Его желание

Тосаки не нравятся женщины. Он смотрит на Шимомуру и пытается представить ее в своей постели. Получается плохо. Из нее выходит отличный щит, она исполнительна и послушна, и Тосаки даже как-то пару раз фантазирует, что могло бы получиться из ее покорности, но… Стоит представить, как он устраивается сверху, как сжимает пальцами груди, как проводит ладонью между ног, и его мутит. А перед глазами появляется та единственная, которую он действительно хочет. Ай — женщина, которая значит для него все. Уже несколько лет она лежит на больничной койке, и все эти годы он любит ее, скучает и скорбит. Винит себя за то, что с ней произошло — не без оснований, — и не теряет надежды, что однажды она очнется, подобно принцессе из детских сказок, и что в этот-то раз у них обязательно все будет хорошо. С каждым годом эта надежда становится все более призрачной и приносит почти физическую боль — боль, от которой Тосаки безуспешно пытается спрятаться в работе. Женщинам нет места в его жизни, ведь он никогда — точно никогда! — не сможет забыть Ай и полюбить другую. Женщины прекрасны, Тосаки в это искренне верит, и они достойны большего, чем просто быть использованными. А спустить пар можно и самому. Или найти для этого подходящую дырку. Есть в Токио заведение, куда он наведывается раз в пару недель, снимает там девочку и трахает до изнеможения. Для него это просто секс, который ничего не значит, для проститутки — работа. Тосаки оставляет щедрые чаевые за молчание и раздвинутые ноги. * * * Тосаки как раз готовит тамагояки, когда звонит телефон. Он редко готовит дома, — на это у него нет ни времени, ни желания, — и предпочитает домашней еде магазинные полуфабрикаты или еду на вынос. Но сегодня отчего-то захотелось приготовить самому. Тосаки вдруг понимает, что уже сто лет не ел домашней пищи. Тосаки отвечает не сразу — сначала неловко сворачивает омлет в рулет, и только потом, взглянув на номер вызывающего его абонента, хватает со стола телефон, прижимает его к уху и говорит: — Тосаки слушает. — Есть информация о новом получеловеке. Миска выскальзывает из его пальцев, и Тосаки как в замедленной съемке видит, как та падает сначала на стол, а затем летит на пол и с грохотом разбивается на сотни тысяч мелких осколков. Яичная смесь растекается по полу. Тосаки чертыхается, отшатывается назад, наступая на стекло голой ступней, и снова чертыхается. — Где это? — сквозь зубы спрашивает он. Ему диктуют адрес, который он спешно записывает на первом подвернувшимся под руку клочке бумаги, а затем говорит: — Немедленно выезжаю. Тосаки натягивает брюки и рубашку, одновременно набирая номер Шимомуры. Та поднимает трубку после третьего гудка. Слышится эхо, словно Шимомура сейчас в ванной. — Тосаки-сан? — Собирайся, я заеду за тобой через пятнадцать минут. Она не возражает — как всегда. И Тосаки представляет, как та спешно смывает пену, вытирается полотенцем и натягивает одежду на еще влажное тело. Соблазнительно, но не для него. Ему приходится потратить какое-то время на то, чтобы промыть рану и залепить ее пластырем. Окровавленный осколок стекла поблескивает в раковине, от него по белому фаянсу растекаются бордовые струйки. Рана на ноге ноет от каждого шага, и это не улучшает настроение Тосаки. Когда они с Шимомурой наконец добираются до дома третьего обнаруженного в Японии получеловека, вокруг уже вьется толпа журналистов. Чертовы стервятники, думает Тосаки, и проклятый Нагаи Кей. Он только появился, но уже доставляет человечеству в лице Тосаки проблемы. Было бы правильно и благородно пожертвовать собой ради благополучия своей страны, думает он. Разве не это долг любого сознательного гражданина? Но в Нагаи, видимо, мало сознательности — и чему только в наши дни учат детей? — потому что он сбегает и теперь скрывается где-то в лесу. Возле его дома Шимомура замечает Шляпника. Если этот — Тосаки до хруста стискивает зубы — ублюдок доберется до Нагаи первым, не видать Министерству здравоохранения и труда нового получеловека как своих ушей. Усевшись в машину, Тосаки так сильно хлопает дверцей, что стекла трясутся. Шимомура, чувствуя его настроение, всю дорогу молчит и, кажется, даже пытается стать меньше, чем есть на самом деле. * * * Он смотрит на спящего Нагаи, которого осторожно, но без излишней трепетности оборачивают бинтами. Странно, что Шляпник сдал его, странно, что он оказался не нужен «своим». Брошенный всеми Нагаи Кей кажется уязвимым и слабым, но Тосаки не обманывается ни на секунду. Он прекрасно помнит, что произошло с Накамурой Шинья, прекрасно помнит о том, кто такой Сато и на что он способен. Но несмотря на это, внутри что-то неприятно ёкает, когда Нагаи перекладывают чуть выше, чтобы затянуть ремни на руках, теле, ногах. Тосаки не нравится Нагаи Кей. Ни капельки. Но что-то в нем есть. Этому «что-то» Тосаки не смог бы дать названия, даже если бы очень захотел. * * * Нагаи лежит на металлическом столе — правда, в этой плотно спеленатой мумии невозможно его узнать, — и ему отпиливают пальцы. Сначала фалангу большого, потом указательного, следом — среднего. Тосаки смотрит на брызжущую кровь — красную, темнеющую и сворачивающуюся со временем — и не может отвести взгляд. Он все ждет, когда Нагаи сломается. На этот случай рядом Шимомура и ее призрак. Но тот скулит и мечется в ремнях, вздрагивает и мычит от боли, а его призрак разгуливает неподалеку. Кажется, ему нет никакого дела до того, что его хозяин умирает. Когда Нагаи отсекают кисть, Тосаки думает, что растекающаяся повсюду кровь до ужаса похожа на его собственную. Человеческую. И что смотреть на это у него больше нет сил. — Попробуйте что-нибудь посущественнее, — приказывает он, сглатывая тошноту. Все правильно. Они все делают правильно. Полулюди не заслуживают снисхождения. Рука по плечо, вскрытая грудина. Камера, подвешенная над столом, безразлично выводит на экран часто сокращающееся сердце. Кровь хлещет в стороны, пропитывая бинты и забрызгивая халаты персонала. Белое крошево костей быстро исчезает в алом месиве. Ну же, давай, покажи, кто ты есть на самом деле, думает Тосаки. Жизненные показатели Нагаи, выведенные на экран, падают, и совсем скоро сердце прекращает биться. — Он исчез, — тихо говорит Шимомура. Тосаки разочарованно вздыхает и закрывает глаза, трет пальцами переносицу. Когда он снова смотрит сквозь стекло, Нагаи успевает восстановиться. — Давайте еще раз, — говорит Тосаки. — Теперь начните с головы. Нагаи не кричит — не смог бы, даже если бы захотел, ведь рот его плотно заткнут кляпом, — но он вздрагивает, дергается и пытается освободиться. Перед глазами встает его лицо — совсем еще молодое, гладкое, без единого намека на щетину. Чуть приоткрытые тонкие губы влажно поблескивали в безжалостно ярком свете. Он выглядел таким спокойным и умиротворенным, чистым и невинным, совсем как обычный человек. Интересно, как кривится его лицо от боли под покровом бинтов? На мгновение становится жутко, но Тосаки заставляет себя выкинуть все сожаления из головы. И впервые за много лет решается снять парня. * * * Нагаи, кажется, издевается над ним — невозможно понять, что у него на уме, просчитать его действия — тем более. И даже когда он пропадает из Министерства, и целых три месяца о нем ни слуху, ни духу, Тосаки думает о нем каждую минуту. Тот, похоже, мстит ему: каждую ночь Тосаки видит его во сне. Иногда он охотится за ним с громадным сачком и никак не может поймать. Ухмыляющийся Нагаи словно играет с ним в догонялки — то уворачивается, то прохаживается совсем рядом, но непременно тает, стоит Тосаки только до него коснуться. Иногда Нагаи снова лежит на металлическом столе в лаборатории. Он смотрит на Тосаки с упреком, и внутри разливается чужая вязкая ненависть, словно Нагаи травит его — понемногу, капля за каплей. Бывает, он подходит сзади, крепко прижимаясь к нему всем телом, и Тосаки успевает почувствовать его каждой клеточкой своего естества, прежде чем тот растворится. Иногда, совсем редко, Тосаки чувствует на губах его дыхание. Он пытается ухватить руками, притянуть ближе, но пальцы проходят сквозь неясный силуэт. Эти сны похожи на густое туманное утро, когда ничего не видать дальше собственного носа. Но он почему-то уверен, что этот Нагаи никак не оставит его в покое. Когда раздается звонок мобильного, и в трубке слышится незнакомый голос, Тосаки заранее знает, кто это. За прошедшие месяцы он чувствует Нагаи кожей, всем телом. Тосаки кажется, что он — гончая, почуявшая лису. * * * Слишком много Нагаи рядом. Есть еще Накано, который крутится поблизости, есть Шимомура, но Тосаки все равно понимает: центральное место в его мыслях занимает именно Нагаи. Слишком слабый, чтобы сопротивляться в одиночку, слишком умный, чтобы искать союзников. Но даже гению Нагаи приходится полагаться на других. Кто-то из ребят учит его стрельбе, кто-то гоняет по плацу, Огура и Шимомура подсказывают, как управлять призраком. Тосаки и радуется этому, и завидует, глядя как он понемногу сближается со всеми, кроме него самого. * * * Несмотря на то, что они теперь союзники, Нагаи не становится к Тосаки хоть немного снисходительнее. Он похож на маленького, загнанного в ловушку зверька: огрызается и смотрит недоверчиво, не желая брать с рук еду. Тосаки думает, что со временем это изменится, и только спустя добрую неделю понимает: в ловушке оказался кое-кто другой. Ее приготовил для себя сам Тосаки — любовно отполировал каждую палочку, смазал нить и положил соблазнительное лакомство на видном месте. Тосаки боится оставаться с Нагаи наедине, боится посмотреть ему в лицо, и больше всего боится себя самого. По вечерам он возвращается в свою квартиру — голые стены, кристально чистая кухня, белая мебель. Его дом больше напоминает картинку из каталога, чем жилое помещение. Уборщица приходит три раза в неделю, чтобы смахнуть пыль и вымыть полы. Единственное место, которое не блестит чистотой — кровать. По утрам Тосаки не заправляет ее — некогда, а вечером, когда он возвращается после целого дня рядом с Нагаи, не хочется даже в душ. Тосаки сдергивает с себя одежду и падает на постель, яростно дрочит, пока руки и тело еще хранят чужой запах. О, да, он почти готов признать, что болен, но это не значит, что он готов так просто сдаться. Ладонь с силой сжимает член, большой палец растирает смазку, обводит чувствительный кончик по кругу. Тосаки играет с крайней плотью, скользя ею по головке. Второй рукой он накрывает яички, перекатывая их между пальцами. Предчувствие разрядки накапливается горячим сгустком внизу живота, правая рука все яростнее двигается вниз и вверх. Он сжимает то сильнее, то слабее, придавливает большим пальцем вену, задевая ногтем чувствительную уздечку. Перед лицом вспыхивает лицо Нагаи, и Тосаки выгибается и заваливается набок, кончая. Иногда ему кажется, что он стонет, громко и протяжно: «Нагаи», — когда оргазм накрывает тяжелой, крушащей волной. Но в такие моменты мыслей в голове не остается, щеки горят, словно ошпаренные, губы щиплет от едкого пота. Ощущений слишком много, думать хоть о чем-то нет никаких сил. Но когда способность мыслить возвращается, Тосаки слишком трезв, чтобы признать нечто подобное. * * * Он вспоминает об Ай только тогда, когда приходит очередной счет за больничные услуги. Это похоже на удар под дых — Тосаки замирает и ловит ртом воздух, не сразу понимая, как и когда это могло произойти. Ай уже много лет была для него смыслом жизни — что бы он ни делал, он делал с мыслью, что делает это для нее и ради нее. Сейчас Тосаки думает об Ай, и не может вспомнить ее лица, не может вспомнить, как звучал ее голос и какой запах был у ее любимых духов. Он со вздохом откладывает в сторону счета, трет переносицу и закрывает глаза. Пытается представить себе ее улыбку, светлую кожу, густые длинные волосы, которые когда-то так любил перебирать в руках, но вместо Ай перед глазами упорно возникает Нагаи Кей. Открыв глаза, Тосаки устало откидывается на спинку дивана и потирает левую сторону груди. Глубоко вздыхает и признается самому себе: он пропал. Шагнул за грань, прыгнул в пропасть и сам не заметил, как. А теперь он летит вниз, пытаясь уцепиться за гладкие стены, и только ускоряет свое падение. Все это было большой, громадной ошибкой — и Нагаи, и мальчик из Роппонги, и сны, не дающие ему покоя. Но исправить эту ошибку он не может. Тосаки встает, идет в спальню и, чуть помедлив, вытаскивает из нижнего ящика прикроватной тумбочки пачку сигарет, которых уже даже больше не выпускают. Сигарета чуть сминается в пальцах, терпкий запах табака кружит голову. Тосаки подносит сигарету к губам, обхватывает фильтр и пытается остановиться. Но не может. Вытаскивает зажигалку — желтый огонек вспыхивает во мраке комнаты. Его падение продолжается. И он закуривает, глубоко затягивается и тут же кашляет, — впервые за много лет. * * * Вместо того, чтобы думать о человечестве, Тосаки думает о Нагаи Кее. Он вовсе не красивый — обычный, с ничем не примечательной внешностью. Вялый, ленивый, предпочитает не тратить сил попусту. Если бы он не был получеловеком, Тосаки бы никогда не обратил на него внимания. Прошел бы мимо на улице и жил бы счастливо, изредка потрахивая девиц из Роппонги или Кабуки-тё. Может быть, он бы даже завел одну — постоянную, чтобы не таскаться в сомнительные кварталы. Но в Нагаи есть стержень, крепкий, гораздо прочнее любого металла, и Тосаки, увидев это, поняв, не может пройти мимо. Сначала хотелось понять, попробовать на зуб, потом, когда не получилось сломать, найти другое решение, изучить иным способом. Кто знает, как бы сложилась жизнь Тосаки, не вмешайся Шляпник, но уж как вышло. И теперь Нагаи притягивает его, словно магнит. * * * Это оказывается очень просто — подойти к Нагаи и положить ладонь на затылок. Чуть-чуть сжать пальцы, массируя, погладить кожу большим пальцем. Она влажная и теплая, и Тосаки нравится это ощущение. Нагаи подскакивает на стуле, оборачивается и смотрит на Тосаки с интересом, как на неизвестное науке животное. Он хмурит брови, по-птичьи склоняет голову и вдруг кривит губы в усмешке. Она ужом проскальзывает по лицу и тут же пропадает. — Вот уж не думал, что вы из… «этих», Тосаки-сан. — Я не из «этих», — говорит Тосаки и невольно вспоминает, как стонал под ним худенький паренек. Его ребра выпирали из-под кожи, тонкое запястье, казалось, могло переломиться от любого усилия. Но Тосаки захотел его сразу же, как увидел. У него были темно-карие глаза и длинные ресницы, а еще тонкие губы, короткие темные волосы, и в темноте он мог сойти за Нагаи. Особенно в первые два раза. Единственной помехой был голос — высокий, манерный, который при всем воображении не мог принадлежать Нагаи. — Да неужели? Нагаи взглядом ощупывает его с головы до ног, и Тосаки почти физически ощущает его прикосновения. Там, где Нагаи задерживает внимание, по коже зыбью бегут мурашки. Член уже натягивает ткань белья и выпирает из-под брюк. — Мне кажется, Тосаки-сан, вы как раз из «этих», и вот оно — главное доказательство, — говорит Нагаи, кивком указывая на его пах. Его тон звучит поучительно, словно он рассказывает младшему брату о том, как правильно держать палочки. Тосаки его тон не задевает, ведь гораздо важнее другое — то, что Нагаи все еще тут — стоит совсем рядом, в полуметре, опирается на стену, смотрит нагло, вызывающе, и словно ждет — что же он сделает дальше. Он давно мог бы сбежать, если бы захотел, и Тосаки не стал бы его преследовать. Но раз Нагаи еще здесь, то это — разрешение. Возбуждение захлестывает с осознанием — ширинка брюк сдавливает головку, яйца подрагивают от напряжения, в животе тугими струнами сворачивается предвкушение. Тосаки делает шаг вперед, и Нагаи, наконец, затыкается. Он смотрит широко раскрытыми глазами и, кажется, даже не дышит. Шаг. Еще один, до тех пор, пока Тосаки не вжимается в Нагаи всем телом. Он до последнего не верит, что все будет так просто, ждет, что его отшвырнет призрак или сам Нагаи, но тот не шевелится. От него пахнет мятой и озоном, словно он гулял на улице перед грозой. Запах этот дурманит голову, подрагивающие губы манят и притягивают, и Тосаки не может больше сдерживаться. Он кладет ладонь на шею Нагаи, поглаживает большим пальцем под челюстью — как раз там, где часто-часто бьется жилка пульса, и прижимается к суховатым тонким губам. В последний момент, перед тем как зажмуриться, Тосаки замечает во взгляде Нагаи волну возбуждения, которая в мгновение ока скрывается за тонкими веками. Нагаи приоткрывает рот, позволяя толкнуться внутрь языком. Оказывается, он умеет целоваться — кто бы только мог подумать. Он покусывает губы и дразнит так, что голова кружится, а вместо крови по венам растекается пламя, жгущее изнутри. Он посасывает язык, втягивает его в рот, позволяя прижаться плотнее, притиснуться стояком к бедру. Очки мешают, и Нагаи, не разрывая поцелуя, снимает их с Тосаки. — Какого?.. Пусть они мешали, пусть целоваться с ними не совсем удобно, но без них Тосаки чувствует себя беззащитным. Он отстраняется, отступает на пару шагов и слепо щурится. Моргает, пытаясь сфокусировать взгляд. Фигура Нагаи расплывается, словно между ним и Тосаки — плотная пленка. — Уже сбегаете, Тосаки-сан? Нагаи, кажется, над ним издевается, но в его голосе кроме насмешки Тосаки слышит кое-что еще. Желание. Пока почти неощутимое, похожее на пробный надрез скальпелем, когда еще не успел испугаться боли, когда еще не ждешь ее. Совсем немного, чтобы на коже выступили капельки крови. Может быть все это — обман зрения, может быть воображение просто «дорисовывает» то, что не могут разглядеть глаза, но Нагаи совсем не кажется спокойным. На щеках его играет румянец, губы алеют от поцелуев, глаза прищурены. И хочется трахнуть его прямо сейчас. Тосаки снова оказывается рядом — вжимает Нагаи в стену, кусает плечо сквозь тонкую ткань и гладит бока. Кожа горячая, влажная, и касаться ее — одно удовольствие. Нагаи, похоже, нравится: он тихо охает, вздрагивает от укусов, обхватывает лицо Тосаки ладонями и притягивает в долгий поцелуй, насколько хватает дыхания и даже больше. До белых кругов перед глазами, до медленно исчезающей яви, до маленькой смерти от удушья. Лицо Тосаки горит — в комнатенке, которую выбрал для себя Нагаи, словно развели костер. Густой, пахнущий чем-то терпким воздух жжет легкие при каждом вдохе. Жар стекает с щек ниже, плавит шею и грудь, сдавливает ребра и по капле собирается в паху. И когда Нагаи выпрастывает рубашку из-под ремня и касается его в ответ, Тосаки теряет голову. Пальцы Нагаи кажутся ледяными, он с нажимом гладит под ребрами, с силой проводит ногтями по коже, и Тосаки задыхается. Почему-то он думал, что все будет немного иначе. Возможно, Нагаи должен был отшить его — отпрыгнуть в сторону с перекошенным от ужаса лицом, ударить или взглянуть с презрением. Или же, он должен был позволить касаться себя, стоять, не шевелясь и краснея, отводить взгляд. Но уж никак не прижиматься в ответ так смело, так вызывающе. Он не должен был сводить Тосаки с ума. От таких мыслей, от контраста воображения и реальности все ощущения кажутся ярче, сильнее. Пальцы Нагаи словно кубики льда скользят по коже, щипают и надавливают, и Тосаки сам не замечает, как меняется ситуация. Его трясет от возбуждения, рубашка летит на пол, а сам он дрожащими руками расстегивает штаны. Прислонившийся к стене Нагаи облизывает губы так медленно и развязно, словно шлюха. Губы его блестят от слюны, и Тосаки стонет от острого, почти болезненного возбуждения. Сейчас он не знает, чего ему хочется больше: заставить Нагаи встать на колени и взять в рот или развернуть его к стене и хорошенько оттрахать. Оба варианта кажутся привлекательными, но остатком мозгов, еще не стекшим в трусы, Тосаки понимает: хрен Нагаи ему такое позволит. Тот, кажется, не чувствует исходящего от стены холода, выгибается, словно предлагает себя. Брюки его спадают вниз, вслед за ними трусы опутывают щиколотки. Напряженный член подрагивает, на головке блестит капелька смазки. Острый запах чужого тела, чужой похоти пьянит Тосаки. Нагаи сейчас такой открытый, такой доступный и близкий, что невозможно удержаться. И Тосаки сам опускается на колени, обхватывает ладонью чужой твердый член и проводит языком от основания до головки. Смотреть на Нагаи снизу вверх непривычно, голый пол холодит колени. Вторую руку Тосаки просовывает между ног Нагаи, сжимает подтянутую мошонку, поглаживает яйца. От высокого гортанного стона низ живота словно наполняется огнем. Тосаки чуть слышно стонет, жмурится до ярких клякс под веками и наконец обнимает губами горячую солоноватую плоть. Привкус смазки растекается по языку и нёбу тонкой пленкой, обволакивает и заставляет хотеть большего. Тосаки сорвано дышит, член напряжен до боли, яички, кажется, вот-вот лопнут. Мурашки падают на кожу невесомой сетью, когда Нагаи подается вперед, и его горячая головка упирается Тосаки в щеку. Взять ее в рот, коснуться языком отверстия уретры, провести широким движением от головки к основанию. Заглотить настолько глубоко, насколько возможно. Тосаки отстраняется и кашляет — от непривычного ощущения в горле и раздражающего проникновения его мутит, — а потом снова пытается взять в рот так глубоко, насколько может. От одного вида разомлевшего Нагаи, от его «поплывшего» взгляда хочется большего. И без того до черноты темную радужку затапливает зрачок, глаза Нагаи кажутся бездонными провалами. Тот стонет, когда Тосаки перехватывает член у основания, поглаживает мошонку и нажимает легонько под яйцами. Бедра Нагаи подрагивают, он расставляет ноги шире, насколько позволяют брюки, обивающие щиколотки. Тосаки стирает кончиком пальца каплю смазки и скользит рукой по промежности к анусу, мягкие волоски щекочут ладонь. Тосаки облизывает головку, собирает языком пряный, чуточку горьковатый привкус смазки, потом вбирает в рот, обводит по кругу. Легко поглаживает уздечку, чуть прикусывает подрагивающий ствол. Большим пальцем он надавливает на напряженную, плотно сжатую дырку и слышит ответный стон Нагаи. — Тебе нравится? Нагаи не отвечает, только снова подается бедрами вперед. Нравится, понимает Тосаки и едва не кончает от одного только осознания. У него нет ни смазки, ни лосьона, но оставить Нагаи сейчас — невозможно. Он заставляет его повернуться спиной, притягивает ближе и прижимается языком к теплой, подрагивающей дырке. Толкается в нее, надавливает попеременно кончиком языка и подушечкой пальца. И Нагаи стонет — отчаянно, с надрывом, подается бедрами назад, словно хочет почувствовать Тосаки сильнее, целиком. Сдерживаться больше нет сил. Тосаки поднимается с занемевших колен, сплевывает на ладонь, смазывает член. На пояснице Нагаи видны две ямочки, и Тосаки поглаживает их влажными пальцами. Тот прогибается еще сильнее, вжимается в стену, ягодицы покрываются мурашками. И Тосаки чувствует смутное удовлетворение, подернутое пленкой возбуждения. Нагаи сводит его с ума. Планомерно, постоянно, последние три месяца, но все это действует и в обратную сторону. — Тосаки-сан, вы там что, уснули? — хрипло спрашивает Нагаи и вздрагивает, когда к анусу прижимается головка члена. — Читаете молитву на ночь или, может, инструкцию? Уверен, вы впервые в подобной ситуации, и вам просто необходима консу… Остаток слова тонет в грудном «А-а-а-ах». Тосаки больше не сдерживается, даже не пытается. Он толкается членом внутрь, сжимает бедра Нагаи до белых пятен и натягивает его на себя. Втиснувшись в узкую дырку наполовину, Тосаки упирается лбом в подрагивающую спину Нагаи, прижимается к ней губами, поглаживает кончиками пальцев и шумно дышит. — Я… Я сейчас. Он просовывает руку вперед, обхватывает чуть опавший член Нагаи, крепко сжимает его. Перед глазами пляшут мушки, яркие, пестрящие красками, дыхание срывается, и когда Нагаи осторожно подается бедрами назад, Тосаки сглатывает, тянет время. Чтобы прийти в себя. Он начинает двигаться потихоньку — мелкими быстрыми толчками. Дрочит Нагаи в такт и пытается сконцентрироваться на своем дыхании. Потому что иначе — кончит. Кончит словно зеленый юнец, только всунув в узкую дырку. И тогда Нагаи точно не даст ему прохода — будет подкалывать на каждом шагу. Мошонка звонко шлепает по ягодицам, Нагаи скулит и крепче вжимается задом в пах Тосаки. Каждое движение дарит чистое, острое наслаждение, но его слишком, почти до боли много. Его столько, что, кажется, оно вот-вот вспорет кожу и выплеснется наружу. Оно — калейдоскоп, ляжет на серые стены мозаикой, упадет на постель лоскутным одеялом, рассыплется по телу разноцветными красками. Тосаки отстраняется, вбивается внутрь последний раз. На мгновение его член словно становится больше, каменеет. В ушах стоит звон, тело вытягивается в напряженную струну. В нем появляется блаженная ломота, мышцы приятно подрагивают, а яйца кажутся совсем пустыми, словно вся сперма, что была, сейчас в Нагаи. Тот кончает следом, сперма брызжет на стену, заливает кулак Тосаки, и Нагаи обвисает на его руках. Ноги больше не держат Тосаки, и он сползает на пол, утягивая за собой Нагаи. В голове пусто и звонко, шевелиться не хочется, и почему-то кажется, что вот так сидеть в обнимку с Нагаи — правильно. Впервые за много месяцев Тосаки уверен, что будет спать спокойно. * * * В правой руке Нагаи держит его очки. Тосаки тянется за ними, но Нагаи лениво отводит руку в сторону, словно ему хочется подразнить Тосаки. Снова. — Это ничего не значит, — говорит Тосаки. Слова звучат как-то неуверенно и глухо. — Конечно, — соглашается Нагаи. — Всего лишь секс. — Ты прав. — Приятный бонус к нашему соглашению. Он, наконец, забирает у Нагаи очки, поднимается с узкой постели и начинает одеваться. Во второй раз они трахаются на постели, и это гораздо удобнее, чем у стены. Нагаи так и говорит, сыто и довольно. По его бедрам растекается сперма, на животе поблескивают перламутровые капли. — Угу. Нагаи переворачивается на живот и чуть приподнимается, чтобы вытащить из-под себя одеяло. Он заворачивается в него, словно в кокон, и прячет лицо в подушке. — Ты вообще слышишь, что я тебе говорю? Тосаки, наконец, одевается и может позволить себе выглядеть внушительно. Нагаи приоткрывает один глаз. — Конечно. Это всего лишь секс, и ничего для тебя не значит. Я все понял. Тосаки замирает. Вроде бы Нагаи просто повторяет его слова, но звучат они так, что начинают гореть уши и щеки. Словно бы Нагаи уже что-то понял. Что-то такое, до чего Тосаки не успел додуматься. Спрашивать у него — смерти подобно, поэтому Тосаки стискивает зубы и пытается усмехнуться. Не все сразу. Пока что он не готов признать, что Нагаи Кей значит для него что-то большее. По крайней мере до тех пор, пока не поймет, что для того он сам значит не меньше. Нагаи, который успевает снова уткнуться в подушку и вроде даже задремать, вдруг открывает глаза, кривит губы в улыбке. — Доброй ночи, Тосаки-сан. Надеюсь, сегодня вам будет сниться только хорошее, — говорит он и подмигивает.