Брачные узы

Князь Тайбис Мизельский, властитель Брэма, Сальены и Нижней Лимры, член Совета Двенадцати Голосов, один из влиятельнейших альф в Империи стоял перед дверью в темницу и не решался войти. Из подвала тянуло сыростью и гнилью. Стражник за спиной переступал с ноги на ногу, шмыгал носом и шумно дышал ядреной смесью перегара и чесночной колбасы. — Давно он тут? — спросил князь, чтобы потянуть время и хоть как-то объяснить свое промедление. — Да как только гонец ваш прибыл с приказом, ваша светлость, сразу схватили и сюда, — с готовностью отозвался стражник. — Третий день уж сегодня пошел. — И что он? Буйствует? — Да вроде и нет. Тихо сидит, беспокойства не доставляет. Только когда брали, сопротивлялся. Пришлось… ну, вы уж не обессудьте, ваша светлость. — Отпирай. Внутри было холодно и промозгло, особенно после согретой теплым августовским солнцем улицы. Тайбис передернул плечами и пожалел, что снял дорожный плащ. Арнольти лежал на полу, укрытый чем-то, что много лет назад, по-видимому, было одеялом. — Цепи? Почему на нем цепи? — Князь обернулся к стражнику, и в его голосе было столько стали, что тот попятился. — Так как же… ваша светлость велели в темницу, — просипел он виновато. — Я велел запереть, но не приказывал заковывать! Недоумки. Расковать сейчас же! Стражник немедля вылетел вон и побежал вверх по лестнице, пыхтя и гремя латами. Князь стоял над неподвижно лежащим Арнольти, заложив руки за спину, и глядел на зарешеченное оконце под самым потолком, в которое яростно били лучи полуденного солнца, но само окно было таким крошечным, что в подвале все равно царил полумрак. Пахло гнилым сеном, сыростью и нечистотами. По серой влажной стене прямо на уровне его глаз ползла жирная мокрица. Внезапно князю стало трудно дышать, сердце сдавило, словно кто-то сжал его рукой в латной рукавице. Захотелось немедленно уйти отсюда, подняться наверх, выйти в сад, глотнуть свежего воздуха… Он так спешил домой, что чуть не загнал лучшего коня, и ярость клокотала в нем, как лава в жерле вулкана. Думал — только бы добраться до него, посмотреть в глаза и вытрясти признание. И тогда порешить, прямо там, в подвале собственного замка, своими руками стиснуть тонкую шею, и сжимать, сжимать! Слышать хрипы, видеть пунцовое лицо, которое уже точно в тот миг утратит всю свою красоту. И чувствовать, руками ощущать, как покидает это прекрасное тело жизнь. Ибо ничего другого эта мерзкая тварь не заслуживала. Но пока ехал, гнев поутих, и холодный рассудок, которым он так славился в Совете Двенадцати Голосов, постепенно вернулся к нему. А теперь, когда видел своего юного мужа, свернувшимся на усыпанном грязной соломой земляном полу, то чувствовал ярость совсем иного рода. Даже в скупом свете подвала отчетливо виднелись цветущий под глазом синяк и распухшие губы с запекшейся кровавой коркой. И первой мыслью было — кто посмел?! Кто посмел тронуть?! Убью всех, всех! Потому что на полу в темнице, полуголый, замерзший, со скованными тяжелыми цепями руками и ногами, провонявший потом и мочой, закутанный в дырявое тряпье, лежал его муж, самый прекрасный омега из всех, кого он встречал в своей жизни, и кем бы он ни был на самом деле, и что бы ни натворил, ничьи грязные лапы не смеют его касаться. Кузнец запаздывал. Арнольти упорно не подавал признаков жизни. — Вставай, — строго сказал ему князь. — Я знаю, что ты не спишь. Пленник завозился и загремел цепями. Громко чихнул. И наконец сел, обхватив руками колени. Его белые кудри спутались, потеряли блеск, кое-где в них торчала солома, но Арнольти и не думал ее вынимать, хотя обычно мыл голову едва ли не каждый день, а расчесывая волосы, проводил по ним костяным гребнем не меньше ста раз. Он был босой и в одной ночной сорочке, и наверняка продрог под теми лохмотьями, что выдала ему сердобольная стража. И он ни о чем не спрашивал, не жаловался, не орал и не требовал объяснений. И это говорило о многом. — Привет, Тай, — как ни в чем не бывало поприветствовал мужа Арнольти. Голос его звучал тихо и хрипло, но страха в нем не слышалось. — Ты даже не интересуешься, что случилось, — заметил князь. — Нет, — ответил омега. — Видишь ли, твои доблестные стражники всем хороши, но любят поболтать. — И что же тебе успели рассказать? — Что три дня назад в столице на тебя было совершено покушение, прямо перед самым Советом двенадцати, и стрелявшего удалось схватить. И разговорить. И даже стараться почти не пришлось, он и не собирался упорствовать. Вопил, брызгая слюной, об избирательных правах, повышении налогов, ужесточении наказания за общественные беспорядки. Словом, о том, что должно было обсуждаться на Совете. Тайбис подозревал, что ему далеко до звания всенародного любимца, и знал, что врагов у него хоть отбавляй, и много найдется тех, кто с готовностью пойдет на убийство, лишь бы оставить Совет двенадцати без его голоса. Поэтому покушение не стало неожиданностью, к тому же оно было далеко не первым. И он, узнав все необходимое, уже собирался уйти и оставить имперской службе безопасности разбираться с неудачливым убийцей. Но тот вдруг зло скривил разбитый окровавленный рот и выплюнул князю в лицо: «Сегодня мне не повезло, но на мое место придут другие. И кто-нибудь да преуспеет, раз эта блондинистая блядь, что мы наняли, прельстилась красивой и сытой жизнью княжеской подстилки и не исполнила обещанного!» — Кто-то, вероятно, лишится языка, раз не умеет держать его за зубами, — задумчиво проговорил князь. — Брось, — поморщился омега. — Это ведь такая мелочь, по сравнению с тем, что ты жив. А я — разоблачен. — Это верно. Но ведь это еще не все. Когда стало ясно, что тебя подослали, чтобы меня убить, я решил провести небольшое расследование. Разумеется, конфиденциально, в обход тайной службы. У меня есть необходимые для этого связи. — О, не сомневаюсь. И что же ты узнал? Тайбис вытащил из рукава свернутый трубочкой лист бумаги и отдал омеге. — На вот, полюбопытствуй. Арнольти повернул лист к свету и стал читать. Впрочем, было видно, что он не особенно вникает в текст, ибо содержание документа ему известно лучше, чем кому бы то ни было. — Ну, как тебе? — через некоторое время спросил князь. — Топорно написано, и нос у меня гораздо тоньше и ровнее, чем на этой картинке, но что с них взять, хороших художников у них отродясь не было. Портрет был нарисован схематично, и у юного омеги на нем были темные, гладко зачесанные назад волосы, но в целом некоторое сходство с оригиналом, несомненно, присутствовало. Правда, на нос Тайбис, старый бесчувственный сухарь, даже внимания не обратил. — А по существу? — А по существу все более-менее верно. — «Прекрасно владеет холодным оружием, опытный отравитель, свободно изъясняется на трех языках, талантливый актер и мастер переодевания. Легко выдает себя за аристократа. Коварен, хитер, изворотлив, безжалостен. Очень опасен», — не удержался от цитаты князь. — Но особенно меня впечатлил список жертв. Надо же — все как один редкостные мерзавцы. — Да, мне как-то приятнее и легче работается, когда я знаю, что для моего клиента в Адском пламени уже готова личная сковорода. — Шпионаж, пятнадцать убийств, два смертных приговора, два пожизненных заключения (почти все приговоры вынесены заочно), три — три! — побега, розыск в пяти сопредельных государствах и двух провинциях самой Империи, баснословные деньги за любые сведения… — Внезапно оказалось, что князь выучил злосчастный отчет наизусть. — Да ты, оказывается, у нас знаменитость. — Какое там… — Ну, не скромничай. Лучше объясни, зачем тебе понадобилось выходить за меня замуж? Всего-то и надо было, что соблазнить и ненадолго войти в доверие. — Так и есть. Но ты был таким забавным со своими старомодными ухаживаниями, что я не удержался и решил посмотреть, как далеко это может зайти. — Вот, значит, как, — сухо проговорил князь. — Забавным. — Не сердись. Ты был очень милым. Милым и забавным. Он не помнил, чтобы кто-то когда-нибудь считал его милым, даже в детстве. В народе его до сих пор звали Железным князем за активное участие в подавлении самого большого и кровавого за всю историю Империи мятежа, при дворе за глаза дразнили ходячей статуей, а покойный муж даже «дорогим» не назвал ни разу, только лишь «сэр» да «уважаемый супруг», и уж точно не рисковал сокращать старинное родовое имя до Тая, как это сразу без спросу начал делать Арнольти, а он не нашел в себе сил протестовать. Не был он милым и с Арнольти. Тяжеловесным и неуклюжим — да. Старомодным — точно, ведь он уже и не помнил, каково это, сгорая от вожделения и одновременно задыхаясь от нежности, достойно и красиво ухаживать за омегой, который к тому же на добрую четверть века моложе тебя самого. Но с той самой минуты, когда он впервые увидел Арнольти и до того дня, когда узнал о нем правду и отправил в замок гонца с приказом бросить в темницу, он был счастлив как никогда в своей жизни. Они познакомились на ежегодном весеннем балу в Ратуше. Тайбис, не большой любитель праздников, как всегда, с мрачным видом отбывал повинность у дальней колонны, упорно не замечая томных взглядов, которые бросали на него некоторые особо отважные омеги. И тут вдруг появился он. Зал был полон блестящих омег из самых благородных семей, но князь видел только его — высокого, тонкого, гибкого, длинноногого, с лучезарной улыбкой, каскадом струящихся по плечам белых волнистых, будто слегка влажных волос и чуть раскосыми глазами цвета гречишного меда. Он не успел войти, как уже был приглашен на танец, он двигался изящно и умело, но не вычурно, и рукава его рубашки трепетали как белые паруса на ветру, а шелк был так тонок, что под ним четко прорисовывались контуры сосков — невиданная вольность, но и это не выглядело вульгарным. Как не были таковыми и облегающие штаны из тонкой кожи, подчеркивающие все, что только можно подчеркнуть, и высокие ботфорты, и даже черный шелковый шарф на шее, завязанный легкомысленным пышным бантом. А еще он был до неприличия юн и казался хрупким ребенком, едва начавшим осознавать свою умопомрачительную привлекательность. Он не производил впечатления неопытного девственника и не пах целомудрием, но и явной порочности в нем не было. И его красота, и молодость, и эта загадочная смесь невинности и соблазна — все это источало ту сладостную притягательность, перед которой в конечном итоге не мог устоять никто. И Тайбис Мизельский не стал исключением. — Кто этот омега? — спросил он у пристроившегося рядом секретаря. — Кажется, его представляли, как третьего принца Лишто и Куэбо, — с готовностью отозвался тот. — Это очень далеко, за Рубиновым морем, и как только его занесло в наши края, наверное, большой любитель путешествий! Как зовут, не помню, но могу узнать. — Да, узнайте. И заодно спросите, не желает ли он потанцевать со мной. И в тот момент его не смутило ни вытянувшееся лицо секретаря, ни даже то, что последний раз он танцевал лет двадцать назад. Если не считать танца с младшим зятем на свадьбе сына в прошлом году, от которого не вышло отвертеться. Его же свадьба состоялась уже через две недели после знакомства с юным принцем. И собственные дети даже не нашли слов, чтобы выразить свое отношение к его избраннику и скоропалительной женитьбе. Старший, Клиф, под руку с беременным мужем, тихим скромником, уже подарившим ему одно дитя — а самому Тайбису внука — подошел поздравить отца, как того требовали правила приличия, но смог лишь выдавить: — Батюшка, я… мы… я не знаю, что и сказать вам, простите… И он тоже не знал, поэтому лишь только похлопал сына по плечу и поцеловал зардевшегося зятя в нежную щеку. Их медовый месяц затянулся на целых три. И продолжался бы дольше, если б его внезапно не вызвали в столицу на внеплановый Совет Двенадцати. — Так что теперь — сам меня вздернешь? Или сдашь имперским безопасникам? — бесцеремонно прервал его воспоминания Арнольти. — Так почему же ты все-таки не присоединил меня к этой прекрасной компании? — ответил вопросом на вопрос князь, кивая на свиток, который омега все еще держал в руках. — Это уже не имеет значения, — хмуро ответил тот. — Не имеет? Последние три месяца моя жизнь висела на тонком волоске. И я хочу знать, почему ты меня не убил. Тем более, что у тебя была тысяча возможностей сделать это и даже успеть скрыться! — Да, например, та наша прогулка в горы, помнишь? — оживился омега. — Ты так и норовил повернуться ко мне спиной на самых отвесных склонах. Все рассказывал, как лазал там в детстве с друзьями и как-то раз чуть не свалился вниз. Показывал мне водопад. В его гуле тебе слышался рев медведя. И рядом в тот момент совсем никого не было. — Или та пара дней, что мы провели в охотничьем домике в лесу, вскоре после свадьбы, — подхватил Тайбис, — когда ты расхаживал по дому голышом и поил меня подогретым вином со специями по собственному рецепту. А ведь тут написано — «опытный отравитель». Что же пошло не так, Арнольти? Или как мне тебя называть? Ведь Арнольти Тримэ, третьему принцу Лишты и Куэбо, оказывается, всего девять лет отроду. — Да, на девять я точно не тяну, — усмехнулся омега, и тут же с шипением схватился за запекшуюся ссадину на губе. Но ведь и на семнадцать тоже не тянет! Особенно учитывая столь богатый послужной список. Но почему-то эта совершенно очевидная мысль пришла князю в голову только сейчас. — А сколько же тебе лет? — в упор спросил он омегу. Тот поднял голову и с лукавой улыбкой посмотрел на Тайбиса. — Двадцать восемь. — Вот за это тебя точно не грех вздернуть! — За что?! Неужели за то, что я убавил себе десяток лет, но при этом выгляжу так молодо и свежо, что ты повелся? — За то, что считал себя старым развратником, охочим до юной плоти, за то, что стыдился смотреть в глаза собственным детям. И каждый раз, трахая тебя, думал, что совращаю отрока и едва не презирал себя за это! — Надо же, какие сантименты… Ты слишком строг к себе, вот что я тебе скажу. Даже больше, чем к окружающим. Ты богат, знатен и влиятелен, твои дети выросли и даже успели подарить тебе внуков, твой муж давно умер, пусть Чистое Небо будет ему колыбелью… И ты имеешь право перетаскать в свою постель всех юных горячих омег, которые сыщутся в округе. — Не уверен, что нуждаюсь в твоих бесценных советах. — Так что же? Ты не ответил, что собираешься делать. Сам разберешься? Или сдашь имперским крысам? Он мог и сам. По закону за преступление, совершенное в его владениях он мог карать самостоятельно, ограничиваясь в выборе методов только своей фантазией. И тут уж можно будет отвести душу и заставить эту продажную шлюху хорошенько помучиться перед смертью. Впрочем, у имперских судей тоже богатое воображение, и скучать Арнольти… или как его там, они точно не дадут. Но вот в чем загвоздка — как наказывать за преступление, которого не было? — Ты так спокойно говоришь об этом. — Когда встаешь на такой путь, обычно знаешь, что скорее всего он не будет долгим, — философски заметил омега. — И я надеюсь, ты не ждал, что я буду изворачиваться, отрицая очевидное или ползать у тебя в ногах и молить о пощаде? Он не ждал. Но очень этого боялся. И было чертовски здорово, что его лживый, порочный, преступный муж ведет себя перед лицом скорой и скорее всего мучительной смерти с таким непоколебимым, поистине аристократическим достоинством. И еще — даже здесь, в грязи и холоде, побежденный и униженный, он был, безусловно, все так же красив. Более того, Тайбис чувствовал, что такой опытный, взрослый, с богатым, хоть и порочным прошлым, муж привлекает его не меньше, а даже больше, чем тот игривый легкомысленный юнец, в которого он имел неосторожность влюбиться. А еще даже в затхлой смеси запахов гнили и испражнений он вдруг почувствовал исходящий от его омеги едва заметный аромат приближающейся течки. Запах был еще слаб, и никто, кроме законного партнера не был в силах его уловить. От него в груди разгорался жар и пробуждались в душе и теле забытые инстинкты. И обладать Арнольти хотелось так же неистово, как каких-то несколько часов назад хотелось убить. Тайбис опустился на колени рядом с мужем и жестко схватив его за подбородок, поцеловал в губы. Тут же почувствовал во рту пряный вкус крови, но это не остановило его, а лишь придало возбуждению острый, болезненный привкус. Оно уже горячо растекалось по венам и туманило разум. Омеге было больно, он стонал и вырывался, но массивные цепи не давали сопротивляться в полную силу. А князь уже не мог остановиться. Он толкнул мужа в грудь, опрокинул навзничь и грубо дернул за плечо, понукая перевернуться на живот, попутно кляня цепи, из-за которых не получалось взять его лицом к лицу. Арнольти пытался брыкаться, но больше для порядка, к тому же было видно, что силы его за три проведенных в подвале дня несколько истощились. Зато в отместку на протяжении всего акта он вопил и сквернословил как заправский пират, открывая свое истинное происхождение, но князю казалось, что муж делает это чтобы подразнить его, а не потому что ему так уж невыносим секс с ним. И подтверждением этому были его крепкая эрекция и более чем быстрая разрядка. После Тайбис лежал на спине, смотрел на серый с потеками влаги потолок и пытался выровнять дыхание. Возбуждение не отпускало, оно еще клокотало в венах, но уже потихоньку уступало место обычной нежности. Арнольти неподвижно лежал рядом. Рана на его губе открылась. Он рассеянно трогал ее кончиком языка, шипел и морщился от боли. — Ручаюсь, ты еще никогда не делал это на полу в подвале, — с убийственной серьезностью сказал он Тайбису. — Никогда. И уже точно никогда не делал это с кем-то, на ком были бы оковы. Омега закатил глаза. — Умоляю, только не говори, что теперь презираешь себя еще больше, я этого уже не вынесу! — Не скажу. Потому что мне понравилось. — Это уже лучше, князь. Растешь в моих глазах. — Так ты мне все-таки скажешь? — Скажу. — Я весь внимание. — Помнишь, мы как-то уехали на прогулку в поля и встретили там беременного омегу? Он ждал незаконного ребенка, нагулял от какого-то то ли солдата, то ли купца, и родители с позором выгнали его из дома. — Ну, вроде помню, — осторожно ответил Тайбис, хотя на самом деле вспоминал с трудом и совершенно не понимал, к чему клонит Арнольти. — Он шел куда глаза глядят, и, кажется, собирался топиться в пруду, — меж тем продолжал омега. — Потому что идти ему было на самом деле некуда. А ты сказал ему тогда, чтобы топал в замок, обещал место при кухне. И даже дал монету, чтобы купил малышу все, что нужно. Про монету он вообще забыл. И даже не помнил, почему тогда не проехал мимо, может, хотел покрасоваться перед юным мужем, демонстрируя милосердие, может, тот брюхатый оборванец и вправду выглядел чересчур жалко и не мог не вызвать сострадания. Но скорее всего просто в тот день он чувствовал себя таким счастливым, что с легкостью готов был осчастливить весь мир вокруг себя… — Он, кстати, родил уже, и такой симпатичный карапуз получился, наверное, дети все симпатичные… — Ты что же, проведывал его что ли? — искренне удивился князь. — Да, ходил пару раз. Распугал тебе всю кухонную челядь, они не привыкли, что господа так запросто спускаются к слугам! — Это уж точно. — Между прочим, его хвалили, говорили, хороший работник, старательный, опрятный. И обещали проследить, чтобы малыша не обижали потом… Но ты уж проследи сам, не сочти за труд, считай, это мое вроде как последнее желание. — Я все равно не понимаю… — Моего отца точно так же выгнали из дома. Он не утопился, а кое-как добрался до города. Перебивался случайными заработками, проституцией, но больше подворовывал в базарных рядах и просил милостыню. Жил в ночлежке, настоящем притоне. В ней я и родился. Потом он стал пить и тратить все деньги на дешевое пойло в кабаках. А однажды утром ушел промышлять на базар и не вернулся. И я так и не знаю, что с ним стало. — И сколько тебе было тогда? — Семь. Или восемь, не помню точно. — Выходит, я обязан жизнью жалкому деревенскому омеге? — Выходит. — Ты помиловал меня незаслуженно, Арнольти. Я вовсе не по доброте душевной ему помог. Скорее всего при других обстоятельствах я б его и вовсе не заметил. — Но ты помог. Остальное неважно. И я не хотел тебе говорить. Я вообще никому этого не рассказывал. «Хитер и изворотлив», — вспомнил Тайбис выдержку из отчета. И все равно почему-то верил. Омега приподнялся на локте и заглянул ему в глаза. — Теперь ты скажешь, чего мне ожидать? Или еще не решил? — Разумеется, решил. Давно решил. Выпорю тебя собственноручно по твоему дивному круглому заду, да и будет с тебя. — Что? Что ты сказал?! — Тебе повторить? Он встал и отряхнул с колен прилипшую солому. Внезапно омега рванулся к нему с глухим рычанием, грохоча цепями. Не бросился, так и остался сидеть у ног, но в медовых глазах плескался такой гнев, что впору было испугаться. И выглядел он в тот миг на все свои двадцать восемь, а то и старше. «Очень опасен», — снова вспомнил князь злосчастный отчет и решил на всякий случай все же быть начеку. — Вот сейчас я тебя действительно убью, князь Тайбис Мизельский, член Совета Двенадцати Голосов, — процедил омега, — бесплатно, ибо задаток давно вернул, но зато с большой радостью. — Это еще за что? — искренне удивился князь. — Уж не за то ли, что просто соблюдаю обеты, данные у алтаря? Любить и защищать… в счастии и страдании, в здравии и хвори… Не знаю, как для тебя, а для меня они покрепче этих оков будут. Или за то, что хочу, чтобы мое дитя росло в любви и достатке? — Какое еще дитя, что ты несешь?! — Как же — какое? У тебя вот течка на подходе, ты, может, и сам еще не знаешь, а я уже чувствую. А я всегда так хотел маленького омегу. У меня прекрасные сыновья, да ты знаешь, но уже взрослые, и оба альфы, а вот бы родился у нас такой же красавчик как ты, с твоими кудрями и раскосыми медовыми глазищами… мы будем его баловать, как подрастет, купим ему пони, белоснежного в золотых яблоках, я видел таких на выставке в столице… И никогда не обидим и не прогоним, даже если он разочарует нас или натворит глупостей… Арнольти закрыл лицо руками, и князь увидел на его запястьях кровавые ссадины от оков. Все-таки кто-то в замке сегодня здорово поплатится за самоуправство… — Не надо, Тай, не надо так со мной… — сдавленно шептал омега, не отнимая рук от лица. — Ведь я тебе ничего не сделал! Тайбис ничего не ответил и невозмутимо направился к двери. — Уходишь? — вскинулся омега. — Потороплю кузнеца, а то где его там черти носят. Да распоряжусь, чтобы тебе подготовили ванну. С травами, как ты любишь. А ты пока придумай ответ на еще один вопрос, не менее важный. Я понял, почему ты решил не убивать меня. Но почему после этого ты не сбежал, а остался? Ты можешь не отвечать сейчас, у тебя будет время подумать. Ну и, разумеется, мне бы хотелось знать, каково твое настоящее имя или как бы ты хотел, чтобы тебя называли. На всякий случай — лично меня Арнольти вполне устраивает. Уже поднимаясь по лестнице, он услышал позади всхлипы. Его муж плакал навзрыд, не стесняясь и не таясь. Князь знал, что большинство альф отчего-то не выносят омежьих слез, но сам он относился к ним совершенно спокойно.