paradise lost

У Донсон тысяча и одна причина любить этот мир – она спокойно стягивает чёрную резинку и распускает густые тёмные волосы, пропуская между пальцами спутанные пряди. Давит в себе слишком хищную улыбку, впервые за свои двадцать с лишним лет мечтая закричать во весь звонкий голос на этой чёртовой улице среди безликой толпы и обычных, уже забытых знакомых. Наслать страшное проклятие на всех призраков, что называют друг друга лживыми друзьями, да. Просто истерично засмеяться. И она вправду любит весь этот прекрасный мир – у когда-то правильной Донсон всего одна, но такая болезненная причина, чтобы его ненавидеть. И её с лихвой хватает для ощущения противной горечи во рту от тлеющей мальборо, зажатой между тонкими пальцами, – отвратительный вкус смешивается с таким же мерзким мазутом внутри и давними словам матери, что хорошим девочкам не подстало курить. Ха. Видела бы её ушедшая мама, что осталось от того наивного ребёнка, который в детстве мечтал о настоящем чуде и чём-то вроде сказочной любви. Глупо. Донсон просто хочет, чтобы сизый дым разъедал глаза не так больно, и тушь... Чёрт. Ненавистный макияж. Холодный ноябрьский дождь. ' повезло '. – От тебя пахнет воняет сигаретами, – недовольно морщится Сандо, открывая входную дверь, и, отойдя, пропускает промокшую насквозь девушку в свою квартиру светлых тонов. Тут веет необычным теплом и странным чувством родного для любого, даже самого случайного прохожего. Для Донсон, кажется, тоже. – Нуна, это уже третья потерянная связка ключей за последние пару месяцев, да? Ким нарочно выбрасывает их вместе с окурками сигарет, твёрдо обещая себе больше не возвращаться – не наступать на одни и те же грабли, из-за которых боль в груди одинаково невыносимая. Но... Тук-тук. Смотри. Я вновь на твоём пороге с разбитыми коленками и порванными джинсами в непроглядной ночи. – Да. Младший же лишь шумно выдыхает, стараясь избавиться от застрявшего в носу, неприятного до отвращения осадка обычного дыма. Снова. Глупая нуна, во влажных волосах которой вместо капель осеннего дождя путаются непролитые вовремя слёзы. И ему так хочется подойти чуть ближе – обнять за опущенные плечи девушки, не обращая внимания на горький запах сигарет. Просто прижать к себе, пообещав что-то вправду детское. А Донсон лишь отлипает от дверного косяка и, пряча за длинными волосами испорченный макияж, лениво стаскивает кеды, небрежно наступая на задники. Она пришла сюда не для и без того не нужных сожалений и человеческого, столь необходимого тепла, нет. Ким просто вернулась, как возвращаются брошенные на улице и сбежавшие от любимых хозяев псы, – вдохнула свободу ароматом крепкого табака и возвратилась сюда, в место под душащим названием ' дом '. Жизнь же продолжает тлеть, как какая-то дешёвая сигарета из соседнего ларька, оседая пеплом в сломанном судьбой телом, – кажется, поэтому Донсон выбирает именно те, что подороже. Хотя под проливным ноябрьским дождём все одинаково равны: купленные в спешке сигареты, спешащие куда-то люди-призраки и даже беспризорные псы. – Не думал, что ты вернёшься. Она тоже не думала. А Сандо только нервно проводит смуглой ладонью по своей крепкой шее и давит слабую улыбку. У него самого хватает проблем с вообще-то не самой лёгкой жизнью: заботы с вечно взволнованными родителями, вечерние звонки знакомых и не очень людей, дополнительные сверхурочные, что к ночи становятся просто тупой болью свинцовых пуль. Поэтому, когда вдобавок ко всему прочему из ниоткуда появляется красивая, пускай и промокшая девчонка, по венам которой расползается сгусток черноты, Ю только устало качает головой. Ему просто хочется верить, что это – лишь глупая осенняя депрессия, которая случайно длится чуть больше чем пару совместно прожитых лет. Потому что где-то внутри себя Сандо давит злость, замечая в случайной серой толпе знакомый хрупкий силуэт, – говорит себе ' так надо ', когда приходит домой и видит пустую квартиру, в которой должно быть двое живых сердец. А есть лишь одно. ' как же грустно '. И Ю на самом деле ненавидит ждать до самой полуночи Донсон, которая вновь и вновь задыхается от собственного серого пепла. Ким – всё та же неопределённость в, казалось бы, предрешённых действиях. Всё та же неизвестность, когда изученного уже и не осталось. – Поцелуешь свою нуну? Но как же Сандо зависим от этого горького табачного привкуса в бессвязных, рваных поцелуях – он зарывается смуглой ладонью во влажные волосы девушки и не может сдержать тихое ' зачем? '. А Донсон и не знает. Ей просто думается, что с сигаретами, может, правда, стоит завязывать, потому что денег на мальборо всё меньше, как и здоровья тоже. Наверное, будет лучше и вправду эффективнее хоть раз поступить правильно и не сбежать по зову собачьего сердца, к свободе, – не забыть, избавиться, сделать вид, что всё – лишь прошлое. Просто принять их. Сказать, что у неё есть целая чёртова тысяча причин счастливо улыбаться по туманным утрам, – ни одну из них она почему-то так и не может вспомнить. Есть просто густая чернота внутри, что перемешивается с сизым дымом сигарет. И бессчётное количество времени – заветной свободы души. А ещё подаренные Сандо на день рождения наручные часы, что отчитывают минуты с их первой встречи и каждые бесполезные сутки напоминают – жизнь уходит. Но у Донсон проклятая вечность в мёртвом городе, чтобы изучать новые пустынные улицы с такими же одинокими стаями бродяг. Холодный ноябрьский дождь. ' он, кажется, тоже скиталец '. Ким же по-простому горестно. В кармане чёрной куртки смятая пачка всё тех же мальборо. В испорченных лёгких горечь от прекрасного дыма. В когда-то живых ореховых глазах самая обычная пустота уже без тех бесконечных попыток обрести человеческое тепло, когда оно на расстоянии вытянутой руки. Что-то неясное скребёт её изнутри и зовёт туда – в дикий город, к таким же сбежавшим душам. В поисках своего потерянного рая. – Ты же вернёшься? – тихо шепчет Сандо, спокойно отпуская, но наивно веря, что глупая осенняя депрессия, длиною в пару лет, когда-нибудь да кончится. Например, сегодня. Но Донсон молчит. И она вновь уходит, натянув чуть подсохшую куртку на опущенные плечи и впервые не взяв с собой дубликат ключей от места, что больше не желает называть печальным ' дом '. Ю лишь долго смотрит вслед этой хрупкой фигуре и слышит до боли знакомый смех под осенним и вправду холодным дождём. – Все псы попадают в рай, милый Сандо-я.

' и я когда-нибудь тоже '.