Дрянь

Мир за открытой дверью такой белый, что глазам больно. Снег скрывает за собой все, даже ночную тьму, оттого Теон не знает, сколько времени провел прикованным к стене. Впрочем, не так уж это и важно. Он чуть прикрывает глаза: распахнутая дверь смутно волнует. В воздухе кружатся легкие снежинки, остро пахнет морозом. Вывернутые руки уже не болят. Наверное, это должно пугать, но Теон доволен: боли и так слишком много, было и есть. Людей вокруг немало. Некоторые из них кажутся знакомыми. Некоторые хотели бы убить Теона собственными руками, прямо сейчас. Они приходят и уходят, постоянно о чем-то говорят, спорят, и от бесконечного шума в голове делается гулко и пусто. Теон улыбается. Скоро, скоро придет Рамси Болтон, и не останется никого. Никого, даже Станниса Баратеона, будь он хоть сто раз королем. Будь он проклят, как же болят руки. — Хочешь есть, Перевертыш? — голос у Станниса резкий, неприятный. От поганой клички горло сводит спазмом, но отказываться глупо. Нужно брать все, что дают, и не спорить — это Теон заучил накрепко. — Хочу. Станнис сам расковывает его. Ноги не держат, и Теон падает на пол, в кровь расшибая колени. Эта боль, после всей пережитой, кажется унизительной. Как будто в мире осталось что-то, способное унизить. Как будто у Теона все еще есть гордость. В вымерзшей комнате тихо и нет никого, кроме них двоих. За дверью тоже тишина. Как будто все остальные, те, что сновали тут весь день, умерли. Или наоборот: у Станниса острые скулы и бледное лицо, на мертвеца вполне похож. «Нет, — твердо говорит себе Теон. — Когда я умру, рядом должен быть другой». — Встань. Теон повинуется не сразу — ноги совсем отвыкли от нагрузки. Станнис недоволен. — Да что ты за ничтожество, — он резко дергает Теона на себя, поднимает и бросает на стул. — Спасибо, милорд, — сказать эту пустую фразу никогда не лишне. — Спасибо, вы очень добры. Нужно, чтобы лорд Рамси оставался доволен. Тогда все еще может исправиться. Тогда никто не будет страдать, ни глупенькая плакса Джейни, ни Теон, никто. Холодные синие глаза смотрят пристально, внимательно. Синие, не водянисто-голубые. Теону вдруг становится ужасно смешно. Надо же так ошибиться! — Я просто перепутал. Забыл, где я, — доверительно сообщил он. — Вот и сказал, что… А что, собственно, он сказал? Мысли путаются, нехорошо это. Хуже, чем израненное замученное тело. — Ешь, — на стол с гулким стуком опускается тарелка. В ней плещется жидкий суп — горячая вода и разваренная репа. Теону кажется, что он в жизни не ел ничего вкуснее. Руки едва слушаются, и половина проливается, но это ничего, не страшно. — Расскажи мне о нем, — брезгливо кривясь, Станнис садится напротив. — О бастарде, которого ты так боишься. Теон морщится. Не надо звать беду, она придет сама. Придет и заберет все. — Пожалуйста, не… — Я буду называть его так, как захочу. «Посмотрим, как ты станешь называть его, когда окажешься в темнице. Когда будешь просить, умолять о том, чтобы тебе отрезали очередной палец». Очень хочется доесть суп, и оттого Теон старается быть послушным. — Что вы хотите узнать, милорд? Станнис молчит. Смотрит долгим взглядом, без отвращения, с легким интересом. — Что он сделал с тобой? Гадкий, злой вопрос. — Изв-вольте видеть, — голос дрожит, и руки тоже. Суп снова проливается. Впрочем, есть больше не хочется. Лучше быть голодным, тогда внутри пусто и почти не страшно. — Этого недостаточно, — твердо говорит Станнис. — Боль, как и голод, могут свести с ума, но то, что стало с тобой… То ли ты слабак, то ли твой бастард большой умелец. «Ничего ты не знаешь, глупый король. Ничего». Теон горбится сильнее, чтобы плечи не так дрожали. Он не хочет говорить, не хочет вспоминать то, что и так стоит перед глазами день и ночь, не давая отдыха. Словно забыв о своем недавнем вопросе, Станнис поднимается и начинает мерить комнату неспешными шагами. — Почему этот твой бастард медлит, как думаешь? «Он не медлит. Он ждет. Он любит давать фору». — Рамси придет, — шепчет Теон, обхватив себя руками. — Он придет, и никто не выживет. — Да кем ты его считаешь? — раздраженно спрашивает Станнис. Какой же невозможный, непонятливый глупец. — Тем, кто ничего не боится, — Теон скалится, показывая разбитые зубы. — Вы совсем не понимаете, не верите мне, а я ведь просто хочу предупредить. Потом будет поздно, я тоже раньше не верил, ясно вам? Не верил, а он… Он заставлял меня… Заставлял… На лице Станниса мелькает жадное выражение. Как будто эти сбивчивые откровения доставляют ему некоторое удовольствие. По щекам текут горячие слезы. Оказывается, Теон вовсе не разучился плакать. — Что именно заставлял? — Станнис нависает над ним, словно огромная черная тень. Это не пугает. Бояться надо не теней, а людей. Бояться надо Рамси Болтона. — М-милорд был милосердным, — Теон старательно подбирает слова — вдруг Рамси каким-то образом слушает его прямо сейчас? — Он… Он был добр ко мне, и это хуже всего. Л-лучше всего, я хотел сказать. Лучше. От сдавленных всхлипов саднит горло. — Продолжай, — Станнис резко берет Теона за подбородок, заставляя смотреть в глаза. Слишком синие, слишком живые. Все не так. — Я все заслужил, заслужил… Всю эту боль. А что не боль, то не заслужил. Понимаете? Рамси разрешал мне спать со своими собаками, — Теон мечтательно улыбается. Да, сейчас он правильно все говорит. — Он давал мне еду и вино. Даже мыться позволял иногда. Взамен… Взамен он просил сказать только, что… Мелко подрагивая, Теон отрывисто ковыряет гноящийся палец. Боли совсем нет. Нехорошо. — Что же, Перевертыш? — Что я люблю его, — собственный хриплый шепот отдается в висках. — Я должен был сказать… Так, чтобы он поверил. Сначала слов хватало, а потом мой рот пригодился д-для другого. — А ты любишь его? — Станнис резко сглатывает. — Больше всего на свете, — в слезах, если их собрать все вместе, можно утонуть и попасть в чертоги Утонувшего Бога. — Больше всего, что я л-любил когда-либо. В голове слишком горячо и путано. Нехорошо, совсем нехорошо. Нужно попросить, чтобы все закончилось. Пока смелости хватает, пока есть язык, чтобы просить. За дверью воет жестокий ветер. Дверь чуть скрипит, приоткрываясь. — Пожалуйста, — Теон опускается на колени и смотрит Станнису в глаза. — Пожалуйста, прошу вас, послушайте… Я ведь могу попросить вас об одолжении, мой король? Только об одном, пожалуйста. Он с трудом понимает, что говорит, но Станнис, кажется, услышал то, что хотел. — О каком же? — Убейте меня, — Теон подползает и утыкается Станнису в колени. — Сейчас. Тот замирает от явного отвращения. — Не трожь меня, — пинок совсем слабый, но Теону хватает, чтобы упасть. — Я думал, ты попросишь у меня оружие, чтобы сражаться. Чтобы отомстить. Неужели тебе совсем этого не хочется? Теон глухо смеется, уткнувшись в кисло пахнущий пол. И как такой идиот собирается быть королем! — Вы не понимаете, — он утирает слезы. — Вы совсем не понимаете. Это и будет моя месть. Рамси будет так зол, так сильно зол, если не найдет меня. Убейте меня. Пожалуйста. Станнис резко шагает вперед, и Теон сжимается, ожидая очередной удар. От неожиданного рывка вверх мутит. — Я не стану тебя убивать, Теон Грейджой. По крайней мере, не сейчас, — Станнис грубо встряхивает его за тощие плечи. — Хватит болтовни, давай, шагай к стенке. Цепь достаточно длинная, я прикую тебя так, чтобы ты мог опираться ногами на пол. Теон старательно всматривается в лицо, что расплывается перед его глазами. На щеках Станниса пылает яркий румянец, точно ему жарко. Но в комнате холодно, ветер воет будто бы уже не за дверью, а прямо здесь. Если бы в голове не было так мутно, эта странность стала бы яснее. Но нет, нельзя вдумываться. Если вдумываться, становится больно. Нужно просто брать все, что дают, и не спорить — это Теон заучил накрепко. — С-спасибо вам, милорд, — шепчет он, пока его измученные руки снова заковывают. — Спасибо. Вы так добры. Нужно сказать что-то еще, тогда боли будет меньше. Как следует сказать, чтобы поверили. Чтобы не пришлось доказывать. — Я люблю вас, милорд, — Теон старательно улыбается, ведь ему так нравится эта улыбка. — Люблю. И все-таки глаза слишком синие. И руки дрожат. — Какая же ты отвратительная дрянь, — безжалостно звенит в ушах. Нехорошо. Прикованный, Теон стоит и смотрит в приоткрытую дверь. Он ждет.