***
Чёрствая горбушка, завалявшаяся в углу под свёрнутым холстом, была удивительно вкусной. Румпе жевал каждый кусочек так, будто это было невиданное лакомство, которое нужно распробовать без спешки. Внизу слышался недовольный голос вдовы Лукас, распекавшей за что-то свою внучку, а потом грохнула входная дверь — разозлённая девица убежала гулять с новым любовником. Вернётся, скорее всего, опять в полночь: Румпе не помнил, чтобы бывало по-другому. Румпе смотрел на свою розу, которую поставил на тумбочку, предварительно вытерев деревянную поверхность, и доканчивал горбушку. Жаль, что воды нет, чтобы запить — пришлось спуститься и попросить жидкого чаю у вдовы Лукас. Румпе не любил у неё одалживаться, он и так платил нерегулярно, и, разворчавшись, вдова порой угрожала выгнать нищего художника на улицу. Он не слишком ей нравился: угрюмый, молчаливый, некрасивый, даже не годился для того, чтобы отвлечь распутную внучку от её любовников. А ведь одно время вдова Лукас подумывала, что свои достоинства у Румпе есть: не валяется пьяный по лужам, трубку не курит, вдруг даже из рисованья его толк получится? Но время шло, а картины Румпе продавались всё так же плохо, внучке он не нравился, да и самой вдове тоже, так что идею пришлось бросить на полдороги. Чему Румпе был искренне рад. Он не интересовался женщинами — по крайней мере, сейчас. И даже если б интересовался — не такими, как внучка вдовы Лукас. Доев горбушку, Румпе подсел поближе к своей розе и заговорил с ней. Не с картинами же всё время разговаривать! А с людьми как-то плохо получалось — за редкими исключениями. — Когда я шёл к тебе, — это было не совсем правдой, но, как человек искусства, Румпе мог позволить себе приукрасить рассказ, — я наткнулся на Чёрную Ведьму. Когда-то она прокляла наш Город. Здесь все несчастны… Он остановился, подбирая слово, чтобы как-то по-особенному обратиться к розе. Придумал — пусть что-то банальное, но в первые дни сойдёт, а там он отыщет подходящее имя для своего цветка. — Здесь все несчастны, Красавица. Раньше у каждого было своё особенное волшебство, и в Городе всё пронизывала магия. Сейчас мы живём в сером мире, каждый день дождь, у всех озабоченные лица. Не помню, когда я в последний раз видел кого-то по-настоящему счастливым. Бывают сиюминутные радости, но всё проходит, а потом… потом серая жизнь начинается сызнова. Румпе перевёл дух и неуклюже погладил колпак, вспомнив, как это делал цветочник. — Ты спросишь, откуда мне такое известно? Я сам не знаю. Твой бывший хозяин утверждает, что я и выдумал эту историю, и с тех пор она расползлась по Городу. Но я её просто вспомнил — только не знаю, когда. Румпе потёр лоб — и его осенило: — Да! Я вспомнил, когда очередной раз наткнулся на ту светловолосую нищенку, сумасшедшую. Её все называют не по имени, а смешным длинным словом. Чёрная Ведьма тоже знает, что я вспомнил о Проклятье, поэтому она меня ненавидит. И она зла на ту нищенку… Спасительницу. Я потом расскажу тебе, почему. Румпе слегка улыбнулся, припомнив и странное прозвище светловолосой. Может быть, ей его дали потому, что видели её иногда с котятами, которых она утаскивала от ручного пса Чёрной Ведьмы? — Чёрная Ведьма несчастна сама, поэтому лишила Город счастья, — Румпе перевёл задумчивый взгляд на окно. Каким было его счастье? Его собственное волшебство? На что оно могло быть похоже? Конечно, на эти вопросы не было ответа. Но Румпе собирался всё выяснить, а пока что пошёл побродить по улицам. Он порылся в карманах — нет, и грошей не осталось, до продажи следующей картины поесть не придётся. Разве что взять у вдовы Лукас миску постного бульона, но, пожалуй, лучше потерпеть. В этот день Румпе удалось нарисовать небольшой пейзаж, и на него даже нашелся покупатель. Румпе нравилось творить в компании Красавицы: казалось, это благотворно действует, и кисть порхает по холсту, словно бабочка над цветами. Он рисовал и рассказывал всё новые и новые истории о Проклятье, и Красавица внимательно слушала. На следующий день Румпе даже приобрёл вожделенный бутерброд с колбасой и охотно поделил бы его надвое со своей Красавицей, да вот беда — она не умела есть. Тем не менее, он уже начинал чувствовать себя по-настоящему счастливым.***
— Я бы тебя уничтожила в один миг, если б захотела, — Чёрная Ведьма улыбнулась кроваво-красными губами так, что Румпе испуганно заморгал. — Но ты не сумеешь ничем мне помешать. Ты слишком для этого слаб и труслив, Румпе-Думпе. Да и в Городе твою историю считают сказкой, я сама слышала, как над ней смеялись. Сказав это, она отошла от него. Бросила через плечо, оглянувшись: — Смотри, как бы с твоей Красавицей чего худого не вышло. А то сдохнешь с голоду — и ей тоже не поздоровится. Она знает про Красавицу! У Румпе перехватило дыхание, он не мог вымолвить ни слова, а потом Ведьма ушла так далеко, что поздно было и отвечать. Едва обретя какие-то силы, Румпе бросился вниз по улице, торопясь добраться домой и убедиться, что с розой всё в порядке. Роза стояла по-прежнему под колпаком, и Румпе перевёл дух. Больше он не собирался подолгу гулять по улицам и оставлять Красавицу одну. Лучше нарисовать прекрасную картину в её честь. Но стоило Румпе чуть позже взяться за кисти и краски, как он понял, что не знает, как будет рисовать. Более того, попытка хотя бы набросать колпак с розой обернулась неудачей. Руки у Румпе дрожали, вместо привычной работы выходила нелепая мазня. Под конец, растерявшись, Румпе бросил всё это, подтащил табурет к тумбочке и заговорил со своей Красавицей: — Ты слышишь, как внизу скандалят вдова Лукас и её внучка? У них тоже было своё волшебство. Они оборотни, волки. По ночам они охотились в лесу вокруг Города, но людей не трогали. Когда-то они могли становиться дикими и свободными — и в этом было их счастье. А сейчас они его потеряли. И они злые, потому что не понимают, чего им не хватает. Мы ничем не можем им помочь, Красавица. А помнишь, как к нам вчера зашла моя знакомая, одна из тех немногих, кто тоже верит в Проклятье? Она была феей и умела летать. Жаль, что у меня нет крыльев, — тогда я смог бы скрыться от Чёрной Ведьмы и спрятать тебя там, где она бы не увидела. Ему показалось, что цветок под колпаком шевельнулся. И вдруг Румпе взяло сомнение: а вправду ли нельзя открывать колпак и ставить розу в воду? Что, если цветочник Мо ошибся? Румпе повнимательней вгляделся в алые лепестки: ему кажется, или роза начала чуточку увядать? А вдруг это чары Чёрной Ведьмы? Ведь она сохранила своё собственное волшебство: узнавать всё, что хотела, и воздействовать на события. Его бросило в дрожь, и, чтобы как-то отвлечься, Румпе снова попытался рисовать, но выходило ещё хуже, чем до этого. Он бродил без толку по комнате, спустился вниз, когда внучка вдовы Лукас опять убежала на улицу, попросил жидкого чаю и выпил его в тягостном молчании. Вернулся и сел к мольберту. Бесполезно. Он не мог рисовать. — Румпе, ты собираешься платить за свою комнату, или мне, наконец-то, надо вышвырнуть тебя на улицу, как щенка? — вдова Лукас заглянула в комнату через несколько часов, когда уже смеркалось. Румпе в оцепенении сидел на табурете, бессильно уронив руки и глядя в окошко на привычно серые тучи над горизонтом. Услышав её голос, он словно очнулся — и ответил беспомощно: — Я… заплачу. Я скоро заплачу. — Смотри у меня, дармоедов не держу, — скривилась вдова, будто он её в самом деле объедал, хотя Румпе предпочитал есть в Городе, а не столоваться у Лукасов, и закрыла дверь.***
Так прошёл ещё один день. Румпе понял, что ошибся, — Чёрная Ведьма отравила своим колдовством не Красавицу, а его самого. Он окончательно обнищает и умрёт с голоду, а вместе с ним погибнет и чудесная роза, потому что некому будет за ней ухаживать. Они окажутся на улице, где Чёрная Ведьма сумеет добраться до них. Их могло спасти только чудо. Весь этот Город могло спасти только чудо. Но почему-то всё меньше и меньше оставалось тех, кто верил в историю с Проклятьем, — так Румпе казалось. Может быть, четырнадцатилетний оборвыш на улице, кудрявый кареглазый мальчик, чем-то похожий на самого Румпе, и уверял, что продолжает верить, но взрослые люди… — Они тоже поверят, Румпе! Я думаю — не всегда же я, Спасительница и другие шарились по помойкам? Другая жизнь была, а? — мальчик открыто улыбался и думал, наверное, что в другой жизни у него, круглого сироты, были родители, которые его любили. Румпе с сожалением вспомнил, что Чёрная Ведьма так напугала его, что в последний раз он даже не смог поговорить с этим оборвышем, чьего имени никто не знал. Всякий раз, когда Румпе видел мальчишку, отчего-то сердце сжималось в груди, и казалось — вот-вот что-то вспомнится. Но пока только казалось. Ничего — он, Румпе, выживет. Он не сдохнет, как хотелось бы Чёрной Ведьме. И весь Город станет другим, Румпе мысленно клялся себе в этом. …Румпе подошёл к розе, едва рассвело, и трясущимися руками снял с неё колпак. Склонился, едва соображая, что делает, вдохнул аромат цветка — и тут же закружилась голова, задрожали колени; Румпе упал бы, не схватись он за тумбочку, да и та, державшаяся на честном слове, чуть не развалилась. А потом Румпе бросился к мольберту и стал рисовать как одержимый. Он рисовал Город, залитый солнечным светом; рисовал, как золотые пылинки пляшут, влекомые лёгким ветерком; рисовал чужое счастье, у каждого своё. Нарисованный Город пронизывала магия, светлая и чистая, она слышалась в каждом голосе, сияла в каждой улыбке, и Румпе рисовал без устали. На несколько мгновений ему всё же потребовалось отдохнуть, он замер — и слова полились с его губ: — Я ведь не рассказал тебе самого главного, Красавица. Чёрная Ведьма не знает, что для того, чтобы разрушить Проклятье, нужно, чтобы случилось что-то особенное. Чтобы, несмотря на все препятствия, победила… Румпе не успел закончить фразу — ему показалось, что его картина начинает блёкнуть и исчезать. Ни в коем случае нельзя было сейчас прекращать работу! Напуганный, Румпе оборвал сам себя и снова стал рисовать — ещё энергичнее, чем прежде. Он вкладывал в эту картину всё, что видел своим воображением, как представлял себе Город, не тронутый Проклятьем. Он верил в это сильнее, чем когда-либо, из-под его кисти всё выходило настоящее, объёмное, будто бы существующее на самом деле. А снаружи всё так же висели в небе серые тучи и моросил дождь. Оставалось совсем немного, чтобы закончить картину, и тут Румпе понял, что ему не хватает красок. Думая только о необходимости завершить свой труд, торопливо набросив пальто, Румпе выбежал из комнаты. Между тем, роза начала медленно увядать.***
У Лероя, продававшего Румпе краски, и его шести друзей тоже когда-то было своё волшебство: Румпе рассказывал им, что они на самом деле гномы, в недавние времена добывавшие в шахтах Города волшебную пыль. Как ни странно, Лерой, самый ворчливый из семёрки, не посмеялся, в отличие от своих друзей, и не отмахнулся от «глупой легенды», как именовали многие историю с Проклятьем Чёрной Ведьмы. — Я сегодня собираюсь пойти в шахты, — Лерой одолжил Румпе красок: понятное дело, денег у того не было. — Может, там где-то валяется моя кирка. — Может, ты тоже всё вспомнишь, — улыбнулся Румпе, взяв пакет с баночками. Но тут же его улыбку как ветром сдуло: он вспомнил кое-что другое. Роза осталась в его комнатке одна. Без колпака. Без защиты. Обратно Румпе очень торопился. Если бы он мог, если бы не ослабевший от постоянного недоедания и недосыпания организм, Румпе нёсся бы со всех ног — но он мог лишь идти. Ему казалось, что он ползёт как улитка. И тут из-за угла вынырнула знакомая фигура в чёрном платье, с опущенным чёрным зонтом в руке. Капли воды стекали с высокой причёски. Надо же, а Румпе даже не замечал дождя и того, как прилипли мокрые волосы к его собственному лбу. Но теперь его прошиб холод не только из-за непогоды, и он отступил назад. Из-за спины Чёрной Ведьмы вышел огромный пёс, которого она называла Охотником. Румпе знал, что этот пёс некогда был человеком, но Чёрная Ведьма забрала у него сердце — в буквальном ли, переносном ли смысле, неважно, — и сделала своим рабом. Румпе попятился. Оглянулся назад — узкая улочка была пустынна. — А ты покрепче, чем я думала, Румпе-Думпе, — Чёрная Ведьма улыбнулась этой своей мерзкой улыбкой. Румпе откуда-то понимал, что под маской ненависти прячется маленькая несчастная девочка, даже сейчас. Но он не мог её жалеть: у неё был выбор, и она поступила слишком дурно. Но ему ли говорить о дурном, когда он бросил свою Красавицу умирать без колпака? Перед внутренним взором возникла картина: один за другим, лепестки увядали, чернели, скручивались, будто рядом полыхало пламя. Красавица умирала, а он, Румпе, бросил её и поступил как самое настоящее чудовище. — Отпусти меня, — Румпе снова сделал шаг назад. — Я должен исправить свою ошибку. Я ничего тебе не сделал. — Сделал и ещё сделаешь, если я не приму мер, — Чёрная Ведьма поманила Охотника, и Румпе с ужасом понял, что сейчас она натравит на него пса. — Вряд ли твоя смерть кого-то сильно огорчит в этом Городе… кроме твоей прекрасной подружки, но и ей недолго осталось, верно? Вы умрёте в один день, это так романтично! — Нет, — Румпе споткнулся и едва не упал. Замер, прижимаясь к холодной каменной стене дома — как в день покупки розы. Если бы он и мог бежать, то не попытался бы. Его парализовал страх. — Стой! — пронзительный девичий голос заставил Чёрную Ведьму оглянуться.***
Спасительница, всегда убегавшая от ведьмы, теперь шла прямо на неё. И на её ручного пса. А следом Оборвыш, и его карие глаза сочувственно смотрели на Румпе. Они оба были готовы помочь. И они, в отличие от Румпе, нисколько не боялись злого колдовства. Только откуда Спасительница и Оборвыш знали, что надо спешить на помощь? Следили за Чёрной Ведьмой? Вот когда Румпе понял, что смешное прозвище — вовсе не прозвище, а суть светловолосой девчонки. И никакая она не сумасшедшая: взгляд её был ясным и твёрдым. Чёрная Ведьма обернулась к подросткам и недоверчиво рассмеялась. — А вам-то что нужно, сопливые паршивцы? Хотите, чтобы я и на вас своего Охотника натравила? Какие вдруг смелые стали! — Смотри, как бы я кого на тебя не натравила, — Спасительница ответила широкой торжествующей улыбкой. — Знаешь, когда становятся смелыми? Когда видят жертву, которую надо защитить. Тогда уже не за себя становится страшно. И тут отовсюду появились они. Бродячие коты. Когда-то спасённые ею от Охотника котята выросли и превратились в настоящее войско — в голове Румпе мелькнула именно такая мысль. Румпе, застыв, наблюдал, как быстро всё происходило. Чёрная Ведьма едва взмахнула рукой, как коты с визгом и мяуканьем кинулись на неё, свалили на землю. Другие вступили в жестокий бой с Охотником. Ведьма дико орала, отбиваясь, Спасительница же крикнула Румпе: — Беги! Беги скорее! — Беги! — вторил ей Оборвыш, и Румпе, когда он опрометью рванулся прочь, показалось, что ребята держатся за руки. Конечно — они ведь дружили. А может, это было чем-то большим, чем дружба. Разве у Румпе имелось время об этом думать? Теперь он мог только бежать. Он задыхался, втягивал в себя сырой воздух и летел по улицам, не видя, как прекратился дождь и чуть посветлело небо. Поворот… другой… Красавица… последний лепесток… ещё… жив… Румпе чуть не налетел на дверь дома Лукасов, едва не сшиб с ног ошеломлённую хозяйку. У него хватило сил добраться до своей комнатки — и там увидеть то, что осталось от розы. — Нет!! Румпе выронил пакет с баночками краски, упал на пол и на коленях пополз к тумбочке, пока были силы, пусть перед глазами всё и кружилось. Вот он, колпак… но поднять его Румпе не смог. Да и не надо было, поздно — и последними усилиями он стянул розу с тумбочки обеими руками, поднёс к губам и поцеловал. По всему Городу прошла мощнейшая волна магии, и все, кого она задевала, в изумлении застывали на своих местах. Где-то на узкой улочке стонавшая от боли, вся искусанная и исцарапанная, Чёрная Ведьма сжалась в комок и зло зарыдала, а рядом заскулил её ручной пёс. Бродячие коты исчезли — больше в них нужды не было. А Спасительница и Оборвыш со всех ног побежали к дому Лукасов. Лерой в восторге закричал на всю лавку хозяйственных товаров, что он вспомнил, куда подевал свою кирку, а цветочник Мо, продавший Румпе розу под хрустальным колпаком, вдруг застыл и опёрся о прилавок. — Дочка, — тихо проговорил он. — Доченька моя… Ты где?***
Румпе открыл глаза, услышав, как его зовёт чей-то голос. Это была девушка, но не Спасительница — кто-то другой. С трудом приподнявшись на полу, Румпе посмотрел в полные тревоги голубые глаза, увидел каштановые локоны и простенькое синее платье. И тут же вспыхнуло воспоминание: когда ещё не было Проклятья, когда он, Румпе, был преуспевающим владельцем мастерской… он видел, знал эту девушку и хотел на ней жениться, но не успел. Она была похожа на его бывшую жену, которая когда-то сбежала с пришлым циркачом, но красивее, лучше… добросердечнее. — Белль! — её имя слетело с губ само собой. Она улыбнулась и погрозила ему пальчиком: — Твоя Красавица могла завянуть! — Прости! — Румпе припал к её ногам, в глазах его заблестели слёзы, но Белль тут же опустилась рядом на пол, чтобы обнять его, и тоже заплакала. — Ты всё вспомнил? — жадно спросила она, вглядываясь в его лицо. Румпе покачал головой: — Нет. Но это потому, что я не закончил картину. — Откуда ты знаешь? — Просто знаю, — Румпе улыбнулся и снова поцеловал свою Красавицу — теперь живую и полную сил. И он сам набирался от неё сил и жизни сейчас. Несколько минут — и вот уже Румпе сидел у холста и дорисовывал Город, каким тот должен быть. Ведь мало воспоминаний, нужно было вернуть всё. Белль стояла рядом и терпеливо ждала, готовая помочь, если вдруг что понадобится — или прогнать Чёрную Ведьму, если та неожиданно появится. Но Чёрная Ведьма не собиралась приходить. Она вовремя поняла, что проиграла, и бежала из Города, пока у неё были на то силы. Но когда и женщина, и её ручной пёс были у границы, по Городу вновь прошла волна магии — словно солнечные лучи омыли всё и вся. Охотник встряхнулся — и в мгновение ока преобразился, стал человеком. Он изумлённо посмотрел на свои руки и ноги, перевёл взгляд на Чёрную Ведьму, а она, в гневе закусив губу, вытащила из своего саквояжа шкатулку. Там билось красное как кровь сердце. — Отдай мне его, — потребовал Охотник, протягивая руку, а затем просто добавил: — Это ведь и твой шанс… стать человеком. Чёрная Ведьма криво улыбнулась и, подавив свой гнев, протянула Охотнику шкатулку. Можно было не отдавать или раздавить чужое сердце напоследок, но Ведьма умела проигрывать. — А как же я его обратно вставлю? — спросил Охотник, хмуро глядя на неё. Следы нападения бродячих котов Чёрная Ведьма уже успела кое-где подлечить, кое-где замаскировать, так что выглядела она вполне прилично. — Попросишь Спасительницу, — насмешливо бросила ведьма и удалилась, волоча за собой саквояж. Возвращаться в Город, спасённый от её Проклятья, она не намеревалась. Ведьму ждал большой мир, где её будут называть просто Региной, где её чары не подействуют ни на кого. И Чёрная Ведьма доподлинно знала одно: как бы ни сложилась её судьба, спастись от одиночества она уже никогда не сможет. Должно же зло платить по счетам.***
Город менялся на глазах: творение Румпе сошло с полотна, оставив лишь чистый холст, и воплотилось наяву. Крошечная комнатка на чердаке дома Лукасов исчезла, сменившись мастерской, в которой теперь стояли Румпе и Белль; вдова и её внучка даже не заметили, что исчез их хмурый постоялец — более того, они тут же забыли, что таковой у них был. Даже в небесах пропали свинцовые тучи, сменившись уже начинавшим заходить солнцем. Жители Города будто очнулись от сна, последние остатки которого стирались из памяти. По-прежнему помнили о миновавшем Проклятье лишь те, кто снял его или помог снять: Румпе, Белль и двое стоявших на улице подростков, да Охотник, возвращавшийся в Город с собственным сердцем в руках. — Почему именно ты помогла уничтожить Проклятье? — Оборвыш теперь уже не был Оборвышем, он выглядел как зажиточный юный горожанин. Спасительница, которую теперь звали просто Эмма, чьи лохмотья сменились платьем получше, пожала плечами. Теперь никто бы не назвал её сумасшедшей. — Об этом тебе лучше расскажет твой отец, Бей. А мне домой пора, пока мать не хватилась. Она-то ведь думает, что я просто слишком долго гуляю. Бей с улыбкой проводил её взглядом: — Но ты же ещё будешь приходить в гости? И коты, как с твоими котами будет? Эмма оглянулась, тряхнув светлыми волосами, прежде чем убежать: — Мы их раздавать будем! Это же не просто коты, Бей! Это великие помощники в великом деле! Бей помахал ей рукой и побежал ко входу в мастерскую. Румпе вышел ему навстречу и сразу обнял. Неуклюже погладил по голове. Белль стояла сзади, счастливая и улыбающаяся. Про Спасительницу Румпе рассказал ей, ещё когда она была его розой под хрустальным колпаком: «Чёрная Ведьма преследует Спасительницу, потому что она — дочь ведьминой падчерицы. Когда-то, говорят, Чёрная Ведьма была просто влюблённой девушкой, но её выдали замуж не за того, кого она любила, а за отца некоей Мэри Маргарет. И сама Мэри Маргарет этому немало поспособствовала. С тех пор Чёрная Ведьма ненавидела и девочку, и её отца, и всю эту семью. Отец Мэри Маргарет умер рано, но она сама, её муж и дочь стали нищими и нынче побираются по всему Городу, а девочка порой, говорят, и ворует… такая печальная история, моя Красавица. Но я знаю, что родители нашей Спасительницы любят друг друга по-настоящему — да что там, откуда-то я помню, что сам их и познакомил. А истинная любовь всегда порождает что-то значительное, и, может быть, Спасительница себя ещё проявит». — Папа, — Бей слегка отстранился, заглянул отцу в глаза и задал совсем другой вопрос, нежели намеревался: — А почему именно тебе было суждено разрушить Проклятье? Нет, я знаю, что ты любишь Белль, но я не думал, что всё так получится… Обычно же герои в сияющих доспехах, с мечами в руках, разрушают проклятья и побеждают злодеев. Нет, ты у меня хороший, но… Румпе хмыкнул, оглянулся на Белль, и та прикусила губу с таким видом, будто и так уже догадалась. — В этом Городе, сынок, у каждого всегда было своё волшебство, отличавшее его от других. А у меня — нет. Ты же помнишь. Карие глаза Бея понимающе распахнулись: — Значит, это… — …Оно и есть, — договорил за него Румпе. — Ну а теперь, когда всё разрешилось — может быть, мы пойдём обедать? В это время из соседнего дома донёсся громкий и недовольный голос вдовы Лукас, обращавшейся к внучке: — Нет, сегодня ночью я тебя в лес не пущу! Знаю я, какой оборотень из нашей стаи тебе больше всего приглянулся! — Что-то должно оставаться неизменным, — с этими словами Румпе увёл невесту и сына домой.