там, он еле сдерживается, глядя перед собой и вспоминая, сколько им осталось поворотов. — Не могли. Если лажа и скандал — будет замешан их человек, да еще с дипломатическим статусом. Зачем им это надо? А сейчас это инициатива какого-то безвестного русского журналиста. Вся ответственность на нем. Они забегают в переулок, слыша чей-то пронзительный призывный крик. Эхо гонится за ними несколько секунд и растворяется в воздухе. Выругавшись как будто в ответ на него, Волков вертит головой, пытаясь понять, где они. — Нам по прямой, — отвечает на его мысли Разумовский, кивая на синие ворота в конце переулка, оплетенные колючей проволокой. — Паспорт с собой? Волков смотрит туда, по инерции продолжая движение, и вдруг останавливается. — Стоп, российское посольство там, — указывает он на выглядывающее из-за кустов и деревьев здание дипмиссии. — Да, а британское там, — Разумовский возвращается на несколько шагов назад, чтобы поравняться с Волковым. В следующий момент они синхронно поворачивают головы на резкий звук — из-за угла выходит толпа местных, может, тех, кто был на площади, может, встреченных ими по дороге. Ясно одно — идут эти люди именно за ними. Олег тяжело сглатывает и растерянно смотрит на Разумовского, на рыжие, будто огнем горящие на солнце волосы. — Мы эмигрируем. Получаем политическое убежище. Организовываем международный скандал. И насылаем всех правозащитников мира на этих варваров, — говорит Сергей, указывая на толпу. «Варвары» выжидающе останавливаются и почти замолкают. — Что? Как? Я не готов. Побежали к нашим! — впервые в жизни Разумовский видит Волкова перепуганным и слышит, что тот начал частить и проглатывать слоги. — Мы, конечно, вырубили майора. Но, думаю, он простит! — Волков снова поворачивается к аборигенам, те как будто слегка подаются вперед. — Нет, это не обсуждается. Тут ближе. Тут ждут. Меня, конечно. Но и тебя они не выгонят. Наверное, — Разумовский чуть придвигается и настойчиво вцепляется Олегу в руку. — Черт! Как будто наши не пустят... — Олег, это не обсуждается. — Нет! — Олег! Устав кричать и переругиваться на глазах у этак сотни местных в не самом благостном настроении, Разумовский делает решительный шаг вперед, переносит руку с волковского локтя на шею и, резко потянув на себя, целует его — да так, что у самого подкашиваются ноги. Олег удивленно раскрывает губы и, кажется, тоже теряется в пространстве и обстоятельствах, касаясь языка языком. На улицу как будто падает звуковая бомба, разрываясь на яростные вопли и неровный топот. Оторвавшись друг от друга, Разумовский и Волков смотрят на неотвратимо приближающуюся толпу, синхронно поворачиваются в противоположную сторону и со всех ног несутся к синим воротам. Олег уже не спорит. Глаза у него все еще удивленно распахнуты, а рот улыбчиво приоткрыт. Разумовский почти смеется, мимо его головы пролетает неопознанный тяжелый предмет, от чего вообще чуть на хохот не пробивает. Он набирает скорость, скашивая глаза на не отстающего Олега и жалеет только об одном — что нельзя дать ему команду заснять лица охреневших британских погранцов, которые, приоткрыв дверь в синих воротах, хватаются за автоматы и смотрят с непередаваемым ужасом.