Не больно

Фудживара жил на помойке и не стеснялся этого. Он больше не стыдился ничего: ни бедности, ни того, что отсидел в колонии, ни того, что драил толчки, ни того, что позволял всяким отбросам из якудза избивать себя, — в конце концов, у него не было другого выхода. Шибата простил его, действительно простил, и больше Фудживару ничто не волновало. Ну, почти. Он смирился. Он расстался с гордостью, выкинул её, как другие выкидывали старые ненужные вещи. Да и то сказать — какая от неё была польза? Эта гордость, которая когда-то была единственным, что заставляло его двигаться дальше, выше, постоянно доказывать всем, что он тоже чего-то стоит, что он сможет подняться на вершину… Куда она его завела, эта гордость? Он хотел оказаться выше всех — и в результате опустился на самое дно. Фудживара горько усмехнулся. Казалось бы, что может быть труднее жизни на помойке? Но он точно знал — в колонии ещё хуже. Та же самая неукротимая, неуместная в его положении гордость там помогла ему выжить, не сдаться, не потерять веру в себя. Он считал дни до освобождения, зачёркивая их в календаре, отжимался каждый день от пола камеры, мечтая о том времени, когда выйдет наконец на свободу, найдёт Шибату и скажет ему: "Я здесь. Я не сдался. Я не проиграл тебе". Если бы не эта гордость, он бы сломался. Эти долгие дни, что он провёл за решёткой, научили многому. Полагаться только на себя, например. А ещё сдерживать гнев, да и вообще любые эмоции. И ещё не обращать внимания на звуки, которые иногда доносились по ночам с соседней койки. Нет, Фудживара и сам был не дурак подрочить временами, ведь ему восемнадцать, в конце-то концов. Но сосед не просто дрочил под одеялом, он то тихонько стонал, то принимался плакать, правда, делал это ещё тише. Фудживара не знал, по кому тот так убивался, но где-то в глубине души его понимал. Он и сам плакал бы по ночам, если б мог. Но, как ни странно, сломала его не колония, а драка. Когда он пришёл в Судзуран, чтобы показать всем, чего стоит, доказать, что не отброс, не лузер, он не думал, что придётся сражаться с призраком из прошлого. Но, конечно, этот проклятый Шибата Хироки просто не мог спокойно отлежаться в больничке, нет. Ему обязательно надо было притащиться со своей сломанной рукой и пытаться защитить Гору. Да этот-то тут за каким хером? Фудживара так разозлился, увидев перед собой придурка, что пожалел, что в тот раз на свалке не сломал ему заодно ещё и ноги. Может, хоть тогда он перестал бы соваться не в свои дела. Он бил Шибату, и с каждым ударом, который наносил своему когда-то лучшему другу, его ярость, его разочарование становились всё сильней. Он ненавидел Шибату, ненавидел за всё, что тот сделал, за то, как им когда-то было весело вместе, за то, что тот по-прежнему был, сука, прекрасный архангел на страже добра и справедливости, а он, Фудживара, так и оставался завистливым ничтожеством с помойки. Ничего не изменилось. Ни-че-го. В какой-то момент он схватил Шибату за рубашку, та распахнулась, и Фудживара, споткнувшись, в первый раз увидел то, во что превратилась грудь Шибаты, — сплошную сетку ожогов на тонкой коже, которая была похожа на пергамент. Он в оцепенении смотрел на неё, и ненависть улетучилась в один момент, как будто её никогда и не было. Это было мгновенное отрезвление — он сидел на земле, и его сухие глаза щипало, он сморгнул, но в них по-прежнему как будто насыпали песок, а во рту разом пересохло. Смотрел на эти шрамы и молчал — слов просто не было. Зато они, оказывается, были у Шибаты. — Ты не виноват, — сказал ему Шибата. — Это была случайность, я знаю. Ты не хотел. Фудживара не верил, что Шибата может быть настолько всепрощающим. Они оба знали правду, но такого — такого он точно не хотел никогда. В той драке ненависть оставила его. Он словно другими глазами взглянул на себя — на того, кем он был, на того, кем стал. И ему не понравилось то, что он увидел. Злость на Шибату, который всегда, всегда был на шаг впереди, всегда был лучше него, на родителей, которые ничего не могли ему дать, на весь мир, который смотрел на него свысока, как на мусор, — злость ушла, и он увидел то, чего не замечал раньше. Да, Судзуран действительно был интересным местом. Фудживара пришёл сюда, кипя от злости на весь мир, а уходил другим человеком — он больше не винил в своих бедах никого, кроме себя. Оставалось только одно незаконченное дело — и он повернулся к Шибате: — Прости, — сказал он. Шибата ничего не ответил, но Фудживаре и не нужны были слова — он знал, что уже получил прощение. Шибата простил его, но сам себя он простить не мог. Он повернулся и пошёл прочь. Ему было, над чем подумать. Это был его путь, и он пройдёт его до конца. Он не рассчитывал, что снова увидится с Шибатой, и уж никак не ожидал, что тот снова будет относиться к нему, как к другу. Но у Шибаты, как выяснилось, были свои взгляды на то, как нужно обращаться с человеком, который предал тебя, облил бензином и поджёг, а потом ещё и руку тебе сломал. Что ж, Шибата всегда был таким, и Фудживара в кои-то веки не спорил с ним и не высмеивал его грёбаное благородство. Шибата не хотел верить, что его бывший лучший друг был подонком, — значит, Фудживара постарается им не быть. Как ещё он мог искупить то, что сделал? Теперь он, как блудный сын, вернувшийся, наконец, домой, молча, опустив глаза, принимал доброту и прощение Шибаты. Ещё недавно он до полусмерти избил бы любого, кто осмелился жалеть его, Фудживару Хаджиме. Он ненавидел жалость, считая её подачкой. Жить на то, что ты находишь в мусоре, — это другое. Ты ни у кого ничего не просишь и никому ничем не обязан. Но эта жалость — как же она бесила! Но и это прошло. Как живущий подаянием монах, Фудживара принимал жалость, принимал доброту, принимал презрение. Он прекрасно знал, что именно думают о нём друзья и кохаи Шибаты, которых он повсюду таскал за собой, но это больше не имело для него никакого значения. Он сидел рядом с Шибатой, ел рамен, которым тот опять всех угощал, молча слушал весёлые разговоры, терпел скрытое неодобрение Такасуги и Какукена с Марукеном — всё это было неважно. Важно было одно — Шибата простил его, и они снова были вместе. Единственным, кто нарушал эту, можно сказать, идиллию, был Гора Тору, бывший почти глава Судзурана, присоединившийся теперь к Кабураги Казео. Фудживара в душе не ебал, в какой такой момент они с Шибатой так закорешились, но это страшно раздражало. Только и слышишь — Гора то, Гора сё, а ведь он даже не учился в Куросаки! Ладно, Фудживара смирился с тем, что Шибата чуть ли не всюду таскал с собой этого кудрявого, Такасуги Шинго, и тех смешных щенят с цветными ирокезами. Да даже этот долговязый Кабураги был вполне ничего. Он вообще Фудживаре даже нравился. Наверное, потому что в основном молчал. Но Гора! О, как он бесил Фудживару! Он никак не понимал, с какой стати Шибата дружит с парнями из Судзурана вообще и с бывшим главой Судзурана — в частности. Фудживара устроился, наконец, на работу, и это тоже благодаря Шибате. Тот поговорил с одним своим другом, друг — с отцом, и теперь Фудживара работал продавцом в семейном магазинчике. Иногда, вечером, Шибата заходил за ним, и они вдвоём шли выпить или поесть. Иногда даже ходили в клуб, но Фудживара не особенно любил там бывать: Шибата всегда был центром внимания, к нему тянулись люди, у него везде находились друзья, а Фудживара смотрел на это и чувствовал себя лишним. Шибата смеялся над ним, говорил, что нечего сидеть букой, уговаривал пойти танцевать и всё время знакомил с какими-то раскрашенными девчонками. Фудживара мрачнел на глазах, танцевать решительно отказывался, а на девчонок смотрел так хмуро, что они быстро отчаливали, на прощание прочирикав какие-то глупости на ухо Шибате. Фудживара про себя думал: «Ну и скатертью дорога». Но молчал. Шибата смеялся и говорил, что он за все эти годы нисколько не изменился. Фудживара смотрел в его весёлые глаза, на его улыбку и понимал, что, если кто и не изменился, несмотря ни на что, так это сам Шибата. С ним всегда хотели дружить все мальчишки, а девчонки на каждый день Святого Валентина задаривали его шоколадом и открытками. Не то что он, всегда мрачный и угрюмый пацан в одежде не по росту, худой и незаметный. Вечная тень своего яркого друга, звёздочка, которая как-то захотела затмить луну на небосводе. Однажды Шибата потащил его в баню. Фудживара упирался, как мог. Он уже видел те ужасные шрамы во время драки и не имел никакого желания снова рассматривать это напоминание о том, каким придурком он был когда-то. Но и отказать Шибате он был не способен — да и никогда не мог, тот всегда вил из него верёвки. Старичок-банщик клевал носом над газеткой, в раздевалке мужского отделения одевались какие-то мужики, которые, естественно, оказались знакомыми Шибаты. Кто бы сомневался, он знал всех, и его знали все. Они поздоровались, вместе поржали над неизвестным Муратой, который женился на прошлой неделе, потому что его подружка залетела, и ушли, на прощание пригласив их обоих как-нибудь выпить вместе. В раздевалке стало очень тихо. Шибата разделся за две секунды и скрылся в душевой. Фудживара топтался возле шкафчика, складывая одежду поаккуратней. Он всячески тянул время. Зачем он только сюда пришёл? Наконец, он глубоко вздохнул, как пловец перед прыжком с вышки, и тоже вошёл в душевую. — О, наконец-то, — сказал Шибата. Он бросил Фудживаре кусок мыла, завернутый в мочалку. — Ну отлично, будет, кому потереть мне спину. Фудживара поймал мыло и теперь стоял, как полный дурак. Шибата уселся на пластиковый табурет и обернулся. Фудживара медленно подошёл к нему. Ноги его не слушались. Он намылил мочалку, потом намылил ещё раз. Потом медленно начал тереть ею плечи и спину Шибаты, стараясь не задевать шрамы справа. Шибата повернулся к нему и накрыл его руку своею. — Мне не больно, — сказал он. — Правда, не больно. Фудживара застыл. Затем осторожно провел пальцами по сетке ожогов, которые расчертили тело Шибаты причудливыми узорами, сглотнул. Он не помнил, как довёл до конца начатое: стиснув зубы и закрыв глаза, он намылил спину Шибаты сверху донизу, до самых ягодиц, аккуратно положил мочалку рядом с табуретом и ушёл. Он был как в тумане. Быстро принял душ, не ответив ни слова на шутливое предложение Шибаты тоже потереть ему спину, и сбежал в направлении бассейна. С того дня Фудживара нигде не мог спрятаться. Шибата просто преследовал его. Куда бы он ни пошёл, Шибата был там. И даже в своём домике посреди помойки Фудживара не находил покоя — он думал. О шрамах, которые оставил, о спине, которая стала шире и крепче, чем он помнил, об улыбке, которая совсем не изменилась. Фудживара сидел ночами без сна и разглядывал луну в окошке. Казалось, ещё немного, и он начнёт на неё выть. Интересно, Шибата сказал правду? Неужели эти шрамы действительно больше не болят? Не может быть. Хотя кто знает... Фудживара и сам отлично понимал, что шрамы на теле болят гораздо меньше, чем раны на сердце. Физическую боль ещё как-то можно терпеть, а вот душевную... Он закрыл глаза. Что бы сказал Шибата, если б вдруг узнал, что его друг был не только предателем и больным на голову ублюдком, но и извращенцем? Потому что Фудживара не мог больше врать самому себе: он хотел ещё раз провести пальцами по этим шрамам. Хотел разгладить кожу, которая так пострадала от огня, хотел, чтобы Шибата ещё раз сказал, что ему не больно, что он простил. Хотел, чтобы Шибата снова улыбнулся ему так, как улыбался тогда, в детстве, чтобы он всегда, всегда улыбался только ему, Фудживаре Хаджиме. Шибата ни в коем случае не должен был об этом узнать, ведь так? Он всегда был правильным, очень цельным парнем. В отличие от Фудживары, в нём не было тёмной стороны. Он всегда поступал так, как считал нужным и верным, и никогда не мучился вопросами — насколько я крут? Достаточно ли меня боятся? Достаточно ли уважают? Он знал, что сильнее всех в школе, и остальные это знали. Девчонкам он тоже нравился, они тянулись к нему, как мотыльки на свет огня, — но Хироки и тут был образцом благородства, и ни одной из своих пассий не обещал больше того, что мог дать. Они весело проводили время и так же весело расставались. Все бывшие девушки Шибаты оставались его лучшими подружками, и их номерами можно было заполнить половину городского телефонного справочника. Фудживара смотрел — и сгорал от зависти. Сам он был не таким. Не таким благородным, не таким уверенным в себе, не таким красивым. И даже не таким сильным. Что бы он ни делал, он не мог превзойти Шибату Хироки, и это когда-то чуть не свело его с ума. Может быть, поэтому Фудживаре так нравился Кагами Рёхей: в нём тоже была та тёмная сторона. Рёхей был похож на него до колонии. Такой же замкнутый, злой, одинокий. Теперь, после того, как он присоединился к Кабураги и его парням, он стал менее напряжён, чаще улыбался и даже выглядел счастливее. Но и его тоже, похоже, что-то тревожило. Он часто приходил в гости, и они долго сидели вечерами на крыльце или в комнате, потягивая холодное пиво и изредка перебрасываясь ничего не значащими фразами. Фудживара радовался, когда Рёхей приходил, хоть ничем этого и не показывал. Несмотря на своё положение, Рёхей всегда назвал его «Фудживара-сан», хотя тот и просил так не делать. Но пацан уважал его, и, пусть Фудживара не понимал, за что, это уважение было как бальзам на душу. Они пили пиво и смотрели на звёзды, думая каждый о своём. Однажды, когда они вот так сидели вдвоём, раздался стук в дверь. Фудживара открыл и увидел на пороге Шибату. Тот держал в руках пакет с едой и переводил взгляд с Фудживары на Рёхея и обратно. — Можно? — спросил он. — Здравствуйте, Шибата-сан, — поздоровался Рёхей. Он вообще стал гораздо вежливее в последнее время: видимо, у этого Кабураги оказались недюжинные педагогические способности. — Как дела, Кагами-кун? — продолжил светскую беседу Хироки. Фудживара смотрел на него во все глаза. — Неплохо, Шибата-сан, спасибо. А у вас как? — У меня тоже нормально. Повисло тяжёлое молчание. Рёхей поднялся. — Я пойду, наверное. На завтра уроков много задали. — Нет, Рёхей, подожди! — Фудживара не то чтобы испугался, нет. Ничего он не боялся. Но мысль, что Рёхей сейчас уйдёт, его как-то напрягала. Ну и ни в какие уроки, он, конечно, не верил. Шибата усмехнулся. — Увидимся, Рёхей, — сказал он. Рёхей кивнул и вышел. Фудживара остался наедине с Шибатой. Вид у него был недовольный. Шибата же, напротив, был, как всегда, весел и спокоен. — В чём дело? — спросил он. — Ты не угостишь меня пивом? — Зачем ты пришёл? — спросил Фудживара — Разве мы не друзья? Разве я не могу зайти просто так? Фудживара молча достал из холодильника ещё одну банку пива и поставил её перед Шибатой, потом вернулся к дивану и сел. Шибата открыл пиво, сделал пару глотков и посмотрел на Фудживару. Тот поёжился. Он всегда был упрямым, но Хироки был ещё упрямее. — Подвинься, — Шибата подошёл к дивану. — С чего бы это? — удивился Фудживара. — Вон, на стул садись. — Подвинься, говорю, — повторил Шибата и, не дождавшись ответа, уселся рядом с Фудживарой. Ни дивану, ни Фудживаре это не понравилось. Фудживара хотел встать, но Шибата удержал его за руку. — Опять убегаешь, — тихо сказал он. — Хироки, — проговорил Фудживара. — Я тебя прошу, не надо. Вместо ответа Шибата поднял руку и провел пальцами по его щеке. Фудживара закрыл глаза, потянулся к нему и поцеловал. Он не мог больше убегать — от него, от себя. Он больше не мог играть в прятки с судьбой. Этот поцелуй не был первым для Фудживары, но он был самым нежным в его жизни. Он открыл глаза и поймал смеющийся взгляд Шибаты. — Я скучал по тебе, Хаджиме, — сказал он. — Покажи мне, как скучал ты. И Фудживара показал. О, он показал ему, как скучал эти два долгих года, — в крошечной камере и холодной постели, где ни днём, ни ночью он не мог забыть о том, каким же одиноким был без Хироки, который остался там, далеко, на свободе, в окружении друзей и подружек. Он целовал Хироки так сильно, так торопливо, как будто боялся, что тот вдруг передумает и уйдёт, бросив его одного, снова совсем одного. Но Шибата и не думал оставлять его, он отвечал на эти поцелуи так же жадно, так же торопливо, и Фудживара точно знал, что он не заслужил этого — такой любви, такого прощения. Но он также знал, что обязательно их заслужит. Они целовались и торопливо раздевали друг друга, одежда явно не хотела идти им навстречу и не желала уступать, но Фудживара упорно старался избавиться от всего, что мешало трогать Хироки, гладить его так, как он и мечтать не смел, от его футболки, джинсов, трусов. Хироки тоже не отставал, пытаясь стащить с него одежду, но получалось хуже, потому что Фудживара отказывался оторваться от него хоть на минуту. Когда-то он не хотел этого, боялся того, что должно было сейчас произойти, — но это раньше, до того, как Шибата попросил показать, как сильно он скучал без него. И Фудживара просто обязан был это сделать, он не мог не объяснить, пусть и без слов, насколько сильно ему нужен Шибата. Диван, однако, не выдержал, и в самый кульминационный момент предательски рассыпался прямо под ними. Они лежали на его обломках и хохотали, так, как будто им снова по восемь лет и они снова были лучшими друзьями. Фудживара перестал смеяться и провел рукой по груди Шибаты. От одежды они как-то умудрились избавиться, хоть и не от всей: на Шибате оставался один носок, а на самом Фудживаре — джинсы, болтавшиеся где-то в районе левой щиколотки. Он потряс ногой, пытаясь избавиться и от них, и наконец, они отцепились и упали куда-то за диван. Вернее, за то, что ещё недавно было диваном. — Одни проблемы от меня, да, Хаджиме? — глаза Шибаты снова смеялись. — Диван вот сломали. — Ничего, у меня где-то футон есть, — пробормотал Фудживара и снова поцеловал Шибату. — Он-то точно не сломается. *** Часа через два, уже лёжа на футоне, Фудживара обнимал одной рукой спящего Шибату и думал о том, как же ему повезло. Даже обшарпанная комнатушка казалась не такой уж унылой. Да и неудивительно — так было всегда. В течение многих лет Фудживара наблюдал, как меняется любая комната, если в неё заходит Шибата Хироки. Сразу становилось как будто светлее. Люди тоже чувствовали это и всегда тянулись к нему. Сколько раз Фудживара видел, как Шибата входил в класс, и группки одноклассников и одноклассниц постепенно, как зачарованные, собирались вокруг него. Как гуппи в аквариуме, если постучать по стеклу. Раньше он гордился тем, что всегда был рядом, что люди, улыбающиеся Шибате, улыбались и ему — номеру два в детском саду, в средней школе, в Куросаки. Всегда номеру два. Потом ему стало этого мало. Он хотел, чтобы ему улыбались не потому, что он друг Хироки. Ему захотелось, чтобы Хироки смотрел на него так же, как смотрел на него он сам: не замечая никого вокруг, — ни друзей, ни знакомых, ни девчонок — никого, кроме него, Хаджиме. Это желание завело его в такую яму, из которой он уже не надеялся выбраться. Но и тут он ошибался: Шибата, как всегда, оказался лучше, взрослее. Не таким злопамятным, как он сам. Но теперь это не раздражало Фудживару, не бесило до красной пелены перед глазами. Да и странно злиться на человека, который только что кончил вместе с тобой, нет? Осторожно обнимая, как всегда, безмятежного Шибату, он думал, что придётся очень постараться, чтобы исправить всё то, что натворил. *** А потом наступило утро. Фудживара потянулся и замер. Затем медленно открыл глаза и уставился прямо в весёлые глаза Шибаты. — Что, проснулся, герой-любовник? — засмеялся тот. — Ну наконец-то, я уж хотел тебя будить. Фудживара хотел выяснить, зачем он собрался будить его с утра в субботу, его единственный выходной, но тут его мозг зацепился за слово «герой», а чуть позже — за слово «любовник», и Фудживара сразу же позабыл, что именно он хотел спросить. Вместо этого он вытащил руку из-под одеяла и сделал то, что ему давно хотелось, — потрогал серёжку в ухе Шибаты. Серёжка была небольшой: такой маленький блестящий камушек. Шибата улыбнулся. И тут Фудживара вдруг вспомнил всё, вообще всё, как в той древней киношке про повстанцев с Марса. Воспоминания о вчерашней ночи прокручивались у него перед глазами, как киноплёнка на повышенной скорости. Его окатило ледяной волной, которая сразу же сменилась горячей. Этим жаром его обдало просто с ног до головы. — Хироки, — шёпотом спросил Фудживара, так и не отнимая руки от уха Шибаты, поглаживая серёжку и заодно мочку уха. — Ну что ж ты такой пидарас, а? Тот не рассердился. Он снова улыбнулся, взял лицо Фудживары в ладони и потерся своим носом о его. — От пидараса слышу, — весело произнёс он и вдруг укусил Фудживару в шею. — Ой, — сказал несколько сбитый с толку Фудживара. — Ты чего? — Я-то ничего, — ответил Шибата и смачно хлопнул Фудживару по заднице. — Мне просто весело. А вот ты чего? Руку он не убрал и продолжал медленно водить ею вверх и вниз, всё крепче и крепче сжимая задницу Фудживары в ладони. Рука у него была очень тёплая, почти горячая, и Фудживара не мог думать ни о чём, кроме его обжигающих пальцев. Тут Шибата почему-то перестал гладить его и тихо спросил: — Ты что такой хмурый? Жалеешь? Фудживара неуверенно ухмыльнулся. Он почти забыл, как это делается, — прошло слишком много времени с тех пор, как он улыбался в последний раз, если не считать весёлого хохота прошлой ночью. Тут он снова покраснел. — Ты совсем не изменился, Хироки, — сказал Фудживара и щёлкнул Шибату по носу. — Всё такой же идиот. Шибата улыбнулся так, что Фудживара снова чуть не забыл обо всём. — От идиота слышу, — шёпотом сказал он. *** Если бы кто-нибудь сказал Фудживаре Хаджиме ещё неделю назад, что он будет чувствовать себя настолько счастливым, он бы не поверил. Потому что это было просто невозможно. Но факт оставался фактом — Шибата не только простил его, он ещё и любил его, злобного бессердечного идиота. Фудживара ни за что бы в это не поверил — но как не поверить, когда тебя так в этом убеждают? Слова могут лгать, но прикосновения — нет, в чём, в чём, а в этом Фудживара был твёрдо уверен. Их жизнь внешне не особенно изменилась: они всё так же общались после работы, и Шибата всё так же приводил с собой целую толпу. Единственное, Фудживара никак не мог понять, почему Какукен так краснеет каждый раз, когда видит его рядом с Шибатой. А вот Марукен вёл себя абсолютно нормально, как и всегда. Эти двое вообще были похожи на двух жизнерадостных щенков, всегда готовых и поиграть, и подраться, — и то, и другое с неослабевающим энтузиазмом. Шибата относился к ним с большой нежностью и говорил, что КакуМару комбо напоминает ему их двоих в детстве. Фудживара сомневался, что когда-либо был таким же глупым и беззаботным, как эти бездельники, но в целом они ему даже нравились. Вот Такасуги ему совершенно не нравился, причём это чувство явно было взаимным. Но лояльность по отношению к Шибате не позволяла Такасуги, второму человеку в Куросаки, озвучивать свою неприязнь. Поэтому он молчал и только сверлил взглядом пальцы Шибаты на плече Фудживары или их постоянно соприкасающиеся руки. Фудживара думал, что Шибата как-то уж слишком откровенно не скрывает своё отношение к нему, но ничего не говорил: уж очень ему нравилось видеть неодобрение на лице Такасуги. Тот поджимал губы, а Марукен ржал и орал что-то про гейские штучки. Какукен ничего не говорил, но уши у него пылали, как красные фонари над входом в питейное заведение. И даже ненависть Фудживары к Горе Тору как-то улеглась, сошла на нет. Фудживара больше не бесился, когда видел его рядом с Шибатой, и даже начал улыбаться его шуткам. Может быть, регулярная личная жизнь делала его добрее и терпимее, а, может, он поверил наконец, что для Шибаты всегда будет важнее, чем все остальные. Фудживара и сам затруднился бы ответить, по какой причине больше не рычал от злости, когда Гора что-то весело рассказывал Шибате. Может быть, потому что теперь, слушая Гору, Шибата улыбался не только ему, но и Фудживаре. Или потому что Шибата при этом гладил под столом его колено. К чести судзурановца нужно сказать, что на подобные выходки он никак не реагировал. Можно было подумать, что он вообще не замечал ничего необычного. Хотя судя по тому, какими глазами смотрел Рёхей на этого дылду Кабураги, у них там в Судзуране все были очень и очень невнимательные. Видать, все эти удары по голове всё-таки сказывались. И Фудживара и дальше позволял Шибате выделывать все эти штучки и даже кормить себя мороженым с ложечки, потому что дразнить руководство Куросаки и постоянно тусующихся с ними представителей Судзурана было очень забавно. Судя по весёлым глазам и серьезному виду, с которым Шибата у всех на виду лапал его за колено, щипал за задницу или то и дело целовал в щёку, ему это тоже страшно нравилось. Дома Фудживара пытался отругать Шибату за дурацкие шуточки, но тот просто смотрел на него смеющимися глазами, и Фудживара не мог на него сердиться. Да и какое ему дело, что там про него могут подумать парни из Судзурана или Куросаки: он просто был счастлив. А этот Такасуги вообще пусть хоть обзавидуется.